Текст книги "Ахматова и Гумилев. С любимыми не расставайтесь"

Автор книги: Татьяна Алексеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Татьяна Алексеева

Ахматова и Гумилев. С любимыми не расставайтесь…

ТАТЬЯНА АЛЕКСЕЕВА

Родилась в Санкт-Петербурге, в семье певца-барда Сергея Алексеева.

Окончила факультет журналистики СПбГУ. Работала корреспондентом в периодических изданиях, занималась журналистскими расследованиями, переводами, преподавала, а заодно много путешествовала.

Свой первый рассказ сочинила в 15 лет. Позже начала выкладывать свои произведения в Интернете и постепенно обрела широкий круг поклонников своего таланта. Участвовала и выходила в финал в многочисленных литературных конкурсах, публиковалась в различных литературных журналах и сборниках.

В настоящее время руководит собственным литературным салоном «Страница».

Глава I Россия, Усадьба Поповка, 1892 г.

С любимыми не расставайтесь…

Я ребенком любил большие,

Медом пахнущие луга,

Перелески, травы сухие

И меж трав бычачьи рога.

Н. Гумилев

Перед шестилетним Колей стояла невероятно сложная задача. Поначалу она даже казалась ему непосильной, и он едва не отказался от своего дерзкого замысла. Но потом ему стало стыдно. Ведь он уже совсем большой, он столько всего умеет, и, главное, он теперь умеет писать! Значит, он просто обязан сделать то, что задумал. Отступать нельзя!

Окончательно решившись действовать, мальчик залпом допил поданное ему на завтрак топленое молоко и сполз с высокого стула.

– Спасибо, нянюшка! – сказал он сидевшей напротив Мавре Ивановне.

– Наелся, маленький? Может быть, ты еще чего-нибудь хочешь? – расплылась в улыбке пожилая женщина.

Ее добрые и очень ясные, несмотря на старость, глаза смотрели на любимого воспитанника с огромной любовью и сочувствием. Бедный ребенок, ему опять придется провести весь день в четырех стенах, потому что на улице слишком холодно и сыро, а он такой болезненный! И при этом так любит гулять в саду, такими горящими глазами смотрит на каждое старое дерево, на каждую птицу! Словно это не обычные дубы с березами, а какие-то неведомые, сказочные растения, не обычные воробьи, а яркие говорящие попугаи… Но, к огромному сожалению няни и взрослой сводной сестры Коли, отправившейся гулять с его старшим братом Митей, в этот день выходить на улицу ему было нельзя. Малыш и сам понимал это – еще накануне, когда погода была солнечной и ничто не мешало его прогулке, он с серьезным видом объявил, что на следующий день станет холодно. И хотя на первый взгляд никаких перемен погоды не ожидалось, Мавра Ивановна сразу поверила ребенку. Он уже не раз умудрялся каким-то непостижимым образом почувствовать, что на следующий день будет дождь или сильный ветер.

Этим утром няня и родители Коли в очередной раз убедились, что мальчик не ошибся. Погода была пасмурной, ветер усиливался с каждой минутой, птицы летали низко над землей с тревожными криками – было ясно, что в любую минуту может пойти дождь и что о солнце на сегодня можно забыть. Супруги Гумилевы подумали даже о том, чтобы вообще не ходить гулять, однако дождь все не начинался, и в конце концов они пришли к выводу, что Мите будет полезнее немного подышать свежим воздухом, чем сидеть дома. Поэтому решено было чуть-чуть пройтись по саду со старшим сыном, оставив болезненного младшего на попечение няни. Родители очень удивились, что маленький Коля не стал из-за этого расстраиваться и проситься на прогулку, а вместо этого с понимающим видом кивнул головой. На самом же деле все было очень просто. Колю ждало другое, гораздо более важное дело, сделать которое в отсутствие брата и мамы с папой намного проще.

– Ну так как, будешь еще кушать? – повторила свой вопрос няня. Но Коле было уже не до еды. Какое там «кушать», когда у него настолько важное мероприятие?!

– Нет, спасибо, – ответил он вежливо, как учили его родители и сестра Александра. – Я сытый. Можно мне теперь взять чернила и писать буквы?

– Ну конечно же, пойдем, сейчас я тебе все дам! – умилилась няня и тут же поднялась со стула.

Коля радостно хлопнул в ладоши и первым выбежал из столовой. Он был страшно рад, что так здорово все придумал. Все взрослые – родители, няня, Саша – постоянно уговаривали его писать и бывали очень довольны, когда он добровольно соглашался учить буквы. И теперь Мавра Ивановна, как он и ожидал, тоже обрадовалась высказанному им желанию и, усадив его за стол в детской, вручила заляпанную кляксами тетрадь.

Однако маленький Коля оказался в затруднении. Дав ему перо и поставив рядом с тетрадью чернильницу, няня уселась рядом, собираясь следить, чтобы ребенок не разлил чернила и не начал озорничать, вместо того чтобы заниматься делом. А Коле непременно нужно было остаться одному наедине с тетрадью и чернилами – хотя бы на несколько минут. Вот только как это сделать, мальчик еще не придумал.

Чтобы не вызвать никаких подозрений няни, он открыл тетрадь на еще не исписанной его нетвердой рукой странице, обмакнул кончик пера в чернила и, прищурившись, чтобы появляющиеся на бумаге линии не двоились, медленно вывел большую букву «аз». Мавра Ивановна с улыбкой наблюдала за ним, готовая в любой момент подсказать, как писать следующую букву. Коля старательно вывел рядом с заглавной первой буквой алфавита строчную и снова потянулся пером к чернильнице, специально делая все как можно медленнее. Вдруг няне надоест и она отойдет по каким-нибудь своим делам? Она же видит, что он делает все аккуратно, не шалит и его можно оставить одного!

Однако няня продолжала сидеть за столом и смотреть то на своего воспитанника, то на зажатое в его крошечной худенькой ручке перо с медленно растущей каплей чернил на кончике.

– Ну, что ты, не помнишь, как пишется «буки»? – спросила она, протягивая свою морщинистую руку к перу, чтобы помочь ребенку. Коля решительно прижал кончик пера к бумаге.

– Помню! Вот… – и начал торопливо выводить следующую букву. От волнения «буки» получилась у него кривой и гораздо менее красивой, чем «аз», но Мавра Ивановна все равно удовлетворенно улыбнулась. Мальчик вздохнул и принялся писать дальше, предчувствуя, что ему все-таки придется отказаться от своей затеи. Няня явно не обиралась никуда уходить, и, похоже, у нее не было в этот день никаких срочных дел по дому – надежда на то, что она оставит его без присмотра, таяла с каждой минутой. Коля написал уже целых две строчки и посадил на листе бумаги внушительных размеров кляксу, прежде чем ему наконец пришла в голову новая идея о том, как удалить Мавру Ивановну из комнаты.

– Нянечка, можно мне попить водички? – попросил он, откладывая перо на промокашку.

– Конечно, сейчас я тебе принесу! Сиди тут и не балуйся! – кивнула няня, поднялась со стула и, громко шаркая ногами, вышла из детской.

Коля едва дождался того мгновения, когда за ней закроется дверь, и сразу же после этого снова обмакнул перо в чернильницу. Затем открыл тетрадь на последней странице и начал корявым от спешки почерком выписывать на ней буквы – одну за другой, пока они не сложились в слова. Те самые слова, которые он придумал еще вчера, во время прогулки по саду, и которые боялся забыть. Ему так хотелось побыстрее записать:

Живала Ниагара

Близ озера Дели

Писать слова было сложнее, чем отдельные буквы, кроме того, Коля торопился закончить до того, как вернется няня, и забывал прищуривать глаза, поэтому две первые строчки получились у него совсем кривыми, а в конце слова «Дели» он опять посадил кляксу. Но бросать начатое дело уже поздно, нужно довести его до конца. Оглянувшись на дверь и убедившись, что нянюшка Мавра все еще в столовой, мальчик снова обмакнул перо в чернила и продолжил:

Любовью к Ниагаре

Вожди все летели

Он еще не знал, где находится Ниагара и где – озеро по имени Дели, но уже любил эти места за их странные, таинственные названия. Когда взрослые прочитают его стихи, они сразу поймут, как ему хочется туда, к сказочному водопаду, к Ниагаре… Вот только писать оказалось слишком сложно и тяжело, гораздо тяжелее, чем просто выводить буквы и простые слова вроде «мама» и «папа»! Буквы получались неровные и грязные, перо скрипело и царапало бумагу, но он все-таки дописал первую фразу до конца и поставил аккуратную точку.

Продолжить стихотворение мальчику не удалось. За дверью послышались шаркающие шаги, и в комнату вернулась няня. Коля торопливо закрыл тетрадь, пряча от нее заветные строчки, потом открыл ее на той странице, где писал буквы, и тут же, спохватившись, что не промокнул свою последнюю запись и теперь она должна смазаться, снова открыл тетрадку на последней странице… Больше он ничего сделать не успел, потому что Мавра Ивановна подошла к столу, поставила рядом с ним полную воды чашку и заглянула в тетрадь.

– Что это ты тут написал? – с интересом спросила она, рассматривая четыре загибающиеся вверх расплывшиеся строчки. – Дай-ка посмотреть!..

Коля покорно придвинул ей тетрадь. Что-то няня скажет теперь? Будет ворчать, что ему еще рано писать такие сложные слова, сначала он должен освоить буквы?

Мавра Ивановна наклонилась над исписанной страницей. Всматриваясь в неровные детские каракули, она прищурила свои близорукие глаза, и на ее старом лице появилось еще больше морщинок. Читала она медленно, и ей не сразу удавалось понять, что за слово написал ее юный воспитанник. Коля, напряженно следивший за ее лицом, увидел, как няня постепенно расплывается в улыбке. Она прочитала про Ниагару, и ей это понравилось.

– Ты сам придумал? – спросила она мальчика.

– Сам… – сияя глазами, кивнул он.

Лишь теперь Коля окончательно убедился, что не сделал ничего запретного или неправильного. Ему даже стало жаль, что он не сказал няне сразу о своем намерении записать сочиненное стихотворение. Не пришлось бы столько хитрить, а потом торопиться все написать, боясь, что его застукают! Хотя писать тайком все-таки было очень интересно…

– Молодец, Коленька. – Морщинистая нянина рука погладила ребенка по голове. – Ты очень красиво написал. А маме с папой ты эти стихи покажешь?

– Конечно, покажу! – радостно закивал Коля. Теперь, когда его первые в жизни стихи похвалили, он готов был показать их всем, и родителям, и старшим брату с сестрой, и вообще всему миру. Чтобы услышать еще раз эти слова: «Молодец, очень красиво».

– Тогда мы им дадим сегодня это прочитать? – уточнила няня.

– Дадим! Только… я еще не все написал, – отозвался мальчик.

– Ты еще что-то сочинил? – удивилась Мавра Ивановна. – Давай я помогу тебе тогда и это записать! Подскажу, как правильно.

– Помоги! – еще больше обрадовался Коля и через секунду, вспомнив, как мать учила его вежливости, добавил: – Пожалуйста!

Он снова сунул перо в чернильницу, аккуратно провел им по ее краю, снимая повисшую на кончике каплю, и принялся писать следующую строчку. Он писал о джунглях и саваннах, о диких зверях и странных туземцах, а няня следила за скрипящим в его руке пером и иногда тихо подсказывала, как надо писать то или иное слово. А Коля все писал, путался в буквах, ставил на бумаге кляксы и чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.

В детскую заглянула его старшая сестра Александра, вернувшаяся с прогулки раньше остальных и собиравшаяся что-то спросить у няни, но та приложила палец к губам и знаком попросила девушку подождать. Александра удивленно вскинула брови при виде старательно пишущего Коли и, осторожно приблизившись к столу, заглянула в его тетрадь. Мавра Ивановна продолжала делать ей знаки, призывающие не отвлекать мальчика, и девушка, согласно кивнув, отступила на пару шагов. Но Коля даже не посмотрел на нее. Он слышал, что кто-то вошел в комнату, видел, как на тетрадную страницу на мгновение упала и снова исчезла тень, но оторваться от записи своих первых стихов было для него абсолютно непосильным делом. Он должен дописать их до конца, пока не забыл. А потом уже можно будет посмотреть, кто пришел в детскую, и показать написанное всем желающим.

Последнюю точку мальчик поставил неудачно, посадив на бумагу очередную кляксу. Лишь после этого он поднял голову и, увидев сестру, залился краской от смущения.

– Что там у тебя, Коля? – спросила Александра, снова подходя к столу. – Дашь посмотреть?

Мальчик еще раз молча кивнул и спрятал руки под стол. Девушка взяла тетрадь в руки, внимательно прочитала написанное в ней стихотворение и снова положила ее на стол.

– Это я сам! – сообщил Коля, догадавшись, что сейчас она задаст ему тот же вопрос, что и Мавра Ивановна. Сестра улыбнулась и погладила его по тонким светлым волосам.

– Я так и думала, что ты сам. Умница! – сказала она и, наклонившись к лицу мальчика, вкрадчиво спросила: – А маме с папой дашь эти стихи прочитать?

– Дам! – вновь с готовностью подтвердил Коля. Смущение, которое он испытывал поначалу, собираясь записать стихотворение, прошло окончательно. Теперь он всегда будет делать так: если ему на ум придут сложившиеся в рифму слова – запишет их, а потом покажет взрослым. Они будут этому только рады!

Вскоре домой вернулись родители и Митя. Александра, услышав стук входной двери, выбежала к ним навстречу с загадочным выражением лица.

– А вы знаете, что сделал наш Коля? – спросила она отца с мачехой, лукаво улыбаясь.

Степан и Анна Гумилевы с любопытством переглянулись.

– И что же он натворил? – подхватывая игру старшей дочери, поинтересовался глава семейства.

– Ни за что не догадаетесь! – все тем же интригующим тоном произнесла девушка.

Выглянувший из-за ее спины Коля тоже улыбнулся родителям, и его глаза загорелись таким же хитрым огоньком. Сгорающий от любопытства Митя, глядя на него и на старшую сестру, едва не запрыгал на месте от нетерпения:

– Что он натворил, что?! Шура, скажи, скажи!

– Сейчас узнаете, Коля сам вам все покажет, – ответила Александра. – Проходите сюда! – и она жестом поманила всю семью в детскую.

Митя бросился туда первым, забыв вытереть ноги, супруги Гумилевы поспешили за ним, не сделав сыну замечания, любопытство всех троих было сильнее правил и условностей. Они подошли к столу, и Мавра Ивановна с гордостью продемонстрировала им последнюю страницу Колиной тетрадки. Степан Гумилев взял ее в руки, и они с женой углубились в чтение.

– А мне? Мне покажите! – изнывая от любопытства, подпрыгивал рядом Митя. – Ну, что там?!

– Там стихи, – объяснила ему Анна Гумилева, забирая у мужа тетрадь, и наклонилась к старшему сыну: – Вот, посмотри, только аккуратнее, не запачкайся чернилами! – Она повернулась к сияющему Коле и погладила его по волосам: – Умница! Скажи, а можно я перепишу это стихотворение в другую тетрадку, чтобы оно осталось у меня? Ты ведь не будешь против, если я иногда буду его перечитывать?

– Не буду… – удивленно ответил мальчик. Впервые в жизни мать спрашивала у него разрешения для того, чтобы что-то сделать! Обычно это им с Митей нужно было спрашивать у родителей или еще у кого-нибудь из взрослых, можно ли им пойти гулять в сад или лечь спать чуть позже обычного. Им редко отказывали, но все-таки мальчики должны были заручиться их согласием, прежде чем что-то сделать. А вот наоборот не случалось еще ни разу. Взрослым не нужно было ничье разрешение, тем более от детей, и Коля даже не подозревал, что иногда оно все же может им понадобится!

Но, как выяснилось, некоторые дела мама не могла сделать без его согласия. Она не могла решить сама, можно ли ей переписать его стихи в свою тетрадь и можно ли давать их читать другим людям. И хотя Коля, конечно же, никогда не стал бы возражать матери, он чувствовал, что в этом она тоже права. Как бывала права и раньше, во всех других вещах.

Анна Ивановна спрашивала у Коли разрешение и после этого, каждый следующий раз, когда он показывал ей свои новые стихи. И лишь после того, как мальчик отвечал, что ей можно делать с ними все, что угодно, аккуратно переписывала их в специально отведенную для этого тетрадку своим мелким красивым почерком.

Глава II Россия, Царское Село, 1901 г.

Смуглый отрок бродил по аллеям,

У озерных грустил берегов,

И столетие мы лелеем

Еле слышный шелест шагов.

А. Ахматова

Аню опять разбудил шум на улице. Было не так уж и рано, но в ее комнате стоял густой полумрак – утренний свет с трудом пробивался через заслонявшие окно плотные кусты. Но девочке и не нужно было ничего видеть, чтобы понять: мимо их дома снова шла похоронная процессия. Она слышала, как медленно и степенно процокали по мостовой копыта лошадей – в любом другом случае кони проехали бы быстрее, даже если бы кучер заставлял их идти шагом.

Девочка вскочила с кровати, мгновенно стряхнув в себя остатки сна. В комнате было сыро и промозгло, и она схватила одеяло, чтобы накинуть его себе на плечи. Завернувшись в него, как в плащ, Аня подошла к окну, проворно протерла холодное запотевшее стекло и принялась всматриваться в редкие просветы между ветками. Да, она не ошиблась! За кустами по проходившей возле их дома дороге медленно двигались одетые в черное фигуры. Цоканье копыт было уже едва слышно, повозка с гробом уехала далеко вперед, но идущих следом за ней людей было очень много. Они все шли и шли неторопливой торжественной походкой, и хотя Аня не видела их лиц, она опять с легкостью догадалась, что большинство из провожающих умершего в последний путь горожан были уже совсем старыми и каждый шаг давался им с огромным трудом.

Бросив на траурную процессию еще один быстрый взгляд, девочка метнулась к двери и выглянула в коридор. Дома было тихо, родители и братья с сестрами, по всей видимости, еще спали, и Аня торопливо прокралась на цыпочках мимо их комнат к входной двери. Стараясь не шуметь, она взяла висевшее на стене пальто, мысленно порадовавшись, что его до сих пор не убрали на лето в сундук, набросила его поверх ночной сорочки и, на ходу застегивая пуговицы, выскользнула из дома.

На улице было по-утреннему прохладно и зябко. Девочка снова поежилась, но возвращаться домой и не собиралась. Подняв повыше воротник пальто, она протиснулась сквозь окружающие ее дом кусты и осторожно выглянула на дорогу. Она успела вовремя! Мимо нее как раз проходили последние приглашенные на похороны люди. Прямые как палки седые мужчины в безупречных костюмах и сгорбленные женщины с лицами, скрытыми густыми вуалями, в старомодных черных платьях, пугающие своим мрачным, трагическим видом и в то же время невероятно притягательные…

Аня высунулась из кустов еще сильнее и замерла, глядя вслед удаляющейся процессии. Это зрелище было одним из ее самых любимых. Лошади, покрытые черными попонами, катафалк, выкрашенный черной краской, люди в черной одежде – все это завораживало девочку, но при этом не пугало, как других людей, и даже не портило ей настроение. Наоборот, наблюдая за похоронами, Аня чувствовала сумасшедший душевный подъем, который едва ли смогла бы объяснить. Да и не стала бы она ничего объяснять, даже если бы ее начали расспрашивать, зачем она смотрит на катафалки и что при этом ощущает. Ей просто нравилось это делать – провожать взглядом черные фигуры и чувствовать себя причастной к чему-то важному, чуть ли не самому главному в жизни.

Процессия тем временем уходила все дальше от дома Ани, и она, забыв обо всем на свете, сделала несколько шагов к дороге, чтобы подольше не терять катафалк и сопровождающих его стариков из виду. По улице шли другие прохожие, торопившиеся по каким-то своим делам. Некоторые из них с недоумением посматривали на одетую в пальто и домашнюю обувь девочку, но Аня не обращала на них внимания. Пусть смотрят, пусть удивляются и неодобрительно качают головами! Когда она была помладше, здешние жители видели ее еще в более странном наряде, бегающей по улицам босиком и в измятом платье, тоже таращились на нее во все глаза и даже показывали на нее пальцем, называя «дикой девчонкой». По сравнению с тем, как она выглядела тогда, сейчас Аня была одета почти прилично! И если люди снова будут думать о ней как о дикой, странной или вовсе умалишенной, Ане это совершенно все равно, несмотря на то что ей уже одиннадцать лет и она совсем взрослая девочка! Не до них сейчас, надо досмотреть, как похоронная процессия исчезает за поворотом.

И она смотрела. Смотрела на все более нечеткие, уменьшающиеся черные силуэты и не видела ни других прохожих, ни зеленеющих по обеим сторонам улицы кустов и деревьев, ни бегущих по бледно-голубому небу пышных облаков. Все это было слишком обычным по сравнению с катафалком и идущими за ним скорбными фигурами, по сравнению со смертью. Ане порой казалось, что все остальное вообще не имеет никакого значения…

Она продолжала некоторое время стоять у дороги, глядя вдаль, даже после того, как последний из провожавших гроб прохожих завернул за угол и пропал из виду. Но внезапно подул сильный ветер, и девочка почувствовала, что совсем озябла. Надо было возвращаться домой, пока она не замерзла окончательно и не начала опять кашлять и пока дома не обнаружили ее отсутствия. Аня отступила обратно в кусты и, заслоняя ладонью глаза, чтобы их не задели раздвигаемые ею ветки, стала пробираться обратно к дверям своего дома.

Перед глазами у нее по-прежнему стояла медленно движущаяся по улице вереница стариков в черном. Всем им было уже очень много лет, за семьдесят или за восемьдесят, а тому, кого они хоронили, наверное, еще больше. Эти люди жили в закончившемся всего полгода назад девятнадцатом веке и собственными глазами видели события той эпохи. Видели, как приезжали в Царское Село Александр III, Александр II, Николай I… Как прибыли в только что открывшийся лицей первые ученики – Пушкин и Кюхельбекер, Пущин и Дельвиг… Как приехал туда Державин, чтобы впервые услышать стихи смуглого и кудрявого лицеиста по кличке Обезьяна… Все эти люди, правители, о которых Ане рассказывали на уроках в гимназии, и поэты, которых она читала и перечитывала с тех пор, как ее научили азбуке, были для тех стариков живыми современниками. Может быть, они встречали их на улице, а может быть, даже были с ними знакомы – эта мысль не давала Ане покоя с самого раннего детства, с того дня, как она впервые увидела в окно ковыляющую мимо их дома старушку с клюкой. Это было зимой, кусты, заслоняющие окна их дома, стояли совсем голые, а снега к тому времени намело еще не слишком много – тот редкий случай, когда из окон хорошо видна и улица, и дома напротив, и прохожие. Пользуясь такой редкой возможностью поглазеть в окно, Аня сидела на подоконнике и вдруг увидела старушку – сгорбленную, прихрамывающую, каждый шаг требовал от нее огромных усилий, и двигалась она очень медленно. Девочка смотрела на нее во все глаза и не могла оторваться. Хотя уже много раз видела стариков, никогда раньше они не вызывали у нее такой смеси любопытства, почтения и некоторого страха…

«Эта бабушка видела Пушкина!» – неожиданно пришло Ане в голову. Она не знала, кто эта старушка и сколько ей лет, но почему-то вдруг почувствовала уверенность в том, что когда-то давно, в детстве или юности, старая женщина была знакома с лицеистом по имени Александр Пушкин, который еще только должен был стать великим поэтом. Она просто знала, что все было именно так, и если бы кто-нибудь попытался ее в этом разубедить, девочка не стала бы его слушать. Впрочем, переубеждать Аню и объяснять ей, что далеко не каждый старый житель Царского Села мог быть знаком с учившимся в нем великим поэтом, было некому. Она никогда ни с кем не стала бы говорить о своих догадках. Зато с тех пор всегда думала подобным образом обо всех встреченных ею пожилых людях. Особенно если попавшиеся ей на глаза старики и старухи были одеты в черное и шли за гробом своего умершего друга или родственника. Девочка обязательно провожала их глазами и даже после того, как похоронное шествие скрывалось из виду, долго представляла себе, как они приходят на кладбище и опускают гроб в вырытую могилу. Ей казалось, что вместе с покойником из этого мира уходит девятнадцатый век со всеми своими блистательными великими людьми, уходит навсегда и безвозвратно. При этом грустно от таких мыслей девочке не было. Наоборот, мысль об умирающем столетии привлекала ее своей мрачностью…

Вот и сейчас она увидела, как ушел из мира живых еще один проживший долгую жизнь человек, еще одна частица девятнадцатого века. Аня снова глянула в конец улицы. Процессия давно уже исчезла из виду, но медленно движущаяся вереница людей в черной одежде по-прежнему стояла у девочки перед глазами, и она знала, что будет видеть их в своем воображении весь день, а возможно, и в течение нескольких последующих дней, а еще по ночам, во сне. Но теперь надо все-таки поторопиться и вернуться домой – ее отсутствие могут заметить в любую минуту.

Перешагивая через огромные пучки лопухов, каждый из которых был размером с детский зонтик, Аня добралась до двери, осторожно приоткрыла ее, протиснулась внутрь и прислушалась. Было так же тихо, как и полчаса назад, когда девочка покидала дом. Никто еще не проснулся, и она смогла незаметно снять пальто, повесить его на место и вернуться в свою комнату.

Там Аня присела на край кровати и задумалась о том, что ей делать дальше. Можно было забраться под одеяло, согреться после беготни по улице и даже немного вздремнуть перед тем, как мать или кто-нибудь из сестер явится ее будить. Девочка с сомнением покосилась на свисающий с кровати край одеяла и подушку. Мысль о том, чтобы лечь поспать, была очень заманчивой. Только теперь Аня поняла, что сильно замерзла, ее била мелкая дрожь. Внезапно она закашлялась и испуганно прижала ко рту ладонь – не разбудить бы спящую за стеной младшую сестру Ию! Отняв руку от лица, с еще большим страхом посмотрела на нее – нет ли на ладони крови?

К счастью, крови не было, и девочка, облегченно вздохнув, снова посмотрела на свою мягкую подушку. Но все-таки ложиться спать после только что увиденного любимого зрелища – было в этом что-то неправильное! Ане казалось, что ей хочется чего-то другого, хочется как-то еще «поучаствовать» в похоронной церемонии. И хотя пока она не знала, как и что надо сделать, в ней постепенно крепла уверенность, что спать она в это утро уже не будет.

Все еще вздрагивая от холода, Аня пересела за стол и еще раз выглянула в окно. Улица за кустами была пустынна, медленно шествующая по дороге вереница одетых в траур стариков существовала теперь только в ее воображении. Рассказать бы кому-нибудь об этом странном чувстве, когда видишь что-то не глазами, а в мыслях! Вот только как? Пушкин, Державин и другие поэты выразили бы это стихами, у них бы получилось!..

Аня снова вздрогнула, но теперь уже не из-за того, что ей было холодно. Холод и все прочие неудобства были забыты, отошли куда-то на второй план, перестали иметь для нее хоть какое-то значение. Она придвинула к себе чернильный прибор и принялась шарить в ящиках стола в поисках чистого листа бумаги. Наконец ей удалось найти откуда-то вырванный тетрадный листок. Девочка положила его перед собой и некоторое время сидела неподвижно, глядя на бумагу и не решаясь написать на ней ни слова. Ведь она – не Державин и не Пушкин! Она вообще никто и никогда не пробовала писать стихи. «Но и Державин, и Пушкин тоже когда-то написали свое первое стихотворение», – неожиданно пришло Ане в голову. Мысль эта была такой смелой и даже дерзкой, что девочка в первый момент засмущалась и почти решилась убрать бумагу обратно в ящик и все-таки лечь в кровать. Но протянутая к листу рука так и не взяла его – что-то не давало Ане отказаться от своего замысла. То ли все еще стоявшие у нее перед глазами образы идущих по дороге стариков, то ли странное, торжественное волнение, охватившее ее сразу, как только она подумала о сочинении стихов…

Аня снова взялась за перо, обмакнула его в чернила и вывела на листе несколько слов. Потом зачеркнула их и написала чуть ниже другую строчку. Снова зачеркнула и снова принялась писать. С каждой строчкой ее рука двигалась над бумагой все быстрее, почерк, вначале аккуратный, почти каллиграфический, становился все менее разборчивым. Зачеркивания не понравившихся слов сделались такими резкими, что в нескольких местах перо едва не прорвало бумагу.

Чистого места на листе оставалось все меньше. Потом он закончился, и Ане пришлось снова рыться в ящиках стола в поисках новой бумаги. Чуть не плача от нетерпения, она перебирала скопившиеся в столе письма, газеты, рисунки, сделанные ею и сестрами, и гимназические тетради прошлых лет, тщетно пытаясь найти среди них хоть один клочок бумаги, пригодный для того, чтобы писать на нем. Ей казалось, что стихотворные строки наконец зазвучали у нее в мыслях красиво и гармонично. Надо было только записать их, но, как назло, писать было не на чем!

Наконец девочке удалось откопать в кипе использованных бумаг еще один чистый лист. И снова перо принялось выписывать на нем неровные синие строчки. Аня окончательно забыла об аккуратности, не следила за тем, чтобы волосяные линии были достаточно тонкими, а нажимы – не слишком жирными. Ей надо было писать, писать как можно быстрее, пока у нее получалось, пока красиво звучащие в мыслях строчки не улетучились у нее из памяти.

Второй лист постигла та же участь, что и первый, – он был весь исписан, исчеркан острым пером и отброшен в сторону. И снова Аня рылась в ящиках, снова пыталась отыскать там чистую бумагу. Ей повезло – в руках у нее оказалась целая школьная тетрадь, последняя из купленной год назад пачки. Девочка открыла ее на первой странице и опять обмакнула перо в чернильницу…

…Еще через несколько минут она отложила перо и, взяв тетрадь дрожащими руками, стала перечитывать написанное. На лице ее застыло задумчивое и неуверенное выражение. Она читала только что сочиненные стихи об умирающем прошлом веке и не могла понять, что чувствует по отношению к ним. Ритм в стихотворении как будто бы не хромал, рифмы тоже получились складными, правильными – но что-то в стихотворении было не так, что-то Ане в нем не нравилось. Понять бы еще что!..

Девочка в очередной раз перечитала стихотворение, и ей наконец стало понятно, почему оно кажется неудачным. Оно не было плохим, но это были не те стихи, которые изначально, когда она только вернулась в свою комнату, сложились у нее в мыслях. Те слова, что она задумала написать, строки, звучавшие у нее в ушах, когда она искала бумагу, были немного другими, более красивыми и поэтичными, более торжественными. Они лучше передавали то мрачное чувство прощания с умирающим веком, которое Аня хотела передать. Ей было очень жаль признавать это, но, как ни старалась она убедить себя, что ошибается и что собиралась написать именно так, закрыть глаза на очевидное ей не удалось. Написанное, вне всякого сомнения, было хуже, чем то, что крутилось в голове, и с этим уже ничего нельзя было сделать. Даже если бы она перечеркнула все строчки последнего варианта и попыталась написать их заново, у нее все равно не получилось бы задуманное. Яркие образы невозможно было перенести на бумагу, и Аня сильно подозревала, что не сможет сделать этого никогда, даже когда станет взрослой и напишет много других стихов. Но, несмотря на это, она все равно будет пробовать писать стихи и дальше. Может быть, уже совсем скоро, может, даже сегодня вечером…