Текст книги "Современные рассказы о любви. Привычка жениться (сборник)"

Автор книги: Татьяна Корсакова

Соавторы: Галина Куликова,Мария Метлицкая,Олег Рой,Маша Трауб,Елена Арсеньева,Ольга Карпович,Лариса Райт,Иосиф Гольман,Ариадна Борисова,Марина Туровская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Не разуваясь, он зарысил в свой кабинет, надеясь там поискать что-нибудь.

Вот ужас-то! Веселая компания не оставила его в покое, ввалилась следом, гудя от любопытства. А он стоял, бестолково роясь в ящиках письменного стола. Зачем-то похлопал себя по карманам, растерянно и виновато глядя на дочь, и…

– Вот! Чуть не забыл! Поздравляю тебя, доченька! Он выхватил из внутреннего кармана изящную куколку, похожую на изумительную фарфоровую статуэтку.

Дочь была счастлива, что отец не забыл о ней, но на подарок смотрела с сомнением:

– Спасибо… Какая странная…

– Что ты понимаешь! – засмеялась Ольга и тут же испуганно вскрикнула: – Осторожно! Смотри не разбей! Поза у нее действительно очень странная, но зато какая тонкая работа! Я ее поставлю на пианино.

* * *

Раз в месяц Кузьмичев ходил в парикмахерскую, всегда в одну и ту же, на главной улице. Волосы у него отрастали быстро, а беспорядка в своей внешности он не переносил.

Кузьмичев посмотрел, работает ли Лев Львович, грузный синещекий старик с неряшливыми кольцами седых волос на огромной голове, занял очередь и присел около кассы. Он всегда стригся только у Льва Львовича, безмятежно-спокойного циника, болтуна – и отличного мастера.

Кузьмичев сидел как раз напротив входа в дамский зал. Дамы выходили со взбитыми, наполненными воздухом, как паруса, прическами, проделывая какие-то замедленные движения, точно были ошеломлены тем, что образовалось на голове. Из зала несло горячим, сырым запахом. Гудели фены. Дамы переговаривались неприятно тонкими голосами, словно перевоплощение прически обязывало к перевоплощению и голосовые связки. И странно низким показался Кузьмичеву неожиданно возникший голос:

– Кто крайний?

Это спросила только что вошедшая молодая девушка, медленно поводя по очереди спокойными черными глазами.

Очередь оторопело молчала. Еще бы! Такой расшитой бисером дубленки, отороченной по вороту и подолу рыжей лисой, с такими же манжетами, наверняка не было не только ни у одной из них, но и во всем городе.

– Я последняя! – подчеркнуто ответила наконец, оторвав от дубленки помертвевшие глаза, бесцветная толстушка в слишком коротком платье.

Девица скользнула по ней абсолютно равнодушным к собственной неграмотности взглядом, бросила на стул пыжиковый малахай, дубленку и подошла к зеркалу.

Очередь ахнула. Девица осталась в грязно-белом толстом свитере с воротом-хомутом. Свитер доходил до середины округлых бедер, туго обтянутых черными шерстяными рейтузиками. Больше ничего, никакой юбки. На ногах оленьи торбаса, тоже в бисере.

Оторвавшись от первого, к чему приковывался взгляд, – от стройных ножек, Кузьмичев внимательнее посмотрел на девушку и тотчас понял, что яростный вздох очереди вызван не только рейтузами.

Девушка была так обольстительно прекрасна, что это казалось нарушением правил приличия. Ее длинная шея выступала из грубого ворота, как нежнейший стебель, на котором покоился восхитительный цветок – взлохмаченная головка.

Очевидно, в венах этой девушки смешалась кровь русского и какого-то северного народа. Кожа ее имела оливковый оттенок, но не болезненно бледный, а прелестно-матовый. В этом юном лице с длинными глазами и пухлым алым ртом была непоколебимая уверенность в себе, сознание власти своей красоты над людьми. И Кузьмичев уже не спускал глаз с девушки. А она спокойно сидела в кресле, вытянув ножки и отрешенно глядя в сторону.

Ее очередь подошла раньше. А потом отправился к своему мастеру и ошалелый Кузьмичев. Но в зеркале он увидел, когда девушка вышла, и рванулся из рук парикмахера – как был, недостриженный, в обсыпанном волосами пеньюаре, – и бросился за ней:

– Постойте!

Девушка, поправлявшая еще влажные волосы, окинула Кузьмичева взглядом с головы до ног, и черные глаза ее блеснули вдруг таким дьявольским, всепонимающим огнем, что Кузьмичев на секунду почувствовал к себе нечто вроде презрения и застыдился.

– Идите, достригитесь, – сказала девушка своим грубоватым голосом. – Я обожду. И волоса обсохнут.

Она уселась в холле, а Кузьмичев пошел на ватных ногах в свой зал. Лев Львович так и стоял у кресла, словно ничего особенного не случилось; пощелкивая ножницами, задумчиво поглядел на странного клиента, и вид у него при этом был такой, словно он хотел сказать: «Все это, извините, уже было!»

Так Кузьмичев был околдован Варварой. Она часто пела ему завораживающие в своей монотонности, тягучие и длинные северные песни, будто опутывала прозрачными тонкими веревочками невероятной прочности. Кузьмичев сам себе казался теперь стреноженным конем, которому, впрочем, и не хочется никуда скакать. Так бы и ходил всю жизнь по лугу, хрумкал сочной травой… «Все б только слушал этот лепет, все б эти ножки целовал». Ее ошибки в русском языке сжимали его сердце в приступах неистовой влюбленности.

Варвара не терпела его вида в толстом драповом пиджаке. По ее представлениям, настоящий мужчина должен был носить ватные или меховые штаны и толстый свитер. Ни ватных, ни меховых штанов у Кузьмичева не имелось, их заменили джинсы. А свитер был – пестро расписанный чем-то напоминающим быстроногих оленей.

Варвара выразительно фыркнула, увидев их, но, кажется, осталась довольна таким послушанием.

Бывали минуты, когда Кузьмичев тонул в стыде. Жена, дети – он же любит их! Обращенная в куколку женщина стоит на пианино, и ее окаменевшее лицо кричит о ненависти к нему… Теперь, убирая квартиру, он не трогал «новую статуэтку», когда вытирал пыль с безделушек. Фигурка запылилась. Ольга полагала, что муж осторожничает – все-таки до чего тончайшая работа! – а Кузьмичев думал, что надо выждать, а потом «разбить» статуэтку: вернуть Светлане свободу. Конечно, обида победила в ней любовь, а у него теперь есть Варвара! Когда Кузьмичев бывал склонен к самокритике, он мысленно называл себя папильоном и павианом, но в глубине души знал: он просто не умеет иначе, каждое новое увлечение для него как бы первое и последнее. Бывают такие несчастные – или счастливые? – люди. Их оправдывает то, что предмет их страсти действительно ощущает себя первым и единственным. Но любовь далеко не всегда пробуждает в человеке все лучшее. Иной раз она вызывает к жизни самое худшее. Это бывает, когда человек любит ради себя, а не ради того, кого любит.

Словом, Светлана стояла на пианино, Ольга, как прежде, ходила на работу, жалея мужа, который просто горит в своем радиокомитете, из командировок не вылезает!..

Половина этих «командировок» проходила в квартире Варвары.

Теперь проблем с жилплощадью не возникало: приехав в тот город учиться в институте, Варвара первым делом купила однокомнатную квартиру. Но были другие проблемы.

Так, Кузьмичев частенько думал, что в Варваре-то самоуверенности еще побольше, чем в нем. И ее длинные глаза ничего не выражали, когда Кузьмичев исходил стихами, размахивая рукой с погасшей сигаретой. Он опять закуривал, и опять забывал об этом, и сигарета опять гасла…

А по сути Варвара была к Кузьмичеву почти равнодушна. Возможно, ей не хотелось проводить время в одиночестве. Возможно, ей нравились дрожащие, перемерзшие цветы, которые Кузьмичев часто покупал для нее на базарчике, в крытом холодном павильоне, у тоже дрожащих и перемерзших, но куда более стойких, чем розы и гвоздики, брюнетов. Возможно, она любила читать те книги, которые он ей приносил. Возможно, она решила обольстить первого встречного, и это оказался он. Возможно… Нелепость и цинизм предположений могли оказаться правдой, но скорее Варвара сама не знала, чего хотела.

Однажды, когда скучающее выражение ее очаровательного лица стало совсем уж непереносимым и оскорбительным, Кузьмичев взялся вспоминать прежние победы. Куда там! Что об стенку горох!

– Эй! Ты меня слышишь? – Кузьмичев робко коснулся точеного плеча.

– Угу, – мурлыкнула Варвара.

– И тебе все равно?

Плечико дернулось: а что, мол, тут такого?

– Да, ревнивой тебя не назовешь.

Теперь насмешливо дрогнул уголок Варвариного рта:

– Ну и не называй.

– У тебя что, рыбья кровь? – нахально спросил Кузьмичев, надеясь, что уж теперь-то она хотя бы рассердится.

– Кстати, о крови! – Варвара оживленно повернулась к нему. – Я тебе никогда не рассказывала про своего предка? Пра-пра-пра… Он был грузинский князь.

Давно Кузьмичев так не смеялся! Но Варвара не обиделась.

– Я тебе говорю! – сказала она настойчиво. – Ну, не настоящий князь, конечно, а князек. Князечек. А может, просто кавказец. Но усы, бурка и кинжал – все как у людей. Однажды он был во гневе и зарезал какого-то человека, приревновав его к своей жене. А человек тот оказался богатым и знатным царским чиновником. И вот моего бедного прадедушку сослали за убийство на Сахалин. Еще давно, понимаешь? Лет сто и больше назад. Он отбыл срок, вышел на поселение, женился на русской, из переселенцев Орловской губернии, а потом этот род перемешал свою кровь с другим родом, из коренных сахалинцев. Вот так-то. Видишь, какая у меня горячая наследственность. А ты говоришь – рыбья кровь…

– Интересно! – Кузьмичеву было действительно интересно. – Сейчас придумала или давно?

– Не веришь? – Варвара посмотрела загадочно. – Доказать?

– Чем? Фамильные драгоценности сохранились?

– Он пострадал за свою ревность. Показать, что это такое?

Да уж… Ничего подобного Кузьмичев и представить не мог. Или Варвара была не только кавказская княжна, но и сумасшедшая, или уж такая актриса… Сначала-то ему даже нравились упреки, визги, всхлипы. Он весь вымок в быстрых и прохладных Варвариных слезах! Но, видя его любопытствующую, довольную усмешку, она распалилась по-настоящему, разошлась до того, что с истерическим криком: «Вот что ты носишь у сердца, а для моего портрета там нет места!» – выдернула из внутреннего кармана его пальто бумажник с фотографией детишек. Посыпались монеты, две жалкие полсотни были презрительно отброшены не знающей счета деньгам Варварой и взлетели, как последние перышки синей птицы, и упали, а изодранную в клочки фотографию и хранившуюся в том же кармане дудочку Варвара с криком: «Талисман!» – сгребла в пепельницу и подожгла от кузьмичевской же зажигалки, не то всхлипывая, не то истерически хихикая и ретиво раздувая пламя.

Еще некоторое время Варвара сохраняла паузу гнева, а потом торжествующе взглянула в сторону Кузьмичева: каково, мол, а? видал рыбью кровь? доволен?

Но Кузьмичева на диване не было.

…Варвара не считалась особенно усердной студенткой, но все-таки в институте ее любили. Красивая, не жадная, простая… С чего ей вдруг так поспешно понадобилось уезжать? Посреди учебного года, едва расправившись с первой сессией. Наговорила с три короба, но декан чувствовал: врет. Или привирает.

– Может быть, хоть на заочное перейдете? – уговаривал он. – Жаль ведь, столько сил потрачено при поступлении, на сессии. – «И денег», – мысленно добавил он. – Будете жить дома, коль так уж вам хочется, а на экзамены приезжать.

Варвара глянула на него с ужасом.

– Нет, нет! – У нее даже голос сел. – Нет, не надо на заочное, мне… я не приеду сюда никогда!

Продажа квартиры и переоформление документов отняли полтора месяца. Все это время Варвара жила в общежитии, у подруг – где придется. С собой у нее было два чемодана с одеждой – и все. Ничего, ни книг, ни безделушек, ни тем более крупных вещей, не тронула она в своей квартире. Новые жильцы, молодожены, предложили ей хотя бы частичную плату за обстановку, которую она оставляла, но Варвара категорически отказалась.

В самолете в начале пути она расплакалась, потом мрачно молчала, потом задремала, а проснулась уже спокойная и даже начала улыбаться в ответ на любезности, которые расточал ей сосед, красивый, томный моряк.

* * *

На новоселье к Игорю и Тамаре приехала мать молодожена. До этого Тома знала свою свекровь только по фотографиям, письмам, телеграммам и денежным переводам.

Эти переводы были столь часты и щедры, что ущемили самолюбие Томиной мамы. Хотелось не отставать от сватьи. Такса за шитье, которым она занималась дома, резко подскочила. В ответ мать Игоря «выколотила» в издательстве, где готовились к изданию книги ее покойного мужа, аванс, причем договор перезаключили по высшей ставке за авторский лист.

Благодаря принятым мерам набралась именно та сумма, которой недоставало для покупки жилья «ребятишкам».

– Что ж, для начала неплохо, – сказала свекровь Томы, обойдя и оглядев квартиру. – Вот только эта рухлядь…

Под рухлядью свекровь разумела мебель, оставленную прежней хозяйкой.

«Ничего себе рухлядь!» – обиделась Тома, но виду не подала.

Свекровь начала зевать – устала с дороги.

– Прилягте, – предложила Тамара, – а мы пока со стола уберем. А потом все пойдем к моей маме, она ждет ужинать.

Свекровь с удовольствием сбросила тапки и забралась на диван.

– Что-то поддувает, – сонно сказала она, – мне бы шалюшку…

Тома посмотрела на свекровь и подумала, что шалюшкой тут, пожалуй, не обойтись. Игорь тем временем достал из ниши длинноворсый, мягкий, будто тонкий шелк, пушистый плед. Он был невесомым и теплым, он был красивым, синим в коричневую клетку, он был просто чудо!

– Ого! – оценила свекровь. – Почем?

Тамара замялась. Плед, как и диван, как, впрочем, и все остальное, они не покупали. Эта чокнутая красотка, бывшая хозяйка, просто бросила его. Лежал скомканный на диване. Тома аккуратно свернула его и прибрала, ожидая, что хозяйка все же спохватится, – и не желая этого. Она привыкла считать плед своим, потому и не запретила Игорю пофорсить перед матерью.

Свекровь опустила ноги на пол. Сонливость как рукой сняло.

– Это что?! – гневно указала она на плед. – Чужие тряпки?! Обноски?! Что, у нас с твоей матерью на новый не наработается?

И понесла… Сами, мол, не умеете зарабатывать, да с вас и не просят, пока студенты, но уж заработанным пользуйтесь! Не для того, мол, сына растила, чтобы чужим барахлом прикрывался! Ну и так далее.

Тома вся съежилась. Игорь мечтал спрятаться куда подальше. И только тут понял, какая у них квартира все-таки маленькая. Голос матери был слышен даже в туалете. Разве что на балкон выйти?

Он надел шапку и проскользнул в дверь, прихватив пресловутый плед. И то, пыли в нем… Осторожно опустил его за перила, несколько раз энергично встряхнул.

Потом втянул плед обратно, свернул. Постоял еще, любуясь морозным, солнечным небом. Продрог. Уходя, неожиданно для самого себя глянул через перила, с высоты седьмого этажа, – и обомлел: внизу, в сугробе, лежал полуодетый человек.

* * *

Ольга открыла входную дверь – и тут же уныние сошло, она, ахнув, бросилась через порог: ей показалось, что в квартире кто-то есть. Дети гуляют у дома, значит, это мог быть только он!

Не снимая шубки, заметалась из прихожей на кухню, в кабинет мужа, спальню… Стиснула руки, из глаз лились слезы радости, надежды…

Напрасно. Его не было. Все эти два месяца, с тех пор, как муж исчез, Ольга ждала его возвращения: каждый день, час, миг! Нет, его нет…

Но кто это?!

Посреди гостиной стояла какая-то женщина. Поза, в которой застала ее Ольга, была более чем странная: женщина потягивалась так, будто все тело у нее сильно затекло. Была она молода, золотоволоса, хороша собой – разве что очень бледна. Ольга могла поручиться, что встречает ее впервые, и тем не менее весь вид ее показался жене Кузьмичева необычайно знакомым.

«Кто это? Кто?.. Воровка?» – первое, что пришло на ум.

Однако в комнате был порядок. Все вещи будто на местах…

– Что это значит? – слабо вскрикнула Ольга. – Что вам надо?

Незнакомка подскочила к Ольге, обняла ее, расцеловала, причем ошалевшая Ольга заметила, что глаза странной женщины полны слез, хотя она счастливо улыбалась, потом неудержимо рассмеялась – и бросилась вон из квартиры так, будто выбегала из тюрьмы на свободу.

Хлопнула дверь, пролетели по ступенькам шаги, и только тут Ольга осознала, что больше всего поразило ее в облике незнакомки: та была в летнем платьице – и босиком!

Не скоро Ольга пришла в себя. Очнувшись, она обнаружила, что полулежит на диванчике, а на столе исходит звонками телефон.

Звонили из милиции. Ольге сообщили, что ее муж, Сергей Анатольевич Кузьмичев, пропавший два месяца назад, найден сегодня утром в бессознательном состоянии возле одного из домов в первом микрорайоне. Чувствует он себя неплохо, однако налицо частичная потеря памяти и, конечно, шок. Нет никаких ран, ушибов – его тщательно осмотрели врачи. Несомненно, он в полубреду сам пришел откуда-то к этому дому и здесь лишился чувств. Нельзя же, в самом деле, принимать всерьез слова одного из жильцов, молодого человека, который и вызвал «Скорую» и милицию, о том, что он якобы выбросил Кузьмичева с седьмого этажа, когда вытряхивал плед!

…А одна вещь все-таки пропала из квартиры Кузьмичевых в тот день. Исчезла фарфоровая статуэтка, стоявшая на пианино. Бить ее никто не разбивал – а как не бывало! Оставалось предположить, что ее унесла странная незнакомка, босиком бегавшая по чужой квартире посреди зимы. Однако зачем ей понадобилась эта фигурка, совершенно непонятно!

Ну а дудочка, спросите вы? Волшебная дудочка! Она ведь сгорела. Как же без нее?..

Господи, ну при чем тут вообще дудочка? Было время любви – и минуло. Было время волшебства – и…

Олег Рой
Чистая случайность
Ненаписанный роман

Кто-то из великих утверждал, что наша жизнь – не что иное, как череда случайностей. И, похоже, был во многом прав. Действительно, нет такой судьбы, в которой хоть раз не сыграл бы свою роль, счастливую или роковую, Его Величество Случай. У кого-то такое приключается раз или два в жизни, но, как говорится, редко, да метко, а на кого-то случайности сыплются как из рога изобилия, определяя каждую перемену, каждую веху, каждый малейший эпизод его биографии. Именно так и происходило в жизни Вани Кулешова. Первое время он изумлялся подобному стечению обстоятельств, но вскоре привык. И в самом деле – стоит ли удивляться роли случайности в твоей судьбе, если даже само твое появление на свет оказалось чистой случайностью?

Ваня родился только из-за того, что двадцать четыре года назад его мама Тата, тогда еще восемнадцатилетняя студентка института легкой промышленности, поссорилась со своим молодым человеком Мишей Ивановым. Миша учился в архитектурном, был художником по призванию и все свое свободное время уделял изготовлению статуэток в стиле «гжель». Надо отдать Мише должное – его бело-синие фарфоровые поделки были настоящими произведениями искусства, они выходили не то что не хуже, а даже лучше многих работ профессиональных гжельских мастеров. Даже крупные специалисты и те восхищались фантазией автора, оригинальностью его творческих решений и тонкостью прорисовки каждой детали. Миша и сам был без ума от своих изделий и относился к каждому из них с истинным душевным трепетом. Будь на его месте другой человек, тот давно бы уже заработал кучу денег своим ремеслом – но не Миша, только не Миша Иванов! Тому было отчаянно жаль расставаться со своими творениями, продавать их и уж тем более дарить кому-то. Несколько раз бывало, что родные или знакомые совсем уж уговаривали его, и Миша почти решался на сделку, сулившую немалую прибыль… Но всегда в последний момент шел на попятную. То он приходил к мысли, что с изготовлением вот этого подсвечника у него связано слишком много дорогих сердцу воспоминаний; то решал: вот этот кораблик настолько уникален по своей задумке и исполнению, что достоин лучшей участи, чем пылиться на комоде у маминой сослуживицы; то ему вдруг казалось, что вон та милая свинка вдруг посмотрела на него совершенно человеческими глазами, в которых он прочитал мольбу не продавать ее… Словом, так или иначе, Миша никак не мог расстаться со своими творениями, которые все увеличивались и увеличивались в числе, постепенно заполняя собой родительскую квартиру. Когда нигде в доме, включая ванную и туалет, не осталось уже ни одной поверхности, не заставленной сине-белыми фигурками, Миша вдруг влюбился. Тоненькая и изящная, как статуэтка, красавица Тата покорила его сердце настолько, что творец даже решился отказаться от своих принципов. В день ее рождения, удачно пришедшийся на первую же субботу после окончания летней сессии, Миша преподнес Тате вазочку собственной росписи, над которой работал на целую неделю дольше обычного. Все гости Таты были в восторге от такого подарка, но больше всех восхищалась подруга именинницы Марина, которая даже не знала, что ей понравилось больше – вазочка или ее автор, поскольку с Мишей они на этой вечеринке увиделись впервые. Но так как создатель шедевра был парнем ее подруги, а отбивать у приятельниц кавалеров было не в правилах Марины, то она взяла себя в руки и волевым усилием загнала новорожденную влюбленность на самое дно своего сердца. И почти убедила себя в том, что рада счастью подруги – вон как Татка прямо светится вся, любуясь вазочкой!

Тата и впрямь была очень довольна презентом. Однако вечером, когда все гости, включая Мишу, разошлись, она, к своему удивлению, не обнаружила гжельской вазы на журнальном столике, на который весь вечер складывала свои подарки. Именинница искала вазочку везде, напридумывала себе всяких ужасов, что, наверное, кто-то из гостей случайно разбил ее и втихаря выкинул осколки, и в итоге так испереживалась, что решила, несмотря на позднее время, позвонить Мише и рассказать о своем горе. И каково же было ее удивление, когда кавалер абсолютно честно, на голубом глазу, признался, что это он забрал вазочку назад! Просто, как сказал Миша, не смог с ней расстаться, она ему слишком дорога. Оскорбленная Тата бросила трубку. Давно она так не злилась! Когда на следующее утро Миша перезвонил ей, Тата заявила, что между ними все кончено, что вместо запланированного ими совместного отдыха в Ялте она отправится на все лето к своим родным в Питер, которые давно зовут ее в гости, и что она просит Мишу навсегда забыть ее телефон.

Так вышло, что горе Миши было недолгим. Вскоре он абсолютно случайно столкнулся на улице с Мариной (да-да, той самой!), начал с ней встречаться и меньше чем через год женился на ней. С Татой он больше не виделся, поскольку оба были обижены друг на друга – он не простил ей нового романа, она ему – сначала вазочки, а потом скорой свадьбы с подругой. С женой Мише очень повезло. И не только потому, что Марина оказалась славным человеком и отличной хозяйкой. В придачу ко всем этим достоинствам ей досталась в наследство от бабушки большая квартира в старом доме с высоченными потолками – и любящая жена пошла на то, чтобы выделить самую большую комнату под склад-выставку творений своего мужа, который по-прежнему берег их с тщательностью Кощея, чахнущего над своим златом.

Помимо внушительной коллекции «гжели», Марина и Миша Ивановы за двадцать с лишком лет нажили еще и двоих детей, сына Антона и дочь Ольгу. И несмотря на то, что у брата с сестрой была разница в возрасте менее года, а внешне они были так похожи, что их часто принимали за близнецов, в их характерах не оказалось вообще ничего общего. Можно сказать, просто диаметральные противоположности. Антон рос скромным, замкнутым, застенчивым и мечтательным и даже с возрастом не растерял всех этих качеств. Он работал помощником вице-президента крупной компании и втайне был влюблен в свою начальницу, Татьяну Владимировну, которая была намного старше его. Своей тайной он не делился ни с кем. Антон вообще был очень скрытен по натуре, даже дома ничего о себе не рассказывал. Совершенно случайно попав на работу в эту фирму, он из обычного клерка, ради того, чтобы быть рядом с возлюбленной, дослужился до ее помощника – поставил себе цель и всеми усилиями ее добивался. Он старался изо всех сил, работал, чтобы она заметила его усердие, но она ни о чем не догадывалась, воспринимая все как должное, и Антону только оставалось молча страдать, наблюдая за тем, как женщина его мечты меняет любовников как перчатки. Ну чем он хуже их всех? Взять хотя бы последнего – безмозглого волосатого байкера! Как она могла опуститься до такого убожества?! Тоже мне, Ночная Пантера – ужас, летящий на крыльях ночи!..

Пока Антон витал в облаках с мечтами о своей начальнице, его сестра Оля времени даром не теряла. Создавалось впечатление, что Оля – самая прагматичная и расчетливая девушка на планете. Вся ее жизнь была просчитана и распланирована на годы и годы вперед. В первом классе она случайно узнала о существовании золотых медалей за успеваемость и запланировала, что через десять лет у нее такая обязательно будет. Школу она окончила круглой отличницей. Вуз она выбрала еще в седьмом классе и с успехом туда поступила, уже начиная строить планы по поводу своего дальнейшего будущего прямо на первом курсе: после окончания института она даст себе месяц отдыха, после чего отстрижет челку, покрасится в брюнетку и устроится на хорошую работу… И не будет в таком сложном деле полагаться, как ее рохля-братик, на случай, а воспользуется связями родителей и их знакомых.

Оля жить не могла без планеров, ежедневников и записок-напоминалок на холодильник. Например, она не могла позволить себе такой роскоши, чтобы, ничего не обговорив накануне, сорваться с друзьями на дачу или сходить в кино. Никаких сумасбродств и внезапностей она себе не разрешала: жизнь – это слишком серьезная штука, она требует внимательного и тщательного подхода.

Когда в двадцать один год Оля познакомилась со Славой и он проводил ее домой после дня рождения общей подруги, Оля запланировала, что они со Славой обязательно поженятся, поскольку он подходит ей по всем параметрам. Слава действительно скоро стал ее молодым человеком, но, увы, когда до свадьбы оставалось меньше месяца, влюбленные расстались – Слава просто не выдержал прагматичности своей избранницы. Он почувствовал, что еще слишком молод, чтобы воспринимать жизнь так серьезно, как она, и строить планы не только на годы вперед, но и на каждый свой будущий шаг. А ведь Марина чувствовала, что этим кончится, и много раз уговаривала дочь, чтобы та изменила свои принципы в жизни, чтобы хоть раз пустила все на самотек и позволила судьбе повести ее за руку… Но Оля и слышать ее не хотела. Ее разрыв со Славой произошел в конце февраля, а шестого марта в почтовом ящике Ивановых вдруг обнаружилось письмо, адресованное Оле: красочная открытка с поздравлениями, словами любви, приглашением на свидание в Международный женский день в модном ресторане «Russian Style». И без подписи. Совершенно непонятно, кто мог быть отправителем такого письма. Может, конечно, Слава, но как-то сомнительно…

– Пойдешь? – спросила Марина, когда дочь пересказала ей содержание письма.

– Вот еще! – фыркнула Оля, но голос ее звучал как-то не очень уверенно.

– Ну и зря! – проговорила мать. – Я бы на твоем месте пошла. Да не то чтобы пошла – просто побежала бы! Сколько можно жить по строгому графику, точно ты не человек, а компьютер? Иногда надо позволить себе хоть маленькое сумасбродство. А то так пройдет молодость, а за ней и вся жизнь, а тебе и вспомнить будет нечего!

Поглядела на дочь – и с изумлением увидела, что та внимательно прислушивается к ее словам. Обычно для Оли мнение родителей было не слишком значимо, но сегодня, похоже, все обернулось иначе…

Впрочем, оставим пока в покое семейство Ивановых и вернемся к другим персонажам этой истории, а именно к Ване Кулешову и его маме. Как читатели, надеюсь, еще помнят, за девять месяцев до рождения сына Тата отправилась на каникулы к родным в город, тогда еще звавшийся Ленинградом, где в одну из белых ночей и познакомилась по чистой случайности с мужественного вида загорелым блондином лет сорока. У блондина были пронзительно-синие глаза, внешность киногероя и киношная же профессия – сценарист. Во всяком случае, так он утверждал, тут же добавляя при этом, что ни один из его сценариев пока не был снят, поскольку раньше их не пропускала цензура. Но теперь, когда наконец-то подул ветер перемен, он уже вот-вот, буквально завтра, станет необычайно знаменит. Эти слова, ночная прогулка по сказочно-прекрасным набережным и весь прочий романтический ореол нового знакомства так подействовали на Тату, что, когда белая ночь сменилась серым рассветом, она уже влюбилась настолько, что согласилась провести следующее свидание дома у блондина. Блондин обитал в одной из печально знаменитых питерских коммуналок, и в его комнате почему-то постоянно обнаруживались женские вещи, хотя он и утверждал, что холост и одинок… Состоялось несколько пылких свиданий, после чего блондин отчего-то перестал ей звонить. Тата, как водится, сначала поплакала, а потом успокоилась. Вернувшись в конце лета домой, она столкнулась с новыми неприятностями. Во-первых, узнала, что Миша встречается с Мариной. И хотя Тата сама утверждала, что на Мишу ей глубоко и полностью наплевать, однако восприняла известие об их романе как вероломство и прекратила всяческое общение не только с бывшим парнем, но и с подругой.

Впрочем, это были еще цветочки. Уже в августе Тата заподозрила, что беременна, а в сентябре ее опасения полностью подтвердились. Совершенно растерявшись, девушка рассказала обо всем родителям – и те дружно отговорили единственную обожаемую дочурку от аборта. Мама с папой у Таты были людьми обеспеченными, прокормить не одного ребенка, а двоих (и прокормить не хлебом с водой, а икрой и балыком) для них не составляло особой проблемы. А первый аборт, как известно, не только вреден, но и опасен…

И восемнадцатилетняя Тата решила оставить ребенка. Родители сдували с нее пылинки, устроили, используя свои связи, в лучшую по тем временам клинику, оснащенную суперсовременным оборудованием, где имелось даже такое новейшее слово техники, как ультразвуковой аппарат. Диагностика показала, что будет девочка. Тата, мечтавшая именно о дочке, очень обрадовалась. Малышку решено было назвать Маргаритой – в честь Татиной бабушки, и вся семья Кулешовых с энтузиазмом принялась за подготовку к рождению Риточки. Время было непростое, суеверие не покупать ничего заранее считалось непозволительной роскошью, да и понятия «купить» тогда не было, было понятие «достать». И потому в доме Кулешовых задолго до Татиных родов появились розовая коляска, кроватка с кружевным балдахином, множество кукол, включая дефицитнейшую Барби, и целая гора платьиц, туфелек, кофточек, розовых распашонок, чепчиков и ползунков – все новенькое, хорошенькое, в большинстве своем заграничное.

Врачи назначили предполагаемой датой родов двадцатые числа марта. И так, наверное, и получилось бы, если б не очередная случайность. Седьмого марта Тата под руку с мамой вышла на улицу прогуляться и подышать свежим воздухом – и вдруг во дворе на них бросилась злющая собака бойцовой породы, которые как раз в то время начали входить у нас в моду. Бедная Тата так перепугалась этого монстра, что в тот же вечер ее отвезли в больницу с преждевременными схватками. К счастью, все обошлось, Тата не пострадала, ребенок, появившийся на свет рано утром восьмого марта, родился живым и здоровым.