Текст книги "Московская плоть"
Автор книги: Татьяна Ставицкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
9
За пределами распластавшегося низко по земле Чертолья Москва набухала, амбициозно вспучивалась под небеса. Плоть пульсировала в венах и артериях метро, дразня живым теплом. За пару недель до описываемых событий Внука занесло под вечер на Большую Полянку. Появился в его расписании некий забавный аттракцион «единения с народом». Когда-то Внук любил столоваться на Пасху, предоставлявшую вполне легитимную возможность для поцелуев с любым, кто понравится. Предпасхальные дни радовали мажорной суетой и скоплениями чистой публики. Сытые франтихи толклись в модных лавках, примеряя розовые капуцины, щеголи покупали пассиям перчатки с тиснеными сердечками. Так что это была не просто трапеза, а веселое времяпрепровождение. Но с тех пор как в Москве построили метро, это место стало основным накопителем органики. Толкотня у эскалаторов и в вагонах способствовала превращению метро в общепит для акционеров холдинга ЗАО МОСКВА. В этом содержалась некоторая доля риска, потому что запросто можно было нарваться на иногороднюю плоть. Но обострившееся обоняние безошибочно улавливало специфический запах реликтовой формулы чистой московской органики.
Среди разношерстной толпы члены комьюнити без труда вычисляли своих и старались застолбить за собой определенные станции, чтобы не пересекаться. В отличие от прочих москвичей, любивших совместные многолюдные застолья, акционеры холдинга ЗАО МОСКВА столовались сугубо индивидуально.
В нужном месте Внук оказался раньше, чем следовало. Он по привычке касался пальцами крохотного, едва заметного чужому глазу, бриллианта в мочке левого уха, напоминавшего ему о былой возлюбленной – его невосполнимой потере. Он знал, что она так и не полюбила его. Она словно разгадала его природу – и отвергла. Теперь же бриллианты в ухе носили все кому не лень – из тех, кто мог себе их позволить. И они ровным счетом ничего не означали, кроме моды.
Он терпеливо ждал, когда пробьет его час, и глядел по сторонам. Под козырьком входа в книжный магазин ему на глаза попались несколько основательных вазонов. В один была вправлена железная урна, из другого торчала кривая елка, третий служил пепельницей. Внук достал пачку Treasurer. Поглядывая на часы, подкурил от Zippo, купленной им на Ebay в 1933 году за восемнадцать тысяч восемьсот долларов и случайно сегодня обнаруженной в кармашке несессера. Так бывало уже не раз: вещи надолго пропадали, а потом возникали вновь уже на каком-то следующем круге. Жили, можно сказать, своей отдельной жизнью. Повертев в пальцах раритетную зажигалку, Уар решил, что непременно подарит ее Растопчину – порадует старика.
Курить на морозце оказалось как-то особенно сладко. Он затягивался и с новым внезапным интересом обозревал давно знакомую, веками исхоженную и изъезженную улицу. Табун разномастных скакунов отдыхал от седоков, уткнувшись бамперами в бордюр. Bugatti Внука выглядел в этом ряду Тадж-Махалом среди лачуг. На противоположной стороне улицы, прямо напротив книжного магазина, виднелось безжизненное старое пожарное депо, зажатое двумя особняками – его ровесниками. Так и вековали они, стоя плечом к плечу, поддерживая друг друга. Судя по узким и низким, по современным меркам, воротам депо, поместиться в «стойлах» могли только конные линейки с бочками воды, обвешанными ведрами и баграми. Впрочем, пожарное депо было уже относительно новым, просто вызвало воспоминания: как заливался истерично сигнальный колокол на каланче, с которой Москва была видна как на ладони, взлетали шары, обозначавшие род и степень опасности пожара, как неслась по улицам четверка воронежских рыже-белых битюгов пожарного обоза, как содрогались булыжники мостовой и звенели стекла в окнах. Уар находил забавным, что московскую пожарную команду создал граф Растопчин. Во искупление, должно быть…
Милые сердцу Уара воспоминания были прерваны появлением откровенно помойного кота, который замер, изготовясь к прыжку, нервно подрагивая хвостом и глядя на молодого человека желтыми гипнотическими глазами хищника. Внук ощутил пробежавший вдоль позвоночника знакомый холодок. Взяв себя в руки, он точным броском отправил сигарету в урну и вошел в магазин.
В книжном колыхалась тихая, солидная толчея. Продавцы спешили сделать новую выкладку только что изданного нового романа культового писателя. Самые нетерпеливые читатели подхватывали книгу прямо с тележки. Книга, за которой пришел Уар, не вызывала такого ажиотажа и была оформлена строго и буднично. На нее никто не обращал внимания. Он бы и сам прошел мимо, если бы не крючковатый палец старого книжного червя, ткнувший в корешок прямо перед его носом: «БРАНДМАЙОРСКИЕ КОМАНДЫ. ИЗ ИСТОРИИ ПОЖАРНОГО ДЕЛА В МОСКВЕ». Книжка была издана лет десять назад. Странно, что завалялась на полке. Запах типографской краски, к огорчению Уара, отсутствовал начисто. Листать книгу было неудобно, он даже порезался о тонкий срез листа и сунул порезанный палец в рот. Но тут книга неожиданным образом распалась, как будто кто-то уже читал ее и разглаживал ладонью разворот. На раскрывшейся странице Внук увидел давнее, знакомое:
«В 6 часов вечера загорелось в одном доме, в сенях, как говорили, от варки варенья. Дом был деревянный, и его вмиг охватило огнем. Не прошло и часа, как горела уже вся улица. Поднялась буря, пожар разгорался все сильнее и сильнее, и к полуночи пылало 165 домов, то и дело оглушительно рушились горящие постройки. Вскоре пламя перекинулось на дегтярный двор с тысячью пудов дегтя в бочках, по земле рекою потек горящий деготь. А воды для тушения поблизости не оказалось, и пока ездили на пруды, огонь охватил еще несколько квадратных верст этой части города. Пепел наполнил весь воздух, словно из вулкана, а льющийся деготь, сало и разные масла представляли нечто вроде лавы».
Он вспомнил то зарево, что наблюдали они с маменькой более суток с высокого хребта Варварки, подивился, что так живы воспоминания, оплатил покупку и вышел на морозный воздух.
– Молодой человек, – услышал он за спиной, – а метро отсюда далеко?
Обернувшись, Внук увидел двух крепко сцепившихся, чтобы не растянуться на гололеде, женщин. Шапки, шарфы, поднятые воротники и поднятые плечи. Да еще и под пальто наверняка полно всего «поддето». Схожесть черт лица и приличная разница в возрасте женщин выдавали в них мать и дочь. У младшей над шарфом белела полосочка гладкой шейки. И чего их всех несет в Москву? Сидели бы по домам, подумал Уар и заставил себя отвести взгляд.
– Не далеко. Москва вообще город маленький, – усмехнулся он и показал рукой в сторону станции «Полянка».
Посмотрел на часы: до ожидаемого часа пик оставалось не так много времени. Народец уже вовсю валил в метро. Внук пошел вслед за толпой, сглатывая поминутно слюну. Стараясь не смотреть по сторонам, чтобы не расстраиваться от вида всевозможных гадких шапок и шарфов, он реагировал на тепло, исходившее от пассажиров, когда они, спустившись в подземку, снимали капюшоны и разматывали шарфы. Он шел на тепло их загривков.
Насытившись, Уар собирался вернуться на Большую Полянку, где оставил машину. Его клонило в сон, и он уже предвкушал, как вздремнет часок-другой, как вдруг… Откуда возникает это волнение? Из предчувствия? Из готовности к встрече? Из ожидания ее?
Уар был эстетом высшей пробы. Его притягивала гармония – редкий зверь в общественном транспорте столицы. Но волосы этой девушки были так изысканно, бесстыдно и маняще подняты над лилейной шейкой, что напомнили Уару женские портреты Китагавы Утамаро. За несколько лет художник в поисках гармонии умудрился запечатлеть почти всех хорошеньких женщин Эдо, выявив множество нюансов в одном только ракурсе прихотливых линий спины-плеч-шеи-затылка. Внук словно видел перед собой графический лист. Девушка стояла на эскалаторе ступенькой выше. Совершенство очертаний розового ушка с каплей жемчуга под мочкой, стройность и безупречность линии шеи и теплого затылка с тяжелым пучком небрежно заколотых волос увлекли его за собой, словно сель, мчащийся с гор. Он, можно сказать, был фанатом безупречности. И, как капризное дитя, возжелал присвоить сей шедевр. Украсить им свою жизнь. С первого взгляда обращенных на него больших серых изумленных глаз он понял, что она даже не догадывается, в чем ее прелесть и предназначение. Хотя ее царственная осанка говорила об уверенности в себе. Эта девушка всем своим обликом так не похожа была на тех, кто ходил по улицам этого города, и сулила ему новые, доселе не вкушаемые радости. Доселе неведомые. Что еще осталось для него неведомым? Чем мог он скрасить свои монохромные постылые будни, до краев залитые осточертевшим гламуром? Но маленькое темное пятнышко на серой радужке ее левого глаза поведало ему больше, чем резюме или рентгеновский снимок. Пятнышко, которое простые смертные могли бы счесть изъяном, сулило ему понимание, отдохновение и блаженство. Эта девушка должна принадлежать ему. Он обернет ее тело в подобающие одежды, плеснет брызгами сапфиров, окропит бриллиантовой росой. Это его, несомненно, развлечет. А потом он сделает ее такой, как он сам. И тогда темное пятнышко разольется по всей радужке и навсегда изменит ее цвет. Может быть, именно ей суждено унять боль его трагической потери? Излечить его вот уже почти сто лет кровоточившую рану… Рана затянется, потом покроется шершавыми струпьями, и, возможно, он будет жить дальше, не думая о добровольном уходе.
Девушке словно передалось его волнение. Ощутив легкое дыхание на своей шее, там, где волосы подобраны вверх и прихвачены зажимом, она оглянулась и забыла все на свете от этого взгляда – такого глубокого и влекущего, как вечность. Она никогда не встречала таких мужчин. То есть она догадывалась об их существовании, но они входили в категорию «принцев», что исключало точки пересечения в реальной жизни. Он не походил ни на одного из ее знакомых. Ни внешностью, ни повадкой. С первого взгляда она угадала в нем некую инородность. Другой, недостижимый статус. Она не запомнила его одежду, просто он в ней был безупречно органичен. От него исходил тонкий изысканный аромат, который хотелось вдыхать бесконечно. Какой он… Ах, какой он… Зачем он дышал ей в точеную белую шейку? Почему не отвел глаз, когда она обернулась? Он удерживал ее взглядом, пока лента эскалатора поднимала их на поверхность ничего не подозревающей Москвы, в которой уже произошло это таинство взаимного притяжения двух душ, еще пять минут назад не подозревавших о существовании друг друга. Астрономы тем вечером дивились неожиданному внеплановому параду планет, а войска ПВО были приведены в боевую готовность по причине наличия ярко-красной полосы, рассекшей небо над столицей.
Они вышли из метро так же молча, боясь расплескать это пьянящее состояние, не будучи в силах ни заговорить, ни расстаться. И лишь у машины он взял ее за руку и усадил в салон.
Она, конечно, слышала такое слово – «комфорт». И даже иногда употребляла его. Так туземцы называют одеждой свою набедренную повязку. И вдруг ей приоткрылся истинный смысл давно знакомого слова. И смысл оказался совсем другим. В этот момент она осознала, что «комфорт» – это любовь. Те, кто придумал и сделал эту машину, любили ее, неведомую им девушку из далекой заснеженной Москвы. И готовили эту машину к встрече с ней.
Уар не спешил. Ему вот уже несколько веков некуда было спешить. Они стояли в пробке, и он держал ее теплую руку в своей – холодной. И Машеньке захотелось его отогреть. Всем своим теплом. Всей своей горячечной нежностью.
10
Посетителей в Coffee Bean прибывало с каждой минутой, но девушки никак не могли расстаться. Одна спешила поделиться с самой близкой подругой крутыми изменениями в своей сиротской доле, а другая, ее подруга Люся по прозвищу Фру-Фру, – кобылистая девица с мелированной челкой, без конца спадающей ей на левый глаз, – не могла прийти в себя от изумления и требовала все новых подробностей.
– И куда в конце концов поехали? К тебе или к нему?
– К нему. Знаешь, он ведь даже не спрашивал меня ни о чем. Как будто видел насквозь. Как будто что-то такое про меня понял, чего я и сама про себя не знаю. Что-то прямо звенело между нами, такое было напряжение.
Подруга Люся, воздев бровки домиком, качала головой.
– Заехали мы в паркинг под одним из старых особняков на Пречистенке. То есть оболочка-то старая, хоть и отреставрированная, а внутри… ну не знаю… Букингемский дворец… Поднялись на лифте. Ты бы видела этот лифт… Вошли в апартаменты. Внутреннее пространство как бы не имеет четких границ. Никаких клетушек, просторные внутренние помещения. Бескрайние…
– Я не понимаю, какой смысл в таких понтах, если сходить за чашкой чаю – километры наматывать надо по квартире?
– Я, кстати, тоже удивилась. А он сказал, что жизнь в маленьком пространстве, в клетушках, приводит к камерному мышлению. Я, правда, не спросила, что он имел в виду. Что люди начинают мыслить тюремными категориями?
– Может, он имел в виду, что локально мыслить будут?
– Как это?
– Ну, единовременно – только об одном предмете. Или только о видимом предмете.
Маша посмотрела на подругу с беспокойством.
– Ладно, проехали…
– Да, стены задрапированы лиловым шелком. А по шелкам этим – картины. Совершенно удивительные, я таких не видела. Понятно, что подлинники. И вообще: черный потолок, белый клавесин… Канделябры. Он провел меня между ножей…
– Каких ножей, как провел?!
– Между обыкновенных. За руку. Там ножички торчали всюду. Весь дворцовый паркет ими утыкан и двери…
– Ой! И ты не испугалась?
– Я спросила, почему везде торчат ножи. Он сказал, что с детства любит в ножички играть. Некоторые в дартс играют, а он – в ножички.
– Ну так, а в доме-то зачем же? Жалко же паркет…
– Люсь, представь, если бы он эти ножички швырял на улице… А вообще, там работал дизайнер такого класса, какой «Квартирному вопросу» и не снился.
– Да ты не залипай на интерьере. Дальше-то что было? – взмолилась подруга.
– А дальше – сама не пойму.
– Как это? Что делали-то?
– Он меня раздевал. Долго и красиво. Понимаешь, процесс такой. При этом я не испытывала никакой неловкости. Возложил на огромное овальное ложе, откуда-то возникли шампанское, щербет, виноград, еще что-то незнакомое, похожее на канифоль.
– Может, имбирь засахаренный?
– Может. И стал смотреть, как я это пью и ем. Да, музыка оперная звучала. «Норма», кажется. Он проводил пальцами по моей шее, плечам, бедрам. Говорил, что я – дивная. Кстати, он сложен, как танцовщик. И бледен, словно высечен из мрамора… прости за пафос. Хотя, может, это из-за освещения показалось?
– Ну, дальше!
– А дальше я уснула под его ласки. Сама не понимаю, как это могло произойти. Устала за день, наверное… Проснулась утром, одна. На шее – звезда на цепочке. Оделась. Даже не помню: было что-то между нами или не было. На работу пора, а еще домой заскочить надо – переодеться. И главное, понимаю, что все бы отдала, чтобы увидеть его еще раз. Вдруг открывается дверь, заходит человек. На обслугу не похож – одет больно дорого. Говорит, что меня ждет завтрак, а потом он отвезет меня, куда скажу. И хочу спросить, где мой… и понимаю, что даже имени не знаю. Потому что имя мне было совершенно неважно. Как будто оно все равно бы ничего не объяснило.
– Ну так за две недели-то выяснила что-нибудь?
– Конкретного – ничего, – покачала головой Машенька. – Я вообще не понимаю, что происходит. На следующий день он ждал меня у выхода из метро. Если б не ждал, я бы, наверное, умерла. Или заболела тяжело. И повез в Третьяковский проезд.
– Офигеть… – выдохнула подруга.
– Да, он сам выбирал мне одежду. Медленно, тщательно. Будто рисовал по мне кистью. Только куда я в этом могу пойти? На работу? У нас жесткий дресс-код. А в том, что он выбрал, только фотографироваться в «глянец».
Маша касалась перстня на пальце, крутила его, возможно, с непривычки, а может, и от желания материализовать в эту минуту то странное, что происходило с ней в последние две недели. Подруга следила за ее пальцами как завороженная.
– Тем вечером мы поехали в оперу. Слушали концертную версию «Идоменея» Моцарта.
– Вау… хотя понятно, что не в кино. Слушай, а может, он извращенец? Или импотент? Замещает одно другим…
– Не знаю, что и думать. Засыпает подарками. Ничего от меня не требует. Просто чтобы рядом была. Любуется мной, как редкой вещью. Говорит, что я должна принадлежать ему. Так я же не против! Только нехорошие предчувствия у меня. Обращается со мной, как с китайской вазой эпохи Мин. А я его руки на себе почувствовать хочу! Крепкие! А не взмах крыла бабочки. Я не фарфоровая и не хрустальная! Сжал бы до хруста!
– Так скажи ему!
– Не могу. Язык не поворачивается. Меня не научили обращаться с мужчинами. Только предохраняться.
Люся посмотрела на подругу с сочувствием. Но делиться собственным опытом не сочла возможным.
– А вчера повез в ночной клуб. Я о таком даже от наших понторылых офисных стерв не слышала. Да и названия там вроде не было. Где-то рядом с Кремлем. Просто заехали в паркинг, а оттуда прямо в ложу поднялись. Кругом вроде медийные лица, усыпанные с головы до ног бриллиантами. В атриуме у пилона танцевала изумительно красивая пара. Хотя, ты знаешь, было похоже, что завсегдатаям все это уже прискучило. Они обсмотрели друг друга, обсудили, и говорить им больше было не о чем. Не поездками же хвастаться… Мне кажется, что их бы завело, если бы снаружи к окнам приникали прохожие, пожирая их глазами и умирая от зависти. А в полночь он отрубился. Я так испугалась! Его куда-то унесли, а меня отвезли домой. И еще мне показалось, что пилон был золотой.
– Может, он отравился чем-нибудь? – простодушно предположила подруга.
– Люся, включи мозги: в клубе с барной стойкой из оникса и золотым пилоном нельзя ничем отравиться. Да и не ел он ничего. Только шампанское пил. Так шампанское это и я пила. Нет, тут что-то другое.
– Наркоман, может?
– Не знаю даже. Он все время куда-то отходил. Вроде встречался с кем-то. Но постоянно был у меня на виду. Ничего такого. Перекинется с кем-нибудь парой слов, чмокнет, и – адью. Ладно, мне пора. Кобры уже не знают, к чему еще придраться. Заели совсем. Представляешь, автоподставу мне сегодня устроили. Машину из-за них разбила.
– Да ты что?! Ужас! ГИБДД хоть вызвала?
– Вызвала. Только что толку? – пожала плечами Маша. – Там только я и опора. И ни одного свидетеля. Пойди докажи, что подстава была… Страховщики занимаются.
Девушки вышли из кафе в грязные снежные московские хляби.
– Маш, в паркинге камеры видеонаблюдения должны быть.
– Ой, я как-то не подумала…
– Ладно, ты же умная. «Плешка» с красным дипломом – это, считай, знак качества на сером веществе. Разберешься как-нибудь, – утешила Машеньку подруга, и девушки, придерживая капюшоны на ветру, распрощались на Кадашевской набережной.
11
Персонал клуба, прекрасно осведомленный о привычках своих завсегдатаев, приводил клиента в чувство самыми высокотехнологичными методами. На то был врач, коего клуб содержал во избежание скандалов: клиент не должен был отдать концы вследствие каких бы то ни было излишеств прямо в клубе. Кабинет врача представлял собой настоящую реанимационную с самым современным оборудованием, которого не то что в стране, в Москве еще не было. Этот «уголок здоровья» появился в клубе благодаря известному меценату, озабоченному состоянием здоровья и характером времяпрепровождения своих отпрысков, которых ему никак не удавалось сбагрить в Лондон, чтобы они поучились там чему-нибудь полезному. Юнцы прилетали, зависали в Fabric или The End, а потом, протрезвев в участке и поняв, что дальше придется шевелиться самим, ехали в Хитроу и ближайшим бортом возвращались домой.
Полдень застал Внука в «уголке здоровья» под системой, через трубки которой в его организм капала бурая жидкость из флакона. В специальной камере при температуре минус восемнадцать градусов хранилась еще и «голубая кровь» – знаменитый перфторан, стоивший жизни его изобретателю. Бедняга повесился, затравленный руководством, а дальнейшие клинические испытания препарата были запрещены, несмотря на положительные результаты. Тем не менее каждые две недели – срок хранения препарата – запас возобновлялся. Дело в том, что чистая публика, поднятая на ноги и возвращенная к жизни перфтораном, не годилась больше к употреблению членами комьюнити. И именно комьюнити приложило тогда руку к его запрещению. Но для некоторых все же были сделаны поблажки.
Доктор смотрел на руку Уара с тонометром-напульсником и с тревогой фиксировал бесконечный «Error» на дисплее. Клиент между тем дышал ровно. Спал, иногда причмокивая во сне.
– Ничего не понимаю… – бормотал доктор, воровато поглядывая на лицо пациента. Смирившись наконец с безрезультатностью своих усилий, он перестал давить на кнопку электронного прибора. Намотав манжетку тонометра на собственное запястье, проверил – прибор выдавал достоверный результат.
Наконец пациент открыл глаза, стал отчетливо различать рубиновый крест с полумесяцем над дверью, платиновую оправу очков доктора и спросил, который теперь час.
– Полдень, – констатировал доктор.
Внук наморщил лоб, пытаясь припомнить сегодняшний расклад.
– Вас повезут или желаете сами сесть за руль? – поинтересовался доктор.
– Кучера с форейтором найму… Ну что за допрос, любезный? – поморщился Внук.
– Тогда извольте еще часок полежать ровненько, – огласил приговор доктор.
– Належался, – коротко ответил Внук, вынул иглу из вены, лизнул внутренний сгиб локтя, отказавшись от пластыря. Доктор нажал кнопку звонка. Девушка в униформе внесла вешалку с отглаженной сорочкой Van Laak. Уар полагал, что правильный клуб должен быть осведомлен о предпочтениях своих клиентов. Он сел на реанимационном столе, свесил ноги и откинул простыню, обнажив на левой стороне груди тату в форме летучей мыши. Доктор с беспокойством смотрел на синеватый оттенок кожи пациента и его набухшие вены.
– Э-э-э… а давайте-ка я давленьице вам измерю?
Рука доктора потянулась к тонометру, в глазах читался исследовательский зуд.
– А давайте-ка не давайте, – жестко осек доктора Внук.
– Как вам будет угодно, – огорченно вздохнул и послушно сложил лапки на груди доктор, хорошо помнивший, за какие таланты и на какое жалованье его пристроили работать в это заведение.
Осмотрев себя, Внук обратился к девушке:
– А исподнее?
– Непременно, – ответила та, наскоро изобразив книксен, и подала клиенту упаковку белья «Альберто Мазотти» и пару носков от Falke.
Приняв душ, Уар изволил одеваться, размышляя о предстоящем бранче: «Савой» или «Vаниль»?
Проходя через атриум клуба, бросил метрдотелю:
– Челядь дерзит… Давлением моим интересуется…
– Не губите, барин!.. Больше не повторится! – кинулся ему в ноги метрдотель.
Внук погрузился в подогнанный охраной Bugatti, бросив на ходу слово «Ваниль», двинулся на Остоженку. Охранник, разогнувшись, набрал номер и коротко уведомил абонента:
– К вам.
Всю охрану Первопрестольной на первом же занятии учили: увидев черную карту с высеченной звездой, падать ниц или, на крайняк, сгибаться пополам. Никаких пояснений не прилагалось. Звучало только: «во избежание» и «номер ноль».
Ресторан «Vаниль» располагался в топовом месте на углу Остоженки и Соймоновского проезда. Строение представляло собой в плане букву «V», которую какой-то находчивый хедлайнер и всадил в название, не подозревая, что тем самым кодирует заведение. Внутреннее пространство ресторана было, по уверениям дизайнера, решено в стиле фьюжн. Точнее, полное отсутствие стиля остроумно выдавалось за «так и задумано» в строгом соответствии с вложенными инвестициями. Очевидно, главной инвестицией в проект стали медийность лиц хозяев и вид из окон. Залы располагались в разных уровнях, и если сесть повыше, то из окон открывался вид на офис холдинга ЗАО МОСКВА, в просторечии – храм Христа Спасителя. С целью умножения отдачи от инвестиций в вид напротив окон располагались зеркала, удваивающие храм. Кроме того, зеркала множили и лики хозяев при их появлении в зале, создавая впечатление наплыва богемы. Все остальное, состоящее из симметрично выстроенной ресторанной мебели и приглушенного освещения, выдавалось за элементы восточного минимализма и строгую современную лаконичность. Внук ценил остроумные решения и всегда чувствовал себя в этом заведении комфортно после ночных излишеств.
Меню ресторана казалось выбранным капризами хозяев. Хотя авторская кухня впечатляла диковинками, которые постоянно обновлялись фантазией главного кухаря. Специально для Внука шеф-повар ресторана готовил мусс из голубиной слюны, жаркое из мозгов колибри и прочие подобные деликатесы. Делал он это исключительно для того, чтобы Внуку было в чем ковыряться столовыми приборами. Но до бранча сегодня дело не дошло: Уар, занятый аперитивом, бросил скучающий взгляд в окно и обнаружил неожиданную картину – купола храма были облеплены черными птицами. Это его обеспокоило.
Уара, как правило, обслуживали хозяева ресторации. И теперь один из них возник перед его столиком в виде халдея с полотенцем на локте и с полупоклоном сообщил, что сегодня у них «филиппинская кухня». Это противоречило всяким правилам безопасности. Но Внук точно знал, что подаваемые филиппинки рождены уже в Москве от внебрачной связи их матерей с московскими работодателями. Хозяева ресторации не посмели бы предложить ему неадаптированный продукт. Уар рассеяно кивнул и стал от скуки прислушиваться к разговору за соседним столиком. В собеседниках, сидевших к нему спиной, он тем не менее без труда узнал завсегдатаев заведения – двух менеджеров московского представительства аукционного дома «Лотбис», изрядно принявших на грудь. Они увлеченно спорили, не замечая никого вокруг.
– Надо срочно лететь в Лондон! Резидент врать не будет… Знает, что себе дороже выйдет, – настаивал один, загребая вилкой зелень.
– Ты с ума сошел? – кипятился лощеный визави-альбинос, – или у тебя Интернет кончился?
– Какой Интернет?! Все жестко контролируется. Если мы слушаем телефон Бомелия, то вполне может статься, что он читает нашу электронку. Лететь надо!
Серый пиджак от Hugo Boss вспучивался на его животе некрасивыми складками. Узел не очень чистого галстука от Roberto Angelico подпирал сальный второй подбородок.
– Ну, тогда разве что мухой. Или ты в камерах видеонаблюдения не отображаешься? – усмехнулся лощеный.
– Не кричи, меня от громких звуков мутит.
– Это тебя со страху мутит.
– И то правда, – неожиданно согласился серопиджачный и вздохнул по-бабьи.
Внука диалог зацепил, но в этот момент к приват-руму провели двух молоденьких филиппинок в изысканных терно с рукавами-бабочками на смуглых миниатюрных телах. И мысль его улетела в другую сторону. Изабель Прейслер, известная больше как экс-супруга Хулио Иглесиаса, по происхождению филиппинка, внесла терно в обязательный список нарядов модниц всего мира. И Внук находил это правильным. Его очень тяготила невозможность выезда за пределы Москвы и отсутствие вследствие этого новых впечатлений и новых стилистических решений в окружающем его пространстве. Но такова была плата. Хотя мегаполис в его нынешнем виде предоставлял практически все, что раньше можно было получить только за его пределами.
Подоспевший культовый московский ресторатор лично уведомил Внука, что кушать подано, и сопроводил в приват-рум, откуда тот вернулся через короткое время, прикладывая ко рту безупречной белизны платок тончайшего мадаполама. После чего оттуда вытолкали и увели в недра заведения трясущихся полуобморочных филиппинок.
Дальнейший Внуков расклад на этот день, а также на всю его дальнейшую жизнь определил раздавшийся в кармане звонок айфона. Он выслушал сообщение стоя. С его лица разом слетела мина сноба и пофигиста, он побелел, как сугроб за окном, и обессиленно опустился в кресло. Его трясло, как в детстве, когда он узнал о собственной смерти. Не понимал, что ему следует предпринять. Не мог сдвинуться с места. Действительность навалилась тяжелой погребальной плитой и придавила его, как мышонка.
