Текст книги "Пепельный блондин"

Автор книги: Татьяна Веденская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 5
Сила искусства

Я этого не хотела. Я стояла на тротуаре, присыпанном солью, и всерьез подумывала о том, чтобы сбежать. Плевать на все: на Дикинга, на приличия, на то, что обещала и что он будет меня ждать. Можно уйти и сказать потом, что что-то случилось, что-то изменилось, кто-то позвонил, и пришлось срочно лететь, возвращаться, на ходу менять планы. Может, у меня кто-то умер? Или родился! Или кого-нибудь переехало трамваем. Всякое может произойти – мы же в Москве. Можно позвонить и извиниться, но для этого всего нужно набрать его номер и услышать его голос, а это очень трудно сделать. Когда я слышу его голос, моя воля моментально слабеет, а в голове рождаются ненужные мысли.

Можно уйти просто так, а потом сказать, что села батарейка в телефоне. Да? Только как тогда меня вызвали туда, куда мне пришлось лететь и бежать? Позвонили – и батарейка умерла? Можно послать СМС. Это совершенно неприлично и вульгарно, но на крайний случай можно сделать так. Лишь бы что-то сделать. И как только Колька мог меня так подставить! Я была зла как черт. Но стояла и не двигалась, словно превратилась в соляной столп. Паралич воли и разума в чистом виде. Пять минут назад все было иначе.

– Привет, ты как? Ты скоро? – спрашивала я Николая еще пять минут назад с сердцем, полным надежд. Несколько дней я мечтала о том, как буду тихонько рассматривать Владимира, прикрываясь широкой спиной собственного мужа.

– Я перезвоню позже, – коротко и емко ответил Николай.

– В каком смысле? Ты где-то едешь? Далеко? – уточнила я, хотя сердце и ушло в пятки, надежда еще теплилась.

– Да бл…дь! – вдруг выкрикнул он громко и зло. И отключился.

Я перезвонила, смутно понимая, что не стоит он в пробке. Хотя… может, его полиция остановила. Обматерить полицию? Запросто!

– Оля, ты шутишь да? У меня тут ЧП на КПП! Маркет грабануть пытались, чего тебе надо, а? Дома поговорим! – и снова отключился.

Я постояла в раздумье, но решила все-таки еще раз рискнуть здоровьем. Хотя надежды уже не было все равно. Коля не приедет. Он не собирался. Забыл. А уж если что-то случилось на объекте, то у него и отмазка есть. А у меня ее нет, к сожалению. На мою непокрытую голову падал снежок.

– Коля! Ты забыл? Выставка. Соседи. Дикинга!

Долгая пауза. После нее нечленораздельный мат, смысл которого в переводе: «Ты совсем свихнулась, какая, к чертям, выставка! Извинись там за меня перед Володькой, и идите все в жопу. Не трогайте меня НИКОГДА!»

– Ну, класс! – ответила я в пустоту.

Надо было бежать, но сдвинуться с места у меня не получалось. Проблема была в том, что я всю неделю ждала этой встречи. Владимир улетал куда-то, и в его доме всю неделю не было света. Я хотела его увидеть. Хотела пару часов побыть в обществе человека, который вряд ли станет кого-то посылать в жопу, какими бы ни были обстоятельства.

Мужчина, которого я люблю и с которым живу столько лет, куда меня только не посылал за время нашей совместной жизни. Потом извинялся, конечно. Говорил, что у него стресс, ЧП, похмелье, машина сломалась посреди МКАД, бухгалтер уволился посреди отчетного периода… Я же должна понимать, бл…дь!

– Ольга! Добрый день! Давно ждете? Эти пробки – никогда не знаешь, на каком последнем светофоре перед поворотом встанешь на пятнадцать минут! Иногда кажется, что это такое буддистское испытание для просветленных – Московская дорожно-транспортная система. Терпение на века. А где Николай? Тоже в пробке?

– Николай не смог приехать, – пробормотала я.

Владимир улыбался, чуть щурился в лучах неожиданно выглянувшего солнца и искрился, как бенгальская свеча. Темно-зеленое пальто, бежевый кашемировый шарф. Высокий мужчина и красивый, как черт-те что. И главное – никакой Серой Мыши. Даже и хвоста нет. За что ты испытываешь меня, господи!

– Мне очень жаль, – сказал он так, что было совершенно ясно, насколько ему ни на секундочку не жаль. – Лена тоже не смогла.

– Лена?.. – я запоздало сообразила, что Лена – это Серая Мышь. А она-то почему не смогла?

– Она вообще-то не очень любит выбираться куда-либо. Мне приходится вечно везде ходить одному.

– Коля вообще говорит, что все стоящее так или иначе все равно покажут по телевизору, – выдала я, пытаясь спрятать глупую и совершенно неуместную улыбку. – А я обожаю куда-нибудь ходить. Мне так редко это удается.

– Да? Ну, давайте я буду вас вытаскивать в город почаще. В Москве столько интересного происходит. Недавно во МХТе давали шикарный спектакль. Ведущие актеры приезжали аж из Питера, чтобы сыграть. А я так и не нашел, с кем бы выбраться, – Владимир развел руками и улыбнулся немного растерянно, как ребенок.

Я почувствовала, что не могу дышать.

– Давайте вы будете меня вытаскивать, – кивнула я. – Поверить не могу, что вы любите театр.

– Очень люблю, – кивнул он, задерживая взгляд на моих губах. С ума сошел, что ли?

– Владимир, я должна сказать, вы первый мужчина в моей жизни, который вот так, в открытую, говорит об этом. Смотрите, доиграетесь! Это опасно, все мужчины решат, что вы недостаточно мужественны.

– Это не им решать. – Он рассмеялся и кивнул, открывая передо мной дверь в выставочный комплекс.

Большое помещение с высокими белыми потолками было почти пустым – в будни тут не так и много людей. Владимир купил билеты, элегантно отмахнувшись от моей кредитки. Сказал, что у него есть скидочная карта, по которой мой билет ему дадут практически бесплатно.

– Чем хорош этот комплекс, что тут можно сразу на несколько выставок попасть. Но мы все же сначала доберемся до Дикинга, а уж потом посмотрим, на что еще останутся силы, – сказал он, помогая мне снять шубу.

Коля тоже иногда пытался вести себя так. Открыть двери перед женщиной, принять, подать руку. Платил Коля за всех и всегда, это да. В остальном он воспринимал все эти мелочи как некую надстройку, которую стоит вытаскивать на свет только в особых случаях – в Большом театре или на приеме у английской королевы. А пока мы в «Макдоналдсе» или в «Перекрестке», нечего выделываться перед своими ребятами. Кладите куртки на сиденье.

– Осторожно, тут высокие ступеньки, – Владимир подхватил меня под локоть, когда я чуть не споткнулась. Он делал все это – все жесты простой вежливости – столь естественно и непринужденно, будто был рожден с этим особым талантом.

– Спасибо. – Я старалась делать вид, что смотрю на фотографии, а не на него. Хотя фотографии стоили того, чтобы уделить им побольше внимания. Дикинг действительно обладал и чутьем, и собственным видением. У него был особый талант, позволявший создать произведение искусства даже из волн на песке. Но настоящее произведение искусства – живое, с горящими серыми глазами – было рядом со мной.

– Вам нравится? – поминутно спрашивал Владимир, заставляя меня улыбаться и краснеть. И радовался, как ребенок, когда видел хоть какую-то реакцию с моей стороны.

Мне нравилось. Я этого не хотела. Я была бы рада, если бы кто-то позвонил мне и выбил бы меня из колеи, заставил бы задуматься хоть на секунду о том, что я творю. Никто не звонил.

Мы смеялись и придумывали дурацкие названия к прекрасным работам. Мы обошли весь десяток залов два раза, так как ни один из нас не хотел уходить и мучительно искал повод остаться еще ненадолго. Мы вышли, когда на улице стало уже совсем темно, но вместо того, чтобы остаться, решили зайти в какое-нибудь кафе и выпить чай с пирогами. Мы проголодались, но это был голод другого рода. Владимир вел себя безупречно, отчего я окончательно потеряла голову. Он вел себя настолько правильно, что я вдруг плюнула на все свои страхи и предоставила ему следить за нашей нравственностью и держать происходящее под контролем. У него это куда лучше получалось. Возможно, потому, что его-то не трясло при одном только моем приближении. Он-то действительно пришел сюда, чтобы посмотреть на Дикинга. В отличие от некоторых.

– Никогда не думала, что за снимки камней и деревьев могут платить миллионы долларов!

– Не стоит упрощать. Кадры со скалами в предрассветном тумане не так-то легко сделать.

– Зато интересно! – отвечала я, уплетая купленную Владимиром пиццу. Я даже не собиралась смотреть на часы. Пусть Колька подергается.

– Это да. Как бы я хотел зарабатывать на жизнь чем-то столь же прекрасным. Ездить по миру, искать красоту и страсть, разговаривать с людьми.

Владимир посмотрел в окно, взгляд его потемнел. В грусти он был ничуть не менее прекрасен. Он сидел так близко, что я могла видеть его морщинки, прочертившие тонкие линии возле его глаз.

– Неужели вы тоже занимаетесь чем-то, что вам не нравится? Вы выглядите человеком, довольным жизнью.

– Я произвожу такое впечатление? – удивился он. – Забавно. Нет, я ничего не могу сказать плохого о том, чем я занимаюсь. По меньшей мере это прибыльно. Искусство – удел везунчиков, но элемент творчества можно внести даже в металлургию. А вы, Оля? Вы довольны своей жизнью? Я имею в виду – у вас есть это все: прекрасная дочь, дом – полная чаша, муж, который вас обожает…

– Ну-у… это сложно, – протянула я. «Оля, бл…дь, я на работе! Какого хрена ты звонишь мне на работу!» Обожает, да.

– Почему все всегда сложно? – спросил он, глядя мне прямо в глаза.

И я поняла, что там, за этим роскошным фасадом, тоже есть место страданиям, переживаниям и боли. В это трудно поверить, когда перед тобой картинка из модного журнала. Но в этот момент я окончательно поняла, что Владимир мне нравится до одури, что я готова буквально на все, чтобы только прикоснуться к его широким плечам. И мне не нужно никаких обещаний, никакого будущего – дайте мне только кусочек настоящего. Господи, уведи меня отсюда! Сама я по своей воле не уйду.

– А у вас с Еленой есть дети? – спросила я, чтобы как-то сменить тему. Напомнить самой себе, что у Владимира есть жена. И моральные обязательства. Взгляд его потемнел, и он отвел глаза.

– Что-то не так? – испугалась я. – Извините, если я расстроила вас.

– Все в порядке. – Он покачал головой и замолчал, сделав вид, что пьет чай, которого уже не было в чашке.

– Я не хотела…

– Вы тут ни при чем, Оля. Просто Лена… У нас не может быть детей. У нее есть проблемы со здоровьем. Но это ничего. Это ведь случается, да? – Он улыбнулся снова, беззащитной улыбкой ребенка, бесконечно доверяющего всем вокруг и не подозревающего о существовании зла.

Мне захотелось расплакаться и прижать его к груди. Ну почему так! Почему другим все, а мне ничего? Серая Мышь, у которой не может быть детей, – чем она его взяла? Гадкие мысли заполняли меня, словно грязь селевого потока, ползущего с гор.

– Я попрошу счет, – пробормотал Владимир. Напряжение потихоньку ушло, мы снова принялись обсуждать выставку, фотоискусство в целом и мои жалкие поделки в частности. Владимир громко возмущался из-за того, что я недооцениваю себя. Он выбил из меня обещание показать ему все, что у меня есть. Сказал, что работы нужно перенести в Интернет, сделать сайт. Я смеялась и говорила, что в таком случае у этого сайта будет гарантированно высокий рейтинг – его посмотрят как минимум два человека. Он и я.

Мы ехали вместе домой на его машине. Он страшно удивился, узнав, что я приехала на метро. На самом деле в этом не было ничего странного, ведь я-то планировала обратно добираться с мужем на нашей машине. На машине моего любимого мужа. Я повторяла это как мантру. «БМВ» Владимиру удивительно подходил. Я бы даже сказала, шел к его глазам и к цвету его рубашки. Его руки уверенно лежали на руле, и я молила о том, чтобы пробка никогда не кончалась. Когда мы подъезжали к поселку, Владимир сказал, что ему давно не было так хорошо. И что он уезжает на пару недель, но, если я захочу еще куда-нибудь выбраться, мне достаточно только позвонить, и он немедленно что-нибудь придумает.

– Наконец-то я нашел кого-то, кто тоже любит театры и картины. Лена, к сожалению, любит только возиться в саду.

– Да уж, что за жалость, – кивнула я, подумав, что Лена может сколько влезет копаться в саду или даже закопаться в нем целиком и полностью, если пожелает. Мне на нее плевать.

Владимир открыл дверь машины и подал руку, помогая мне выйти. Ладонь его была горячей и шершавой. Он сжимал мои пальцы всего несколько мгновений, но они показались мне вечностью. В какой-то момент я вдруг подумала, что он может меня поцеловать. Глупая и абсурдная мысль заставила меня задержать дыхание и зажмуриться – так страшно мне стало.

Конечно, он не стал этого делать. Ему бы и в голову не пришло, какие демоны бушевали у меня в душе в тот момент. На какие вещи я была способна. Он выпустил мою ладонь и подождал, пока я открою калитку. Пожелал хорошего вечера и попросил передать привет Николаю. Сказал, что позвонит ему на днях.

Я шла домой на негнущихся ногах, испытывая что-то вроде лихорадки. Прежде чем зайти в дом, я провела минут десять на крыльце – курила Колины сигареты и смотрела на небо. Не думала ни о чем.

Николая не было дома. Его ЧП на КПП потребовало от него целой ночи. Возможно, за этими его словами крылось что-то еще. Никогда нельзя быть уверенной в том, что муж говорит тебе правду о том, почему его не было ночью дома. Возможно, он тоже испытывал потребность в новых эмоциях. Возможно, тоже давно уже перешел черту супружеской верности. Кто знает. Сейчас, выдыхая ядовитый дым и вдыхая морозный воздух, я была бы рада, если бы Коля тоже мне изменял.

Я не позвонила ему, чтобы узнать, когда он будет. Я провела весь вечер, лежа на полу в гостиной с закрытыми глазами. Я развела камин, открыла бутылку вина и позволила своим мыслям унести меня далеко-далеко. Я представляла себя и Владимира – нас вместе, представляла наши разговоры и смех, представляла, как расстегиваю пуговицы его рубашки, как целую его родинку на щеке…

– Устал, как собака, – сказал Николай, найдя меня спящей в нашей постели на следующее утро. – Эти придурки только и могут, что читать желтую прессу и кроссворды разгадывать. Черт-те что, а не охрана. Хорошо еще, что мы не охраняем президента. А то остались бы без президента, это точно.

– Многие бы этому только обрадовались, – пробормотала я, потягиваясь и зевая. Николай наклонился и чмокнул меня в нос. Принюхался и хихикнул.

– Пьянчужка, ты что, опять пила одна?

– Нет, что ты. Как ты мог подумать, – улыбнулась я и отметила, что чувствую себя невероятно отдохнувшей после вчерашнего.

– Как я мог подумать? Дай мне минутку. Что-то мне подсказало. Сердце? Или пустая бутылка с бокалом на полу. Жгла?

– Жгла, – кивнула я, имитируя раскаяние.

– Ну, как вчера сходили? – спросил он без тени подозрения. – Хорошая выставка?

– Неплохая. Мне понравилось. – Я удивилась, что мой голос звучит настолько спокойно. Я могу быть вероломной, кто бы мог подумать! Я всегда думала, что я очень, очень порядочный человек. Воспитание не пропьешь. Хорошая семья, мама, папа, кружок рисования, репетиторы перед институтом. Замуж – девственницей. У меня просто не было поводов узнать себя получше.

– Здорово. Ты должна почаще выбираться. А что, Володька реально любит эту муру?

– Реально знает о ней все и даже больше.

– Кто бы мог подумать! А с виду нормальный мужик, – хмыкнул Коля. – Ладно, шучу.

– А еще он сказал, что любит театр.

– Не говори мне больше ни слова. А то даже его хорошая стрельба по мишеням не сможет его реабилитировать!

Коля рассмеялся, сбросил рубашку и пошел умываться. Рубашка пахла потом и сигаретами. Я подцепила ее и приложила к лицу. Нет ничего такого, что мне не нравилось бы в моем муже. Но Владимир нравится мне больше. Это что-то бессознательное, инстинктивное и абсолютно физическое. Разрушение, которое начинается изнутри и последствия которого трудно предугадать. Коррозия, которая может быть совершенно незаметной до последнего момента, когда вдруг что-то сломается и все рухнет.

Я скучала по нему. Он уехал, как и сказал. Звонил он Коле или нет, я не знаю, а спрашивать о чем-то таком или даже просто вслух произносить имя его я боялась как огня. Прошло две недели, и, поскольку я знала, что Владимира нет, я не делала резких движений и никак себя не проявляла. Каким-то шестым чувством я знала – он объявится сам. Мяч на его половине поля, и до тех пор, пока ни один из нас не перешел определенных обществом границ, он обязательно позвонит. Я не сомневалась в этом. Я интересую его, я была уверена в этом, черт его знает почему. Мы, женщины, всегда чувствуем такое. Нам не надо слов. Больше того, иногда слова могут говорить одно, к примеру: «Я люблю свою жену, Серую Мышь». Но мы будем знать, что это значит на самом деле. «Ты мне интересна, и я готов прикрывать свой интерес любыми надуманными поводами, лишь бы встречаться и быть вместе».

Время от времени я поднималась на третий этаж и смотрела на соседний участок сквозь прикрытую штору. На третью неделю я начала беспокоиться. Он же сказал: две недели. Почему он не приехал? Когда приедет? Я начала бояться, что все, что я чувствовала, – надуманная чушь, сказка, рассказанная самой себе на ночь за бутылкой вина. К концу третьей недели я начала ненавидеть его и его жену, а заодно и Николая, безо всяких уж на то причин.

– Что с тобой происходит? – спросил муж, когда я начала вдруг рыдать, стоя посреди кухни.

– Ничего! – Я швырнула в него передник и выбежала вон.

Что я могла ему объяснить? Попросить его позвонить нашему соседу и спросить, когда он вернется? Позвонить самой, изобразить самое лучшее свое безразлично-равнодушное выражение лица и спросить, как дела и нет ли мыслей по поводу спектаклей? Предложить сходить куда-нибудь? Господи, какая глупость! Какой позор, звонить первой. И все же… Я репетировала непринужденный тон перед зеркалом, потратила на это несколько дней.

– Привет. Это ваша соседка Ольга, из дома с эркером. Что-то вы куда-то пропали! Я хотела спросить, не будет ли Елена против, если я посажу ель возле ворот, там, где идет разворотный круг? – Я повторяла эти слова и только к концу третьей недели вдруг поняла, что идея сажать ель зимой абсурдна и фальшива. Вся моя игра будет видна сразу, как на ладони. Я не должна звонить. Не могу звонить. И не могу не звонить.

Я не любила никого и никогда, кроме своего Николая.

У меня и любовник-то за всю жизнь был один-единственный – мой муж. Хороший ли? Полагаю, да. Мне не с чем сравнить. Я могу сравнивать лишь с описаниями в любовных романах и сексуальными сценами в фильмах. Я не могу быть уверенной, но мне всегда казалось, что меня все устраивает. Я не могла представить, как чьи-то чужие руки прикасаются ко мне. Теперь же я стала задумываться о том, что мне недостаточно моего мужа. Разве можно прожить всю жизнь, узнав только одного мужчину? Разве можно жить, зная, что ты изменила мужу? И уж точно совершенно невозможно представить жизнь без Николая. Развод? Вы что, с ума сошли! Это вообще невозможно!

Мысли метались в моей голове, как перепуганные птицы, они бились о прутья клетки и оставляли следы и царапины на моей душе. Я позвонила ему. Сама. Он ответил после третьего гудка, я же была готова бросить трубку после четвертого. Я не придумала, о чем ему скажу. Старые заготовки вылетели из головы, стоило мне услышать его голос. Он обрадовался тому, что я позвонила.

– Оля? Привет, как дела? Как там у вас? Все еще идет снег?

– Уже нет. Теплеет, – пробормотала я после долгой мучительной паузы, во время которой чуть не упала в обморок от тахикардии.

– А у нас тут, в Мюнхене, совсем весна, – сказал он.

Я молчала. Тогда он спросил, как дела у Коли. Я сказала, что у Николая все хорошо. И что я тоже хотела бы быть где-нибудь, где совсем весна. Владимир долго молчал, а потом вдруг взял и сказал, что тоже хотел бы, чтобы я была там, вместе с ним. Я и так уже молчала, но после его слов совсем потеряла дар речи.

– Я… мы… у нас будут гости в выходные… – Одна из приготовленных фраз выплыла наружу, но только частично. Таков был план, сделать вид, что я позвонила, чтобы пригласить их на пикник. Если бы он согласился, я бы его могла действительно устроить, Алинка подтвердила, что поддержит, если что. И Сашенька в Москве, так что тоже приедет. Если что.

– О, спасибо. Мы, к сожалению, пробудем в Мюнхене до конца месяца, – ответил он после еще одной невыносимой паузы.

Я пробормотала что-то в ответ. Что-то о том, что мне надо куда-то бежать, отсоединилась и закрыла лицо руками. Я чувствовала себя совершенно несчастной.

Глава 6
Время подумать

Мысль материальна. Она способна сбивать с ног и сеять зерна сомнений на удобренную почву привычной скуки. Она тиха, как лесной ручей, но может источить и обрушить гранитную скалу. Мысль о Владимире стала постоянной и громкой, как навязчивая идея в моей голове. Я хотела быть с ним. Я думала о том, как бы это было. Разрушение начинается изнутри. Как бы то ни было, несмотря на то, что Владимир был далеко, а я, технически, хранила треклятую верность своему мужу, наш баланс был разбит, гармония растрескалась и начала крошиться, как старая стена развалившегося дома. Наша карма – испорчена, а ворота Эдемского сада захлопывались прямо у нас за спиной. Лиха беда начало. Разрушение может легко перекинуться на внешний мир, как инфекция, заражающая всех вокруг без разбору, но более всего заражение возможно для тех, кто стоит рядом с источником инфекции. Рядом со мной.

Я не знаю, сколько было времени, когда случилось то, что случилось. Не могу знать, так как спала глубоким и спокойным сном, хотя и не сном праведника. Мне снился эротический сон, в нем не было Владимира, но и мужа тоже не было. Я не знаю, кто это был, знаю только, что я любила его до умопомрачения. Я сидела на смятой постели в незнакомом доме. Сквозь окно лился теплый солнечный свет, заставлявший меня щуриться. Чьи-то руки обхватили меня сзади, и какой-то мужчина притянул к себе. Мы были обнажены, мы были любовниками. Мы занимались любовью, я помню, что мне было жарко и сладостно хорошо. Мне хотелось, чтобы эти руки прикасались ко мне всю жизнь. Я отдавалась ему так, как можно отдаваться только тому, кого любишь. Нет – в кого ты влюблена. Это разные вещи.

Мы были не мы, а неизвестные люди из какой-то совершенно другой жизни. Я захотела повернуться, чтобы увидеть его лицо, но сон, как это часто бывает, не давал мне этого сделать. Картины сменяли одна другую, и я куда-то бежала, кого-то звала и почему-то искала его в каком-то уличном кафе с плетеной мебелью. Сон с четверга на пятницу – говорят, может сбыться.

А потом опустилась тьма – я проснулась. Тьма была не внутри, а снаружи сна – в моей реальной жизни, в моем доме, в моей постели. Я открыла глаза, но не смогла ничего увидеть. На мою голову был натянут плотный холщовый мешок.

Ничего страшнее не случалось со мной в жизни. Я не успела ничего понять. Я не смогла закричать, так как чьи-то сильные руки зажали мне рот и заткнули его куском какой-то тряпки, шершавой и кисловатой на вкус. Стало трудно дышать, но еще страшнее было чувство полнейшей беззащитности. Я не просто попалась, я не знала, не имела ни малейшей идеи о том, что происходит. Чьи руки связывают мои запястья за спиной, кто спокойно и уверенно ходит по моей спальне.

Изо всех органов чувств мне был оставлен только один – слух. Как наименее опасный, видимо. Паника залила меня как цунами. Я принялась биться и извиваться изо всех сил. Но меня связали еще крепче и прикрутили к кровати.

Я знала, что где-то рядом Николай. Я слышала его сдавленные хрипы и понимала, что с ним происходит что-то похожее. Что-то ужасное происходило с нами. Я задыхалась, а тщетные попытки вырваться только ухудшали мое положение. Я паниковала, и если бы я могла завизжать – меня бы услышали на другом краю поселка. Но ничего не выходило, кроме мычания.

Через какое-то время, трудно сказать, через какое, я потеряла сознание. Все затуманилось и уплыло куда-то. Перед глазами появились черные точки, которые потом превратились в черные скачущие искры – трудно описать точнее. И я отключилась. Наверное, ненадолго. Может быть, на несколько минут, потому что, когда я пришла в себя, ОНИ еще были где-то неподалеку. Сознание возвращалось так же плавно, как и уходило. Сначала я почувствовала боль в вывернутой за спину руке, на которой лежала. Потом чуть не подавилась слюной, скопившейся во рту и пропитавшей кляп. Потом я открыла глаза. Я не стала дергаться, хотя мне очень хотелось. Буквально на инстинктивном уровне паника требовала немедленных действий, и оттого, что сделать было ничего нельзя, паника лишь нарастала. Но я сдержалась и осталась лежать без движения.

Сквозь мешок на моей голове можно было видеть свет с той стороны, где, предположительно, должно было быть наше окно. Я уже почти утратила ощущение пространства, и свет помогал мне примерно ориентироваться в моем затруднительном положении. Голоса и шаги теперь звучали глуше – те, кто пришел к нам в дом, ходили по нему и обменивались короткими фразами. Я замерла и прислушалась.

– Туда. Слева, – тихо и четко сказал кто-то голосом хриплым и лающим.

– Сделал, – ответил ему другой, более молодой голос.

Дальше тишина. Звук шагов по лестнице. Потом они, видимо, что-то передвигали. Рядом со мной раздался протяжный стон. Николай. Господи, он ранен? Может, он умирает тут рядом со мной, а я не знаю? Может быть, мы все в крови? Может, нас убьют в итоге! Паника заполнила меня снова, и я принялась биться в немой и тихой истерике снова. Через пару минут я затихла. Николай вдруг простонал снова, но не так, как в первый раз, – он простонал коротко три раза. Я поняла, что он подает сигнал, и простонала точно так же в ответ.

– А это брать? – раздался голос снизу, молодой. Кто-то третий порекомендовал ему заткнуться.

Мне стало легче. Я вернула себе способность думать логически. Я поняла – если бы они хотели нас убить, они бы нас уже убили. Я повторила эту мысль несколько раз, и дышать стало немного легче. Не убили – значит, не убьют.

– Ну? – спросил Хриплый о чем-то, и снова послышались шаги на лестнице.

Они поднимались? Я испугалась, слезы потекли из глаз на холщовую ткань. Кто сказал, что не убьют в конце? Может, они нас пока держат, чтобы пытать! Или чтобы изнасиловать. Может, это маньяки. Грабители-маньяки. Где наша охрана? Где Колины бравые парни? Почему никто не идет? Ведь наверняка сработала сигнализация. Я попыталась прикинуть, сколько прошло времени, – это было трудно. Попробуй посчитай минуты, когда у тебя на голове холщовый мешок.

– Этот? – спросил молодой откуда-то совсем рядом. Из коридора около спальни? Нет-нет-нет! Не заходи, не надо!

– Да, – ответил хриплый. – Всё!

– Отходим, – добавил третий.

Я попыталась запомнить их голоса. Ведь, как ни крути, это единственное, что я знаю о тех, кто находится в моем доме. Но больше они не сказали ничего. Звук шагов вниз по лестнице, хлопанье дверьми, звук заведенной машины – все. Занавес. Они ушли. Я простонала три раза. Коля простонал мне в ответ. Я попыталась немного расслабиться и принять удобную позу, но веревка, связывавшая мои руки, больно впилась в предплечье.

Кто-то должен был прийти и освободить нас. Кто-то, кто угодно. Владимир с Мышью были в Мюнхене, но другие, живущие с другой стороны дороги, должны были быть дома. Должны были хоть что-то видеть или слышать. Должна была прийти охрана. По большому счету, она должна была быть здесь уже час назад. Именно столько, по моим подсчетам, длилось ограбление. Сигнализация срабатывает, как только кто-то открывает дверь или окно. Хорошо, возможно, они каким-то образом отключили сигнализацию. Каким? Разве это важно? Что дальше? Они целый час шарили по дому, и что бы там они ни нашли – этого много, это тяжелое. Я слышала звук отъезжающей машины. Значит, они должны были как минимум проехать через пост.

Допустим, они пронеслись через него на скорости, что крайне затруднительно, так как выезд из поселка изогнут и испещрен лежачими полицейскими. Мы так и не смогли приучить жителей ездить по поселку медленно. Однажды в поселке переехали собаку, после чего Николай распорядился буквально укатать поселок этими горбами. Теперь на них спотыкаются и падают дети на роликах, но машины ездят действительно медленно.

Допустим, они на джипе. С разлету разбили шлагбаум и умчались. Допустим, наши растяпы разгадывали кроссворд и не сразу среагировали. И все же, милицию-то они должны были вызвать? Может быть, они не сделали этого, потому что это была машина кого-то из своих. Машина, которую они знали? Тогда получается, что и ограбил нас кто-то из наших? Но это глупо! Их же тут же вычислят?

Да, и что они могли у нас взять? Понятно, все Колькины ружья. Большие деньги, конечно, и он будет рыдать и материться несколько лет. Но при продаже они вместе потянут тысяч на сто баксов, не больше. Все-таки, знаете ли, не Рембрандт. Что еще? Два плазменных телевизора? Допустим. И черт с ними. Шелковый ковер, лежащий в гостиной, который я привезла из Турции? Нет, это просто в голове не укладывается, чтобы кто-то из наших был на такое способен. Для любого из них это – сомнительный куш, как ни крути. А тут им жить дальше.

Тогда, значит, буча на выезде была, и кто-то придет. В конечном итоге. Может быть, они сейчас гонятся за преступниками. Прямо в эту минуту летят по московским пробкам (гхм?) и стреляют по колесам.

Очнись! У нашей охраны старенькая «Нива». По каким колесам с нее можно стрелять? Они могут выиграть погоню разве что за велосипедом! А если так, то где этих тварей в форме носит?

Я думала так и эдак, анализировала, прикидывала, раскладывала в разные стороны. Времени подумать у меня было в избытке. Пазл то сходился, то разваливался, а результат был один. Никто не пришел. В комнате было тихо, как в могиле. Я иногда мычала, чтобы удостовериться, что Коля жив. Он мычал с теми же целями. В разных фильмах, которые он так любит, сильные герои всегда находили выход из запутанного положения. В жизни двойной морской узел оказался куда сильнее нас обоих. Мы лежали, беспомощные, рядом, на одной кровати, – большой, специально выбирали такую, чтобы уж точно было просторно, – и мычали до самого вечера.

Новые волны страха, уже совсем другого, иррационального, – что никто не придет – охватили меня, сжав горло. Я плакала, тихо поскуливая. Пыталась считать до тысячи, теряла счет. Давилась слюной и паниковала, что задохнусь. Боль нарастала с каждой минутой, и я всерьез боялась, что останусь без руки – что кровоснабжение в ней нарушено непоправимо. Я не чувствовала пальцев.

Несколько раз я отключалась, но при этом слышала звуки. Видимо, какие-то окна в доме были открыты, потому что по ногам шел сквозняк. Мне было холодно, и это тоже пугало – вдруг мы реально тут просто замерзнем. Температура в комнате падала. Видимо, отопление отключилось.