Текст книги "Третий ключ"

Автор книги: Татьяна Корсакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Что думала обо всем этом баба Маня, она не знала. Наверное, могла бы спросить, но не спрашивала. Бабушка радовалась ее приездам безмерно, а про маму вроде бы и не вспоминала. В какой-то момент Аглая решила, что так и должно быть, и перестала волноваться по этому поводу.

Скорый поезд прибыл в райцентр ближе к обеду, в то время, которое было полностью во власти невероятного, почти тропического зноя. Аглая спрыгнула на перрон, вытащила из вагона дорожную сумку и осмотрелась. Для начала нужно было уточнить расписание пригородных автобусов, а потом купить воды, желательно холодной, а еще лучше замороженной. Пить хотелось невыносимо, да и голова предательски кружилась от духоты. В вагоне, несмотря на жару, не открывалось ни одно окно, а у проводницы из напитков имелся только горячий чай, так что тенек, ветер и холодная вода были для Аглаи вещами высокоприоритетными.

Наверное, она родилась невезучей – изучив расписание пригородных автобусов, она расстроилась. До Антоновки ходило всего два автобуса. Первый благополучно отбыл полчаса назад, а второй должен был отправляться в семь вечера.

Аглая обошла пыльную привокзальную площадь в поисках таксиста, но все таксисты, наверное, по случаю жары, куда-то подевались. А в маленьком магазинчике, радостно встречающем покупателей подвешенными к потолку полосками липкой ленты с трупиками мух, из напитков имелась только газировка, да и та теплая. Оставалась надежда на колонку, но воды в ней не оказалось вовсе, а в единственной на всю привокзальную площадь тени от старого тополя расположилось шумное цыганское семейство с оравой ребятишек. Один из цыганят мертвой хваткой вцепился в Аглаины шорты и принялся клянчить газировку. Возможно, это стало последней каплей в чаше терпения, потому что Аглая сунула в грязную ладошку цыганенка пластиковый баллон, перехватила поудобнее сумку и приняла едва ли не самое опрометчивое в своей жизни решение. В тот момент пять километров, отделяющих Антоновку от райцентра, показались ей несущественным расстоянием. Она не учла лишь того, что идти придется не налегке и по солнцепеку...

Первый километр Аглая с грехом пополам преодолела. На пути ей попалась действующая колонка, и она смогла не только утолить жажду, но еще и ополоснуть лицо холодной водой. Это добавило сил и оптимизма, но, как оказалось, ненадолго. Аглая уже через пятнадцать минут ходьбы по пыльной обочине вдоль раскаленной, воняющей плавящимся асфальтом и бензином дороги, то и дело шарахаясь от пролетающих мимо машин, почувствовала дурноту. Сейчас ей мечталось только об одном – о самом захудалом деревце, в тени которого можно было бы отдышаться и прийти в себя. Но память с жестокой неумолимостью подсказывала, что никаких деревьев не будет почти до самой Антоновки, а только жара, вонь, вьющиеся над головой мухи и фиолетовые круги перед глазами.

Силы воли не хватило или просто силы не хватило – неважно. Важно другое – фиолетовые круги слились в сплошное чернильное пятно, а телу вдруг стало горячо и колко. Аглая потеряла сознание...

В беспамятстве было хорошо: по лицу за шиворот стекало что-то прохладное, а голова лежала на чем-то мягком.

– Кажется, приходит в себя. – Голос был женский, незнакомый.

Аглая моргнула, провела рукой по мокрой щеке и только потом рискнула открыть глаза. В мире почти ничего не изменилось, полуденное солнце по-прежнему плавило все вокруг, а от асфальта поднимались удушливые испарения. Хотя нет, кое-что все-таки изменилось. Теперь на обочине она была не одна.

– Ты как, путешественница? – Над ней склонилась молодая женщина, полноватая, улыбчивая, с веснушчатым лицом, в смешной розовой панаме.

– Спасибо, хорошо. – Аглая попыталась сесть, но оказалось, что-то ей мешает. Это что-то придерживало ей голову и плечи. Аглая обернулась и встретилась взглядом с глазами пыльно-голубого, точно выгоревшего на солнце цвета. Глаза прятались за стеклами очков, но в тот момент она видела только их, все остальное было нечетким, расплывающимся и меняющимся.

– Смотрите, ребята, девушка едва пришла в сознание, а уже чувствует себя хорошо! Поразительная, я вам скажу, стойкость. – Женщина протянула Аглае пластиковую бутылку с водой, подмигнула кому-то за ее спиной, наверное, этому пыльноглазому. – Михаил, я вас понимаю, держать в объятьях прекрасную незнакомку всегда волнительно, но будьте так любезны, помогите барышне принять вертикальное положение. Пить лежа не особенно удобно.

– Прекрасную незнакомку! Ну вы скажете, Надежда Павловна, – фыркнули над ухом у Аглаи, и в поле зрения появилась симпатичная блондинка. – Прекрасные незнакомки бросаются под колеса «Мерседесов», а не задрипанных грузовиков, и в принцы себе выбирают кого-нибудь покруче нашего Мишани. – Блондинка подняла глаза к небу, точно ждала от высших сил подтверждения своим словам.

– Не слушай ее, – послышалось с другой стороны, и чьи-то сильные руки помогли Аглае сесть. – Даша у нас мастер злословия.

– А ты ботаник и неудачник! – Блондинка Даша еще раз фыркнула, отправлась к стоящему на обочине грузовику и уже оттуда закончила:– Подбираешь всяких на дороге! Уже б давно на месте были, если бы не твое человеколюбие.

– Даша, – в голосе женщины послышался мягкий упрек, – Михаил клятву Гиппократа давал. И вообще, это неприлично...

– Вот и пускай теперь сам возится со своей клятвой!

– Спасибо, мне уже намного лучше, я дальше сама. – Аглая, чувствуя, что краснеет, крепко зажмурилась, собираясь с силами. Надо как-то встать на ноги, а в голове по-прежнему шумит. Вот сейчас встанет и снова рухнет, на потеху этим нетерпеливым путешественникам.

– Ты куда шла? – Тот, которого блондинка пренебрежительно назвала Мишаней, а женщина уважительно – Михаилом, обладатель близорукого прищура и прячущихся за стеклами очков глаз странного пыльно-голубого цвета, помог Аглае встать, но руки с талии убирать не спешил, наверное, тоже боялся, что она может снова упасть.

– В Антоновку. – Ей было неловко под этим внимательным, очень серьезным взглядом, но теперь, когда Мишаня-Михаил оказался полностью в поле зрения, Аглая сумела рассмотреть не только глаза.

Высокий, но не худой, скорее упитанный. С обыкновенным лицом, незапоминающимся, совсем не мужественным. С вьющимися светло-русыми волосами и длинными белесыми ресницами. В просторных хлопковых брюках и клетчатой рубашке с закатанными рукавами, а еще с болтающейся на шее идиотской соломенной шляпой. Права была блондинка Даша, может быть, и не неудачник, но уж точно ботаник. В ботаниках Аглая разбиралась хорошо, потому как сама являлась типичной представительницей этого бесславного племени.

– Что ж ты в Антоновку пешком по такому-то солнцепеку? – спросила женщина и тут же расплылась в улыбке: – Это ж возле Антоновки усадьба графа Полонского?

– Угу, – Аглая кивнула, переступила с ноги на ногу, давая понять прекрасному рыцарю Михаилу, что в опоре больше не нуждается.

Рыцарь намек понял правильно, руки с Аглаиной талии убрал и улыбнулся при этом так странно: не ехидно, не иронично, а как-то по-доброму, точно старой знакомой.

– Надежда Павловна, мы ж девушку подбросим до поместья? – спросил весело.

– Ну, если девушка скажет, как ее звать-величать, то подбросим непременно. – Надежда Павловна обмахнулась свернутым в трубочку журналом.

– Аглая. – Она уже не рада была этому своему чудесному спасению и прикидывала мысленно, как бы добралась до Антоновки без посторонней помощи, но вопрос требовал ответа.

– Аглая – лгала я, – сказал задумчиво Мишаня-Михаил. – Почти как анаграмма.

– Для анаграммы не хватает одной буквы «л», – она выдавила из себя улыбку, огляделась в поисках сумки.

– Ты это ищешь? – Ее новый знакомый отступил на шаг, подхватил валяющуюся на обочине сумку, но отдавать не спешил, смотрел на Аглаю сверху вниз. Не у многих парней это получалось, потому что роста она была немаленького, ста семидесяти пяти модельных сантиметров. Правда, только рост и являлся в ее внешности модельным, а все остальное не дотягивало даже до среднестатистического.

– Ну, вы там скоро? – Из кабины грузовика высунулся немолодой уже дядька, требовательно махнул рукой. – Дамочка, загоняйте-ка своих подопечных в автомобиль, а то я тут сейчас расплавлюсь.

– Вперед! – скомандовала Надежда Павловна и направилась к грузовику. – Михаил, помоги девочке забраться в кузов, – добавила она, уже запрыгивая на подножку кабины.

– Пойдем, – Михаил улыбнулся этой своей странной улыбкой и, закинув сумку Аглаи на плечо, потрусил следом за Надеждой Павловной.

Без посторонней помощи на грузовик Аглая бы не забралась, спасибо Михаилу – протянул руку помощи. Там, в кузове, на узких лавках сидело одиннадцать человек, три парня и восемь девушек, а остальное свободное пространство было завалено рюкзаками и сумками.

На тихое Аглаино «здрасьте» ответили почти все, лишь блондинка Даша многозначительно хмыкнула и шепнула что-то на ухо сидящему рядом парню. Парень, красивый, с модной стрижкой и презрительным изгибом идеальных губ, окинул Аглаю изучающим взглядом и улыбнулся такой гаденькой улыбкой, что у нее не осталось никаких сомнений – эти двое на дух не переносят ботаников. Ну и пусть себе не переносят, ей с ними детей не крестить, доберется до Антоновки, поблагодарит за помощь и распрощается. К ее огромному облегчению, очень скоро всеобщее внимание переключила на себя девушка с заплетенными в тонкие косички рыжими волосами.

– Я была здесь однажды с отцом. Глушь, скажу я вам, страшнейшая, скука ужасная! – Она говорила быстро, глотая окончания и отчаянно жестикулируя. – Из достопримечательностей только старый графский дом, да и тот наполовину разрушенный.

– Его уже начали реставрировать, – сказала Аглая и сама испугалась, что встревает в чужой разговор.

– А ты откуда знаешь? – поинтересовалась рыжая не слишком дружелюбно.

– Так она ж – деревня. – Даша презрительно наморщила идеальный нос. – Не видно, что ли?!

– Я не местная, – на «деревню» Аглая не обиделась. Было бы на что обижаться! – В Антоновке живет моя бабушка.

– Это ты к ней едешь? – спросил Михаил.

Вместо ответа она кивнула.

– Так, говоришь, усадьба не совсем разрушена?

– Нет, новый председатель собирается организовать в усадьбе что-то вроде дома культуры, и теперь за ней присматривает Василий Степанович.

– А Василий Степанович – это кто? – спросил третий из присутствующих парней, невысокий, щуплый с непропорционально большой для его тщедушного тела головой.

На мгновение Аглая задумалась. Василий Степанович прочно ассоциировался у нее с графским домом, и она даже не сразу вспомнила настоящую его профессию.

– Он учитель истории, а поместьем занимался на общественных началах, пока председатель официально не назначил его смотрителем. А вы туристы? – Она кивнула на рюкзаки.

– Мы стройотрядовцы, – сообщила рыжая с непонятной гордостью, – будем графский дом восстанавливать. Надежду Павловну ваш председатель пригласил как специалиста по архитектуре девятнадцатого века. А мы ей в помощь. У вас же здесь, наверное, в таких делах не смыслят ничего, барокко от классицизма не отличают.

Аглая отличала, но спорить не стала, лишь мысленно порадовалась задумке Аркадия Борисовича, который решил кинуть клич и отстроить усадьбу хотя бы и стараниями энтузиастов. Вот только много ли сделают эти ребята, которые, надо думать, сами об архитектуре девятнадцатого века имеют весьма приблизительное представление, а строительные инструменты и вовсе в руках не держали?

– Ваш председатель обещал выделить бригаду строителей, чтобы расчистить завалы в подвалах дома, перестелить полы на первом этаже, укрепить перекрытия. – Михаил нахлобучил свою шляпу и стал похож на мультяшного ковбоя. – А мы так, на подхвате будем, добровольной рабсилой.

– Миша, не опошляй идею, – усмехнулся тщедушный парень. – Мы будем не на подхвате, мы будем идейными вдохновителями и ведущими реставраторами.

– Ты, Леня, возможно и справишься с такой сложной задачей, – Михаил посмотрел на Аглаю из-под полей шляпы, – это ж ты у нас на истфаке учишься, а я согласен довольствоваться малым.

– Ну не знаю, – рыжая дернула себя за косу, – Надежда Павловна столько интересного про эту усадьбу рассказывала, обидно будет, если нас к настоящей работе не подпустят.

– Ой, Ритка, я тебя умоляю! – подала голос Даша. – Что в этой дыре может быть интересного? Не знаю, как вы, а лично я пальцем о палец не ударю! Нет дурных – впахивать на каких-то колхозников!

– А зачем тогда поехала? – удивилась рыжая Ритка. – Сидела бы в своей Москве!

– Я бы и сидела, если бы не папанька! Папанька решил, что любимая доча обязательно должна съездить в эту вашу Задрыповку. У него, видите ли, корни деревенские, у него дед крестьянских кровей, вот и я должна приобщиться. Эй, деревня, – она перевела недовольный взгляд на Аглаю, – у вас тут хоть party устраивают?

– Ты что?! Она небось и слов таких не знает, – Дашин дружок облокотился о борт грузовика, вытянул перед собой ноги так, что подошвы его кроссовок уперлись в сумку Аглаи. – Party – это танцы. Есть у вас танцы?

– У нас – это где? – Она придвинула сумку поближе к себе.

– У вас – это в вашей Задрыповке. Должен же здесь народ как-то расслабляться.

– Макс, мне кажется, девушка уже объясняла, что не живет в Антоновке, – сказал Михаил миролюбиво, а Аглае вдруг захотелось его ударить. Вот странно, не спесивую Дашу, не дружка ее мерзкого, а этого добродушного увальня, который всем своим видом говорил сакраментальное: «Ребята, давайте жить дружно». Дурак! Неужели не понимает, что с такими, как эти, дружно не получится, что они могут дружить лишь с себе подобными, такими же ограниченными и кичливыми?!

– Отвали, Айболит! – огрызнулся Макс и снова вперил колючий взгляд в Аглаю. – Ну так как, есть танцы?

– Есть, – она кивнула.

– Под бобинный магнитофон?

– Под гармошку.

– Даш, глянь, а эта селянка еще и огрызается. Я к ней со всей вежливостью, а она куснуть норовит. – Макс зло пнул несчастную Аглаину сумку. Скорее бы уже деревня, угораздило же ее повстречать этих уродов...

Словно в ответ на ее мольбы, впереди показался старый парк, и все как один повернулись в его сторону.

– Красота какая, – восхищенно вздохнула Рита.

– Берендеево царство, – хмыкнула Даша.

– Ага, Лукоморье, – поддакнул Макс.

– Это, что ли, и есть поместье? – спросил Леонид.

И только Михаил ничего не сказал, вместо того чтобы смотреть на парк, он смотрел на Аглаю, и во взгляде его пыльно-голубом читалось непонятное сожаление...

Дневник графа Полонского

4 апреля 1914 года

Долго не писал, не до того было.

Оленьке стало плохо в конце марта. Не так, как раньше, а по-особенному плохо: с обмороками и слабостью. Признаюсь, я испугался, что это предвестники той страшной ее болезни, послал за Ильей Егоровичем. Пока шел осмотр, маялся за закрытыми дверьми, готовился к самому плохому, потому, наверное, и растерялся, когда увидел на лице Ильи Егоровича не привычную озабоченность, а улыбку. А уж когда услышал, что Оленьке моей нездоровится оттого, что она беременна, так и вовсе дара речи лишился.

В декабре я стану отцом! Оленька непременно родит мне сына. Я знаю, сердцем чувствую!

* * *

Ожидание Петра нервировало. Когда вокруг такое творится, каждая минута на счету, а Глаша, как назло, медлит, не выходит. Хорошо Свириду, у этого точно и нет никаких нервов, стоит каменной глыбой, смотрит прямо перед собой, о чем думает, не поймешь. Петр, было дело, увлекался психологией, пытался постичь движения человеческих душ. И постиг, всех антоновских нарушителей закона вычислял по глазам. За особенную эту проницательность были ему в деревне почет и уважение, и даже Маринка, та еще штучка, гордилась тем, что у нее такой толковый муж.

Но оказалось, что проницательности не хватает, когда дело касается Михаила Свириденко. С этим все было мутно и непонятно. С первого дня знакомства. Вроде бы обыкновенный парень, из тех, которых Маринка презрительно называла пентюхами, а копни поглубже – хрен поймешь, что за человек на самом деле. В стандартных ситуациях, в которых стандартные люди и поступать должны стандартно, Свирид вел себя совершенно непредсказуемо и от этого выбивался из стройного набора психологических портретов. Даже Люська, которая знала Свирида получше других, не один год числилась его законной супругой, и та признавала, что муж у нее – человек совершенно непросчитываемый. Петр подозревал, что все это издержки Свиридовой профессии, все ж таки психиатры все немного того, а Мишка считался не просто психиатром, а суперпрофессиональным психиатром. Или психотерапевтом?

Сказать по правде, особой разницы в терминах Петр не видел, считал, что суть у вышеозначенных профессий одна – ковыряться в человеческих душах, искать червоточинки и неполадки, чинить то, что хоть как-то можно починить. И невозможно остаться отстраненным наблюдателем, когда пропускаешь через себя мутный поток чужих проблем и страстей. Наверное, поэтому Свирид научился закрываться, экранироваться и от внешней и от внутренней агрессии. Но то ж с чужаками, психами там разными, а с ним-то чего? Они ж знакомы не первый год, можно сказать, пуд соли вместе съели. И пускай сначала не все гладко у них складывалось, но то ж по молодости, когда мозгов и жизненного опыта кот наплакал. А сейчас-то чего? Отчего у Свирида взгляд такой, что аж мурашки по коже? Эх, надо бы к нему присмотреться повнимательнее, а то мало ли что, может, сдвинулся там со своими психами...

Скрипнула калитка, на улицу вышла Глашка.

– Вот, – она протянула Петру снимок, – все, что нашла.

– Отличненько, – он сунул снимок в папку.

– А второй? – вдруг спросил Свирид.

– Какой второй? – уточнил Петр и внимательно посмотрел на Глашу. – У тебя еще одна фотография есть?

– Была. – Она дернула загорелым плечом, и вытатуированная на нем кошка нервно изогнула спину. Ишь, срамота какая – наколки, как у зэчки. Хотя, если честно, то не как у зэчки, а очень даже красиво. На Маринкиной белой коже такая вот кошечка, наверное, здорово бы смотрелась, да только Маринка ни за что не согласится на этакое непотребство, потому что Маринка его – женщина строгая, интеллигентная, до декретного в школе преподававшая. Куда ж ей такие татуировки?! Вот если бы в каком незаметном месте, чтобы только для него одного...

– И что с ней стало? – Петр, замечтавшись о несбыточном, едва не уступил инициативу Свириду. В конце концов, кто из них представитель власти?!

– Да, расскажи-ка поподробнее, что на фотокарточке, где фотокарточка. – Он приосанился, посмотрел с особенным своим прищуром, от которого все барышни млели, а мужики враз становились покладистыми. По правде говоря, прищур этот особенный он когда-то давно позаимствовал у Свирида, да не о том сейчас речь.

На Глашку безотказная эта уловка не подействовала, она даже не глянула в его, Петра, сторону, уставилась своими черными глазюками на Свирида, сказала, только к нему одному обращаясь:

– Я ее выбросила.

– Давно? – Петр снова попытался перехватить инициативу.

– Давно, пятнадцать лет назад.

Ага, значит, пятнадцать лет назад! Очень даже интересно! Жаль только, что карточки больше нет, любопытно было бы глянуть, что там такое изображено. Может, Свирид знает, если спрашивает?

– Мишка, так что там было-то на фотографии? – хотел спросить строго, а получилось чуть ли не заискивающе.

– Ничего особенного. – Свирид улыбнулся, но улыбка у него вышла какая-то неискренняя, натянутая. Тут уж и книжки по психологии читать не нужно, чтобы понять, что врет господин Свириденко. – Помнишь, ты нас с Аглаей как-то сфотографировал на фоне статуи?

Петр не помнил, в тот год он фотографировал все и вся. Где ж упомнить подробности! Но если снимок сделан на фоне Дамы, то очень жаль, что он не сохранился.

– Плохо, – сказал Петр мрачно. – Что за мода такая – вещественные доказательства уничтожать?!

– Какие доказательства? – усмехнулась Глашка.

– Вещественные! Тут каждая зацепка на счету, а ты выбрасываешь!

– Не кипятись, начальник. – Свирид положил ладонь ему на плечо, и Петр отчетливо почувствовал ее тяжесть, точно Мишка – медведь, а не человек. И раньше-то был немаленький, а теперь и вовсе стал здоровенный. Такому девчонку беспомощную придушить – раз плюнуть... – Там и в самом деле не было ничего существенного.

– А ты откуда знаешь?

– Я помню. У меня снимок до сих пор хранится, – Свирид говорил, но смотрел при этом не на Петра, а на Глашку, да как смотрел! Может, и не зря Люська с ним развелась? Хрен поймешь, что у него на уме, если он на едва знакомых девиц вот такими глазами смотрит. А с другой стороны, не такая уж она и незнакомая, у них же со Свиридом, кажись, что-то было. И опять же это она для антоновских по старой привычке Глашка, а для всей России – Аглая Ветрова, журналистка, редактор какого-то там супер-пупер модного журнала, светская львица. Чего ж Мишке не повестись на такую-то фрю! Хотя если уж на чистоту, то вестись там совершенно не на что.

– Здесь? – уточнил Петр, хотя понимал, что не станет Свирид таскать с собой какие-то древние фотки.

– Нет, дома в Москве. Но мне кажется, и тех фотографий, что у нас уже имеются, вполне достаточно для анализа.

– Какого анализа? – тут же заинтересовалась Глашка.

– Да так. – Петр неопределенно пожал плечами. Еще не хватало посторонних в это дело втягивать.

– Нет уж! – Глашка поймала его за рукав форменной рубашки. – Сказал «а», говори и «б»! Зачем вам понадобились эти фотографии?

– Не могу, – он еще пытался отвертеться, – тайна следствия.

– Тайна следствия? А он, – Глашка бросила быстрый взгляд на Свирида, – с каких пор является сотрудником правоохранительных органов?

Вот и подловила, бестия столичная! Сейчас небось грозиться начнет.

– Петя, я тебя пока по-хорошему прошу. – Черные глаза недобро сощурились.

– А если по-хорошему не получится, то что? – вскинулся он.

– Будет по-плохому.

– Угрожаешь представителю власти?

– Нет, просто предупреждаю.

– Петя, – Свирид решил выступить в роли третейского судьи, – мне кажется, Аглаю это дело тоже касается.

– Касается! – Петр зло сплюнул себе под ноги. – Как я погляжу, тут пол-Антоновки заинтересованных лиц. – Ладно, поехали, раз касается!

Он развернулся на каблуках и, не оборачиваясь, пошагал к припаркованной на обочине Свиридовой машине. Глашку звать дважды не пришлось, уже через пару секунд она сидела на заднем сиденье и нервно барабанила ногтями по обшивке двери.

Дневник графа Полонского

15 ноября 1914 года

Сегодня ночью я стал отцом!

Сыночек наш поспешил родиться на свет, не стал дожидаться зимы. Но Илья Егорович говорит, что с мальчиком все будет хорошо, что крепенький он и здоровый, и уже сейчас на меня похожий. Не знаю, мне неважно, на кого будет похож наш сынок, об одном Бога молю, чтоб рождение его положило конец страшной Оленькиной болезни.

* * *

Люся нервничала, разъяренной тигрицей металась по комнате отдыха. Василий Степанович пристроился в кресле, старался не попадаться на глаза начальнице, знал по личному опыту, что ураган проще переждать, чем переть на него буром. А вот Сандро, наверное, по молодости лет и неопытности, простой житейской мудрости не понимал и пытался разбушевавшуюся Люсю усмирить: предлагал то водички, то кофейку, то прогуляться по парку. Василий Степанович Сандро не мешал, потому что считал, что каждый в этом мире имеет право на ошибки и на собственные шишки. Вот сейчас Люся набьет Сандро шишек, и все сразу станет на свои места.

Если бы у Василия Степаныча спросили, знает ли он причину такого странного Люсиного поведения, он бы ответил, не задумываясь. Люся ревновала. Ревновала по-глупому и по-пустому, потому что глупо ревновать бывшего мужа к женщине, с которой у того никогда ничего не сладится. Но это он, проживший долгую, полную всяких разных закавык жизнь, понимал, а Люся была молодой и не понимала ровным счетом ничего.

– Что они так долго?! – Люся уже в который раз подошла к окну, прижалась лбом к стеклу. – Что там можно делать целый час, а?

– Ну, старые фотографии – это же не повседневные вещи, которые всегда на виду, их, наверное, еще поискать нужно. Петя же предупредил, что не помнит, где хранятся снимки. А если матушки его дома не окажется, так задача усложнится в разы. – Василий Степанович говорил спокойно не для того, чтобы усмирить Люсю, просто по-другому не умел. – Они ведь еще к Аглае собирались заскочить, может, там задержались.

– Задержались! – взвилась Люся. – Я вообще не понимаю, зачем ей об этом рассказывать! Вот они расскажут, а завтра вся эта история окажется в газетах, да еще и приукрашенная.

– Насколько мне известно, Аглая занимается светской хроникой, не думаю, что ее как профессионала может заинтересовать творящийся в Антоновке криминал. – Василий Степанович подергал себя за ус, старая привычка, от которой он не мог избавиться вот уже лет двадцать. Проще было сбрить усы, чем переломить себя. – И к тому же, согласись, Аглая в этой истории лицо заинтересованное.

– И чем это она такая заинтересованная? – Люся отвернулась от окна, уперла кулаки в крутые бока. – Подумаешь, чуть не потопла по собственной дурости сто лет назад, а сейчас-то что?!

– Почему же по собственной дурости? – удивился Василий Степанович.

– Да потому, что на шее у всех жертв были следы от лап Пугача, а у нее не было! Сама она все это сделала! Сама!

– Что сама?

– Да топилась она сама, без посторонней помощи!

– Зачем?

– А затем, чтобы внимание к себе привлечь! Она ж какая тогда была, ты помнишь, Степаныч?

– Смутно, Люся. У меня годы, понимаешь, память уже не та.

– Так я тебе память освежу. Уродина, неудачница, нескладуха – вот какая была пятнадцать лет назад наша светская львица. Да на нее ж тогда ни один пацан внимания не обращал! Даже самый завалящий, даже при том, что девчонок в деревне всегда было меньше, чем парней.

– Ну почему же не обращал? Михаил, мне кажется, хорошо к Аглае относился.

– Ага, только после того, как вытащил эту гадюку хитрую из пруда. Он же у нас рыцарь! У него ж принципы! Спас девицу – женись!

– Да, – Василий Степанович кивнул, – только ты, Люся, упустила один маленький момент, женился Михаил не на Аглае, а на тебе.

Наверное, это было жестоко и, скорее всего, излишне, но одного ко многим вещам лояльный Василий Степанович не терпел – когда перевирались исторические факты. А исторические факты были отнюдь не в Люсину пользу. Скорее всего, на него бы неминуемо обрушился праведный Люсин гнев, если бы со стороны парка не послышался рев мотора и Сандро, дежуривший у окна, не сообщил:

– Приехали!

Люся возмущенно хмыкнула, плюхнулась в кресло, скрестив на груди руки, всем видом своим выражая полнейшее равнодушие. Ну до чего ж темпераментная девочка.

Через пару минут в комнату вошли трое: Петр, Михаил и Аглая. Почему-то Василий Степанович не сомневался, что Аглая не останется в стороне. Возможно, та пугливая семнадцатилетняя девчушка и осталась бы, но эта решительная тридцатидвухлетняя особа – ни за что.

– Не прошло и полгода, – буркнула Люся, не глядя на вновь прибывших.

– Добрый день, – Аглая вежливо поздоровалась с Василием Степановичем, кивнула Сандро, а Люсю, как и следовало ожидать, проигнорировала.

– А эта что здесь делает? – Люся не выдержала, проявила-таки недовольство.

– Если ты обо мне, то я решила составить вам компанию. – Аглая широко улыбнулась, не дожидаясь приглашения, уселась за стол.

– Привезли? – спросил Сандро.

– Вот, – Петр положил на стол картонную папку, развязал тесемки. – Все, что нашли.

Нашли не так и много, всего три групповые фотографии, но для начала и это должно было сгодиться.

– Ну-ка, посмотрим, – Василий Степанович нацепил на нос очки, уселся напротив Аглаи, придвинул к себе один из снимков.

– Попрошу поаккуратнее, – предупредил Петр и пристроился по левую руку от него.

– А то что? – хмыкнула Люся, неспешно обходя стол и присаживаясь по правую руку. – В тюрьму посадишь?

– Ну и язва ты, Люська, – огрызнулся Петр, но не зло, а, скорее, по привычке.

– Что будем искать? – Сандро садиться не стал, оперся руками о спинку Люсиного стула, заглянул через плечо.

Василий Степанович внимательно посмотрел на Михаила, который единственный из всей честной компании не определился с дислокацией. Тот колебался недолго, решительно уселся рядом с Аглаей. Нельзя сказать, что девочке этот маневр понравился, на лице ее отразилась целая буря эмоций. Отразилась и тут же исчезла без следа. Да, пятнадцать лет не прошли для нее даром, управляться с масками она научилась отменно.

– Не знаю, как вы, а я уже нашла! – Люся ткнула ногтем в одну из фотографий, ту, на которой лицо Спящей дамы было видно максимально хорошо. – Ну, что я вам говорила?! Раньше глаза были закрыты.

Все, не сговариваясь, склонились над фото, в комнате воцарилась тревожная тишина.

– Может, это не та статуя? – спросил Сандро.

– Та, не сомневайся, я проверял, – ответил Михаил.

– Это что же получается? – Петр заграбастал фото себе. – Это выходит, что она глаза открывает?

– Просыпается. – Аглая откинулась на спинку стула и, не спрашивая разрешения, закурила. – Это если быть последовательным, – уточнила она, разгоняя рукой облачко дыма. – Раз дама Спящая, значит, было бы логично предположить, что она не открывает глаза, а просыпается.

– А ничего, что она бронзовая? – Петр болезненно поморщился. – Тебя этот факт не смущает?

– Меня многое смущает, но это не меняет сути дела.

– Степаныч, а что ты там говорил про скрытый поворотный механизм? – вспомнила Люся. – Не может так случиться, что это все из-за него? Может, она как раз по авторской задумке должна глаза открывать? Может, у нее там что-то внутри переклинило, когда ее из пруда тащили?

– При всем уважении, – усмехнулась Аглая, – это же не резиновая кукла, которая может глазами хлопать и говорить «мама», это бронзовая скульптура.

– А ты типа в скульптурах разбираешься?! – огрызнулась Люся.

– В рамках базового образования. – Аглая пожала плечами, перевела взгляд на Василия Степановича, спросила: – А что за скрытый механизм? Я что-то пропустила?

– В постаментах статуй по задумке скульптора были установлены поворотные механизмы, с помощью которых статуи могли двигаться.

– В каком смысле двигаться?

– Вокруг своей оси. Ничего сверхъестественного, – пояснил Василий Степанович, – но я с тобой полностью согласен – механизм тут ни при чем.

– А что тогда при чем? – спросила Люся.

– Хотел бы я знать.

Он и в самом деле понятия не имел, как такое может быть, но предполагал, что рациональное объяснение этому удивительному явлению найдется рано или поздно.

– Получается, что статуи изначально были заводными? – на лбу Аглаи пролегла морщинка.