Текст книги "Нормальная человеческая жизнь"

Автор книги: Татьяна Леванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Что мы могли поделать? Профессор Чудов впервые столкнулся с таким явлением. Он помнил, что я с этой станции, но по всем документам и приметам станция была уже четыре года заброшена. Никто не мог объяснить, почему так вышло. Соцветью дарили энергию сто семнадцать подобных станций, но о сто восемнадцатой никто не помнил. Мы проверяли спутники, отвечающие за связь, антиметеоритные установки, страховочные солнцесберегающие установки, однако людей, которых я помнила, не было ни в космосе, ни на Соцветье. Я продолжала вызывать постоянно, но безрезультатно. Станция была мертвым космическим мусором, она не подлежала восстановлению. К счастью, уборке она тоже не подлежала, поскольку находилась в опасном для мусорщиков месте – задевала край кольца астероидов, именно поэтому нам приходилось ее чинить так часто и именно поэтому она потребляла слишком много ресурсов.

Между тем время шло. Я получила статус «Восстановленного в правах», могла ходить в кино, в магазины, путешествовать, пользоваться галакт-нетом без ограничений, пить алкоголь, но я сидела дома и набирала номер станции. К нам зачастил Николай, к ноябрю его уже величали дома «женихом», сперва иронично, потом привыкли. Я не уклонялась от встреч с ним, хотя каждый раз чувствовала себя так, словно все еще идет экзамен. Впрочем, от людей на Соцветье можно было и такой подлости ожидать. Домашние считали, что мы неплохо ладим. Я могла три дня не выходить из комнаты, но если Николай звал в кино или кафе, я соглашалась. Я могла не есть сутки, пить только сок, а если к обеду появлялся Николай, я ела все, до чего могла дотянуться. Мама считала, что он хорошо на меня влияет. Она мерила меня мерками Соцветья, в нормальной человеческой жизни считалось, что если девушка плохо ест и сидит в своей комнате, она больна психически и физически, а вот если девушка гуляет с кавалером и ест все, что дают, она счастлива и здорова. На самом деле все было наоборот. Я чувствовала себя больной и загнанной, когда жила по указке Николая и по законам «нормальной человеческой жизни». Я всю жизнь провела в замкнутом пространстве, питаясь внутривенно от Гнезда, как не родившийся ребенок, зачем было насильно менять мои привычки? Я могла есть и вести себя, как люди с Соцветья, но это было притворство.

Рыжий ссорился из-за меня с профессором. Рыжий не был сверхчувствительным, как я, однако он тоже чувствовал тоньше, чем другие люди. Он понимал, что его дипломная работа зашла в тупик. Я соответствовала нормам, но мне от этого становилось только хуже. Рыжий рискнул заявить профессору, что нормы неправильные. Что «возвращенцы» другие и в молекулярном, и в физическом, и в психическом смысле, что их нельзя сравнивать с людьми, как нельзя сравнивать дельфина и слона. Оба обладают легкими и кровеносной системой, но они разные… Профессор ответил, что теория чересчур революционная, особенно для дипломной работы, и что, если Рыжему такая блажь в голову стукнула, он должен предложить себя и свою сестру в качестве подопытных кроликов, так как мы близнецы и при этом космонавт и человек с Соцветья. Рыжий ответил, что его сестра, то есть я, и так достаточно натерпелась от людей с Соцветья, профессор заявил, что это еще цветочки и что среди «возвращенок» я самая неблагодарная, потому что другим приходится намного хуже. Конфликт достиг апогея, когда Николай проболтался мне о Солнышке.

Она не сдала экзамен. В кафе она с трудом проглотила картофельное пюре с молоком и молочный суп, а потом ее вывернуло на экзаменатора после чашки кофе с молоком. Солнышко игнорировала фильмы, книги и музыку. Она полюбила только живопись, но почему-то лишь авангардистскую. Солнышко ничего не понимала в современном мире. Николай сказал, что Солнышко покончила с собой, спрыгнув с крыши ресторана «Озарение», прямо в созвездие огней города. Рыжий сказал мне, что Солнышко попыталась дома вырастить костюм из неометалла на ресурсах своего тела и с помощью него вернуться на родную станцию, но что-то не получилось, ее не приняли…

Я сказала брату, что согласна быть подопытным кроликом, если они с профессором помирятся, он обозвал меня дурой и уехал из города. Тогда я перестала общаться со всеми, даже с родными. Я перестала дозваниваться до станции. Я потеряла надежду. Сутки напролет я сидела у окна, глядя, как ветер колышет голые ветви деревьев, и сжимала в руках плоскарь. Форточка была открыта, ко мне долетали ветер и дождь. Если ее закрывали, я отворяла ее усилием воли. Больше я ничего не делала, вообще не двигалась. Мама часто заходила ко мне в комнату, пыталась звать меня, влить в рот ложку супа, но я отключила все чувства, кроме зрения. Однажды я ощутила, что истощена, как тогда, на станции. Я поняла, что умираю.

И вдруг из форточки мне на плечо спустился «связной». У него был парашютик из неометалла. Я тут же включила все чувства. От неометалла пахло Ночкой. Я и забыла, что неометалл бывает разный. На станции весь неометалл был из нас, он пах мной, Дождем, Облаком, Рябью, Туманом, Листопадом, Снегом и Ночкой, всеми нами. А теперь пахло только Ночкой. Я расправила «связного» на ладони, отложив в сторону бесполезный плоскарь.

Ночка появилась на экране, но я не сразу ее узнала. Одутловатые щеки повисли, как у бульдога, в черных волосах блестели яркие красные пряди, но что больше всего меня напугало – ее глаза тоже были красными и светились.

– Плохо выглядишь, – усмехнулась Ночка.

– Ты тоже, – пробормотала в ужасе я. Попыталась отвести взгляд от ее жутких глаз, посмотрела в угол экрана – дата была четырехлетней давности. Но Ночка видела меня и говорила со мной.

– Тебе плохо на Соцветье? Почему ты снова истощена?

– Все было отлично, но я не могла с вами связаться и очень переживала.

– Я чувствую.

– Послушай, ты умираешь? А Дождь, ты его не…

– Не волнуйся, я держу обещание. Хотя необходимость поглотить его есть, как ты видишь. Ветер, никого не осталось. Станция умирает, мы израсходовали все ресурсы. Посмотри на дату.

– Я не понимаю, я пыталась с вами связаться, но тут какая-то путаница…

– Никакой путаницы. Вскоре после твоего ухода нам объявили, что мы нерентабельны. Я хотела отправить ребят, но вышла поправка к закону – на Соцветье отправляли только тех, у кого есть семьи, согласные их принять. Мы не успели связаться с семьями сразу – нас отключили. Успела только Рябь, но ее не приняли. Она стала первым моим донором и дала жизнь станции еще на месяц.

– Ты их всех съела? А Дождь?

– Не перебивай, я и так опаздываю с этим разговором на четыре года, – Ночка усмехнулась, и черная кровь потекла у нее из уголка рта. – Мы хотели отправиться на Соцветье сами, без участия людей. Мы собрали весь неометалл, разобрав и отключив полстанции. Мы надеялись, что ты выйдешь на связь и примешь нас. Что тебе помешало?

– Я вышла на связь, как только сдала экзамен. До сдачи экзамена я не имела права пользоваться плоскарем! Я и так спешила…

– Ты могла попросить Рыжего, верно? Пусть он бы говорил от твоего имени. Ты всегда действовала недостаточно продуманно. Но послушай. Мы изыскивали все ресурсы, создали четыре костюма из неометалла, больше не успели. Убегать по уменьшившейся станции от эрозии становилось все опаснее, Листопад был сожран жижей, Облако поймали искры. Время восстановления в Гнезде сократилось до пятнадцати минут.

– Пятнадцать минут! – в ужасе прошептала я.

– Мы исчерпали все ресурсы, и в это время Туман открыл, что время – тоже ресурс и его можно перевести в энергию. Эту технологию воспроизвел и сохранил Дождь. Так мы украли сами у себя четыре года. Мы говорим в настоящем времени, но на вашей планете мы четыре года как мертвы.

– Это невероятно…

– Заткнись и слушай. Ресурсов, выделенных с помощью этих четырех лет, хватило на постройку одного мегателепорта. Мы начали спорить, кому он достанется. Дождь в это время был уже истощен, и я предложила его кандидатуру, помня о своем обещании. Туман заявил, что он автор изобретения, значит, оно принадлежит только ему. Тогда я поглотила его. Во время драки мы угодили в жижу и испортили свои костюмы из неометалла. Снег пошел на костюм для Дождя. Я пострадала от жижи и не могу его восстановить. Тем не менее у меня есть Дождь в костюме и готовый мегателепорт. Я могу отправить его тебе, если ты примешь.

– Я приму! Но почему ты… Ты же можешь его использовать, восстановиться и улететь сама! – закричала я и зажала себе рот рукой.

Ночка засмеялась, струйка пошла сильнее, и она начала кашлять:

– Я хотела, но остатки свободной энергии ушли на связь с тобой. Береги этого «связного», можешь похоронить его вместо меня. Я сейчас стану дровами, брошенными в топку мегателепорта. Дождь без сознания и стать дровами не может, видимо, такова судьба. Иди на открытое пространство, поймай Дождь и жди… Сейчас же!

«Связной» кубарем покатился с моих коленей. Я выскочила из дома в одном халатике, несмотря на то что земля уже была покрыта снегом. Шатаясь от слабости, выбежала на пустырь позади дома. Тут меня приняли, когда я прибыла в начале лета… Небо было серым, затянутым тучами, но я знала, что это все обман, что на самом деле оно черное, такое черное-черное, в искрах звезд, в космических радугах, туманах, вспышках, нет ничего прекраснее этого. Где-то там потерялся еще четыре года назад мой Дождь, юноша с красными волосами и серой кожей, от которого моя голова внутри становится, словно полый шар из неометалла, гладкой и шелковистой, чистой и твердой, ничто не сравнится с этим ощущением, даже ощущение от цветущего маминого сада и кусочка кварца между бровями. Я вспомнила про кварц и надела цепочку на лоб, завязав узелком, который не распутать. Вот теперь я чувствую ясно, где мой Дождь.

– Я здесь, – шептали мои губы. – Иди на меня, чувствуй меня, узнай меня.

Я раскинула руки и на одной из ладоней уловила щекотку, словно крохотный сахарный муравей пробежал. Это был след Дождя. Он шел ко мне.

Земля и небо перевернулись и смешались, словно акварельные краски. Я была в космосе, Дождь – на Соцветье. Я была на Соцветье, Дождь – в космосе. Наши руки встретились. Хрустальная сфера рассыпалась. И тут же он навалился на меня всей тяжестью, словно парализованный. Я приняла его на руки, как мать принимает дитя, но упала вместе с ним. Его костюм растаял, растворив в воздухе ароматы Снега и Ночки.

Мы лежали на заснеженной земле, и нас засыпал снег. Я не могла поднять Дождя и не смела оставить. Можно было только надеяться, что кто-то из домашних выглянет в окно, посмотрит на пустырь позади дома, до того как поверх нас вырастут сугробы. Я кляла себя за то, что была слишком эгоистична в своем горе, что зря сидела у окна почти две недели и израсходовала ресурсы своего тела. Но все равно у меня, прожившей в безопасности и сытости последние полгода, было намного больше, чем у пленника космоса и времени. Я поделилась с ним тем, что имела, и он открыл глаза.

– Ветер, – беззвучно прошептали его губы.

– Все хорошо, – я знала, что он сейчас отключен и слышит только мысли, как я полгода назад. – Мы на Соцветье. Мы дома.

Он глубоко вздохнул и замер, глядя в бездонное серое небо.

– Ты чувствуешь, сколько здесь жизни? Земля и растения сейчас застыли от холода, насекомые спят под снегом, птицы укрылись в гнездах, звери – в норах, люди – в домах, но это жизнь, настоящая, горячая, кипучая, не то что в космосе. Чувствуешь, как ее много?

Я знала, что Дождь чувствует так же, как и я, ощущала, что он проник в снег, в землю, в воздух, что он повсюду – в доме, в заснеженном саду, в кустах шиповника, в заброшенном гнезде ласточки под крышей, в уснувшей на чердаке бабочке, в моих родных, мирно спящих в доме, во мне.

– Дыши, Дождь, – повторяла я снова и снова, обнимая его крепче и крепче. – Чувствуй, Дождь. Живи, Дождь…