Текст книги "И буду век ему верна?"

Автор книги: Татьяна Полякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– Мин херц, – проникновенно говорю я, – может, ты сам себе сувенир купишь, друг сердечный?

Лицо сердечного друга враз меняется.

– Фенька, ты человек. А я твои макароны съел. Сейчас за бутылкой сбегаю. Дуська скоро явится, посидим как люди. Дай тебе бог здоровья и мужика хорошего.

– Двигай, Петр Алексеевич, потом доскажешь.

Он исчезает, зато с интервалом в пять минут появляется Дуся.

– Фенька, – после приветствия спрашивает она, посверкивая лихо подведенными глазами, – ты Петьке на бутылку дала? Задолбал меня своим пьянством. Он тут без тебя едва не помер. Какую-то дрянь выпил. «Скорую» вызывали.

Я прикидываю, мог ли Мин херц в самом деле выпить какой-то дряни, приняв ее за целебную жидкость, или соседка слегка преувеличивает. По всему выходит, что мог. Я отыскиваю в шкафу шарф, подаренный мне матушкой года два назад, и дарю Дусе, нагло выдавая за сувенир с юга. Она любезно сообщает, кто домогался встречи со мной в мое отсутствие, а также подъездные, дворовые и городские новости.

К вечеру, наведя порядок в комнате и разобрав чемодан, я валяюсь на кушетке и прикидываю, когда следует появиться у родителей. Хотя папа дважды написал фразу «сразу же», в отчий дом я не спешу – в конце концов, никто не знает (никто, кроме Вадима, кстати), когда я приеду, так что денька три можно потянуть. Грехов у меня накопилось множество, на ласковый прием рассчитывать не приходится. Надо сказать, родители меня не особо жалуют, что неудивительно, ведь я та самая паршивая овца, которая, как известно, все стадо портит.

В «овцах» я начала ходить с шестого класса, с тройки по физике. Родители почувствовали себя обманутыми, все силы семьи были брошены на ликвидацию сего позорного факта биографии, но тройка прочно утвердилась в моем дневнике. Чего только не делал бедный папа: часами сидел рядом со мной, терпеливо пересказывая параграф за параграфом, купил «Занимательную физику» в трех томах и с сияющими глазами, листая страницы, говорил:

– Замечательно интересно.

Ничто не помогло. Физика по-прежнему вызывала у меня смертную тоску. Из уважения к родителям тройка, стараниями классной руководительницы, сменилась на четверку, но мысль о моей непутевости уже свила гнездо в головах родителей. В восьмом классе я бросила музыкальную школу. Такой поступок, по мнению мамы, приравнивается к измене родине. Со мной перестали разговаривать. Однако я стояла насмерть, и папа удрученно за– явил: «Августа, это бессмысленно, бог с ней, с музыкой». Так что пока сестрица Агата, радость родителей, громыхала Шопена, словно намереваясь поднять его из могилы, я на скамейке под липой в компании шпаны дворового масштаба пела под гитару «Что же ты грустишь, моя девчонка…», что в глазах моих родителей и Агаты было чистой уголовщиной.

В одиннадцатом классе я нанесла очередной удар родительскому самолюбию. В нашей семье в обозримом прошлом все были юристами или, на худой конец, военврачами. С девятого класса во мне зрела мечта, ничего общего с традициями семьи не имевшая, хотя ума хватало о ней помалкивать. Но когда настал черед подачи документов в вуз и родители уже видели меня студенткой юрфака, я с улыбкой заявила, что поступаю в археологический. На сей раз даже папа, обладавший завидным здоровьем, схватился за сердце. Я улыбалась и вновь стояла насмерть, являя собой пример несгибаемого мужества. Первым сдался отец. «Августа, это бессмысленно», – в очередной раз сказал он, мама всплакнула, а я отправилась в Москву, что само по себе было для родителей страшным несчастьем: чужой город, полный соблазнов. В институт я благополучно поступила и проучилась два семестра. Родители не оставляли попыток меня образумить, к счастью, сестрица Агата выполнила отеческую волю и к тому моменту уже четвертый год училась на юрфаке.

Весной у меня случился роман с одним из преподавателей. Поначалу мы обменивались томными взглядами, далее пошли робкие знаки внимания, потом… Потом вышел конфуз. То есть сначала все шло как положено. Виктор Владимирович, симпатичный и веселый дядька, пригласил меня на дачу. Я, обладательница сексуального опыта, почерпнутого в общаге, трепетно устремилась к лучшей жизни. То ли Виктор Владимирович очень волновался, то ли он жене давно не изменял, но из поездки за город ничего путного не вышло. На моего любовника без слез смотреть было нельзя: греческая трагедия, да и только. Само собой, я почувствовала себя виноватой. Находиться с ним в стенах учебного заведения, знать, что каждый день он вновь и вновь испытывает унижение при встрече со мной, было невыносимо. Я бросила институт и вернулась домой, истинную причину своего разочарования в археологии так и не открыв. В том же году я поступила на юрфак. Счастью родителей не было границ, и хоть тельца по сему поводу не резали, но знаки внимания оказывали царские, даже жаль стало сестрицу Агату, которая жила ласковой Золушкой.

Однако не успели родители за меня порадоваться, как на одной из студенческих вечеринок я встретила Димку Прохорова, звезду российской журналистики (конечно, будущую). Мы полюбили друг друга, и жизнь на юрфаке показалась мне прес– ной. Димка огорошил меня колоссальными планами, в которых мне отводилось почетное место. В результате я, по мнению родителей, сделала сразу две глупости: вышла за Димку замуж и подалась на факультет журналистики. Мнение родителей волновало меня мало, я слушала Димку, открыв рот и уши. Говорил он много, увлекательно и страстно. Особенно о личной свободе. На восьмом месяце совместной жизни, обнаружив второй раз подряд в собственной постели подругу, я почувствовала, что личная свобода мужа меня изрядно тяготит, и отбыла к родителям. Его попытки договориться со мной ничего не дали, мама высказала Димке мнение семьи о его личности, и брак распался. Теперь Димка – редактор нашей местной газеты, солидный мужик, отягченный семейством: женой, двумя детьми и тещей, прожектов он больше не строит, но бабник по-прежнему страшный.

После развода я поняла, что самым интересным в журналистике был Димка с его немыслимыми идеями, и вернулась на юрфак, в основном чтобы сделать родителям приятное. Примерно тогда в жизнь мою пожаром в прериях ворвался летчик, красавец, с улыбкой Тома Круза и мозгами динозавра. Когда Лешка умудрялся летать, не знаю, потому что пить он начинал с утра. Впрочем, находясь в подпитии, был мил, весел, играл на гитаре, пел со слезой «Не жалею, не зову, не плачу…» и каждый свой рассказ начинал со слов «однажды мы попали в переплет…», далее следовало описание героических будней с бреющим полетом и ураганным огнем, хотя ни того ни другого Лешка в глаза не видел, так как служил под началом своего папеньки-генерала.

Брак наш был веселым и суматошным, бесконечные вечеринки и знойные объятия. В отличие от первого мужа Лешка оказался верным супругом, однако слушать его более пятнадцати минут кряду было невозможно. Ко всему прочему он имел пагубную привычку раскатывать во хмелю по городу на своем видавшем виды джипе, и непременно чтоб я была рядом. Гонял он как угорелый, радостно ржал, выписывая кренделя на дороге. Убедив себя, что добром это не кончится, я покинула рыдающего Лешку и вновь оказалась в родительском доме. Лешка в моем семействе воспринимался божьим наказанием, развод папу с мамой порадовал.

Вскоре в нашем доме частым гостем стал Перфильев Олег Викторович, в ту пору заместитель начальника следственного комитета, сын матушкиной подруги по университету. Поначалу родители прочили его Агатке, которая вызывала у них смутное беспокойство своей крайней деловитостью и отсутствием мужиков вообще. Однако Олег Викторович оказался с изъяном, потому что неожиданно обратил свой взор на меня. Родители благоговейно задержали дыхание. Агата, которая лихо брала первые высоты карьеры, могла подо– ждать, а меня надо было срочно пристраивать. Олег Викторович по всем правилам просил моей руки и получил согласие и родительское благословение. Я мудро рассудила, что, дважды выйдя замуж самостоятельно, в третий раз не грех послушать родителей, может, толку от этого будет больше. Толку не было вовсе. То есть жили мы вполне пристойно, купили квартиру, обставились, на день рождения муж подарил мне машину, а на Восьмое марта – шубу. Но скука с Олегом Викторовичем была смертная, и он продержался даже меньше бабника и летчика.

Возвращаться под родительский кров мне не хотелось, я набралась наглости и разменяла общую с мужем квартиру на однокомнатную и комнату в коммуналке. И дураку было ясно, что человек его положения в коммуналке жить не может, оттого в коммуналку заселилась я. Впрочем, здесь мне нравилось: второй этаж, комната большая, балкон и соседи – душевные люди.

Один из душевных людей вскоре появился. Петр Алексеевич был весел, жаждал общения, а потому без конца ставил на плиту чайник и орал:

– Фенька, давай чай пить.

Очередной вопль прервал звонок в дверь. В надежде, что это друзья-алкоголики с добычей, Петр Алексеевич кинулся открывать, но через пару минут заглянул в мою комнату и заговорщицки сообщил:

– Фенька, к тебе мужик.

Распахнув дверь, я увидела Вадима.

– Привет, – говорю я, Мин херц пританцовывает рядом.

– Гость к тебе, Фенечка, – радуется он. Вадим молча выдает ему две банкноты, и Петр Алексеевич, радостно взвизгнув «я мигом», исчезает.

– Садись, – говорю я.

Вадим устраивается в старом кресле, с сомнением его оглядев и не догадываясь, что это практически антиквариат. Уныло осматривает мою комнату. А я-то ею гордилась, к тому же сегодня еще и полы помыла. Однако, взглянув на нее глазами Вадима, я вынуждена признать некоторую ее убогость. В общем, мой коммунальный рай произвел на гостя тягостное впечатление.

– Значит, здесь ты и живешь? – спрашивает он.

– Ага. Хорошо у меня, правда?

– Да, – как-то без энтузиазма говорит он. – Уютно. А это твой сосед?

– Точно. Милый, да?

Вадим смотрит на меня не меньше минуты.

– Фенечка, тебе в самом деле это нравится?

– Ну, ты же не знаешь, где я раньше жила.

– Извини, – говорит он. – Как-то мы не так встретились.

Взгляд его натыкается на три фотографии, вывешенные на стене. Это мои мужья, этапы большого пути, так сказать. Я ожидаю вопроса, но вовсе не того, что последовал.

– Как доехала? – говорит Вадим. – Чемодан не потеряла?

– Нет, все нормально. Даже странно. Должно быть, встреча с тобой так подействовала, внесла в мою жизнь необходимое равновесие.

– А я скучал, думал о тебе.

Я пытаюсь вспомнить, думала ли я о Вадиме, выходит, что нет. Однако иногда и соврать не грех, потому я говорю:

– Я тоже скучала.

– Может, поцелуешь меня по случаю встречи? – улыбается он.

– Это моя мечта, – смеюсь я. Лед сломан. С полчаса мы мило болтали, пока Вадим не поинтересовался:

– Как у тебя с аппетитом?

– Как у шотландского горца.

– Тогда одевайся, поедем ужинать.

Я прикидываю, выставить мне Вадима из комнаты или нет, но тут вернувшийся Петр Алексеевич затянул «А за окном пушистая белая акация…», и я решаю, что им с Вадимом лучше не встречаться. В общем-то, особой стеснительностью я не страдаю и, продолжая болтать, готовлюсь к торжественному ужину.

Ужин проходит прекрасно, при свечах и с неизменным «Мерседесом» у крыльца. Однако мы не засиживаемся, и вскоре машина тормозит у моего подъезда. Мне ничего не остается, как пригласить Вадима на чашку кофе. Он прихватывает с собой пакет с полным джентльменским набором и отпускает машину. Я задаюсь вопросом: нравится мне это или нет? Так и не решив, сервирую стол. Вместо люстры включаю настольную лампу с амурами, в общем, создаю интимную обстановку.

Некоторое время мы в нерешительности сидим за столом и пьем шампанское, оба ощущаем неловкость и волнение, даже мой язык становится вялым, а мыслей просто нет совсем. В конце концов Вадим, собравшись с духом, выдает фразу типа «я скучал» и берет меня за руку. Только я собираюсь припасть к его груди, как в дверь настойчиво звонят.

– А нас нет, – почему-то шепотом говорю я. Мы настороженно прислушиваемся, звонок дребезжит не переставая. Чутко спящий Петр Алексеевич идет открывать, и через двадцать секунд я слышу раскаты Лешкиного голоса:

– Здорово, старец, Фенька дома?

– Дома, Леша. Вернулась.

– Пойдем к Феньке, Петр Лексеич.

– Леша, она ругаться будет. Гость у нее.

– А я что, муж? Я тоже гость.

Дверь в комнату распахивается, и появляется Лешка в голубой летной рубашке и зеленых слаксах, Петр Алексеевич пугливо выглядывает из-за его могучего плеча.

– Фенька! – радостно орет муж-летчик. – Приехала, радость моя, а я скучал. А чего вы в темноте сидите?

Никто, кроме него, такой вопрос задать не способен. Он включает верхний свет, бухает на стол шампанское и литровку водки и с братской улыбкой и протянутой рукой кидается к Вадиму.

– Здорово. Алексей, Фенькин муж, само собой бывший.

Вадим вяло называет свое имя, шаря взглядом по фотографиям на стене.

– Ну, что, ребята, – орет Лешка, – выпьем, что ли? Старец, хлеб есть?

– У Дуськи есть, – радостно отзывается Мин херц. – Я мигом.

Через три минуты он возвращается с хлебом и Дуськой, которая с порога заявляет:

– Опять ты Петьку спаиваешь? – но при виде Вадима меняется в лице и устраивает зад на кушетке.

Петр Алексеевич наливает по стакану водки мужикам и шампанское дамам. Лицо Вадима все это время хранит полупрезрительное выражение, однако свой стакан он хватил, не моргнув и не поморщившись. Леха, усмотрев в нем родственную душу, полез целоваться.

– Вадим, я вижу, мужик ты хороший, наш человек. А я Фенькин муж, бывший, бросила она меня, и правильно сделала, потому что я – горький пьяница.

Глаза у него затуманились слезой. Заплакать ему ничего не стоит, и я срочно вмешалась:

– Леш, ты бы спел.

– Спеть? Запросто. Вот выпьем еще по маленькой, и спою. Старец, подпевать будешь?

– Буду, Леша, буду. Люблю я тебя, как родного сына, – тоже со слезой сказал Мин херц.

– Озоровать начнешь – в милицию сдам, – встряла Дуська.

– Фенька, ты где так загорела? – вскинулся летчик.

– На юге, Леша.

– Так ты на юг ездила? Как там оно?

– Оно там неплохо. Ты мне как раз туда перевод посылал.

– Я? – удивляется он. – Не помню. А это точно я был?

– Ты, больше некому.

– Ну, ладно. А я все думаю, куда Фенька делась? Что, споем, старец?

Леха берется за гитару и затягивает «До свиданья, друг мой, до свиданья», Мин херц с готовностью подтягивает, вслед за ним вступаем Дуська и я, Лешкин репертуар хорошо известен всему дому. Вадим не поет и смотрит как-то отрешенно. В момент, когда голоса наши слились в заключительном аккорде, дверь открывается и входит Олег Викторович: ранняя седина, настороженный взгляд и костюм в полоску.

– У вас входная дверь не заперта. Здравствуйте.

Взгляд Вадима возвращается к фотографиям на стене. Олег Викторович приближается к мужикам с протянутой рукой, а ко мне с братским поцелуем.

– Леха, ты когда угомонишься? – обращается он к летчику.

– Да ладно. Выпьешь с нами? Есть повод, Фенька вернулась. Красавица моя…

– Наливай, – кивает Олег и устраивается за столом. – Чего у тебя случилось? – поворачивается он ко мне.

– Обокрали меня на юге, оставили без средств к существованию.

Леха заинтересованно вопрошает:

– Что, все сперли?

– Вчистую, – гордо отвечаю я.

– И как же ты?

– Да вот Вадим, спаситель мой, подобрал, накормил, обогрел.

Леха опять полез к Вадиму:

– Вадим, я сразу понял, что ты человек. Спасибо тебе за Феньку, что привез ее сюда, вернул нам, так сказать.

– Он не привез, – вношу я поправку. – Он живет в нашем городе.

– Так он специально за тобой на юг ездил? – не унимается Леха. – Ну, ты молодец, Вадим. Вот мужик, вот это я понимаю. Женщина в беде, человек все бросает и на юг. А я и не знал, а то бы тоже поехал.

– Ты мне перевод прислал, – напоминаю я.

– Правда? Не помню. Значит, и я молодец. Выпьем, мужики.

То, что Лешка успел забыть о совершенном им добром деле, меня нисколько не удивляет. Между тем Олег оценивающе разглядывает Вадима, тот делает вид, что этого не замечает. Лешка хлопает Олега по плечу и говорит:

– Вот этот тип у меня жену увел. Другой бы ему в морду дал, а я его люблю, как брата. Потому что человек хороший. Фенька плохих не выбирает.

– Чего ты мелешь? – добродушно усмехается Олег. – Когда мы с Фенькой познакомились, вы уже развелись.

– Точно. А потом она и тебя бросила. Дурак ты, брат, такую девку проворонил.

– Ага, – хмыкает Олег.

– Чего «ага»? Скажешь, не проворонил? И не вздумай болтать, что ни в чем не виноват. Все равно не поверю. Бабы от мужиков просто так не бегают.

– Бабы такой хитрый народ, – затягивает Мин херц, который испытывал к Олегу большое почтение.

– Умолкни, старец. Может, Фенька четвертую фотографию на стенку приляпать хочет, а ты лезешь. Не слушай его, Вадим, женись, Фенька – баба мировая, я бы сам женился, да она за меня не пойдет.

Хорошо, что времена, когда я краснела от смущения, давно прошли, я смотрю на Вадима и пожимаю плечами. Когда все хором обсуждают мои душевные качества, он, изловчившись, шепчет:

– Они что, сегодня все придут?

– Нет, – отвечаю я. – Первый не заглядывает. Хотя как знать, вечер сегодня занятный.

Обсуждение внезапно прерывает Леха. Мысли у него скачут, точно блохи, он хватает Олега за локоть и предлагает:

– Мент, купи пушку, а? Хорошая вещь, в хозяйстве пригодится.

Из-под летной рубахи Леха достает пистолет и кладет на стол. Дуська, взвизгнув, хватается за сердце.

– Ты совсем сдурел? – качает головой Олег, несмотря на выпитое, выглядит он абсолютно трезвым.

– Да ладно, чего ты, – отмахивается Лешка. – Вадим, может, ты купишь? Задешево отдам.

– Леха, – возвышает голос Олег, Лешка убирает оружие, рука его тянется к бутылке.

Далее вечер продолжался без особых событий. Лешка то пел, то лез ко всем целоваться, Олегу это вскоре надоело, и он поспешил откланяться. Вслед за ним отбыла в свою комнату Дуська, через полчаса задремал Мин херц, Леха, взвалив старца на спину, отнес его на родную жилплощадь. Вернувшись из похода, он с воодушевлением продолжил сватовство, предлагая Вадиму жениться на мне не раздумывая. Тот сверлил его особенным взглядом, который на Леху не действовал. Вадим вызвал меня в кухню и предложил:

– Слушай, давай я его вышвырну.

– Бесполезно, – качаю я головой. – Ты его вышвырнешь в дверь, он полезет в окно, потом начнет ходить сквозь стены или спрыгнет на балкон с парашютом.

После нашего разговора Вадим сменил тактику, вознамерившись Леху напоить. Бывший муж то пел, то байки рассказывал, то вдруг замирал с открытыми глазами, находясь в полной прострации, а очнувшись, задавал все те же вопросы, начисто забыв, что я на них уже отвечала. Провалы в Лешкиной памяти вещь обычная, он зачастую попросту не способен вспомнить, что делал пять минут назад, но Вадима это в отличие от меня здорово раздражало. Вконец устав от затяжной бессонницы, я бухнула доверчивому Лешке три таблетки снотворного в стакан и злорадно наблюдала за тем, как он пьет.

– Ты уверена, что он выживет? – спрашивает Вадим. – Доза лошадиная.

– Проверено. Выживет.

Через двадцать минут Леха засыпает в кресле. От непривычной тишины звенит в ушах.

– Извини, – говорю я Вадиму, убирая со стола. – Тебе давно пора домой.

– Никуда я не пойду, – отвечает он, косясь на Леху.

– Не беспокойся. Он пьет так лет семь и для дам совершенно не опасен.

– Я могу спать в кресле, – настаивает Вадим. В конце концов я ложусь на кушетку, Вадим на сдвинутые кресла, а несчастного Леху он сваливает на пол. Не веря своему счастью, я отхожу ко сну.

Утром я просыпаюсь ровно в девять: солнечный зайчик на стене и легкий шорох тюля на двери балкона. Я глубоко вздыхаю. Вадим поворачивается и открывает глаза.

– Привет, – говорю я. – Что дома врать будешь?

– Ничего, – улыбается он. – Некому врать. Жены у меня нет. Развелись шесть лет назад, сын – взрослый парень.

Я тоже улыбаюсь и спрашиваю:

– Не знаешь, чего это я так обрадовалась?

Он протягивает мне руку.

– Проснулись? – радостно вопрошает Леха, ворочаясь на полу, вчерашняя пьянка на нем никак не сказалась, человек бодр и весел. – Похмелиться надо, ребята, – резонно замечает он и орет во все горло: – Старец, долго спишь, беги за бутылкой!

Через полчаса вчерашним составом, за исключением Олега, мы сидим за столом.

– Это надолго? – шепчет Вадим.

– Ты иди, когда все кончится, я позвоню.

– Ну, уж нет. В этом сумасшедшем доме я тебя не оставлю.

В 10.30 в нашей квартире появляется симпатичный молодой человек в форме летчика.

– Лешка, кончай загул, поехали в часть, – говорит он, поздоровавшись.

Сердце мое сладко замирает. Однако Лешка начинает сверкать глазами и гневаться.

– Еще чего, я к жене пришел. Человек я, в конце концов, или нет? Могу к жене прийти? Валька, пистолет купи, – внезапно меняет он тему. Вновь прибывший закатывает глаза и пытается воздействовать на Леху добрым словом.

Пререкаются они минут пятнадцать, побеждает мой бывший муж, однако в душу ему закрадывается печаль, он берет гитару и поет со слезой, доводя Петра Алексеевича, меня и Дуську до умиления. Когда мы уже готовы зарыдать, Лешка неожиданно вспоминает анекдот и пытается его рассказать. Но это ему не удается, так как дверь комнаты открывается и входит мой бывший свекр в погонах генерала.

– Батя! – радостно завопил Леха. – Садись.

– Раздолбай, твою мать, – отозвался батя. – Встал и бегом в машину.

Леха горестно вздохнул и побрел к выходу, бубня:

– Вот жизнь, никакой радости, одна служба.

Леха исчезает за дверью, Федор Михайлович со вздохом произносит:

– Извини, Фенечка. Давно он бузит?

– Не очень.

– В воскресенье не забудь, в пять, мы с Софьей Васильевной ждем.

– Обязательно буду, – заверяю я, а Леха внизу у машины истошно орет:

– Батя!

Дуся снимается с места, прихватывает Петра Алексеевича, а тот бутылку. Мы с Вадимом смотрим друг на друга и начинаем смеяться.

– Господи, неужели все? – вопрошает Вадим. – Бежим отсюда, пока кто-нибудь еще не явился.

– Давай, – соглашаюсь я.

– Поехали ко мне. Обещаю, никаких гостей.

Я торопливо собираюсь, но в дверь опять настойчиво звонят.

– Ты скажешь, что приема нет, или лучше я? – спрашивает Вадим.

– А я вообще открывать не буду.

Когда звонят четвертый раз, во мне пробуждается совесть, и я иду открывать. На пороге стоит сестрица Агата в летнем платьишке за четыреста евро, скромненько и со вкусом. Когда мы бываем вдвоем, Агатка совершенно нормальная, и я ее даже люблю, но видеть ее сейчас я не расположена.

– Привет, – говорит она. – Велено тебя доставить.

– А нельзя сказать, что меня нет дома? – подхалимски спрашиваю я.

– По-твоему, я на самоубийцу похожа? И вообще, чего это ты меня в квартиру не пускаешь?

– У меня мужик. Отобьешь еще.

– Как же, отобьешь у тебя. Мне на твоих пастбищах делать нечего. Гони мужика, и поехали.

– Помоги мне, не могу я ехать, честно, – канючу я, отжимая Агатку от двери: если Вадим ее увидит, мне придется сообщить, что мой папа прокурор, а мама занимает крутой пост в областной администрации. После этого он, скорее всего, сбежит. Я бы точно сбежала.

– Единственное, что я могу для тебя сделать, подождать минут двадцать в машине, – заявляет Агата, я распахиваю дверь, и мы сталкиваемся с Сережей, шофером Вадима.

– Феня, Вадим у тебя? – спрашивает он, таращась на Агатку, та впилась в него взглядом, причем на лице Сереги отчетливо читается «Таганка, я твой бессменный арестант», а на ее лице «Наша служба и опасна и трудна».

– Он в комнате. – Я показываю на свою дверь, Агата удаляется, а я возвращаюсь к себе, там Вадим разговаривает с шофером. По его лицу я вижу, что поездка отменяется.

– Фенечка, – говорит Вадим. – У меня дела, срочные. Давай так, Сережа тебя отвезет и компанию составит, чтобы ты не скучала, а я, как освобожусь, сразу домой. Хорошо?

Перспектива проводить время с Серегой мне не улыбается, с собакой и то занимательней. Я объясняю, что меня ждут в отчем доме. Вадим согласно кивает, по всему видно, что его мысли далеки от меня.

– Стасу сказал? – спрашивает он Серегу.

– Да, через пять минут будет.

– Хорошо.

Я замечаю, как изменилось его лицо, жестче стало, что ли, теперь трудно поверить, что в эту ночь он терпеливо сносил Лешкины выкрутасы.

Мы выходим из подъезда, торопливо прощаемся, из-за угла дома появляется темно-фиолетовый «БМВ» и лихо останавливается возле Вадима. На четыре секунды передо мной возникает лицо водителя. Пока я бегу к Агате, Вадим садится в подъ– ехавшую машину, Серега на «Мерседесе» срывается с места, а за ним, развернувшись, исчезает и «БМВ».

– Что это за публика? – спрашивает Агата, трогаясь. Я пожимаю плечами.

– Черт их знает. Люди.

– А где Валерка, вы вроде бы хотели пожениться?

– Накрылся.

– Что у вас там произошло?

– Да ничего. Поссорились, он меня выгнал, без вещей, без денег, пришлось вас беспокоить.

– Так ты когда приехала?

– Вчера.

– И уже успела подобрать этого типа?

– Это он меня подобрал. – Я начинаю злиться.

– Что он за человек?

– Откуда я знаю?

– А что ты вообще знаешь?

– Ну, знаю, что зовут его Вадим, а его шофера Серега, еще у меня есть номер его мобильного.

– Черт-те что. Ты хочешь сказать, что спишь с мужиком, не имея представления, кто он?

– Да не сплю я с ним. Только вчера собралась, а тут вдруг Лешка нагрянул, перед твоим приходом его Федор Михайлович увез.

– Слушай, Фимка, этот тип за рулем…

– Сережа?

– Да нет, тот, что подъехал. Ты его знаешь?

– Нет, конечно, откуда?

– Кого-то он мне напоминает, – задумчиво говорит Агата. – Не могу вспомнить. И ощущение мерзкое. Ты бы держалась от этой публики подальше.

Дверь квартиры открывает мама, миниатюрная женщина в домашнем платье и туфлях на низком каблуке. Выражение лица у нее такое, что любой дюжий мужик, столкнувшись с ней, торопливо свернет за угол, облегченно вздохнув.

– Здравствуй, Ефимия, – говорит мама и подставляет щеку для поцелуя. Я решаю, что для меня все не так плохо. – Папа в кабинете.

Мама с Агатой идут в кухню, а я к отцу.

– Можно?

Папа поднимается мне навстречу.

– Здравствуй, дочка. – Мы обнялись, и он меня поцеловал. Значит, в семье сегодня разыгрывается спектакль «Возвращение блудной дочери». – Что у тебя случилось на юге?

– С Валерой поссорилась и деньги потеряла. Извини.

– О чем ты? – Папа поднимает бровь. – Значит, замуж ты не выходишь?

– Пока нет.

– И то хорошо. А теперь объясни, что у тебя с работой.

Мне стало ясно, зачем меня так спешно вызывали. Папа с мамой лентяев на дух не выносят и не могут взять в толк, как подобное существо появилось в их семье. Каждый человек должен работать, приносить пользу обществу, любой труд почетен и все такое прочее…

– Вышибли меня с работы, – обреченно говорю я.

– Естественно, если ты там неделю не появлялась.

– Я была уверена, что этого никто и не заметит.

– Ефимия, о чем ты вообще думаешь? Ни работы, ни семьи.

– Агатка тоже не замужем, – злюсь я.

– Агата знает, чего хочет в жизни. А чего хочешь ты?

Я честно говорю, что не знаю. В течение часа мы беседуем, разговор совершенно бессмысленный, с моей точки зрения, но папа так не считает, в заключение он говорит:

– Надеюсь, ты в ближайшие дни решишь вопрос с трудоустройством. Скажем, до понедельника. Если тебе понадобится моя помощь, пожалуйста, не стесняйся.

– Костя, – зовет мама, – вы закончили? Обед на столе.

Так, мне еще предстоит семейный обед, что не радует. Мы сидим в столовой на своих обычных местах, и я подвергаюсь перекрестному допросу. Три юриста проводят его мастерски, больше всех старается Агатка. Из меня вытряхнули все про скандал на работе, ссору с Валеркой, жизнь на юге и планы на будущее. Хуже всего с планами. Мама, сурово глядя в мои глаза, заявляет, что у нее как раз есть для меня работа. Ну, уж это дудки, с 9.00 до 17.00 находиться с дражайшей матушкой в одном помещении и ощущать ее заботу – этого я и врагу не пожелаю. И потому я говорю:

– С трудоустройством вопрос практически решен.

– Что ты собираешься делать? – сразу же вцепилась в меня мама.

– Не хочу говорить, пока не устроюсь, но работа мне по душе.

Все трое переглядываются и вроде бы вздыхают с облегчением, обед заканчивается в атмосфере любви и взаимопонимания.

По дороге домой я тоскливо размышляю о папином ультиматуме. Мысль о том, что с понедельника придется отбывать трудовую повинность, приводит меня в ужас. Лето, жара, а я буду сидеть за скучным канцелярским столом в какой-нибудь конторе. Жаль, что я не вышла замуж, это ненадолго отвлекло бы моих родителей. Тут в голову мне приходит идея. Я торопливо сворачиваю в соседний двор, где находится наш ЖЭК, молясь про себя, чтобы господь послал мне удачу.

Господь меня услышал, и я перестаю быть позором семьи, вновь став трудящимся человеком. Получаю метлу, совок и ведро, веник придется купить самой. Управдом, дама лет пятидесяти, с огромным бюстом, показывает мне мой участок, он совсем рядом с домом, где я проживаю. Я вздыхаю с облегчением: ничто больше не тяготит мою душу.

Вечером Вадим не появляется, я размышляю, стоит ему звонить или нет, и решаю, что не стоит.

Рано утром трезвонят в дверь, но просыпаться я не собираюсь и накрываю голову подушкой. У меня возникает смутное ощущение, что кто-то заходит в мою комнату. Оказывается, ощущение было правильное. Встав, я вижу на столе записку. «Фенечка, пришлось срочно уехать. Очень жаль. Вернусь, сразу зайду. Целую. Вадим». Вообще-то мне тоже жаль. Вздохнув, я иду в ванную. Крана нет. Выдав несколько фраз из словаря завсегдатаев пивнушки, что притулилась рядом с нашим домом, иду за отверткой. Что ни говори, а день начался скверно. Даже душ радости мне не прибавляет. Шлепаю на кухню, на моем столе нахожу двухкилограммовый торт (шоколадный) и еще одну записку: «Ешь торт и помни обо мне». Что бы там Агатка ни говорила, а Вадим милый. Помнит о моих вкусах, нашел время купить торт, привезти его. Настроение мое заметно улучшается. Я пью чай, думаю о Вадиме и попутно решаю, что, как только он появится, запру дверь и окно и займусь с ним любовью.

Его нет до вторника. Жизнь моя в эти дни событиями не богата. По утрам я усердно мету свой участок, потом еду с подругой на пляж, часам к шести мы возвращаемся в город, одуревшие от солнца, и разбредаемся по домам. Я готовлю себе ужин, читаю, смотрю телевизор, когда есть что смотреть, совершаю длинные пешие прогулки на сон грядущий, то есть веду жизнь, которая мне нравится.

В воскресенье я появляюсь в доме моих бывших родственников, Лешкиных родителей, одетая, словно на прием к английской королеве. Даже Агатка ни к чему бы не смогла придраться. У Софьи Васильевны день рождения. Я вручаю ей подарок с букетом цветов и удостаиваюсь поцелуя. Федор Михайлович считает, что я его всегда достойна, мы обнимаемся по-родственному.