Текст книги "Неисчезающие мамонты (СИ)"

Автор книги: Татьяна Тихонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

  Странное время, будто кисель. Маску бы надеть, но не могу. Что за характер. Неловко сторониться людей. Но надо привыкнуть. Клеточки в магазине. Встаешь, ждёшь. Мужик вклинивается впереди, в мою клетку. Женщина сзади рассказывает громко кому-то:

– Этот вирус... Я сейчас на бабку в лифте наорала, зачем она в лифт лезет, когда там нет полтора метра, до сих пор, как вспомню, стыдно. Я так испугалась... Это ненормально...

Машка отказывается выходить на улицу. Боится людей в масках, как я ни пытаюсь отвлечь или объяснить. Не плачет, не капризничает, просто зовёт домой. А недавно она увидела в новостях, как мальчика в маске к скорой вели четверо врачей в изоляционных костюмах. Стали укладывать его на закрытые, похожие на короб, носилки. Мальчик в маске тихо говорил: «Зачем меня туда?» Забыла выключить телевизор.

– Мальчика спасут, Маш, – сказала я.

– Он там один, в гробике, – сказала Машка.

Потом мы с ней дня три играли только в больницу. Вылечили всех, кто нам попался на глаза, даже моего краба.

Переделали все поделки, насочиняли новых, достали все ракушки, рябиновые бусы, жёлуди, куски коры и мха, которые я насобирала и складывала в книжном шкафу на нижней полке. Построили дом кошке Соне, псу Боцману, и Машке – тоже построили. Она теперь не выходит оттуда, лежит и возит своего пони на колёсиках туда-сюда. Сонька и Боцман там же.

Тоскливо тянутся эти дни. Костя сказал, что лучше будет оставаться пока в больнице, просто так лучше, безопаснее, а Машка всё время спрашивает, где папа. Он разговаривает с ней, как только минута выдаётся свободная.

Выйти бы погулять, но Машку пугает эта дистанция, начинает плакать, когда видит, что нельзя поиграть с Настей, что её мама в маске тянет Настю за руку. И однажды я зачем-то сказала:

– Мы сейчас придём домой, и я нарисую сад, который мне снился в детстве. Там можно будет бегать по дорожкам, играть... Ты видела когда-нибудь Добрую мудрую змею? У неё большие круглые очки, она лежит на той солнечной террасе, что нависает над лесом в южной его части. В лес можно попасть через калитку прямо из сада...

Машка затаила дыхание, ухватила за руку и потянула домой. А дома рисовали. До ночи. Утром Машка растормошила меня, и мы опять рисовали. Дошли до калитки из нашего сада. Завтра надо открыть её... Но я чего-то испугалась и стала рисовать боковые дорожки, вдоль них мы сажали цветы.

– Понимаешь, сад он такой, если не сделать всё по-настоящему, калитка не откроется и деревья не зашумят, птицы, они не запоют...

Машка серьёзно кивала и, старательно сопя, рисовала вслед за мной цветы. У меня скучные, правильные и ровные, у неё, на кривой длинной ножке, в три толстых лепестка, но живее моих во много раз. Будто она секрет какой знает. И кажется, что травинки и цветы под её рукой оживают. Потом мы рисовали дорожку, каменную, из речных голышей, такая вела к калитке...

Утром распахиваю шторы. Тормошу Машку. Она лежит, отвернувшись к стене, свернувшись калачиком. Глаза закрыты, но вижу – уже не спит.

– Папа не пришёл? – спрашивает.

– Нет, он звонил, сказал, что позвонит, как только ты проснёшься.

Машка лениво поковырялась в манной каше, из яйца сделала гнома, напялив на него шляпу из банана.

– Гнома есть нельзя, – хитро покосилась на меня.

А я смотрела на неё и переживала. Мало ли что у меня был этот сад в детстве, придумала и верила до того, что помню зарубки на калитке. Зарубки старые, походили на зарубки ножом. Понятно, что это был лесник, он вспомнил, сколько встретил оленей на своём пути, у него не было с собой блокнота и карандаша, он забыл, и поэтому чиркнул пару раз на калитке – думала тогда я. Смешно.

Вряд ли калитка откроется теперь, но ведь не хочется расстраивать Машку. И я водила её по дорожкам сада вот уже вторую неделю. А позапрошлой ночью вдруг проснулась от того, что кряжистые стволы скрипели. От ветра. Они стали скрипеть каждую ночь. Вдруг поднимался ветер. Шелестела листва. Мне всё меньше хотелось дойти до калитки.

Вдруг там за это время всё изменилось, вдруг у моего сада потом был другой хозяин. И он в его детстве нарисовал то, не знаю что... Мне надо обязательно туда попасть раньше Маши.

Сегодня всю ночь промучилась, ждала, когда же я услышу сад. Шелест, скрип стволов, шорох ветра. Но ничего, тишина. Безветрие?

Вышла на середину разложенных листков. Отсюда ближе всего до калитки, которую торопливо нарисовала вчера, уложив Машку спать.

Тишина эта... Выставила перед собой руки, покрутила, помахала ими в воздухе. Шагнула вправо-влево.

– Ничего себе, – прошептала.

Под ногами были голыши. Гладкие речные. Я бегом рванула в темноте, машинально отклонилась от веток старой сирени, она разрослась тогда и перегораживала дорожку... Промазала... Сирень больно хлестнула ветвями по лицу.

После сирени сразу... И точно. Руки ткнулись в деревянные перекладины. Нащупали щеколду. Обычное дело. Калитка за спиной сухо стукнулась.

Лес. Жадно вдохнула знакомый густой травяной воздух. Налетел ветер... Здесь было утро. Роса на траве. Трава выше меня, белоголовник цветёт. Я побрела направо, там озеро.

И тут раздался голос. Самый обычный, протяжный, разлетавшийся всегда на весь двор.

– О-о-оленька! И вы здесь?

Голос соседки Анны Петровны раздался из-за деревьев. Среди травы мелькало её радостное лицо. И ещё лицо... Да они все здесь. Все из нашего подъезда.

– Что за место такое, соседка, не знаете?

Знакомый едкий речитатив, куражливый и крикливый. Курочкин?! Пенсионер и просто сосед.

– Вторую неделю сюда за Петькой просачиваюсь, Петька-то змею ловит, а я вот пытаюсь сориентироваться на местности! Никто ведь не верит мне, у виска крутят. А это портал! – промаршировал мимо меня Курочкин с вздёрнутым многозначительно пальцем.

Николай Иванович вышагивал в трениках, майке-алкоголичке и бейсболке. Выражение лица его было решительное. Когда рвут цветы в его цветнике, он с таким же вот решительным и бесстрашным видом кричит со своего балкона на злодеев. Клумба у него замечательная.

– Как змею ловит? – сказала я, поворачиваясь за соседом. И вскрикнула: – Нельзя змею ловить!

– Я ему правила техники безопасности прочитал, верхонки выдал. Да и змея эта... уж-переросток, знаете ли!

Верхонки он выдал. Добрая Змея – уж? Она обидится, возмутилась я, еле успевая за Курочкиным.

Стая старушек со двора сидела на невысокой каменной ограде, отделявшей сад от леса. Солнце мягко освещало лес и поле, и узкий песчаный берег. По лесу раздавался детский смех. Взрёвывал какой-то зверь.

Курочкин очень обыденно свернул в деревянные воротца в заборе. Раньше это был загон для оленей. Здесь лесник их подкармливал, когда зимы выдавались снежные.

– Лесника я запер! Мутный вообще-то тип.

– Как заперли? – остановилась я.

– Посадил под домашний арест. Он не хотел нас пускать. Кричал на тарабарском языке что-то и махал руками. Я провёл обманный маневр, потом мы взяли его в окружение, – тут Курочкин мне подмигнул.

На тарабарском – это по-нашему. Мы с лесником друг друга отлично понимали.

Сосед выставил ладони вперёд и заверил:

– Дамы ему носят еду. Он на своём тарабарском, мы по-нашему, общение проходит на самом высоком уровне. Сидим, пьём чай, играем в лото и плетём сети. Дамы установили дежурство.

– Что плетёте?

– Сети! У него дырявые сети.

– Он их забрал у браконьеров, – растерянно сказала я. – Они ловят сетями неуловимых зайцев.

– О! – воскликнул сконфуженно Курочкин.

Так мы дошли до лесника. Дом его, деревянный, потемневший от времени, дождей и снега, с пристройками и навесом, нисколько не изменился. Даже сложенные в углу двора таблички всё те же. Я их часто перебирала. «Осторожно, неуловимые колобки», «Тихо, карп нерестится», «Не ходить! Муравьи!», самой непонятной тогда казалась табличка «Хандра хуже холеры. (Пушкин)».

Лесника поначалу боялась, он всегда появлялся неожиданно. Зелёная куртка, лук и стрелы, насмешливый цепкий взгляд. Следом всегда шли стайкой олени или трусили кабаны. Это потом мы исходили весь лес, добирались до самого дальнего кордона, там-то и водились неуловимые колобки и недописанные рукописи. Колобки почему-то были больше похожи на пиратов. Их никто не мог поймать, ни лиса, ни неуловимые зайцы, ни волк, да никакие бабушки.

– Петр Ильич, здравствуйте! – тихо сказала я и рассмеялась.

Лесник сидел между двумя дамами в панамах. Соседка с пятого этажа, не знаю, как её зовут, она никогда не выходит на улицу, и Шурочка с первого этажа, кормит всех: голубей, котов, кошек, собак... «блох, вшей, мышей и тараканов», – как каждый раз добавляет этот список Курочкин, вопя с балкона.

Было шумно, все говорили, не слушая другого.

– Надоел этот телевизор, пугают, пугают, пуганные мы! Не могу я в четырёх стенах сидеть, умру, – говорила Шурочка.

– А вы всё равно не заходите ко мне, Александра Петровна, бережёного бог бережёт. Сказали, что это передаётся воздушно-капельным, это значит, и через вентиляцию может. Я заклеила вентиляционные отверстия.

– Заклейте рот, нос, глаза и уши. Тогда сразу эпидемия закончится, потому что вы про неё слышать перестанете и говорить, что немаловажно. Умершие ведь есть, много, такая вот дилемма, надо ждать, – строго высказался молчавший до этого дядя Петя со второго подъезда, у него собака на трёх лапах, чудесный пёс.

Соседка с пятого этажа молчала, уставившись в ромашку на своей кружке с чаем. Посмотрела на меня и сказала, улыбнувшись:

– Шумят, чего шумят. Целыми днями так. Надо просто держаться, пока ничего не ясно.

И правда, было очень шумно. Пётр Ильич вскинул на меня глаза.

– Это засада, Оля, будем уходить по темноте на дальний кордон, – усмехнулся он краем губ. – Шучу. Садись поближе ко мне. Что там у вас происходит? Они все здесь с оравой детишек. Приходят, уходят.

– Самоизоляция, Пётр Ильич, эпидемия. Была в этих местах эпидемия?

– Чума, холера и хандра, – кивнул лесник, – бывало. Хандра страшнее всего. От неё эти места исчезать начинают. Это мне королевский егерь рассказал. Его племянница в этих местах потерялась, он за ней, ну а выбраться не смог. Потом вот мне дела сдал. «Надоело, уйду в неисчезающие мамонты», – сказал, колчан с луком вручил и ушёл. На севере где-то, рассказывают, ещё встречают его иногда, вместе с ярангой кочует вслед за стадом. А я тут совсем недавно. Восемьдесят лет с хвостиком, как говорил сын. Он маленьким болел часто, вот мы и придумали сюда ходить. Ну и сын сказал, что лес без лесника не бывает, я согласился. Потом он умер, с сердцем плохо было, тогда это не лечили. А я сюда ушёл.

– Я и не знала, Пётр Ильич.

– Ничего, всё проходит, Оля. Память остается. – Пётр Ильич грустно подмигнул: – А память она хитрая штука, в ней и потеряться можно. Главное, глубоко не уходить. Глубоководные рыбы они со дна уже подняться не могут. Помнишь?

– Помню.

Лесник всегда говорил, что здесь долго быть нельзя. И выгонял меня отсюда.

– А то будешь не от мира сего, – сказал он в последний раз.

И больше я сюда попасть не смогла.

– А ход сюда Машка твоя открыла, задала Змее нашей загадку, та не отгадала. Кто, говорит, сидит в гробике? Змея всё перебрала: скелет, мертвец, зомби, оказалось, мальчик в маске. Ну Змея и сдалась: «Загадывай, Маша, желание», – Пётр Ильич говорил, кивая Шурочке, она спрашивала, не хочет ли он пирога с капустой, – уже две недели, как сюда народ потянулся.

– Как же она... – сказала я, совсем растерявшись. Получается, Машка сама калитку нарисовала, а потом... стёрла. Я так всегда делала, чтобы мама не видела. – Что же она попросила?

– Открыть вход для всех, кого она загадает.

– Так вот просто.

– Да. Первым появился мальчик в маске. Потом Кира Ивановна... потом мужик этот с трёхногим псом, а потом их стало так много, что я запутался, – рассмеялся Пётр Ильич, – и испугался, они разбредались по всем окрестностям. А у нас ведь и волки, и медведи, и есть весьма странные личности. Ну всё, Оля, пора домой, – вдруг серьёзно сказал Пётр Ильич.

Опять... Мама в детстве принималась меня искать, а он вот так поторапливал.

– Пора-пора, Оля, и всем вам пора. Завтра приходите...

Всегда всё хорошее кончается на самом интересном месте... думала я. А вокруг стало мутнеть. Пётр Ильич выгонял меня. Голос его звучал как из-под воды.

– Машка хороший человечище растёт, – бубнил Пётр Ильич, но уже сквозь него видна была дверь в Машкину комнату.

– Да, вся в Костю, – грустно рассмеялась я. Крикнула: – До встречи, Пётр Ильич...

Петра Ильича уже не было. Следом выскочила Машка с кличем неуловимых пиратов...

А сегодня мы с Машкой встретили Киру Ивановну, ту, что никогда не выходит. Она стояла посреди двора в старомодной шляпе, в маске и с тростью, вокруг никого, как на острове. Увидев нас, она улыбнулась и крикнула:

– Мороженого захотелось, внучка сейчас принесёт...