Текст книги "Белка в колесе (СИ)"

Автор книги: Татьяна Тихонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Тихонова Татьяна Викторовна
Белка в колесе

Жека сидел, схватившись ладонями за лицо и раскачиваясь. Если он раскачивается на раз-два-три, то это время прихода Светланы Владимировны. Она будет тереть руку ваткой, колоть иголкой и приговаривать:

– Раз и не больно.

Если Жека качается на счёт раз-два, значит, дело плохо и пора звать Светлану Владимировну.

Если Жека лежит, как дед Силин в гробу, сложив руки на груди, закрыв глаза и открыв рот, можно спать спокойно. А то и поговорить.

– Ох, ребяты, – говорит он, не открывая глаз, – искололи мне душу иголками, что банки в тире.

– Банки в тире заклепать можно, – шепчу я, чтобы Светлана Владимировна не услышала, – вот у меня в сердце белка в колесе скачет, поэтому я и живучий. Они меня колют всякой дрянью, а я всё равно живу.

– А у меня сердце на пуговичке от маминого пальто. Мама сказала, что накрепко пришила, – похвастался Серёга Леденец, он их раньше всегда из кармана доставал и подолгу сосал.

Леденцов давно нет, но привычка – дело такое.

Когда всё началось и закончилось, мы не знали. Выли долго сирены за окном, потом очень сильно гремело и гудело, треснула стена, оплавилось стекло, и показался двор, снег стаял и почернел. Загорелся дом напротив – мертвецкая. Сгорела. Потом всё стихло, и Светлана Владимировна стала другая, с руками-змейками и без глаз. Сказала:

– Я Светлана Владимировна.

Ну, а нам больше ничего и не надо, лишь бы Светлана Владимировна три раза в день входила в эти двери. Дверей-то давно нет, есть пролом в стене. Да и не входила она, а влетала, тихо шелестела, вися перед кроватью. НЛО её называл Жека.

Эта новая Светлана Владимировна любила ковыряться в головах и порой говорила нашими голосами. Иногда мне казалось, что она большое вселенское зло. Из одного мульта. Иногда она была похожа сразу на всех инопланетян, как их показывали в кино.

Иногда её было много. Светланы Владимировны сидели полукругом на экране и не обращали на нас внимания.

Говорили непонятно, но порой и человеческим языком, что-то про наблюдаемый регресс, отсутствующий прогресс, про нестабильные рефлексы, признаки прямоходящих, а мучил их один и тот же вопрос "почему".

– Почему эти выжили, а остальные почти исчезли как вид?

Я сквозь прозрачный экран видел, как привычно тянул себя за мочку уха Эдик возле окна, а Жека раскачивался очень быстро, на раз-два. Серёга Леденец принимался частить:

– У меня сейчас пуговичка оторвётся. Позовите маму, она пришьёт. Маму позовите.

Остановиться сам он не мог. У него шла пена изо рта, било здорово о кровать.

И экран гас. Приходила Светлана Владимировна. Мы умиротворённые, прикреплённые захватами к койкам, закрывали глаза, пора спать.

Однажды ночью мне стало страшно. Белка забегала по кругу. Я всхлипнул и сказал ей:

– Я за тобой не успеваю бояться.

– Ты смелый парень, Слав, ты справишься. Ведь ты хочешь, чтобы мы все вернулись? – голос был не знаком и слышался совсем рядом.

– Я не люблю слово "исчезли".

– Мы и не исчезли. Ты немного поможешь мне?

– А кто ты?

– Раньше я водил звездолёт, и теперь решили, что я ничего не боюсь, и справлюсь обязательно. А мне нужны монеты, и я боюсь, что не справлюсь один, подведу всех, и что мой сын никогда больше не увидит этот мир по-настоящему. Вы, Слав, последняя наша надежда.

– Я никогда не был надеждой.

– Вот теперь ты – она и есть. Я буду приходить к тебе иногда?

– Приходи.

И он ушёл.

Парень этот на больничной койке оказался очень дружелюбным. Называл потрёпанный в боях трансформер Коалиции Светланой Владимировной и принимал его за свою бывшую медсестру.

Славка не стал мне надоедать расспросами, и вообще, казался самым подходящим для "подселения". Так назвал вторжение в Славку наш виртуальщик Минога. Минога говорил, что вторжение не вредно для организма психа. Подключение к игре, только и всего. Мы все когда-то через это прошли. А через вживление "третьего глаза" проходит каждый младенец, ведь государство желает нас оберегать, а как можно оберегать, если не можешь дотянуться большой и доброй рукой до каждого.

– Не понятно, почему ни один псих не включился в подготовленную сеть, – сказал Минога. Я тогда пришёл в его "штурманскую рубку" для получения задания. – Когда стало ясно, что всё-таки нас завоюют, я сделал, как было указано – перевёл систему в автомат, а система уже сама собирала подключенных к сети. Но в наше время все через "третий глаз" подключены к сети! И психи – не исключение. Однако ни один псих не перешёл в сеть. Мы – здесь, а они – там. А теперь нам это на руку – будем возвращаться через них.

Уйти в сеть решили, когда стало ясно, что удержать на орбите тысячи эсминцев Коалиции нет никакой возможности, они всё прибывали и прибывали, появляясь из подпространства, висели уже целыми островами над городами-миллионниками, а наши звездолёты им проигрывали. Ребята умирали в разваливающихся на части, горящих машинах. Их отчаянные голоса до сих пор возникают в голове, когда пытаешься хоть ненадолго забыться. Война шла уже двенадцатый год, и конца-края ей не было. Людей на Земле почти не осталось. Сдавали территорию за территорией, твердили как мантру, что мы обязательно сюда вернёмся.

Тогда и предложили игровое поле "War and Peace".

"Легенда игры подходит и кухарке, и президенту. Это почти просто жизнь. Хочешь удовольствий – готовь монеты. Сеть большая – на ближайшие десять лет хватит, а дальше посмотрим", – сказал её хозяин, некто Хантер. Имени его никто не знал.

Но в этом мире давно привыкли, что даже у бабушки имеется ник и квартира где-нибудь в Зимабурге или в Сан-Ремо-3, а имя её и настоящий облик знает только самый младший член семьи, и помнит недолго, до первого приобщения к большой игре. Через "третий глаз" – вшит чуть выше правого виска.

Я вернулся. Как если бы проснулся и открыл глаза, и оказался в «штурманской рубке». Комната набита техникой, экранами. Я сижу в кресле перед одним из них. Минога, прищурившись, посмотрел исподлобья:

– Всё нормально?

– Да.

– Славка тоже в норме, ладно, на сегодня хватит.

– Как у тебя это получается, как я оказываюсь в нём? – криво усмехнулся я, после Славки мне ещё долго не по себе, нутро переворачивается от той боли, которая плещется в голове парня.

– Ты и я – программы, сам знаешь, – жёстко ответил Минога и отвернулся от меня. – А вот найти адрес Славкиного "третьего глаза" оказалось непросто. Но нашёл в одном из архивов. Дальше подключение одного виртуального канала к другому, минутное дело и вы в сети.

На экране – грязно-серый потолок и трансформер, чёрный, плоский, похожий на морского ската, движется с тихим свистом между койками и висит над головой каждого. Кадр застыл, это то, что я видел Славкиными глазами перед уходом.

Минога иногда переводит мне немного монет на счёт, крохи. Никому неизвестно, кто он на самом деле. Ходили слухи, что это сам Хантер, хозяин игры.

– Завтра опять жду, – сказал Минога, жилистое неулыбчивое лицо его изобразило улыбку, – нам лучше поторопиться. Сам понимаешь.

Я кивнул и пошёл домой.

Человек очень быстро привыкает ко всему, вот и я привык называть домом этот кем-то нарисованный мир. Намеренно проехал в подземке, прошёл пешком по мосту. В центре города превосходная графика. Особенно вечером, когда все возвращаются с работы, идут куда-нибудь отдохнуть.

Свет неона дрожит, отражаясь в лужах, только что прошёл дождь. Блестят перила моста. Запах мокрого асфальта, моря, тёплого летнего дождя. Шпили стоэтажек подсвечиваются огнями. Над Третьей Авеню со вчерашнего дня висит остров-кафе. На его причале уже пришвартовано около десятка воздушных катеров. А вечер ещё только начинается. Но завтра его здесь не будет, уйдёт к фьордам – пятничная гонка.

Над головой пролетел птеродактиль, сорвало шляпу от взмахов крыльев, я поймал её уже у самой воды. Ящер покружил над городом. Конечно, пошёл в сторону пролива, гоночные фьорды там. На спине виднелся наездник в красном шлеме.

Опять пошёл дождь. Лупанул по мне и по лужам. Я подставил ему лицо. Пусть не моё, нарисованное всего за пять монет, и которое ничего не чувствует. Чтобы просто представить, что я там, в том мире, где всё по-настоящему. Идёт дождь, я возвращаюсь домой промокший, и Маринка не прячет счастливые глаза.

Дома выяснилось, что сегодня опять плохо с сетью. Эти не до конца прорисованные комнаты, половина тарелки с куриной голенью, будто её уже кто-то ел, сквозь пол просвечивает нижний этаж, у Маринки нет уголков губ и глаз. Она от меня отворачивается, грустно улыбаясь.

Противно понимать, что просто на это не хватило монет. Нам присвоен третий уровень. Но здесь стало совсем плохо с работой.

Люди не болели, не умирали, дети не росли, старики не старились.

Хуже всего тем, кому придётся вернуться повзрослевшим в детское тело. Мой десятилетний не появляется вот уже полгода. Теперь ему двадцать восемь.

Нахожу его в борделе, на Марсе. Темно, тесно, сколько их там... трое, четверо, тела, тела. Но доступ по-прежнему прямой. В меня летит берц:

– Отключу доступ, я тебе давно сказал!

Комната рушится квадратами. Жду. Через пару минут появляется кровать, плывущая в невесомости, сын – один, боком, голый и злой.

– Сегодня среда, вы договаривались с матерью видеться по средам. На звонки ты не отвечаешь вот уже месяц. А завтра мне придётся исчезнуть. Мать не рискнула зайти первой. Ты ведь знаешь, я не могу подключить другой доступ.

Молчит. Одевается. Надо же, выстроил себе возможный будущий облик из себя десятилетнего в двадцативосьмилетнего. Значит, деньги есть – это хорошо. Похож на меня – это приятно. Одевается, значит, мать для него ещё что-то значит. Зову Марину.

– Прости, забыл, мам.

– Ничего, я понимаю, у тебя дела.

Я ухожу, не могу слушать, как Маринка говорит с ним. Этот дрожащий голос. Боится. Что сын не дослушает, сорвётся, отключится, а ей охота, чтобы он услышал её.

– ... не вздумай обижаться на меня. Я просто боюсь за тебя...

Доносится сзади. Когда-то со мной также говорила мать, пришло время, и мы вдруг произносим их слова.

Время. Есть ли оно ещё у нас? Я вернусь в себя тридцатилетнего, а Лёшка – в десятилетнего. Оно ему надо? Да вернёмся ли мы?

"Наши тела будут нас ждать. Придёт время, и мы просто вернёмся домой, отыграв очередной гейм..."

Сегодня я остаюсь со Славкой особенно долго. Эта странная полуразрушенная больница, снующие беззвучно, чёрные как пропасть трансформеры. Я вижу их лишь глазами инвалида детства, Славки Скорынина, прикованного к своей жуткой кровати.

– Слав, ты никогда не выходил на улицу?

– После того, как Светлана Владимировна стала другой, не. Да и зачем мне. Я глупый, я знаю, что потеряюсь.

– Давай. Пойдём. Со мной.

– А давай, – неуверенно усмехнулся Славка. – Светлана Владимировна только не разрешит.

– А ты без спросу.

– Ага, нельзя же.

– Если ты нам не поможешь, мы скоро исчезнем навсегда, Слав.

– Это плохо. Мама говорила, людям надо помогать.

– Как ты думаешь, кто здесь самый надёжный из твоих друзей? Нужны ещё двое.

– Жека и Серёга Леденец. Когда меня Светлана Владимировна била током, они стучали по ней ногами. За это – карцер. А там ледяные стены. Они знали и всё равно стучали. Светлана Владимировна не живая, ей всё равно. А мы живые.

– Ты прав. Вы самые живые здесь, Слав. Завтра я приду с друзьями.

– Приходи.

С монетами у Миноги всё нормально, сегодня он китаец, жидкая бородка косичкой трясётся от смеха. Он курит кальян, глаза масляные, бисеринками пот над верхней губой. Тонкие пальцы нервно дрожат, виски в бокале легонько трясётся. Это стоит по-настоящему дорого. Полная имитация.

– Этих троих придётся отрубить. Вам нужно работать в полную силу.

Минога залпом выпивает виски. Смотрит на меня.

– Не выдумывай, Минога, я справлюсь, не трогай Славку.

Узкие глаза становятся злыми.

– Ты не понимаешь, о чём говоришь. Твоё дело найти наши тела. Идти далеко. Ваша задача запустить программу вручную. Сервер перестал отвечать три года назад. Так что... Не выдержишь с ним вдвоём, с дураком. Свихнёшься вслед за ним.

– Выдержу.

– Ну, смотри, кстати, ник твой – Белка в колесе. Мне понравилось. Записано. Идут с тобой Рыбак и Беседа. Беседа был с тобой в походе на Альдебаран. Может, и виделись. Ники даю безотносительно расовой и прочей принадлежности, в переводе на единый наш, любимый, – Минога заржал, – хватит с вас того, что вы олигофрены, маска личности всё равно приклеится при переходе. Вообще не завидую, оттуда никто не вернулся. А ты ещё с таким багажом. Советую с ним разобраться до перехода в инопа. Выдвигаетесь завтра. Переход в инопа – дело неприятное, сочувствую, но другие пережили, и вы переживёте. А вот что дальше с ними произошло, не знаю. Время есть, можешь передумать и отказаться.

А что там передумывать, тупая фраза – кто-то же должен. Из военных и знающих. Кроме того, мне нужны деньги.

– Не передумаю.

Он помрачнел, кивнул. Вымыл руки в пиале, вытер о кимоно, проступили мокрые пятна. От меня же только лицо пятилетней давности, тогда я ещё работал. Не мнущийся никогда костюм и рубашка.

– Ну, бывай, э-э... Пусть всё.

Это "пусть всё" говорил Алекс, швед или норвежец по национальности, не знаю – в части все отличия намеренно стирались. Погиб при вторжении. Сгорел вместе со звездолётом на орбите.

– Пусть всё, – повторил я.

Минога хмуро вдруг проговорил:

– У психов "третий глаз" оказался заблокирован, я недавно обнаружил. Потому они и остались за бортом. Вообще много народу осталось там. А Гауптвахта притащил с собой тех, кто был на Альдебаране, ветеранов спас и их семьи, – он посмотрел на меня исподлобья.

– Я был тогда в госпитале, в коме.

– Никому.

– Никому.

Но думаю, на этот счёт он спокоен. Мы не должны вернуться.

Парень меня ждал. Славка сегодня притихший и торжественный. У него мёрзнут руки, и усилился тик правой стороны лица.

– Трусливый я. Сильно потею и руки холодные. Видишь?

– Вижу.

Но смотрел я на Жеку. Тот, как обычно, смотрел в потолок, рот открыт. Однако слюна изо рта не текла. Беседин уже здесь, значит.

Серёга Леденец сосал палец. А взгляд – на дверь. Неудобно ему на дверь смотреть, лёжа на животе, щекой уткнувшись в давно ставшую каменным блином подушку. Значит, и Фишер появился.

– Время памперсы менять, – говорит Славка.

Влетает иноп. Тихо, по-хозяйски шуршит мимо коек. Инородное тело. Чёрное, матовое, будто всасывающее в себя свет. Ходячая чёрная дыра.

Сейчас Минога ещё следит за нами. Это он переведёт меня в "Светлану Владимировну". Я могу в этот момент бросить Славку. Но Славке за угон "Светланы Владимировны" – смерть, поэтому тащу его маску за собой. Что входит в эту самую маску, я не знаю, только тело в захватах судорожно дёрнулось и затихло, светлые глаза смотрят в потолок.

– Ничего, Славка, мы ещё повоюем.

– Белка в колесе...

– Всё нормально, Слав.

– Белка в колесе... Она остановилась... А-аа!..

Орали мы с ним вместе. Сеть инопов приняла нас. Вклеила в жёлто-фиолетовый калейдоскоп. Тряхнула. Покрутила. Опять тряхнула. Не встраиваемся. Разрезала. Опять склеила. Опять встряхнула. Опять не встраиваемся. Отправила запрос на помощь. Нет, было не больно. Не могло быть больно. Страшно потерять себя. И Славку. Но он совсем затих и будто стал мной.

Теперь на запрос должен появиться второй иноп. И даже не один.

Они и появились. Лёгкие, подвижные, вертлявые. Сожгли Славкино, обмякшее тридцать секунд назад, тощее тело в памперсе.

Минога своё дело знает.

Нас он запустил как вирус, сказал, что в переводе на мой простофильский, инопы поставят блок, когда обнаружат вторжение, будут чистить систему. "Я всего лишь программа", – зло объяснил это сам себе в который раз я.

Отметил смерть Жеки и Серёги. Сеть инопов опять встряхнуло. Перемешало. На какой-то момент мелькнули сосредоточенные глаза Миноги.

– Дальше сами, – долетело короткое.

Калейдоскоп вертелся и вертелся. Рубины и синие веретёнца разбегались в разные стороны, слипались, смешивались, сыпались циферки, тёк светящийся дождь. Я так и не слышал ни Беседу, ни Фишера. Забывался и опять обнаруживал себя висевшим посреди выгоревшей дотла больничной палаты. Вокруг меня кружили два трансформера. Они то складывали манипуляторы, то вдруг ощетинивались ими во все стороны, поливали огнём, резали, безумно тыкались во все углы.

Пара инопов была сбита. Один торчал в стене, другой вварился в железный остов Жекиной кровати.

Славка давно молчал.

Сколько прошло времени? Чтобы сжечь палату и пару-тройку собратьев много времени не надо. Послать за помощью, видимо, должна была по рангу "Светлана Владимировна".

Сеть опять тряхнуло.

Беги, рыжая, беги.

Пока рыжая бежит, я жив...

Жив...

Белка в колесе вертится как бешеная... быстрее и быстрее... я жив... кровать у самого входа, больно держат захваты, ноют мышцы и сводит судорогой тело.

Карту серого пятна на стене знаю наизусть. Исходил его всё, на прошлой неделе поднял ребят, с криками ура завоевали город в излучине возле давно искорёженного взрывом выключателя и вон то село под потолком...

Слушаешь Жеку... Ржёшь над Серёгой... Просишь у него леденцы... берёшь и гоняешь слюну... Я жив... Беги, рыжая, беги... В окно...

Сеть опять здорово встряхнуло. Квадраты с веретёнцами встали боком и замерли. Дёрнулись. Рассыпались. Потемнело...

Ну что же вы, Светлана Владимировна, я же вам всегда говорил – потише, бережней надо с человеками обращаться, человеки – они живые... Жека, ты слышишь меня? В окно, в окно выходи... Серёга... Фишер, куда в стену прёшь, с кем я пойду... один я не справлюсь... в окно, сказал...

Вышли ровно напротив сгоревшей мертвецкой. Покружили над разрушенной психушкой. Я раздумывал, идти ли в квадрат, обозначенный в правом верхнем углу моего зрения пятью точками, тремя правыми слешами и двумя секундами.

Сеть снова два раза крепко тряхнуло, рассыпало.

Потом всё затихло.

Как если бы соринка из глаза никак не убиралась, глаз приморгался, и хозяин подумал, что может, уже всё прошло.

А я боялся, что меня сейчас опять накроет. Господи, сколько боли плещется в этом парне... удержаться бы... мама, мамочка...

Пятнадцать лет до и восемнадцать после. Мама. Иногда мелькает лицо, закрываемое крышкой гроба, "зачем притащили больного ребёнка в крематорий", "машина снесла голову".

Но сейчас я почему-то знаю, что воздушная машина у мамы была зелёного цвета, водила она её прекрасно, и если бы не придурок в чёрной Пикколо, то не случилось бы аварии, и мама была бы сейчас жива...

Шёл снег. Белые поля тянулись внизу. Лес шумел на месте города. Из окон домов торчали сучья деревьев. В реку встыло колесо обозрения... никого не будет дома, кроме сумерек... один... только день в сквозном проёме незадёрнутых гардин...* беги, рыжая, беги... Славка... запомни, меня звать Артём... запомни, Славка, ты живучий... беги, рыжая...

– Первый, первый, я третий, Беседин я! Артём! Слушай меня...

– Беги, рыжая...

– Слушай меня, Артём! Звягинцев! На Альдебаране наших осталось восемь человек, помнишь?

– Светлана Владимировна... девять человек. Девять, Беседа!

– Точно девять! Значит, помнишь. Так вот про нас тогда просто забыли. Это мне потом один из чинов сказал, злой был как собака, пьяный и в отставке, я его встретил через год, в космопорте на Малом-2, когда летел сюда.

Беги, рыжая... беги... Светлана Владимировна, мне сегодня тройной, а то я буйный буду... Никого не будет дома, кроме сумерек, один... Я Артём Звягинцев, сто тридцать первая второго космодесантного... ответьте... ресурсы на исходе... я теряю людей... помогите... снежный день в сквозном проёме незадёрнутых гардин... ты появишься из двери, в чём-то белом, без причуд...* Маринка, как хочется тебя увидеть, поцеловать в непрорисованный уголок глаз. Я скажу тебе "ты такая славная с этими непрорисованными уголками глаз". Ты будешь смеяться – "а ты сейчас похож на чеширского кота", "да! ободранного, робкого и с прижатыми обмороженными ушами","нет-нет, этот кот – очень нахальный тип, он обманывает меня!"

Чёрт... Цепкая Славкина память словно прорастала сквозь меня.

– Стало быть, – голос, прорвавшийся по связи, был незнаком, – сдохли окончательно, прелестно. Может, это и к лучшему, всё равно не верил, что мы найдём тела.

– Фишер?

– Он.

– Так, пока я слышу ваши голоса, Беседу, Фишера и Белку в колесе считать живыми. Двигаемся дальше, координаты вписаны в мою маску.

Мне никто не ответил. Только Славка частил тихо "баю-баюшки-баю, баю-баюшки-баю".

Снежные просторы стелились под чёрное брюхо трансформера. Мы то снижались до земли, то поднимались вверх. Рядом ныряли в облака Фишер и Беседин.

– Ты видишь это, Артём? – голос Беседы был странно задумчив.

Под нами замелькали дома.

– Не может быть, – прошептал я, выбираясь из цепких пальцев Славкиной памяти.

Город! Самый обыкновенный. Не чёрные заснеженные руины, которые мы видели в последние часы.

"Светлана Владимировна" двигалась так быстро, что город у меня уже был позади. Пришлось возвращаться.

Да, город, и очень большой. Стройка ещё идёт, манипуляторы-строители расхаживают по окраинам, видны их медлительные огромные спины, взлетающие стрелами кранов руки. Не может быть.

Улица узкая, виляющая между небоскрёбами. Воздушные машинки бросились в разные стороны разноцветными брызгами. Тень моя скользит чёрным скатом по домам, по дороге, по автостраде, уходящей широким полотном под землю.

Люди. Люди шли по пешеходным мостам, испуганно смотрели на нас.

– Ты слышишь?!

– Воздушная тревога, Звягинцев! Нас сейчас снимут прямым попаданием!

Город испуганно взвыл тревогой. Оповещение верещало на всех языках. Как тогда, при вторжении. На экране моего трансформера блеснула зелёным сеть.

– Сеть над городом раскидывают!

– Уходим в разные стороны!

– Раньше надо было!

– Я вас не слышу! Отзовитесь, Беседа, Фишер! Пока я вас слышу, считать живыми Беседина, Фишера, Звягинцева, Скорынина...

Ловушки НЛО захлопнулись, едва мы увязли в разброшенной сети. Нас законсервировали в подземных бункерах. Орать, что свои, мы могли сколько угодно. Я знал, что трансформер инопланетян во время войны для нас был как чёрная дыра. Ни вскрыть его, не выйти на контакт с ними не могли.

Однако отрезанная от своих "Светлана Владимировна" вдруг вышла на связь. Засветившиеся пять точек, три правых слеша, две секунды замелькали передо мной.

Машина принялась издавать частые резкие звуки. Звуки тревожные, нарастающие. Потом наступила тишина. И я увидел, как машины Беседы и Фишера развернулись. Раскрывшаяся щепоть.

Это потом мы узнали, что так теперь попадают в НЛО под названием «Чёрная дыра», что в нём при этом остаются жалкие крохи памяти. Узнали про забытый сервер одной из канувших в лету игровых корпораций, про то, что я лишь отражение человека, пропавшего без вести. Про войну, всё-таки окончившуюся вот уже десять лет как. Про зоны, куда ещё не добрались военные, а тем более манипуляторы-строители.

Из этих зон часто выбиралось такое... Выбрались и мы. Что делать с нами, никто не знал. Да, часть людей ушла в игровое поле, да, отдав корпорации всё, что было. Да, тел не было, да и кто вам сказал, что в них можно было бы вернуться спустя столько лет... Надо же какой интересный модуль, маска, говорите?.. Надо бы разобраться... Ну-ну, это не больно, вам уже ничего не больно.

Через пару месяцев, работавший со мной Джаеш, медлительный и молчаливый индиец, сообщил, что по хранившемуся в моей маске адресу найден бункер. Бункер находился в большой зоне разрушений, куда с трудом добрались учёные. Обнаружены ряды солнечных батарей довоенного образца.

– Похоже, – ухмыльнулся он мне, я появлялся перед ним всё с тем же лицом пятилетней давности, которое хранила маска, – этот Минога отправил вас банально на перезапуск батарей, которые вы бы перезапустили, думая, что это батареи для бункера с телами.

– Отпусти нас, парень, отпусти, – сказал я.

Имитация у меня дешёвая и сказал я это будничным голосом, как если бы бросил соседу по лестничной клетке "привет, парень, сегодня опять этот чёртов дождь".

Джаеш хмуро посмотрел на меня.

– Не знаю, что ты такое, но от твоего модуля столько проблем. Ты не видишь себя сейчас. Ты знаешь, что вас двое?

– Славка, – улыбнулся я. – Минога говорил, что маска его приклеится намертво.

– Ну-ну, так вот иногда я не могу запустить твой файл.

– Я не хочу.

– Ну что за бред, он не хочет. Ты программа, парень, программа, к сожалению, ничего больше. Удачно слепленная программа, в которую мне не хочется пока забираться. В один модуль я уже забрался, он теперь не отвечает.

– Кто не отвечает? – спросил я тоном "кофе, дорогая?".

– Ваш третий, ты его назвал Рыбак. Военное ведомство, услышав твою фамилию, наложило вето на испытания до выяснения вопроса: считать ли вас живыми. Говорят, что ты герой войны. Но это ведь всего лишь легенда, ну, признавайся?

Я молчал. Он крутанулся на стуле и опять уставился на меня, но глаза его странно заблестели.

– Если я сумею тебя запустить в этот допотопный сервер, ты поможешь мне попасть туда? Э-э, хотелось бы, конечно, какие-то гарантии, что я не останусь вот такой маской, как ты её называешь, но думаю, ваш Минога знает, в чём там дело, раньше ведь игроки не умирали, а подолгу находились в игре.

– Иметь дело с Миногой, это как с угрём, держи, не держи, всё равно вывернется. Сам я не стал бы раньше времени объявляться. Но ради такого дела я мог бы намекнуть, что знаю того, кто в силах подключить сервер к большой земле. А ты... переведёшь на мой счёт монет, чтобы...

Чтобы у Маринки снова были счастливые глаза. Я не сказал это вслух, а он не стал спрашивать, лишь чиркнул взглядом по моему лицу. Да и в память мою Джаеш давно не заглядывал. Он иногда меня отпускал погулять по миру в программке путешествий, иногда выпускал в исторический архив. Я рылся там в поисках упоминания о конце войны, когда мы все ушли в сеть. Но ничего не находил.

А иногда запрещал нам даже высовываться, ворчал, что от наших допотопных модулей одни проблемы и следы в сети.

– Сам я родился в колонии, на Луне, и не видел всего, что творилось здесь, как говорят, сущий ад, – рассказывал Джаеш мне, когда у него находилось свободное время, и он цедил матэ из большой чёрной кружки. – Почти вся промышленность к тому времени уже размещалась на Луне и Марсе. Можно бы вывезти население, но всё равно не хватило бы кислорода. Однако многие бежали туда сами. В грузовых отсеках военных кораблей. Замерзали поначалу сотнями, а потом в тайне от ведомства команды стали отапливать эти отсеки. И про марсианские катакомбы жуткие вещи рассказывают.

– Тебе надо зелёный чай пить или чёрный, а ты матэ цедишь галлонами, ты ведь, я слышал, делиец? – сказал я, чтобы что-то сказать, так противно было на душе.

Или что там у меня вместо этого. Я, оказывается, был теперь частью истории, а думал, что живу. И Маринка, и сын мой, они все там думают, что живут.

– Бомбеец. Ты опять путаешь. Стереотипы, – рассмеялся Джаеш.

Славка теперь чаще молчал. Когда же я его спрашивал, почему он молчит, он отвечал:

– Я стеснительный.

А я знал, что он скучает по ребятам.

Джаеш говорил мне:

– Когда я его через тебя вижу, знаю, что вам хреново, парни, тогда только в спячку. После спячки вы опять людьми выглядите.

Добраться в далёкий посёлок на Ямале, где и была обнаружена старая метеостанция с солнечными батареями и сервером, у Джаеша получилось лишь через месяц. С нами вопрос так и не решился – считать живыми или нет, а пока наш бомбеец поздравил нас с присвоением медалей «За отвагу», проявленную в боях при вторжении. Так и зачитал короткое, бодрое послание.

Просидели на метеостанции мы долгие три недели, Джаеш ругался на мороз. Пожёг отопительный котёл. Ещё больше ругался, пока ему не доставили на грузовом самолёте новый. Но местные привезли ему оленьи штаны и ирын, глухой с собачьим мехом на воротнике. На голову Джаеш нахлобучивал песцовый капор.

– Вот ведь, никакой закон им не писан, весь цивилизованный мир отказывается убивать животных, а они и не принадлежат к цивилизованному миру. И не хотят к нему принадлежать. Но есть какая-то гармония в этом их мире, чёрт знает, что такое, но улыбаются как дети! Кажется, у меня получилось, Артём, не поверишь, удалось войти в систему...

Сын долго меня слушал, потом молчал, а потом сказал, не глядя на меня:

– Значит, можно, наконец, просто жить.

И пошёл учиться.

Маринка теперь не прячет глаза из-за того, что плохая сеть. За нашей сетью следят военные. Неизвестно, сколько они будут держать капельницу у постели больного в коме, наверное, пока не снимут гриф "считать живыми".

А пока я каждую пятницу отправляюсь на северные фьорды. Мой птеродактиль серый со сломанной фалангой на правой лапе. Он числится в списке под кличкой Розовый Фламинго. Наездник Белка в колесе и его птеродактиль в жёлтых майках.

Сегодня я лечу седьмым. Вижу на трибуне в угловой ложе Славку, он пришёл с Мариной. Держится строго и старается молчать, но глаза его радостно мечутся. Он часто рассказывает мне, как они ходили с Жекой и Серёгой завоёвывать тот город в излучине у сломанного выключателя. Глаза у него в этот момент как у мальчишки. Хоть ему уже и под сорок, моему Славке. И если его любить и слушать иногда, то можно совсем редко корректировать маску.

Ждать – всегда самое трудное.

Птицы волнуются, тянут шеи, ощериваются беззвучно друг на друга и покусывают иногда соседа. Перепончатые крылья распахиваются. Не птицы, да. Но летают, и я зову их птицами.

Мы волнуемся не меньше, сегодня здесь и Беседа, и Минога. Фишер тогда откликнулся, но потом исчез где-то в Испании-2, а Серёга больше никогда не позовёт маму пришить пуговичку.

Гонг звонит в третий раз, выстрелов птеродактили боятся. Птицы тяжело отрываются от земли. Пятьдесят участников, отличный заход, крепкие ставки.

Мы не глядим друг на друга. Ближе к спине птицы, прижать ноги к её туше, чтобы ей легче было идти вверх, а тебе – не вывалиться из седла, борясь с собственной тяжестью. Набрать высоту, пройти по кривому ущелью, потом долго маневрировать по фьорду.

Справа столкнулись Макс и Туарег. Птеродактили, путаясь в оборванной упряжи, сцепились в небе. Визг на всю округу.

Мой косит злобно глазом в сетке серо-красных сосудов. Похлопываю его по шее, он хлопает в ответ раздражённо клювом, клекочет, задрав голову, бросается в сторону дерущихся, выпятив киль. Натягиваю повод, Фламинго нехотя слушается.

Теперь уйти вниз до самой поверхности моря, чтобы попасть в пещеру. Несёмся впятером. Темно. Лишь вспыхнувшие фонарики на шлемах слабо подсвечивают.

Из воды поднимается столб воды, огромная пасть змееголова распахивается подо мной.

Чёрт... Кислотный бурдюк змееголова – та ещё радость. А у меня теперь хватает монет, и значит, будет больно.