Текст книги "Скоргола (СИ)"

Автор книги: Татьяна Талова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

*маленькое примечание – имя «Скоргола» читается с ударением на первом слоге

Скоргола

Кислота щипала обветренные, потрескавшиеся губы и тяжелый, сухой язык. Кажется, сегодня Скоргола перелил в чашку уксуса. Кажется, доктор ошибся, и это ежеутреннее питье не помогает состоянию Скорголы. «Способствует хорошему самочувствию», кажется, так он говорил?

Внутри у Скорголы – пустота. Нет, не возвышенная пустота, а банальная – скажем, пустое ведро. Лучше – пустая цистерна, но вернее – ведро.

– Зачем ты пьешь эту гадость? – женщина в его постели перевернулась на спину и лукаво улыбнулась. Аланнис – она не умела улыбаться иначе. И ни одно другое имя не подходило ей лучше данного.

«А у тебя странное имя, – протянула она при их первой встрече. – Скоргола... Оно что-то значит?» Ее совершенно не интересовало имя, ее совершенно не интересовал Скоргола. Она врала каждый день и каждую минуту дня, даже не маскируя свою ложь, даже не притворяясь честной, – и это ей прощалось. Из-за внешности.

Как объяснить... Встретив Бога, вы бы стали уличать его во лжи? Ослепнув от Его сияния, слыша неземную музыку и плача от счастья – вы бы вспомнили о нестыковках Священного Писания? Вот и Скоргола не мог.

«Конечно, – ответил тогда Скоргола. – В переводе с древнего, ныне мертвого языка оно значит «склонюсь лишь перед прекраснейшей». И неужели пришла пора мне оправдать возложенные родителями надежды?»

Глупая нескладная пошлятина.

У него никогда не получалось так очаровательно и легко врать, как это делала Аланнис. Да и с внешностью, признаться, не повезло. И тем удивительнее было то, что Аланнис выбрала его из всех возможных претендентов.

– Ну? – капризно надула губки Аланнис. – Зачем? Лучше бы вино или кофе, а так ты похож на старика... Хм, старичо-о-ок...

– Мой врач, – объяснил Скоргола. – Мой врач.

Ему бы вспомнить о красноречии. Ему бы ответить, залихватски подмигнув: «Сейчас покажу, какой я старичок», или «Ночью ты была не против лечь к старичку». Но давно прошла первая встреча, и Скорголе уже нет нужды строить из себя того, кем он никогда не являлся.

И удивительней вдвойне, что Аланнис от него не уходит.

«Что тебе от меня нужно? – просто спросил Скоргола после двух недель их знакомства. – Я все тебе дам». Он не соврал. Он мог. И дал бы – попроси она, а не засмейся. На секунду, на одну долгую секунду ему показалось, сейчас она отвернет лицо, задумается, а потом скажет... И Скоргола выполнит обещание. Но Аланнис, отсмеявшись, только пропела: «Ах, Скоргола, женщина имеет право на простые причуды».

«Значит, я – твоя причуда?» Это бы оскорбило, говори Аланнис хоть иногда правду.

«Ты против? – снова засмеялась она. – Тогда я уйду, как пожелаешь!»

И встала, прижав к груди простынь, и поплыла в сторону двери, как привидение, сияя белой кожей.

«Нет, – Скоргола успел вцепился в край простыни, и Аланнис мгновенно вернулась, не переставая улыбаться и щуриться. – Теперь – нет».

– Тогда дай и мне, – не отставала Аланнис. – Дай, я тоже хочу попробовать и... как там говорит твой врач? Вновь обрести бодрость духа, прекрасное самочувствие и отличное пищеварение... Фу, что за мерзкое слово – «пищеварение»!

Скоргола подержал в руках полупустую чашку, раздумывая, а потом аккуратно поставил ее обратно на столик и посмотрел на Аланнис.

Ее волосы – огонь и медь. Ее глаза – медь и мёд.

А внутри у Скорголы – вода. Вода в медном умывальнике. Капли срываются и навязчиво бьют о дно посуды. Кап. Кап. Капли дробятся, и этот звук похож на смех больного человека.

– Я приготовлю кофе.

Аланнис мигом вскочила с кровати, томно потянулась, вызвав у Скорголы вздох и вполне определенную дрожь, и быстро замоталась в простыню, на пример тоги или иного одеяния музейной статуи.

– Как интересно! Я еще никогда не видела, как ты готовишь!

Умеет ли эта женщина грустить? Или – умеет ли показывать свою грусть?

Она дурачилась за двоих по пути из одной комнаты в другую – то важно вышагивала, поправляя на голове невидимый венец, то порывалась пригласить Скорголу на танец, размахивая краем простыни, как селянка – подолом юбки. Она позволяла себе многое, но такое – детское, умильное и глуповатое, – лишь рядом с ним. Это льстило. И Скоргола действительно часто веселился, глядя на нее, даже иногда – подыгрывал.

– Хм-м-м... Что ты добавляешь в кофе? – Аланнис открывала ящик за ящиком, пока он споласкивал джезву.

Кухня не смущала ее. Отсутствие слуг ей откровенно нравилось.

– У тебя были когда-нибудь слуги, Аланнис?

– О да! – она манерно приложила ладонь ко лбу. – И сейчас есть, ты их видел – Мари, Эбби... Они убирают комнаты и стирают одежду... Но – одеваюсь я всегда сама! И раздеваюсь тоже.

– И прекрасно это делаешь...

– Эбби тоже варит кофе, – поделилась Аланнис. – Но я не стану говорить, что она туда намешивает, чтобы ты не повторял... Ну, мне интересно попробовать, что выйдет у тебя.

Ее речь иногда сбивается. «Ну» – самое безобидное словечко из тех, что могут сорваться с ее языка. Временами она и ругается, хуже, чем извозчик на лошадь. Все это говорит о том, что происхождение Аланнис – далеко не благородное. И это тоже располагает к ней.

– Хм... Перец, – Скоргола отломил кончик стручка и бросил в джезву. – Еще... кардамон! И этот... орех, – он с силой провел им по терке, рассыпав куда угодно, только не в джезву. – Что же еще... Может, соль? Я слышал, на побережье готовят отличный кофе с солью. Хотя ладно... Ваниль? – он посмотрел на Аланнис и покачал головой. – Нет, это явно не наш случай... Значит, корица. И гвоздика. И еще перца, пожалуй. Прогреть, раскалить... Залить водой. Где вода?

Аланнис поспешно передала ему кувшин.

– Кажется, Эбби варит кофе совсем не так.

– Эбби ничего не смыслит в кофе. А я варю его целый первый раз в жизни.

Да, иногда на Скорголу тоже нападала дурашливость – только Аланнис замечала это далеко не сразу.

– Какой запах, – женщина изящно вытерла заслезившиеся глаза. – Мы забыли имбирь.

– Да, – согласился Скоргола, ковыряя ножом остаток корешка. – А, да ладно, – он бросил его в джезву целиком. – Отличный кофе получится.

– Или... Или, возможно, начинать день с крепкого алкоголя – не такая уж дурная традиция.

– Все-таки стоит позвать Джейкоба? – Скоргола потянулся к шнуру, свисающему из вырезанного отверстия в настенном ящике, рядом с трубой домашней пневмопочты. В его доме слуги все же были, но появлялись на глаза хозяину лишь изредка. Джейкоб и Анна – супружеская чета, довольная тем, что редкая работа обеспечивает им безбедную старость.

– Пока твой Джейкоб поднимется, мы успеем сварить и выпить еще чашек пятнадцать, – хмыкнула Аланнис, дернув шнур вместо него. – Но я бы хотела позавтракать, и мне страшно представить, что ты сделаешь с яйцами или сыром.

Так что они все-таки пили кофе, дожидаясь Джейкоба – полуслепого и полуглухого старика. Он занимался кухней и садом, Анна – комнатами, вот и вся прислуга. Царящий порою беспорядок Скоргола не замечал.

– Отвратно, – оценил он, едва пригубив напиток.

Аланнис пила, жеманно сморщив носик и покачивая ногой. Обнаженная кожа притягивала, Скоргола не мог устоять. Аланнис чуть заметно улыбнулась и продолжила пить. Что-то в высшей степени непристойное было во всем этом – сидеть на кухне, пропахшей специями, рядом с почти голой женщиной и гладить ее колено, а затем и бедро. Непристойное и даже развратное – ведь Аланнис совершенно точно не будет против.

Джейкоб постучал лишь раз – потом лишь спокойно ждал на стульчике у двери. Когда Скоргола и Аланнис выбрались из кухни, Джейкоб лишь повернул седую голову и чуть заметно кивнул.

– Чай, пожалуйста, – ослепительно улыбнулась Аланнис, поправляя простыню, и, наклонившись, чмокнула старика в морщинистую щеку. Сто мужчин в расцвете сил отдали бы по году жизни за такую вот мимолетную, ничего не значащую ласку. – И завтрак... Спасибо, Джейкоб!

Аланнис сбежала по лестнице резво, как девчонка. Скоргола поплелся следом.

После завтрака она ушла – как всегда, стремительно собравшись и оставив после себя запах духов. Перчатки, шарфики, платки, сережки, браслеты... Аланнис никогда ничего не «забывала», и это тоже нравилось Скорголе. Правда, от ее духов он иногда чихал.

Когда он смотрел в окно на удаляющуюся Аланнис, он улыбался. Возможно, именно потому, что другой встречи могло и не быть.

Удобно встречаться со шлюхами.

Облизнув сухие губы, Скоргола отвернулся от окна и направился в подвал. К работе. Пожалуй, Скоргола мог бы жить, совсем не покидая дома. Джейкоб и Анна, приходящая и уходящая Аланнис... Разве ему нужен кто-то еще?

Лучше бы он никогда, вообще никогда не покидал дома!

Скоргола мыл руки, сжав зубы до боли в челюсти. Хотелось в оперу, куда у него уже имелся билет. Хотелось в казино, куда он обещался прийти в конце недели. Хотелось в парк – на прогулку. На простую обычную прогулку, и плевать, что он никогда раньше не гулял в парке!.. Скоргола выдвинул ящик одного из рабочих столов и достал платок. Инициалы – «Д. Л».

Внутри у Скорголы – океан. Безмятежная гладь. Такая редкость для Скорголы.

Он положил платок обратно, достал чертежную доску и приколол к ней лист.

Сначала его пытались называть – «господин» и еще какое-нибудь слово. То архитектор, то оружейник, то химик, то механик... Спрашивали о фамилии. Но потом все стало проще – Скоргола он и есть Скоргола. Он один такой.

Просто господин – и здесь уж точно господин! – Майрвилль, граф и судовладелец, нашел где-то гения. Скорголу попеременно записывали то во внебрачные сыновья графа, то в его племянники. Сам граф и Скоргола, а потом Скоргола и сын графа, придерживались правды в своих рассказах – Чарльз Майрвилль, подобно многим богачам своего времени, взял из приюта ребенка и обеспечил тому достойное образование. С девочками было сложнее – их нужно было удачно сосватать. Встречаясь, господа и дамы обменивались успехами подопечных, показывали юношей и девушек друзьям, хвастаясь чужим благочестием и манерами. Своеобразное соревнование добропорядочности. Такая забавная гонка между богатеями.

Чарльз Майрвилль стал еще более уважаем в высшем свете, а Скоргола на время пропал. Можно было подумать, будто Чарльз с упорством и усердием воспитывал себе личного гения, но нет. Граф обучил Скорголу всему, что подразумевала эта гонка, это развлечение высшего света. А дальше Скоргола учился сам. И жил сам. Этот высший свет испугал его сразу и очень надежно – Скоргола не хотел там оставаться.

Он успел поработать грузчиком, чем подорвал здоровье, курьером и клакером. Несколько раз плавал на барже с рыбаками. Граф нашел его вновь в лавке часовщика, куда он устроился помощником. В двадцать три это кажется особенно никчемным – быть всего лишь чьим-то помощником.

И Скоргола сдался.

Оказалось, что за два года о нем благополучно забыли все, кроме Чарльза.

«Неужели это ты? – хмыкнул граф. – Я был уверен, ты добьешься большего. Как же... Как же тот кот, Скоргола? Не помнишь?.. А я помню. Помню... – старчески крякнув, он уселся в кресло для посетителей лавки. – Вот в чем дело, Скоргола. Жестокие дети, из которых неизменно вырастают негодяи, привязывают котам банки к хвосту и перебивают им лапы камнями. Добросердечные дети, из которых вырастают достойнейшие молодые люди, перебинтовывают лапки несчастным животным. А что сделал ты, Скоргола, когда любимец доброй детворы не мог ступить и шага стараниями юных мерзавцев? Почему я забрал тебя в свой дом?.. Не помнишь? Не верю, но скажу – ты поставил кота на колеса, – он смеялся, вспоминая это, в уголках серых глаз блестели слезы. – Усадил в лично созданную самоходную коляску!»

«Я не создавал ее! – не выдержал Скоргола. – Я собрал! Из музыкальной шкатулки, будильника, игрушек...»

«Однако это чудовище ездило лучше нынешних мобилей».

«Я не создавал ее, – повторил Скоргола. – И она сломалась... У меня не хватило ни знаний, ни материала...»

«А если... – тише проговорил Чарльз. – Если я дам тебе материал и... и достаточно времени, чтобы ошибаться вновь и вновь? Пока не научишься».

Время на ошибки – это так чудесно. Кто бы не согласился?

Внутри у Скорголы – время. Тиканье часов и беззвучные механизмы. Бомба может только тикать, остальное – лишнее. Джентльмен коснется уха и заметит, что настенные часы звучат немного нескладно, но прежде чем пошлет за часовщиком... Внутри у Скорголы – время.

«Революционеры, – решили горожане. – Подпольщики». Немыслимо ведь, чтоб гонка конкурентов приняла подобные масштабы.

А граф стал городским мэром.

Господин Майрвилль был умным и щедрым человеком. Занимался благотворительностью. А господин Коултон был мерзавцем с огромными деньгами и не менее огромными связями... И Скоргола даже гордился своим детищем.

А уж как гордился Скорголой Чарльз!

С немыслимой скоростью открывались новые фабрики и заводы, на воду спускались совершенные суда, по дорогам скользили новехонькие, на диво надежные мобили... И нет-нет, да кто-то из рабочих трепался о некоем молодом человеке, то и дело сопровождающем господина Майрвилля.

А еще – у графа совсем не осталось врагов. И даже недоброжелателей.

Остался сын. После смерти Чарльза Келестин унаследовал все – дело стояло лишь за должностью мэра.

Скоргола не видел повода возражать. Келестина он помнил с детства – и тот уж точно не бросался камнями в кошек. Когда Скоргола воспитывался в доме графа, Келестин учился и только учился – юриспруденции. Кроме того, отец всегда отзывался о сыне хорошо и настаивал на их дружбе.

Изменилась жизнь Скорголы – Келестин решил взамен ее устроить, эту жизнь. Представил Скорголу публике, ввел в высшее общество, да так надежно, что Скоргола теперь не знал, где искать выход.

Пожалуй, молодой граф был неплохим человеком. Он просто знал Скорголу не так хорошо, как Чарльз, а потому и решил, что знакомство с высшим светом будет ему интересно.

«Нам нужен мир, Скоргола», – сказал однажды граф Келестин.

«Это вам нужен мир, – ответил Скоргола. – И вы его получите рано или поздно».

Да еще... Врагов у Келестина оказалось значительно больше. И далеко не все из них были негодяями.

Но Скорголу уже ничто не могло остановить. Он вспоминал о недругах Чарльза, размышлял, искал информацию... и понимал, что ошибаться начал уже давно. «Время на ошибки»! Скоргола воспользовался им в полной мере.

Теперь – когда в его руках была настоящая мощь, когда никто не ограничивал его исследования, когда он сполна насладился властью и силой, которую мог дать острейший в мире ум... Аланнис любила читать романы о сумасшедших гениях, безумных врачах и ученых, ужасающих и ослепляющих, не подозревая, что действительное зло может спокойно спать с ней в одной постели.

Люди? Скоргола никогда не питал особых привязанностей. Разве что Чарльз да Аланнис... Но первый умер, а второй он платит за близость.

И лучше бы он так и считал до сих пор.

И лучше бы не выходил из дома никогда.

И лучше бы не встречал на том приеме...

Внутри у Скорголы – бумага. Не письма и не книги, а лишь смятые сухие листы. Поднести к ним зажженную спичку – Скоргола сгорит.

Прием... Игристое вино заставляло голову болеть – Скоргола никогда его не любил. Но ему поднесли бокал, а Келестин лично представил «известнейшего ученого и своего названого брата» чете Лораль... И Скоргола отпил, чтобы дать себе пару секунд – чтобы собрать вместе разбежавшиеся мысли и вспомнить хоть какие-нибудь слова.

Скоргола отвлекся от воспоминаний, когда грифель чиркнул по доске – сколько раз он нанес эту линию, прежде чем она прорвала бумагу?.. С ним никогда еще такого не происходило! Он сорвал лист и приколол другой. Келестину нужен новый шагоход, а в голове у Скорголы сотня планов, да и до вечера еще уйма времени, а уж там...

А что там?

К вечеру он сидел на рабочем столе и пил чай вместе с Джейкобом.

– Собираетесь куда-то, Скоргола? – добродушно спросил старик, полуслепо глядя сквозь хозяина. – Анна приготовила костюм.

Даже слуга называл его по имени. Никакое другое слово ему не подходило, только имя – редкость, право же, какая редкость...

– В оперу.

– Не знал, что вы любите.

Не любил – ненавидел. Разукрашенные необъятные женщины и похожие на них мужчины на сцене и просто тьма, толпа людей, внимающих отвратным звукам, от которых раскалывается череп.

Но там будет Делия.

– Люблю, – сказал Скоргола и поразился легкости признания.

– А я никогда оперу не понимал...

«Ты и людей не всегда понимаешь, добрый мой старик», – подумал Скоргола и сполз со стола. Передал пустую чашку Джейкобу и попрощался.

Внутри у Скорголы – звон. Звон монет и голосов. Ему привычнее скрип и скрежет, от звона же – плохо.

В звоне блистательных людей спасает лишь Делия. Ее голос – спокойная река. Ее лицо... Если Аланнис – Бог, великий и совершенный, или Богиня, языческая, яркая, вся из цветов и пламени, то Делия – наверное, ангел. Бледный, тихий, тронь его – рассыплется перьями и хрустальной крошкой. Черные завитки спускаются на нежный лоб, едва заметный румянец покрывает щеки, дрожат длинные ресницы – и не так уж трудно вытерпеть пару часов кошмара на сцене.

А потом, после, Скоргола говорит. Говорит – и сам не помнит, что. Только Делия улыбается, а ее муж благосклонно кивает и даже поддерживает беседу. Муж... Делию отдали, следуя все той же «гонке». Делия – дитя приюта, такое же, как сам Скоргола. Ему не хочется верить, что ангел мог влюбиться в урода. Как можно влюбиться в... такое?

Скоргола понимал, что и сам выглядит не лучшим образом. Сутулый, дерганый, бледный как смерть и такой же худой. Слабак слабаком, но... но Бенджамин Лораль! Старый плешивый калека!.. А Делия держит его за руку и поворачивает к нему лицо, и что-то трогательно говорит... Каждый раз у Скорголы появляется желание тут же развернуться и умчаться домой и там сначала сжечь платок, а затем подорвать все поместье Лоралей.

– Скоргола, – неизменно говорит Делия. – Была рада с вами пообщаться, надеюсь встретиться вскоре...

И бомба не срабатывает.

Каждый раз.

Скоргола вернулся домой пешком, не опасаясь ни воров, ни убийц, хотя Келестин и предостерегал его. После подобной встречи с Делией в нем всегда просыпалось детское, подростковое желание – «вот я умру, и вы будете страдать».

Да только кто о нем будет горевать? Разве что Келестин, лишившийся ручного злодея, да Джейкоб с Анной, оставшиеся без приюта перед самой смертью... Да, может быть, еще...

Аланнис.

Она тоже не боялась ходить по городу ночью. Она даже пришла раньше него – Скоргола вспомнил, что в толпе он, кажется, видел эту женщину – медные волосы, изящные руки, оголенные плечи...

Скоргола мало что понимал в женщинах, но, по его мнению, оскорбленная Аланнис должна была вести себя иначе. Не улыбаться, по крайней мере. Однако она по-прежнему смеялась и шутила, увлекая Скорголу за собой вглубь его собственного дома.

– Значит, она? – спросила Аланнис, усевшись в кресло в его кабинете. Свет никто не зажигал, и в темноте светлела ее кожа. – Ну, Скоргола, ты меня не удивил...

– Что ты имеешь в виду? – он по привычке присел на стол и по привычке подумал о том, что надо бы уже починить часы. А то смешно, в самом деле, ученик часовщика – а часы в этом кабинете давно стоят.

– Как же это банально, – поморщилась Аланнис, дернув плечом. – Как же это все... слишком просто. Пусто! – Скоргола вздрогнул. – И глупо. Так по-человечески...

Внезапно ему стало стыдно перед этой женщиной. Не из-за Делии, конечно, а просто потому, что он ее разочаровал.

– Банально, Скоргола, – Аланнис встала и сделала несколько шагов вправо, потом влево. Она вновь напоминала призрак. – Мужчине нужна одна женщина – чтобы молиться на нее и боготворить ее, и другая – чтобы спать с ней.

Скоргола не стал говорить, что с Богом он сравнивает только и исключительно Аланнис. Но все-таки – он не мог с ней не согласиться.

– Я так надеялась, что ты меня удивишь...

Скоргола бы мог сказать, что у него не стояло цели кого-либо удивлять, что он сам удивился так, что до сих пор отойти не может, но... Аланнис обижалась на него.

– Аланнис... Я повторяю свой вопрос. Что тебя от меня нужно? Я все...

– Да все у меня есть! – раздраженно отмахнулась Аланнис и тут же улыбнулась. Очень знакомо, лукаво и насмешливо. – Вот только... Мне бы чашку кофе, но кофе пьют лишь по утрам, а ночь мне совершенно негде провести! – она всплеснула руками и взглянула на Скорголу из-под упавших на лоб прядей. И когда только успела вытащить шпильки?..

Ночь была приятной, и Аланнис была права во всем – от таких, как она, теряют голову, но от таких, как Делия – сердце. И чем, чем, все силы небесные, Скоргола умудрился это заслужить?..

Только вот утром Аланнис не осталась. И кофе не пила. А он вновь перелил в чашку уксуса.

Внутри у Скорголы – камень. Монолит. Он не может двигаться – тяжело. И не может думать – нечем.

В комнату пробралась кошка Анны – такая же серая и патлатая, как и сама старушка. Несмотря на свою аллергию, Скоргола не запрещал держать это желтоглазое страшилище дома, но всегда просил не пускать ее в свои комнаты. Но кошка, конечно, пробиралась – пусть изредка, но все же.

Аллергия у Скорголы появилась только тогда, когда граф Майрвилль забрал его в свой особняк, до того он просто обожал кошек. И сейчас он затащил мурчащую уродину к себе на колени и, безудержно чихая, с мгновенно покрасневшим лицом, долго-долго гладил ее по мягкой шерсти.

А днем Джейкоб сказал, что его ждет господин Майрвилль. Обычно граф был весел и бодр, прямо-таки лучился радостью и волей к победе, сейчас же – явно чем-то озабочен. Зайдя в кабинет, Скоргола принялся разбирать принесенные с собой бумаги – прихватил всю папку разом, вместе с черновиками и набросками. Келестин его остановил.

– Садись, Скоргола. Нам надо поговорить.

– О шагоходе? Сейчас...

– Скоргола.

Он уселся и невольно потянул носом – почудилось, что в кабинете еще сохранился запах духов Аланнис.

– Как ты, расскажи, – попросил Келестин. Скоргола пожал плечами. – До сих пор не починил часы, как я посмотрю... Смешно даже, Скоргола.

– Смешно.

– Что случилось интересного и занимательного? Как Джейкоб и Анна?

– Все в порядке.

– Все?

– Абсолютно.

Келестин молчал полминуты, а потом произнес:

– Ты обидел Аланнис.

На Скорголу будто высыпали песок. Не сразу проморгался.

– Не удивляйся, ее многие знают.

– И общаются настолько близко, чтобы знать наши разговоры?

– Нет же, – нахмурился Келестин. – Я впервые увидел ее грустной, а обидеть ее мог только ты.

«Значит, она умеет грустить», – подумал Скоргола прежде, чем его захлестнула волна горечи.

Не раз и не два Скоргола размышлял о том, что Аланнис – один из способов Келестина прочно привязать его к себе. В самом деле, что может быть проще? Келестин мог заплатить женщине и обязать не оставлять Скорголу в одиночестве надолго. Вздумай он бросить мэра и графа, он лишился бы многого, но, что самое жестокое, лишился бы Аланнис.

Но... дело в том, что Аланнис – врала всегда. И всем. И она могла обыграть любого. И, – сейчас, по крайней мере, – она могла выбирать. Мужчины готовы были на все ради нее. У нее существовали какие-то свои причины, несомненно, но Келестин среди этих причин и не стоял даже.

– Ладно, – пробормотал Келестин. – Не хочешь – не говори, только... Только, проклятье, Скоргола! Она лучшая, я мечтал о ней!.. Но так радовался, узнав, что эта женщина – с тобой.

Внезапное признание.

– Ладно... Надеюсь, вы помиритесь.

Странные у них все-таки отношения. «Названые братья», друзья... Но один крепко держит, а второй не видит смысла вырываться. Один принадлежит к верхним слоям общества, а другой искренне их ненавидит.

– Поговорим о шагоходах, – кажется, это называется «дипломатией». – Вот чертеж.

– Прекрасно, – Келестин не понимал ровным счетом ничего. Ему и не требовалось – есть инженеры и рабочие, те поймут, вспомнят Скорголу и сделают все, как надо. – Но у меня еще одно... Еще одна просьба к тебе.

«Еще одни недоброжелатели, Скоргола, подумай – может, устроишь, чтоб на них свалилось пианино, или все-таки по старинке – яды и взрывы?»

– Да? – ровно спросил Скоргола.

Келестин протянул лист с парой десятков строчек.

– Так много?..

– Вообще-то больше, Скоргола. Вчера кто-то пытался меня убить.

Что восхищало в Келестине – его голос. Злиться из-за проститутки и спокойно говорить о покушении – в этом был он весь.

– Конкуренты, бывшие деловые партнеры... А кое-кто метит в мэры, Скоргола. Есть способ – избавься от всех разом. А нет – ничего, не страшно, времени много... Подожди, вспомнил, нужно еще дописать пару имен. Сейчас...

Скоргола поднялся, чтобы забрать листок, взглянул на строки и устоял на ногах – и это стало огромным достижением.

***

...Ближе к вечеру он гулял в парке с четой Лораль. И, против обыкновения, понимал, что говорит ему небесное создание.

Супруги приглашали его к себе. Вроде бы это являлось традицией – время от времени устраивать приемы. И Делия перечисляла тех, кто уже приглашен. Множество незнакомых имен и двадцать – знакомых с листа бумаги, переданного Келестином.

Скоргола мог поручиться – Келестин знал о приеме!

Всего в листке значилось двадцать два имени.

– Ах, Скоргола, мой милый... – Делия осекается и чуть медлит, прежде чем закончить фразу.

– ...друг. Как хорошо, что вы согласились!

Внутри Скорголы – воздух. Не опьяняюще свежий воздух парка, а дурманящая сырость подвала. От нее подкашиваются ноги и страшно, дико, безумно болит голова.

Часы отбили девять, когда Скоргола появился.

– Я привез вино – игристое, как вы любите. Самое лучшее, ручаюсь, вы будете очень приятно удивлены. Только позвольте мне лично отнести его в подвал – охладится, а ближе к полуночи мы угостим всех...

Он Скоргола, чудаковатый мастер самого мэра, ему позволено многое... В том числе – отказаться от помощи слуг. И играть весельчака чрезвычайно легко – впервые в жизни.

Что-то колючее, скользкое зашевелилось внутри Скорголы, когда он заметил Аланнис. Улыбающаяся, радостная, обворожительная и прекрасная – как всегда. Неужели Лорали пригласили ее? Невозможно! Не шлюху же... Наверняка ее привел какой-нибудь мужчина. Или – пришла сама. Она способна.

Еще вчера Скоргола не верил, что сможет ее ненавидеть. Еще вчера Скоргола не думал, что его самые первые опасения насчет этой женщины могут оказаться верными. Сам факт того, что Аланнис поддалась на уговоры Келестина и стала еще одним его инструментом, не расстроил бы Скорголу. Какая разница, в самом деле? Он никогда не считал себя настолько интересным, чтобы привлечь искреннее внимание Аланнис. Просто – думал, что все немного сложнее. Видел загадку и ждал ответа.

Злило лишь то, что Аланнис раскрыла графу на глаза на новую привязанность Скорголы. Цепь покрепче любой другой... Иначе зачем графу вписывать имена Лоралей, да еще так показушно? Только затем, чтобы проверить стойкость Скорголы. Что же сильнее – Келестин и его забота, его странная дружба и память Скорголы о воспитавшем его Чарльзе, или несколько встреч с ангелом?

Точно, гонка. Это – тоже гонка. Только теперь Скоргола не трофей и не мобиль, а сама дорога. Как говорил граф, передав листок с именами, после того как Скоргола ничем не выдал своего удивления? «Это гонка, Скоргола. Власти, денег, влияния, вооружения... Жертвы неизбежны».

– Аланнис... Нам надо поговорить.

– Разве не видишь? – отмахнулась женщина, улыбаясь всем и каждому, кроме Скорголы. – Я занята, я собираюсь веселиться.

– Аланнис.

Скоргола не умел ругаться и не умел спорить, но когда выпивший (и когда успел?) господин, спутник Аланнис, попытался «поставить его на место», тот вспылил – и наговорил всякого. В том числе, предложил выйти прямо сейчас и разобраться – немыслимая глупость!

Но господин внезапно попятился, мгновенно протрезвев.

– Это вы, Скоргола, простите... Не узнал вас сразу...

– Да-а-а, – презрительно глянув в сторону господина, протянула Аланнис. – Я хвасталась тобою. Говорила разное. И никак не думала, что это однажды сыграет против меня.

Быстрее, чем она успела возмутиться, Скоргола вытащил ее на балкон. Подобные вечера всегда устраивают на вторых или третьих этажах, в залах с балконами, чтобы господам и дамам не приходилось выскакивать освежиться во двор. Любоваться видом ведь гораздо приятнее, да и не натолкнешься на дворовых слуг...

Прием только начался, и на балконе еще было пусто.

– О, мы наедине, – насмешливо произнесла Аланнис. – А как же та милая девочка?.. Юная прелестница и ее страшный-страшный муж – что может быть более избито, чем эта история?

Ее шутки и поведение все равно ошеломляли Скорголу. Как всегда, он не сразу подобрал слова.

– Что поделать, никто не пишет историй о шлюхах.

Грубо. Аланнис хмыкнула, словно оценив, абсолютно бесстрастно.

– Скажи мне только одно, богиня моя, – на губах вновь чувствовался вкус уксуса. – Как ты могла оказаться столь мелочной, чтобы жаловаться Келестину и мстить через него? Я думал, ты устроишь все сама. Заставишь страдать меня или навредишь Делии, но так...

– О чем ты? – приподняла бровь Аланнис. – Не в моих правилах мстить бедным юным овечкам. Да и я слишком счастлива и довольна жизнью, чтобы тратить время на такую ерунду.

Странно, но Скоргола поверил. Но так же быстро, как и проявилась, честность Аланнис исчезла. Вместе с серьезностью.

– О, да ты никак посчитал себя... хм, удивительным? Настолько, что я побегу плакаться твоему патрону? Брось, Скоргола, – она протянула руку и коснулась его щеки, – ты, конечно, единственный в своем роде, но... Келестин спросил о твоем самочувствии, и я рассказала, насколько все прекрасно. Наш мальчик влюбился, надо же! – она звонко рассмеялась, но вдруг осеклась. – Только не говори, что ты не знал о Келестине.

– Я догадывался, но считал, ты не из тех, кто действует так...

– Так, как попросят, – закончила Аланнис за него и криво усмехнулась. – Но он все-таки мэр, сам понимаешь... Право на одну просьбу у него было. Одна просьба – одна ночь... Ты тогда был сам не свой, а Келестин лишь хотел, чтобы ты приятно провел время.

Внутри у Скорголы – пустыня. Жар давит, жар подавляет, горячий песок забивается в рот и ноздри. Но Скоргола все же спрашивает:

– А дальше?

– Слишком много откровений в один вечер, – опять смеется Аланнис. – Этого, мой милый, ты не узнаешь никог...

– Аланнис! – Скоргола хватает ее за руки и с трудом подавляет второй крик. – Ответь мне. Сейчас.

Аланнис продолжает молчать и улыбаться, щуря глаза, холодная, но очень-очень близкая. Ее странное поведение, ее дурачества и игры, смех, специи и кофе прячутся там, в этой улыбке, но Скоргола – он никогда не мог ее разгадать.

Конечно, она не ответила.

Скоргола разжал хватку и отвернулся, поглядел вниз.