355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Татьяна Тронина » Обманщик, обманщица » Текст книги (страница 3)
Обманщик, обманщица
  • Текст добавлен: 24 сентября 2020, 14:00

Текст книги "Обманщик, обманщица"


Автор книги: Татьяна Тронина



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– У нас равноправие. И перекинь на мою карточку деньги, я за Полины курсы должна заплатить.

– В этот вуз? Давай раз еще сядем и поговорим, вместе с Полей…

– Витя, не начинай, – отмахнулась жена и покинула кухню. – И потом, мясо мне никогда не удавалось, ты же знаешь… Оно тут давно лежит. Я его уже маме хотела отдать.

Виктор вздохнул. Он совершенно не обиделся на жену. Оделся, вышел из дома. В кулинарии долго стоял у витрины, разглядывая салаты и прочие уже готовые блюда. Раньше он питался именно этим. Что ел, когда сам работал дальнобойщиком, в долгих рейсах, лучше вообще не вспоминать. Но теперь все изменилось. Он стал другим, он сумел с помощью спорта привести свою фигуру в порядок и хотел бы еще и наладить свое питание. Ну сколько можно жрать покупные салаты (к поеданию покупных салатов применим именно этот глагол) и бегать по кафе и ресторанам? Немного простой домашней еды – вот чего не хватало сейчас Виктору. И не потому что он не хотел опять поправиться, нет. Он перестал относиться к своему телу с пренебрежением. Это его тело – тот сосуд, в котором он носит свою жизнь. Это важно – содержать данный сосуд в порядке. Без фанатизма, без превращения в маньяка-зожника, но и без полного пренебрежения.

Лиза всю совместную жизнь боролась за то, чтобы ее муж выглядел «как надо». По-мужски привлекательно, то есть. Так почему же в одном из важных вопросов – питании – она не захотела участвовать? Нет, ну понятно, сейчас равенство и равноправие, нет мужских и женских обязанностей, но когда муж тащит на себе все – оплачивает счета, купил квартиру и машины, работает не покладая рук, а жена не делает вообще ничего, не работает, не занимается домом (все домашние хлопоты на приходящей домработнице)… Как-то это несправедливо, нет?

Если подумать, даже посещение кулинарных курсов Виктора не спасет. Времени все равно маловато, да и это же так приятно – получать еду из рук любимой женщины. Это таинство, это древний ритуал, это проявление заботы, в конце концов. Это материальное проявление любви, в сущности.

А так получается, что Лизе важно лишь одно – как выглядит ее муж, его внешняя оболочка, а что там у него внутри, откровенно говоря, в кишках творится, ей плевать. Он всю жизнь положил на то, чтобы Лиза жила беззаботно и легко, никогда не расстраивалась и не плакала, а ей стейк ему неохота пожарить. Ему было дело до каждой ее волосинки, до мизинчиков, до родинки на шее, до ее сердца и вен, а ее, получается, волновало только то, не помятое ли пальто он надел и не стыдно ли с ним в люди выйти… Нет, ну понятно, что ответственность за свою телесную оболочку лежит на «владельце» самого тела, нечего на окружающих перекладывать вину за свой гастрит или там язву, но как-то это грустно все. Особенно когда вспоминаешь о своих вложениях в отношения. Когда ты – всё, а другая сторона – ничего. С другой стороны, опять же – а тебя что, просили так много вкладывать? Заставляли? Сам, все сам, добровольно. И институт бросил, и с родителями отношения испортил.

Собственно, потому Виктора так и бесила Оля, сестра, – она являлась неким отражением Лизы. Оля тоже хотела от мужчин многого, а сама ничем не собиралась поступаться.

Хотя это последнее дело – из-за куска мяса, из-за тарелки еды ссориться. Но все же: вот Лиза просит денег на курсы для Паолы. Потом точно так же будет каждый год требовать деньги на оплату ее обучения. А поговорить о том, что на самом деле девочке надо, не хочет. И считает (вместе с тещей), что раз Виктор не отец, то не имеет права вмешиваться в жизнь Паолы. А ведь именно он знает про учебу, про выбор профессии и чем все это может обернуться, когда выбрал не свое дело…

Ну какой из Паолы политолог? Или социолог? Однажды, когда у нее ноутбук сломался, Паола пользовалась Викторовым. Какие там в истории посещений потом оказались запросы, что там с историей браузера… судя по ней, социология девочку не интересовала во-о-обще. Гораздо продуктивнее было бы отправить Паолу на курсы этих… мастеров нейл-дизайна. И это в лучшем случае!

* * *

День святого Патрика. Не наш праздник, совсем не наш, но вот почему-то прижился, с этим «зеленым» маскарадом, килтами, визгливыми голосами волынок.

Яна как-то особо не думала о том, правильный это праздник или неправильный – ну вот как тот же Хеллоуин или же День святого Валентина… Кому-то надо – и пусть. Ведь иначе для чего она, эта свобода?

Для Яны вторая половина марта – самые горячие денечки. Фортепиано на время забыто, в руках только волынка. Старинный костюм (якобы ирландки), волынка в руках, беготня по городу – с одного мероприятия на другое, с одного шествия на другое, из паба в паб, с площадки на площадку…

Снег почти растаял, сухие тротуары и холод. Пар изо рта у прохожих, румяные щеки. Хохочут, с зелеными шапками на головах.

В детстве и юности Яна училась игре на фортепиано. Потом, когда родители всерьез обеспокоились ее отношениями с Григорием, Яну отправили учиться и игре на флейте еще. А от флейты до волынки совсем недалеко. Те же дырочки на инструменте, такая же постановка пальцев… Хотя первое время занятий на волынке у Яны болела диафрагма, уставали пальцы и руки.

Окружающие относились к ее увлечению неоднозначно. Некоторые терпеть не могли звуки волынки, считали их слишком громкими, визгливыми и неприятными, другие приходили в восторг.

Все-таки этот инструмент по-прежнему оставался экзотикой. Хотя ничего особо сложного, все трубы с тростями, торчащими из мешка, звучат сами. А задача волынщика – нагнетать в этот мешок воздух. Мешок для хорошей, настоящей волынки делается из кожи коровы или овцы, шьется кожей внутрь, меховой частью – наружу. За мешком надо ухаживать – пропитывать специальными составами, чтобы кожа не ссыхалась. После игры просушивать. Сейчас делают конструкции и из синтетических материалов, но все равно кожа лучше…

Для Яны эта вторая половина марта, сколько она себя помнила, всегда казалась праздником. Движение, смех, калейдоскоп событий вокруг, много молодежи, возможность превратиться в девушку из прошлого, из другой страны или даже из фэнтези, где водятся эльфы, тролли и вредные лепреконы… Да еще и деньги заплатят за участие в мероприятиях.

Иногда Яна задумывалась о том, а что же дальше? Что будет через пять, десять, двадцать лет? Ей все так же скакать с волынкой по праздникам, а в остальное время преподавать игру «с рук» на фортепиано? Как-то несолидно. Будет она… старушка с волынкой, что ли? Но, с другой стороны, а что такого, сейчас уже никто не придирается к возрасту, а кто придерется – тот эйджист, то есть занимается дискриминацией по возрасту, и все его осудят.

Многие из близкого окружения беспокоились о том, что у Яны нет постоянного места работы. Считали, что выступать в постоянном составе какого-либо оркестра – это хорошо. Но музыкантам (если они не в составе какого-нибудь супер-пупер-знаменитого коллектива) платили мало, да и эти гастроли, опять же… И коллектив этот самый порой неоднозначный. А значит, возможные интриги и склоки.

Быть одиночкой, почти ни с кем не связанной, удобнее. Нет, так-то Яна тоже частенько выступала в коллективе из своих друзей-музыкантов, где люди старались никого не подвести… И налоги платили, и все такое. У Яны имелась, например, лицензия на то, чтобы работать уличным музыкантом. И конкурсы она проходила, когда победителю давали разрешение на игру в переходах и метро.

Словом, пока переживать было не из-за чего. Конечно, тридцать пять лет – это не юность, но пока к Яне обращались «девушка» и никак иначе.

Отчасти богемное такое существование Яну не портило. Она не пила, партнерами-мужчинами не интересовалась (зачем, если вся жизнь посвящена Григорию?). Она умела себя вести на публике – когда серьезная, когда веселая, знала, когда надо подмигнуть, а когда поклониться, как отбиться от навязчивых пьяных поклонников – с доброжелательной улыбкой, не вызывая обиды и возмущения. Всегда помнила о дистанции, на провокации не поддавалась.

О Яне хорошо отзывались, ее неизменно рекомендовали, она была проверенным человеком. В том смысле, что еще никогда никого не подводила – ни свой коллектив, ни работодателей.

Нынешние праздники помогли Яне отвлечься от печальных мыслей, связанных с Григорием.

…Поздним вечером, усталая, она, расплатившись, вышла с большим баулом, в котором таскала реквизит, из такси у своего дома.

– Яна!

– А? – она обернулась и увидела Григория. – Ты… Что ты тут делаешь?

– Тебя жду. Ты не отвечала.

– Ты знаешь, во время выступлений никак со мной не связаться.

– Знаю, знаю… – улыбнулся тот печально. – Поговорим?

– Ну, пожалуйста… Не надо, прошу, что тут еще можно обсуждать…

– Я все понимаю, но кое-что изменилось. Нам с тобой действительно надо очень серьезно поговорить кое о чем.

Они вошли в подъезд, молча поднялись в лифте.

Дома Яна сразу поставила чайник, чтобы согреться, бросила на сковороду рыбное филе, которое как раз успело разморозиться за день, на другую сковородку – уже готовую овощную смесь.

Пока она готовила, Григорий молча наблюдал за ее передвижениями по кухне. Через десять минут они сели за стол.

– Вкусно… почему у тебя рыба такой вкусной получается? – спросил Григорий, пробуя блюдо.

– Потому что я ее на сливочном масле жарю! – засмеялась Яна, хотя совсем не испытывала веселья. Она чувствовала сильную усталость, накопившуюся за этот суматошный день, и какой-то подвох в визите возлюбленного. – Капелька растительного, но совсем капелька, только чтобы не подгорело, и немного сливочного.

– Разве это полезно, сливочное-то? – пробормотал Григорий. – Ну да ладно, я не о том, – он доел, отложил вилку. – Маша в коме.

Яна тоже отложила вилку.

– Так все плохо… – прошептала Яна. – Даже не верится. Чтобы в наше время, когда медицина на таком высоком уровне…

– А вот представь.

– А ребенок? Что с ребенком?

– Это девочка. Немного недоношенная, но прогноз хороший, обещали выходить. Маша хотела назвать ее Миланой. Милана так Милана… С Миланой более-менее все в порядке. А вот с Машей… Шансов, что она выживет, придет в себя, очень мало.

– О нет.

– Я же тебе еще в прошлый раз говорил, все очень плохо.

– Не могу поверить!

– Яна. Детка… Об этом рано говорить, да и о вообще, об этом нельзя говорить, пока есть хоть какая-то надежда… Но. Я должен это знать заранее. И ты – тоже должна быть готова. К тому, что… ох, не могу это произнести, – Григорий сморщился и спрятал лицо в ладонях.

Яна молчала. Она словно окаменела. Она упорно отказывалась верить в происходящее и не понимала, о чем ей сейчас толкует ее возлюбленный.

Потому что не могла поверить в то, что они с Григорием когда-то будут вместе. И он, этот мужчина, любовь всей ее жизни, станет принадлежать ей и только ей. Яна точно знала, что Григорий никогда не оставит Машу, да и она сама, Яна, не собиралась уводить возлюбленного из семьи, не придумывала никаких хитростей, не шантажировала, не уговаривала Григория, она просто жила как есть и не стремилась что-либо изменить, с тех самых пор как Маша родила второго ребенка… Второй ребенок явился той самой «точкой невозврата». Или инсайтом, то есть внезапным озарением… Когда Яна смирилась с тем, что она теперь только любовница и никто больше.

Смерть Маши могла изменить всё.

– Что я должна знать? – сделав над собой усилие, произнесла Яна. – К чему я должна быть готова? Скажи мне это словами, иначе я не понимаю.

Григорий побледнел, потом покраснел.

– Ну зачем ты меня заставляешь делать это… Жестоко же. И без того все яснее ясного.

– Нет, ты скажи, – нахмурилась Яна. – Я не могу додумывать за тебя. Чего ты хочешь, каким видишь будущее, что собираешься делать… Я, милый Гришенька, двадцать лет себя держала в очень жестких рамках, чтобы не тратить сил лишний раз и не испытывать разочарования. Я теперь не как все люди. Мне надо говорить – что делать и куда идти.

– О, ты решила отыграться…

– Нет, – спокойно перебила она. – Это я, повторяю, просто приспособилась к условиям жизни. Как те рыбки, которые плавают где-нибудь в кораллах и своей расцветкой сливаются с фоном, чтобы просто выжить.

– Жестоко. По сути, ты обвиняешь меня в том, что я тебя искалечил.

– Нет. Я согласилась на эти отношения – значит, и моя ответственность тут есть. Я не буду за тебя ничего додумывать, я же предупредила… Ты мне вот о чем сейчас намекаешь? Что если с Машей случится самое страшное, то я по-прежнему останусь твоей любовницей? Или ты мне предлагаешь стать твоей женой?

– Я тебе предлагаю стать моей женой… в том случае, если с Машей… – Григорий не договорил, отвернулся и смахнул слезу со щеки.

– Мы официально распишемся?

– Да. Да! Если ты этого так хочешь…

– Что я хочу – это одно, а что ты мне предлагаешь, вот что я хочу знать! – мрачно произнесла Яна. – А что еще ты мне можешь предложить? Ты хотел бы еще детей, от меня?

Григорий вздрогнул. Повернулся, посмотрел Яне в глаза:

– Хочешь честности и открытости? Ладно. Про совместных детей я даже думать боюсь. Яна, у меня уже четверо, мне бы их на ноги поднять! Ты хочешь детей, да? Да? Мы с тобой никогда об этом не говорили, но…

– Если честно, то я не знаю, хочу ли я детей, – призналась Яна. – Может, я не совсем обычная женщина или во мне материнский инстинкт еще не проснулся… Не знаю! Я с пятнадцати лет только о том и думаю, как бы не забеременеть! И ты со мной – только об этом и думаешь! Двойной, а то и тройной барьер из самых разных способов контрацепции! И таблетки, и то, и это… А вот с Машей – нет, никогда! Ничего!

– Не кричи. Ты обижена, ты очень обижена. Но вот так… С разными людьми – по-разному. И это не потому, что я тебя не люблю. Может быть, я тебя слишком люблю… Той самой нежной, юношеской, очень романтичной любовью, чересчур идеальной и возвышенной… не связанной с подгузниками и бутылочками. Но раз ты хочешь детей, хорошо. Я согласен. Пусть у нас будет ребенок. Главное, не сейчас, а немного позже, потому что Милана…

Яна с трудом перевела дыхание. Кажется, Григорий сейчас говорил правду. Ту, которая пусть и немного, но могла утешить Яну.

– Мне тридцать пять лет, – пробормотала она. – Слишком надолго откладывать это нельзя… Но…

– Даже если ты и не родишь, ну мало ли что, то у тебя будут дети. Мои. А Милана… считай, что она станет полностью твоим ребенком, ведь тебе ее придется воспитывать с рождения.

– О чем мы говорим, что мы делаем сейчас… – Яна вдруг испытала ужас. – Так нельзя, ты прав. Маша же еще жива! И я совсем не хотела ее смерти… Никогда, никогда. Пусть лучше она живет, а я останусь одна, я уже привыкла!

– Но и глаза тоже закрывать не следует, нельзя игнорировать происходящее, надо как-то подготовиться, предусмотреть… Вот именно потому, что на мне четверо детей, теперь и я отвечаю за них.

– Я поняла.

– Так ты согласна? Стать моей женой, если вдруг…

– Да, – выдавила из себя Яна.

– Детка… Милая… – Григорий притянул ее к себе, посадил на колени, обнял. Потом положил обе ладони ей на грудь, тяжело застонал.

– Что ты делаешь? – прошептала Яна, ужасаясь не только поведению Григория, но и своим ощущениям. Тому, что и в ней стремительно шевельнулось, отозвалось – это вот все, животное.

Григорий не ответил, он со стоном продолжал мять Яну в своих руках. Она чуть повернулась, увидела его лицо – закушенные губы, полураскрытые веки. Глаза закатил, ресницы дрожали.

– Так нельзя! – с отчаянием воскликнула она, ненавидя себя.

– Почему… – глухим, прерывающимся голосом отозвался тот.

– Она там умирает, а ты… пусти. Перестань.

– О-о…

– Нет же! – Яна собрала свою волю в кулак и вырвалась.

– Что ты творишь, ну вот зачем! – закричал он и вдруг разрыдался. В первый раз Яна видела своего возлюбленного, плачущего в голос.

– Уходи, пожалуйста. Ну так нельзя, правда… – с тоской сказала она. – Иди, иди. Потом встретимся, потом поговорим, ладно? Иди к Маше, ты нужен ей… Иди к детям, они ведь тебя ждут!

Григорий немного успокоился, выпил воды, поцеловал Яну в лоб и ушел, на прощанье обещав позвонить завтра.

После его ухода Яна чувствовала себя очень странно. Словно она находилась внутри запертой клетки. И ничего уже не имело значения, и никакое действие не могло изменить эту ситуацию, и никакие мысли, слова, действия тоже бы ничего не исправили. Она навечно взаперти.

* * *

Григорий сам не знал, любил он Яну или нет. Был влюблен когда-то в Яну, в юности – вот это точно. Он тогда все время думал об этой девочке, своей однокласснице, и каждый день встречи с ней в школе наполнял его ощущением счастья. А иначе он в эту школу и ходить не стал бы.

Все в ней, в этой школе, казалось ему скучным и бессмысленным, совершенно ненужным для будущей жизни. Хотя Григорий учился очень даже неплохо, отстающим никогда не был. Но он точно знал, что большая часть знаний ему точно не пригодится – смысл набивать башку знаниями, если мир изменился и собирается меняться дальше? Карьеру уже не сделать без знакомств и связей, так называемые «социальные лифты» почти не работали, с рынком труда вообще что-то непонятное – профессии отмирали пачками, люди легко заменялись программами и роботами… Ну смысл грызть гранит науки, в лучшем случае вырвешься на среднюю должность со средней зарплатой. Талантам и гением быть хорошо, тут есть шанс прогнуть изменчивый мир, но он, Григорий, – обычный, средний человек. И ничего страшного в том, чтобы быть средним, нет. Страшнее, если без всяких на то причин, без капли таланта воображать себя пупом Земли и центром вселенной.

Страшно еще потратить все силы на учебу и делание карьеры, чтобы в результате получать среднюю зарплату и пахать как лошадь. А что потом? Потом только пенсия, весьма небольшая, до которой к тому же надо еще дожить.

Так думал Григорий с юности. Ну не совсем так, не буквально, это чуть позже его мысли оформились уже в четкую теорию. А поначалу Григорий просто чувствовал, что все тлен и нет смысла напрягаться.

Он собирался поступить в самый простой вуз на самую легкую специальность и обязательно бюджетную, чтобы затем найти какую-нибудь легкую, неизматывающую работу. Деньги не играют роли. Деньги не стоят пота, крови, слез, нервов и бессонных ночей.

Деньги появятся потом, когда умрет бабушка, папина мама. У нее трехкомнатная квартира в центре, ее можно будет сдавать. Или разменять и сдавать две квартиры. Или одну сдавать, а другую продать и купить квартиру на уровне котлована, у хорошего застройщика, конечно. Потом, когда квартира будет готова и ее цена взлетит, ее опять можно продать и вступить в очередной проект с новостройкой… Или же вовсе замутить с нежилыми помещениями, гаражом… Вот чем собирался заниматься в будущем Григорий.

Бабушку свою он при этом очень любил и скорой смерти не желал. Бабушка, родная и любимая, – это одно, а то наследство, что она когда-то оставит ему, – это другое. Григорий вообще никогда и никому смерти или другого какого зла не желал и ход вещей не торопил. Алчность была ему чужда в принципе. Торопиться вообще нельзя и жадничать тоже.

Собственно, когда пришло время и любимая бабуля покинула этот мир, то Григорий (единственный ее наследник, поскольку папа умер давно) стал потихоньку воплощать свой план по продаже-покупке квартир в жизнь. Работая при этом в какой-то простенькой конторе, где не особо много платили, да, но и требовали тоже немного…

Так вот, возвращаясь к школьным годам. Яна тогда являлась единственным утешением Григория. Лучшая подруга, первая любовь. Да, он у нее был первым и единственным, что приятно.

Мама же Григория, Зоя Петровна, смотрела на эту любовь сквозь пальцы. Правда, постоянно напоминала о том, что он должен помнить о своей уже мужской ответственности. Если девушка забеременеет – придется жениться на ней. От собственных внуков Зоя Петровна не собиралась отказываться. Внуки – это святое. Но параллельно мать также рассказывала о недолговечности союзов, созданных в юности, под влиянием гормонов.

Зоя Петровна была детским психологом, работала сначала в школе, потом в медицинском центре… Это была ее работа – помочь детям и взрослым не наделать ошибок и исправить уже сделанные. К ней домой тоже приходили на консультации, в частном порядке родители с детьми.

По окончании школы Григорий поступил в педагогический вуз, на то отделение, где был самый небольшой конкурс. Почти единственный молодой человек – в цветнике из девушек. Спокойный, доброжелательный, нормальный. Красивый, но не из тех, кого называют «альфа-самцами».

Буквально с первого сентября, едва начав учебу, Григорий закрутил роман с Машей. Кстати, Маша – совсем не красавица. Обычная девчонка. Хорошенькая и веселая, с легким характером.

Как без Маши-то, иначе ведь скучно учиться, ходить каждый день в вуз, который выбрал только для галочки, должна же быть какая-то радость в жизни…

Но с Машей вышел какой-то прокол, буквально. Маша очень быстро забеременела, от ребенка она избавляться не собиралась, пришлось жениться.

Яна, конечно, расстроилась, узнав эту новость. Они расстались. Такова жизнь, что ж теперь.

Но потом Григорию стало неинтересно жить, когда Машу положили в больницу на сохранение. Он не мог существовать вот так, без радости. Скучно же. Он решил вернуть Яну. Ну, пока Маша где-то там, далеко, в прямом и переносном смысле…

И вот когда он Яну возвращал, то открыл для себя нечто удивительное. Оказывается, самые острые ощущения – это когда нельзя. Потому что это просто ужасно – предавать жену, которая к тому же либо в положении, либо рожает, либо только что родила и совсем слабенькая еще. Может, какой-нибудь гулящий товарищ в измене особого греха не видит, главное для такого – не спалиться, а все эти тонкие материи про предательство ему безразличны. Но Григорий, как человек совестливый, прекрасно понимал, что поступает плохо, когда бегает от Маши к Яне. Он в такие моменты испытывал ужас и чувство вины. Но тем острее было наслаждение. Особенно запомнились ему те дни, когда Маша рожала, вернее, когда ей делали очередное кесарево сечение. Вот тогда, во время свиданий с любовницей, случались самые настоящие физиологические фейерверки и землетрясения, особенно если Яна сопротивлялась, возмущалась и пыталась прогнать Григория.

Как-то в малознакомой мужской компании выпили, принялись трепаться о всяком таком (а мужики, они те еще сплетники и балаболы, почище баб будут!), и Григорий проболтался вот о такой своей особенности. Он думал, что его осудят, но нет, его все поняли и даже одобрили.

Потому что для семейной жизни годилось все, что помогало поддерживать в ней мир и спокойствие. А Григорий действительно отличался дома удивительным спокойствием и терпением. Он обожал и берег жену, он снисходительно терпел ее гормональные всплески во время беременности и ее послеродовые проблемы. Он с радостью и охотно возился с подросшими детьми в выходные, он на все вообще смотрел сквозь пальцы и не маялся от приступов недовольства и злобы, которыми часто страдали «примерные» мужья. То есть те мужчины, что не позволяли себе бегать «на сторону».

Плохо, что Яна этого не понимала. Вот она действительно любила Григория. Ревновала к жене первое время, похоже, даже ждала, что он оставит семью и вернется к ней, своей первой любви… Потому что считала себя главной женщиной в жизни Григория. Яна думала, что это ее он предал, ей изменил – с Машей…

По-хорошему Яну давно следовало «отпустить». Нет, оно понятно, что Яна – не безвольное существо, не рабыня, не козочка, привязанная веревкой к забору. Она могла спокойно оставить Григория сама, если бы всерьез захотела этого. Но… она не могла захотеть, потому что все время находилась в эпицентре его страсти. Эмоции, чувства – они сильнее голоса разума, чувства самосохранения.

Чтобы «отпустить» Яну, Григорию требовалось проявить волю. Сказать ей – уходи, да так сказать, твердо, чтобы она с первого раза все поняла. А он этого не мог сделать пока. Ну а как он без Яны тогда? Искать новую любовницу? Да это кот в мешке, по сути. Какая еще женщина согласится быть вечно на вторых ролях? И не начнет мелко пакостить, не полезет к жене, для того чтобы заявить о себе… Женщинам нужны брак, дети… У тех женщин, у которых уже есть свои дети, они детей любят, а новым мужчинам достается от них по остаточному принципу… Ну, а тех дамочек, что любили мужиков больше своих детей, и задаром не надо, к подобным особам Григорий испытывал брезгливость, потому как сам был ответственным отцом.

Словом, без Яны никак.

Григорий до последнего не сообщал ей, что Маша ждет четвертого ребенка, догадывался, что это известие может многое изменить, поскольку четвертый ребенок – это предел… Даже для Яны.

Но дальше тянуть было уже нельзя. Поскольку в любой момент Григорий мог стать вдовцом, а вдовцы с четырьмя детьми мало кому нужны. Нет, можно, конечно, найти «проблемную» даму, которая согласится стать мачехой целому выводку… Но Григорий не хотел «проблемную». Он сам, сколько себя помнил, старался убежать от проблем, пытался максимально облегчить себе жизнь, а там, где это было сделать нельзя, находил себе «утешение» и какой-либо «приз».

Яна была идеальной кандидаткой на роль мачехи. Любила, хранила верность. Нормальная. Не скандальная, терпеливая. Красивая ко всему прочему.

Упускать ее ни в коем случае было нельзя. В первый момент, когда она отказалась от близости с ним, когда Григорий рассказал о Машиной коме, он едва не распсиховался… Но вовремя сдержался. Потому что Яна была настроена серьезно, эти новости напугали ее. Требовать своего в этот момент – только портить отношения с верной любовницей. Ее «нет» прозвучало твердо.

Ну, что поделать, Григорий отправился тем вечером к платным жрицам любви… Чего не делал никогда. Ибо тоже брезгливо…

Неожиданно понравилось. Очень острые ощущения. Жена при смерти, а он – с проституткой.

Потом – ощущение собственного несовершенства, глубочайшее чувство вины. Желание искупить ее, свернув горы ради семьи. Кто знает, если бы Григорий не ощущал всего этого, он не был бы идеальным мужем и отцом.

Иногда он смотрел на себя словно со стороны. Как на него посмотрели бы другие люди, самые разные. Не только замученные браком единомышленники. А и те, что считают себя верными мужьями, бобыли-одиночки, еще женщины, девушки, пожилые люди обоего пола… Всякие-разные.

Так вот. Григорий понимал, что многие сочли бы его поведение очень гадким. Возможно даже, кто-то назвал бы его извращенцем. А что, разве это не извращение по большому счету – с особой охотой заниматься сексом именно тогда, когда жена в больнице или при смерти?

И Яна не поняла бы Григория, если бы заглянула ему в голову, в душу. Яна наверняка думала, что Григорий приговорен к Маше, прикован к той обязательствами честного человека, а это все неправда.

Правда же в том, что он никого особо не любил, чтобы прямо жертвовать чем-то… Он просто жил. И тоже ничего особо плохого, если уж в самую суть заглянуть, не творил. Жену не обижал, детей холил и лелеял. Купил семье шикарную квартиру, обставил ее по высшему разряду, детям дарил дорогие гаджеты… Себе такого не позволял купить, кстати! Не видел смысла, довольствовался простыми вещами… Он не убил никого, не обокрал. Он просто не любил скучать и свой адреналин получал вполне невинным путем. Ну, такая «игрушка» у него была, что ж теперь.

У всех свои игрушки, только надо присмотреться внимательней. Маша любила рожать. Яна была болезненно привязана к Григорию. Или взять маму, Зою Петровну. Она видела смысл своей жизни во внуках. Не то чтобы она их как-то особо обожала, или баловала, или возилась с ними очень много, нет… Но внуки являлись для матери продолжением ее жизни, ее билетиком в бессмертие. Больше внуков – больше билетиков. Если есть внуки, то, значит, род не прервался.

Ну, вот такое немного старомодное у матери было убеждение. И что с того, что она являлась дипломированным психологом, довольно-таки известным…

Если бы мать узнала о том, что у Григория есть многолетняя любовница, та самая бывшая одноклассница, она осудила бы сына, несмотря на весь свой багаж психологических знаний. И наверняка сочла бы сына ненормальным, с этими его «игрушками»…

* * *

Лиза все-таки добилась своего – она вытребовала у мужа нужную сумму на подготовительные курсы для Паолы. Виктор дал жене денег, а потом затеял с падчерицей разговор – представляет ли она, кто такие эти социологи-политологи и прочие общественные деятели вкупе с журналистами? Что значат эти профессии, которые она выбрала для своей будущей жизни?

Паола бойко ответила, что нашла самую универсальную специальность, которая может пригодиться в любой сфере деятельности. Что профессионалы в этой области обладают широким кругозором и помогают взаимодействию власти и людей.

– А конкретнее? – спросил ее Виктор. – Что ты собираешься делать, где работать, с кем? Ты видишь это место?

– Это Государственная Дума, – хладнокровно ответила падчерица.

– Что-о? – изумился Виктор.

– То самое. Вы, Виктор, думаете, что я дурочка, да? Не знаю, чего хочу? А вот знаю. Я буду работать советником у какого-нибудь известного политика.

– И ты… э-э, гм… ты будешь давать ему советы?

– Вот только не надо иронии, – сурово ответила Паола. – Да, я буду давать советы. Помогать работать.

– И ты уверена, что какой-нибудь взрослый дядька, седой и морщинистый, станет тебя всерьез слушать?

– Может, это будет не старый дядька, а молодая женщина-политик. Известная спортсменка или актриса…

– Ага, уже спокойней нам с матерью. А что именно ты станешь ей советовать, этой молодой женщине-политику?

– Ну, откуда я знаю, что там в жизни произойдет, какие процессы новые возникнут через пять лет или десять, когда я работать уже вовсю стану…

– Ладно. А сейчас ты что бы изменила в этой жизни? – кротко спросил Виктор.

– Да все.

– А именно? Ты же даже новости не смотришь!

– Откуда вы знаете, Виктор, – фыркнула Паола. – Я еще как интересуюсь общественной жизнью. Я считаю, что мужчины забрали себе слишком много власти, и с этим надо бороться. Мужчины смотрят на нас, женщин, как на дурочек и используют словно бесплатных рабынь. Заставляют женщин унижаться. Надеюсь, я смогу сделать карьеру. Я стану бороться за права женщин.

– Что-то я с тобой не согласен, – улыбнулся Виктор. – Пока я у вас в рабстве, у тебя и твоей мамы. Даю вам денег, выполняю любые капризы…

– Ах, скажите, пожалуйста, как вы, Виктор, перенапряглись, – высоким голоском пропела Паола.

– Нет, давай, правда, серьезно, о выборе профессии поговорим, – вздохнул Виктор. – Это важно.

– А я не хочу с вами говорить, Виктор, – пожала плечами Паола.

– То есть я должен давать деньги и не отсвечивать, и все? – нахмурился он. – Но так нельзя, Поля. Я спонсирую твое образование, а значит, я имею право обсудить с тобой вопрос выбора профессии.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю