Текст книги "Сердцеедка Первая и Сердцеедка Вторая (СИ)"

Автор книги: Татьяна Разумова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Разумова Татьяна
Сердцеедка Первая и Сердцеедка Вторая

«ПОСЛУШАЙТЕ МОЁ СКАЗАНЬЕ...»

– Как под телегой обжиматься, так Пейре для Николетты-Вертихвостки был милый дружочек. А как в церкви подойти, так сестра Екатерина его знать не знает?

– Пейре!

– И ведать не ведает?

– Пейре, я дала обет целомудрия. С монахинями так не разговаривают.

– Я же к тебе по делу, Николетточка!

– К монахиням не приходят!

– Да, где уж теперь сестре-экономке снизойти до жонглёра? До пропавшего жонглёра!

– Пейре, нас услышат!

– Не бойся, родная. Всё осмотрел. Одни мы в церкви. Дверь заперта. Не потревожат.

– Что тебе от меня надо, ирод?

– Помощь нужна.

Жонглёр Пейре Гирон расселся на скамье попросторнее, растянул коленями подол чёрного платья – из соображений безопасности он пришёл в женский монастырь переодевшись старушкой-богомолкой.

– Николетта, надо бы приютить у вас в обители даму. Поможешь, дорогая?

– Воровку?

– Обижаешь.

– Катарку?

– За кого ты меня принимаешь?

– Что она натворила, Пейре?

– Это я с ней натворил, – пояснил жонглёр, – Ничего страшного, – тут же поправился он, – Только творению уже то ли пятый, то ли седьмой месяц. А у дамы с войны возвращается муж.

– А кто у дамы муж?

– Владелец замка Файель.

– Ты смерти моей желаешь, Пейре? Твой Файель Эн Раймон монастырь нам спалит.

– Он ничего не узнает! Николетточка!

– У Раймона Файельского возле замка живёт Старая Птичница. Она раньше вас заметила беременность.

– Старая Птичница болтлива только со своими гусями. Если Эн Раймон не будет спрашивать, то Старая Птичница ничего ему и не расскажет. А с чего ему спрашивать, если вернувшись в замок, он узнает, будто бы жена его уехала на богомолье?

– Пейре, ты у Папаши Ги видел пьесу про съеденное сердце?

– Ещё бы!

Тут Пейре вскочил церковную скамью и, уподобившись кукле Даме, запрокинул голову и прижал руки к груди. Тонко-тонко жонглёр пропищал:

– Ах, сир, вы угостили меня таким сладким блюдом, что иного я не желаю отведать вовек!

И упал, распластавшись среди скамей.

– Это моя пьеса, – пояснила сестра Екатерина.

– Вот где талант пропадал!

В два прыжка Пейре вернулся на скамью.

– Да много ли таланта надо, чтобы записать услышанное?– вздохнула сестра Екатерина, – Я там только концовку изменила, чтобы эта история как-то завершилась. На самом деле На Гильерма недолго лежала бездыханной после того, как услышала от мужа, что он подал ей жаркое из сердца любовника. Она очнулась. Она звала смерть, но смерть за ней не пришла. Она ушла из замка и поселилась в общине катаров. С месяц она, действительно, не могла ничего есть, но потом Добрые Люди как-то откормили её благословлённым хлебом. Несколько лет На Гильерма прожила в катарской общине, а потом перебралась от них в наш монастырь.

Красные блики от витражей, разгулявшиеся по скамьям, перестали радовать жонглёра. Он в напряжении сжал в замок пальцы, он замер, прислушиваясь к рассказу былой подруги:

– На Гильерма – слишком утончённая дама. У катаров, как пробудился заново у ней вкус к жизни, голодно ей стало жить. Хотя мяса она до сих пор есть не может. Сёстры на большие праздники для неё готовят отдельно, а настоятельнице нашей Гильерму защищать приходится. Объяснять, что курицу она с нами не ест лишь по причине душевной болезни, а не от того, что осталась еретичкой. Терпим. Деваться-то ей некуда. В Файель не вернуться.

– В Файель? – вскочил Пейре.

Дождался подвоха!

– В Файель, в Файель, – закивала сестра Екатерина, – Ты ещё за сердце схватись.

– Погоди, – тут раскрасневшийся Пейре оседлал скамью и проскользнул по доске поближе к монахине, – Замок Файель мог менять владельцев. Ты говоришь мне про крестоносца Эн Раймона?

– Про него самого. Семь лет защищал Гроб Господень после того, как зарезал любовника На Гильермы.

– Но для чего? Для чего же он тогда снова взял в жёны даму не под стать себе? Почему опять – такую изящную, такую милую? – Пейре так разволновался, что не сумел разрыдаться, – Зачем ему даму, принимающую поклонников и поэтов? Куда ему жену, смыслящую в трубадурском художестве и в куртуазном вежестве? Чтобы привлекла на порог Файеля нового ухажёра?

– Я думаю, что таков грубый некуртуазный обычай Эн Раймона, – поднялась сестра Екатерина.

– Погоди! Постой! Николетточка! Ты не спасёшь меня?

– Привози свою любовницу на богомолье и беги. Ребёнка подбросим. Что я ещё могу для вас сделать?

– Эн Раймон найдёт меня и убьёт.

– Убегай быстро.

– Ты хочешь, чтобы я прятался всю жизнь? Давай лучше подумаем, как показать Эн Раймону, если он вдруг узнает о беременности, что мой ребёнок – это не мой ребёнок, что он совсем от другого господина. А если беременность не разглядит, то пусть думает, что и измены не было. Или была, но не со мной.

– А есть ли на примете подходящий господин? – вернулась на скамью сестра Екатерина.

– Ты у Папаши Ги видела пьесу про Дурачка Джумо и Чужеродного Рыцаря?

– Видела, – кивнула сестра Екатерина, – К нам её на Троицкой неделе, под самый конец гуляний даже в монастырь привозили. Епископ благословил, сказал, что это – дозволенная нам радость, раз уж пьеса про защиту добродетели.

– Опа как! – услышав от былой подруги, как оценил пьесу епископ, Пейре тут же задрал нос и подбоченился, – Так вот, милая, пьеса эта почти что про меня.

«ВЕСЁЛЫЙ МЕСЯЦ МАЙ...»

– Началось всё на Троицу. На Маргариту сильно растревожил сон. В канун Духового дня ей приснилось, будто бы на гряде с петрушкой вырос большой белый цветок. Только он не осыпался пыльцой, а брызгался кровью. На Маргарита загрустила. Вот мы с ней тогда собрали мешок зерна да отрубей, и отправились к Старой Птичнице, чтобы та нам растолковала сон.

Поговорить со старухой в то утро не удалось. Мы уже подъезжали к голубятне, мы были у самых ворот птичьего двора, когда из-за поворота дороги показался вдруг знатный охотник в сопровождении двух слуг. На Маргарита обмерла. Она шепнула мне, что сей охотник – Эн Гаусельм. Милая узнала его издали, милая его испугалась, потому что господин этот преследовал её в первом замужестве и во вдовстве. В самом переезде На Маргариты в замок Файель тщеславец Эн Гаусельм углядел надежду на скорую взаимность!

Эх, знал бы я тогда, какой у На Маргариты муж кулинар знатный... Но пришлось пока обойтись тем кушаньем, что нашлось под рукой.

Даме я велел скакать в замок, благо, до самого холма мчаться за ней было бы невозможно в объезд меня. В ту пору На Маргарита подарила мне гнедого коня и сто марок серебром. Я облачился в такой добрый плащ, что с ходу Эн Гаусельм не должен был сообразить, кто встал у него на пути. Тем более, что половина крови в моих жилах течёт благородная. На рожу жонглёрскую, если всмотреться попристальнее, я, можно сказать, Эн Гаусельму наполовину ровня.

Между нами зашёл разговор о том, как торопится вперёд молодой сеньор и о невежливом нерасторопном мне, не поспешившим отскочить в траву, услыхав его крики: "С дороги!". Слово за слово, речь пошла о том, чтобы сойти с коней и разрешить наши споры, вынув из ножен клинки. Неравенство вооружения, – а у меня был с собой только кинжал, – Эн Гаусельма ничуть не смущало. Что ж, с коней так с коней. Пешим он уже точно не побежит за На Маргаритой.

Я перекинул ногу, изготовившись покинуть седло и, дождавшись, когда Эн Гаусельм спружинит на землю, метнул ему под ноги зерно, привезённое в дар Старой Птичнице. Мешок с ним лежал у меня в седельной сумке. А наклонившись к гриве, когда якобы собрался прыгать с коня, я быстренько вынул мешок и распорол ткань кинжалом. Удобно стало метнуть зерна птицам. Быстро, много и далеко. С высоты седла под ноги спешившемуся.

Несуразные движения маленькой фигурки Эн Гаусельма посреди голубиной орды, – прожорливой орды и настырной, – я наблюдал уже, въехав на холм. Бедняга был так оглушён налётом, что выхватил нож. Зря он им решил отмахиваться от птиц – только сам себя по уху задел. Облил кровью голубей. А птицам, окружившим его, и дела не было до того, как Эн Гаусельм охотничьим ножом размахивает. Голуби тучей слетались на зерно. Голуби одного из его слуг сшибли с лошади наземь!

Старая Птичница, когда мы навестили её на следующий день, сказала На Маргарите, что не надо ничего опасаться. Мол, приснившийся ей цветок – сон-бездельник. Только что толку гадать теперь по прошедшим снам, если белый цветок в ночь после Духового Дня был мной уже сорван. Да и кровь, какая-никакая, а пролилась.

«Я СОВЕТ ВЛЮБЛЁННЫМ ПОДАМ...»

Сестра Екатерина одобрила кандидатуру Эн Гаусельма. Во-первых, наглец, угрожавший Пейре и домогавшийся его нынешней подруги не вызывал у монахини сочувствия. Во-вторых, Эн Гаусельм – младший графский сын. А Эн Раймон Файельский являлся вассалом того графа. Это по графскому велению Эн Раймон ездил воевать в Святую Землю после того, как убил на охоте любовника своей первой жены, вырезал его сердце и приготовил из него жаркое для супруги. Верно, сына своего сеньора Эн Раймон убивать не решится. Всё-таки, связан вассальной клятвой с отцом беспутника.

Обсудив дело по кельям с сёстрами, принятыми в сообщницы, на следующий день сестра Екатерина предложила жонглёру план, как им обмануть жестокого рогоносца.

Пейре Гирон хвастал половиной благородной крови, текущей в его жилах. Но в тех краях, откуда происходил жонглёр, подобная половина крови не являлась чем-то особенным. Широкие скулы, сросшиеся брови, большой нос с горбинкой, который Пейре именовал "орлиным" можно было там увидать у многих его ровесников. А у доброй части ровесниц, – горожанок и селянок, – брови так явно не срастались, нос с горбинкою был помельче, скулы выступали не столь явственно благодаря умелому подбору чепцов и покрывал. Но зато над верхней губой у землячек Пейре чернели усики. Говорили, что в род их сеньора эти усики вошли от персидской царевны, привезённой в незапамятные времена из Святой Земли.

На лице первой жены Эн Раймона Файельского – На Гильермы видны были и стремящиеся к переносице брови, и нос с горбинкой, и усики. Широкие скулы резко обозначились у неё после жизни в общине катаров. Обострились на хлебе и воде, на репе, бобах, корешках и травах. Сёстры в монастыре не могли поверить, что в юности На Гильерма была толстушкой. Эдак она обессилила от гибели любовника. Старые монахини давно позабыли подобные страсти, а потому они осторожно пытались вызнать у молодой женщины, не истязали ли её в той общине катары-еретики.

В общем, никто бы в Файеле не узнал бы сейчас в На Гильерме прежнюю госпожу.

И рост похож. А родственное сходство с Пейре можно было подчеркнуть, подобрав одежду и взяв немного грима. Говорить по-мужски грубо сестра Екатерина её научит. Да и пусть она пока больше кашляет в замке и простужено сипит. А пел-то их Пейре всегда высоким и тоненьким голосом. Это нетрудно для подражания.

До возвращения Эн Раймона ещё достаточно времени. На Гильерме нужно будет только "нечаянно" выдать себя перед теми из домочадцев, кому более всего склонен верить Эн Раймон, и затем спешно уехать.

Мужу На Маргариты станет не к кому ревновать. Если Эн Раймон не заметит беременности супруги, то они ей тихо устроят роды "на богомолье". Может быть, даже сумеют подбросить младенца в замок Файель. А если вдруг, на беду На Маргариты, заметит, то тогда врагом Эн Раймона сделается недоступный ему для кровной мести Эн Гаусельм.

Нужно было ещё позаботиться об уликах – показать, что женщина в мужском наряде, действительно, заезжала раз за разом погостить в Файель на протяжении полугода с лишним. Сестра Екатерина предложила отвезти в комнату Пейре Гирона прялку, положить по корзинам и полкам побольше готовых мотков шерсти и нарезать да нажечь лучин для подставца. А главное, вытрясти там хорошенько пыль из мешков, которую соберут в монастырской прядильне. От такой пыли да от невыветрившегося дыма с ночных лучин сам воздух в комнате, где жил жонглёр, сделается женским. Пусть разоблачитель жонглёра сперва обоняет знакомую ему атмосферу, а потом вдруг обнаружит, что явилось её причиной.

На Маргариту никто в сидении за пряжей по ночам не заподозрит. Она – книжница, мечтательница и непряха.

А Пейре Гирон пока заменит На Гильерму в монастыре, чтобы уехавшую в замок послушницу не хватилась бы игуменья.

«ПРОШУ ВАС МНЕ ВЫДЕЛИТЬ В СЕРДЦЕ ЛЕН»

– Что же вы, сударь, охотитесь в чужих владениях? И почему соблазнились домашней птицей вместо того, чтобы настичь вольную дичь? – строго спросила у Чужеродного Рыцаря Старая Птичница.

И затрясла клюкой!

А огромные бородавки, пока она стыдила драчуна, так и заёрзали по её крючковатому носу.

Белые и бело-красные бумажные голуби, подвешенные на шёлковых нитях, трепетали по ветру. Дрессированная дворняга, изображавшая в пьесе коня, слизывала вишнёвый сироп, изображавший у куклы Чужеродного Рыцаря кровь, льющуюся из отделившегося от головы уха.

Другая дворняга, принадлежащая труппе Рыжего Ги Свистулечки, следовала по пятам за его внуком, мальчик обходил зрителей – собирал в шляпу медь и серебро.

Только один человек на городской площади не был в тот миг доволен и рад. Эн Гаусельм узнал в злоключении Чужеродного Рыцаря свою обиду. Никто в толпе зрителей не произнёс его имени, никто невольно не обернулся к нему. Но сам-то Эн Гаусельм чувствовал, как у него загорели уши. Сам-то он знал, что пьеса поставлена о том, как его унизили пол года назад. И бумажные розы – весенние розы! – в ней не случайны, и бородавки на носу Старой Птичницы похожи на настоящие, и голуби – бело-красные. Это он тогда залил кровью птиц. А те всё толкались, аж топтали друг дружку, подбирая зерно. Ухо себе Эн Гаусельм, конечно, не отрубал. Так, сковырнул перчаткой старую болячку. Только кто же ныне не преувеличит на представлении размера беды?

– Скажи-ка мне, малый, кто автор этой чудесной пьесы? – спросил Эн Гаусельм у мальчика, собирающего монетки.

– Наш старый друг, жонглёр Пейре Гирон, – ответил ребёнок.

– А давно ли показываете вы эту пьесу? – спросил Эн Гуасельм.

Летом Эн Гуасельм уезжал по поручению отца в Неаполь, а осенью, так вышло, он увидел такое представление впервые.

– Да почитай с самой Троицы, – ответил мальчик, – Не совсем с самой, сеньор, но почти.

– Большую награду снискает ваш друг за то, что защищает в пьесе добродетель, – натужно улыбнулся Эн Гаусельм и швырнул мальчику в шляпу шёлковый кошелёк.

Ух ты! Кошель, полный серебра, припасённого для раздачи милостыни.

Гаусельм знал, что Раймон Файельский уехал в начале зимы оборонять замок одной из своих младших сестёр. Даме грозила осада, пока её муж воевал за Святую Землю. Дело то было уже решено, осада снята, но Эн Раймон пока не спешил уезжать от сестры. Он долечивал раны, отдыхал, пировал, готовил выезды на охоту. Жене передал письмо, что собирается выезжать в Файель через месяц.

Пьеса про стычку Дурачка Джумо и Чужеродного Рыцаря ускорила возвращение Эн Раймона домой. Это Эн Гаусельм вместе с попутным торговцем пряностями послал Эн Раймону сердечный привет. В письме он учтиво спрашивал у соседа, не нужна ли тому помощь, чтобы возвратиться поскорее к охране собственных владений? В них-то сейчас промышляет браконьер из жонглёрского племени. Говорят, что сего браконьера привечает хозяйка Файеля и на людях, и в стороне от чужих глаз. А зовут его, он слышал...

«ЛОЖЬ ЗЛА, НО Я НЕ МАЛОВЕР...»

Сестра Эн Раймона горько пеняла ему, узнав, сколь скоро тот собрался покинуть её, получив письмо от соседа. Стоило ли братцу во второй раз жениться на даме приветливого нрава и куртуазного обычая? Нельзя ли было найти себе ровню? Ничуть не смутившись, Эн Раймон отвечал сестре, что в семействе его достаточно одного грубияна, а супруги он желал себе самой на свете лучшей. Кроме того, оплакав смерть мужа от оспы и гибель любовника от сарацинской стрелы, На Маргарита зареклась никогда больше никого не любить. Замуж вторично она пошла, чтобы стать верной женой, доброй матерью и славной хозяйкой Файеля.

Художества жонглёра-браконьера, обличённого в письме соседом, Эн Раймон обнаружил уже на въезде во владения. Про сладостно-злую страсть пели его жнецы. Правда, у неграмотных крестьян сладостно-злое страдание распалось в их песне на три любви: злая – к Зимней Даме, сладостная – к Летней, а сладостно-злая – к Осенней. Весна же выходила временем любви ко всем трём Дамам. Что ж, сюжет вполне в браконьерском духе.

– Чья это песня? – спросил Эн Раймон у жнецов.

– Была – жонглёра Пейре Гирона, – отвечали жнецы, – А потом мы её переделали на свой лад.

Плохо переделали.

Даже в пейзажно-крестьянском варианте кансоны Эн Раймон расслышал тёмные намёки на свою жену. Разалеется, пели жнецы, стылое сердце, услыхав, как бьётся рядом с ним, как стучится к нему в дом сердце сладкое. Это про На Маргариту. Это про то, как ещё прошедшей зимой она желала оставить все страсти в горестном прошлом.

На притрактирной площади стоял балаган Рыжего Ги Свистулечки. Эн Раймон завернул с дороги, чтобы послушать новости, а возле трактира шла кукольная пьеса про Дурачка Джуму, который погнал от голубятни Чужеродного Рыцаря. Эн Раймон посмотрел представление не без удовольствия. А когда он спросил, кто автор сей пьесы, внуки кукольника назвали ему жонглёра Пейре Гирона.

Наградив артистов и переговорив с трактирщиком, Эн Раймон направил коня домой. Запах жирной гусятины, с кислинкою яблочной начинки, с пряностью майорана, чеснока и петрушки встретил рыцаря на узких лестницах замка.

– Прослышали про моё возвращение? – спрашивал Эн Раймон у домочадцев и отворачивался, глядя, как они опускают глаза, – Меня не ждали? Для какого дорогого гостя гусь? Для жонглёришки Пейре Гирона? Ах, приболел он? Не желает гуся?

Звуки лютни привели Эн Раймона в ярость. На Маргарита никогда не умела играть на струнах. На одном взревевшем рыке промчавшись вверх по лестницам и переходам, до той самой комнаты, из которой доносилась музыка, Эн Раймон вышиб с плеча дверь.

Как рыцарь прочувствовал позже, в комнате оказалось сумрачно и душно от взвившейся шерстяной пыли. Пахло горелыми сосновыми лучинами и творожистыми сластями. Возле окна покачивалось колесо прялки. На кровати сидел, приобняв лютню, ненавистный ему жонглёр Пейре Гирон.

Спать в его замке собрался! Вырядился в ночной колпак!

– За прялкой выдумал спрятаться, – зарычал Эн Раймон, – за мотками шерсти укрыться! А не проведёшь!

Рыцарь схватился за меч. Жонглёр, выронив лютню, метнулся к стене и судорожным движением стянул с головы ночной колпак. На плечи жонглёра упала коса.

– Раймон! Раймон! – заверещал жонглёр, – Пощади!

– Косу привязал?

Судорожно всхлипывая, жонглёр выпростал из под горловины рубахи левую руку. Дёрнув ткань вниз, он обнажил грудь.

– Раймон!

Эн Раймон опустил меч.

На Гильерма схватилась за лютню, безнадёжно силясь прикрыться музыкальным инструментом.

– Жива? – уточнил Эн Раймон.

На Гильерма кивнула, вжимаясь в стену.

– Не монашка? – указал на косу Эн Раймон.

Волосы дамы явно не имели следов пострижения.

На Гильерма закивала.

– Катарка? – с надеждой спросил Эн Раймон.

На Гильерма помотала головой.

– Я не выдам никому твоей причастности к альбигойской ереси, – рассудил владелец замка, – Ни о ком другом не спрошу. С кем бы ты ни разделила хлеб, я останусь твоим верным защитником.

– Я жила в их общине, – отвечала, чуть помедлив, На Гильерма, – Я мечтала стать Совершенной. Я не вынесла тягот их пути и вернулась к отцовской вере. Два года была послушницей. Стану ли я ждать в смертный час Добрых Людей с их утешением или попрошу привезти кюре – мне неведомо. Что с тобою, Раймон?

Не дослушав до конца рассуждения первой супруги про её неясности в планах на счёт того, как она собирается помирать, Эн Раймон схватился за голову и сел на пол:

– Двоежёнец! – простонал он, – Двоежёнец! – а, едва переведя дух, громко всхлипнул и добавил, – Милосердный Боже! Если я – двоежёнец, значит мне и деток отмеряно в два раза больше. Вот у моей сестрёнки младшенькой уже пятеро. За что же у меня ни одного?

На Гильерма вцепилась в деку лютни так, что побелели ногти.

Эн Раймон встал.

Запоздало и неуклюже он поклонился первой жене:

– Живи в Файеле, сколько нужно и сколько хочешь. Называйся на людях так, как тебе удобно. Позднее подумаем, как нам дальше быть.

* * *

Закат застал Эн Раймона обгладывающим хрящики с косточек гуся. На Маргарита, отобедав с поспешно возвратившимся супругом, ушла делать распоряжения по дому. Эн Раймон отпустил слуг и остался в зале один. Вытянуть ноги. Вслушиваться, как трещат в камине полешки. Вглядываться в багровую бездну вина за окоёмом кубка. Глодать хрящики и сгонять косточками прямо на ломти хлеба пряную яблочную начинку из утробы гуся.

Ноги не могли отгудеть. Хрящики не успокаивали. Вино не утешало. Огонь в камине не радовал. Верна ли ему Маргарита? Пусть этот её опасный гость оказался женщиной. Но с другой стороны, можно ли поверить, что вся округа знает Пейре Гирона, вся округа слушает его, и лишь утончённая На Маргарита не улучила возможности приветить поэта. А может быть, жена его вполне невинно, вполне благопристойно приветила? Просто теперь боится об этом говорить. С декабря Эн Раймона не было в Файеле. Стоило бы поспрашивать у Старой Птичницы, как тут жили без него.

Есть пока время прогуляться.

Вновь натягивая сапоги, ещё не просохшие с дальней дороги, Эн Раймон твёрдо решил пообещать старухе, что он не тронет и не упрекнёт жену. Что бы ни было. Не могла бы На Маргарита изменить двоежёнцу. Потому что, можно ли считать такую измену изменой? Эн Раймон лишь покарает злодея и проверит чувства супруги.

«СЛАДОТНО-ЗЛАЯ...»

Поговорив со Старой Птичницей, Эн Раймон узнал и сопоставил две вещи. На Маргарита в тягости. Верно, с начала лета, а может быть и с самого мая. На Маргарита бежала от Эн Гаусельма, она спешила укрыться от него в замке. Причём, помог ей избавиться от преследований подлый жонглёр Пейре Гирон. Точнее, тот из двух Пейре Гиронов, который потом оказался переодетой На Гильермой.

Конечно, Эн Гаусельм не знал, что на дороге возле голубятни против него выходила женщина. Ещё бы ей ввязываться в драку с соседом! Поэтому Эн Гаусельм и прислал Эн Раймону письмо с обличениями. А вот с обличениями кого? Унизившего его рифмоплёта? Или мнимого соперника? Как испытать чувства жены? Как проверить её обещанное бесчувствие?

Эн Раймон говорил с обеими дамами о том, что собирает соколиную охоту и приглашает на неё Эн Гаусельма. Эн Раймон дал время дамам обсудить его сборы. Первая жена хорошо запомнила, с какой такой добычей приезжал он с соколиной охоты и какое готовил для неё жаркое из дичи.

На Гильерма с На Маргаритой немало беседовали в общих залах и наедине. Только тревога На Маргариты от того не росла. И Эн Гаусельм от выездов на охоту не отказывался.

Даже приглашение отведать жаркое, – его, возвратившись с соколиной охоты, Эн Раймон приготовил для жены собственноручно, – даму ничуть не смутило!

Не загрустила На Маргарита даже тогда, когда в покои её было внесено запечённое в репе и в яблоках сердце. Присев рядышком с кубком вина Эн Раймон наблюдал, как жена ест. По завершении трапезы рыцарь робко спросил, понравилось ли госпоже приготовленное им кушанье.

На Маргарита отвечала, что жаркое ей пришлось по вкусу. Тем более, что это теперь – их последняя добрая еда. Скоро они удаляться в изгнание или же будут терпеть нужду в замке, осаждённом старшими братьями Эн Гаусельма.

Эн Раймон отвечал, что Эн Гаусельм, конечно, тот ещё боров, только жаркое, отведанное На Маргаритой было приготовлено им из сердца простого лесного кабанчика.

На Маргарита поспешила запить новость вином.

Так Эн Раймон узнал, что его вторая жена совсем не любит Эн Гаусельма. Верно, совсем не опечалилась она известию о его смерти. Так он понял, что На Маргарита предана ему и станет есть из его рук даже жаркое, приготовленное из человеческого сердца.

На Маргарита просила отпустить её сходить на богомолье и пожить в монастыре, на что легко получила согласие супруга.

А Эн Раймона ждала новая соколиная охота. В этот раз он не стал отвлекаться на попутную добычу кабанчика, но зато улучил час, чтобы уединиться в лесной глуши вместе с Эн Гаусельмом.

Зря теперь его сосед бледнел, зря багровел, зря закатывал глаза, выл и клялся о том, что не прикасался он к На Маргарите. Да, настойчиво искал с нею встреч. Да, не смирился и не смирится с её отказом. Да, был некуртуазен. Да, вообразил, будто бы На Маргарита переехала жить в Файель для того, чтобы быть ближе к нему. Но он не успел совершить ничего дурного!

Все улики, однако, сходились на том, что лишь Эн Гаусельм мог стать причиной позора На Маргариты. В конце весны – в начале лета На Маргарита не выезжала за пределы владений. А Эн Гаусельм по землям его не раз проезжал. Та же Старая Птичница видела его со слугами возле голубятни. В замке Файель гостил только жонглёр Пейре Гирон, но он оказался переодетой женщиной. Лихих людей в округе не было. Да и не стала бы На Маргарита скрывать от мужа беду, причинённую ей лихим человеком. Утаить благородная дама могла бы последствия страсти, разделённой с возлюбленным. Но На Маргарита решилась никого больше никогда не любить. Верная супруга ещё могла бы скрывать от мужа беду, причинённую ей слишком знатным или слишком сильным для супруга врагом. Но такой её мотив тоже указывает на Эн Гаусельма, сына сеньора, которому служит Эн Раймон. И, наконец, у Эн Гаусельма не было иных причин, чтобы указать Эн Раймону в письме, переданном с торговцем пряностями, на жонглёра Пейре Гирона, привечённого и одаренного На Маргаритой – никаких иных причин, кроме ревности к сопернику, кроме жажды подставить под меч чужую голову за свой грех.

Кинжал Эн Раймона был обнажён. Оружие Эн Гаусельма, неосторожно снятое им на привале, лежало в кустах, отшвырнутое туда ногами противника. У Эн Гаусельма не было даже возможности увернуться от удара – так Эн Раймон вжал его в ствол широкого дуба.

Эн Гаусельм кричал, что Пейре Гирон, гостящий в замке Файель, не может быть женщиной. Никакая женщина не решилась бы выйти навстречу ему и двум его слугам, чтобы задержать их возле голубятни Старой Птичницы. А Эн Раймон заливисто смеялся. Он не стал объяснять Эн Гаусельму, что видел косу и грудь живущего в его замке жонглёра. А уж тем более, не стал говорить негодяю о том, как когда-то На Гильерма не то что вышла навстречу рыцарю, а бежала одна из Файеля. Ушла, обессиленная горем, дошагала в далёкую общину катаров.

Вслух же Эн Раймон отвечал:

– Что с того? Вероломство и трусость идут рука об руку. Почему бы даме не дать Вам отпор?

Эн Гаусельм закусил губу. Он боялся проговориться, как именно остановил его Пейре Гирон, оказавшийся потом дамою На Гильермой. Пусть лучше думает, что вступил с ним в перепалку, а там, найдя добрый повод, удрал в замок на быстром коне.

В куклах пьесы, которую показывал Рыжий Ги Свистулечка, узнаваемой оставалась только Старая Птичница. Стычка возле её голубятни шла на подмостках между Джумо Дурачком и странствующим Чужеродным Рыцарем. Нужно было быть участником событий, чтобы по деталям постановки разгадать, о ком на самом деле идёт речь.

В аду Эн Гаусельму покажут эту пьесу. По семь раз на дню!

В предсмертный час душа Эн Гаусельма обращалась к бумажным розам Рыжего Ги Свистулечки, а через посредство их – к свежести той весны. Тут же воображение несчастного заполняли голуби. Бумажные, трепещущие на шёлковых нитях. Настырные и прожорливые твари с голубятни Старой Птичницы. Топчущиеся друг по другу, несущиеся ему в лицо, прыгающие на грудь. Изгадившие куртку, шляпу и рукояти ножей.

Эн Гаусельм желал было промолчать о своей догадке. Смерть от руки отцовского вассала была предпочтительнее оглашения такого позора.

Но Эн Раймон оказался слишком свиреп, от острия его кинжала невозможно было отвести глаз. И Эн Гаусельм поверил убийце, что вероломство и трусость идут рука об руку, а поверив, закричал:

– Пощадите! Помедлите с ударом, Эн Раймон! Вы караете невинного. Только мой противник знал детали стычки возле голубятни, а значит только он мог написать пьесу и отдать её Рыжему Ги Свистулечке.

Не прошло и недели после нашей встречи, как пьесу уже показывали на площадях. А ведь для неё нужно было ещё сшить куклу Старой Птичницы, нарезать из бумаги роз и голубей, изготовить Чужеродному Рыцарю отделяемое от головы ухо со спрятанным в нём мехом для сиропа либо вина.

Разве сумела бы обнаруженная вами дама написать пьесу для балагана? Хорошо ли она знает Рыжего Ги Свистулечку, чтобы так скоро передать ему текст? Смогла ли бы она столь быстро и ловко продумать новую куклу и украшение сцены для представления? Знала ли, когда сочиняла в замке пьесу, как удобно включать в новую постановку старых кукол: Дурачка Джумо и Чужеродного Рыцаря?

Не губите!

Эн Раймон отвёл кинжал от груди Эн Гаусельма. Рыцарь понял, что подобрал он сейчас неподходящее на жаркое сердце. Поклонившись Эн Гаусельму, Эн Раймон предложил разрешить все оставшиеся разногласия и обиды на ближайшем турнире, обменяться там ударами копий и мечей. Получив от Эн Гаусельма в ответ судорожный кивок, Эн Раймон поспешно вскочил на коня. Однако, ни настичь Пейре Гирона, ни даже напасть на след подлого жонглёра Эн Раймону не удалось.

«ОДОЛЕЛА МЕНЯ ЛЮБОВЬ!»

Боль от расставания с Пейре Гироном разбудила в На Маргарите способности к трубадурским художествам.

Только благородная дама не могла бы, не уронив своей чести, признаться, что избранник её столь незнатен и невелик. Поэтому все кансоны На Маргарита слагала таким тёмным стилем, что их образы и намёки оставались не ясны не только в грядущих веках, но и всем современным ей трубадурам.

Дочку На Маргариты, родившуюся на мнимом богомолье, сестра Екатерина сумела отдать на воспитание в замок Файель. Эн Раймон удочерил приёмышицу и пообещал, что когда та подрастёт, дать девочке хорошее приданное.

На Гильерма отважилась сказать Эн Раймону, что за давностью лет прощает бывшему мужу убийство любовника и то съеденное жаркое. Эн Раймон в ответ поклялся первой жене в том, что простил её за измену.

В знак примирения На Гильерма и Эн Раймон в тайне от На Маргариты однажды разделили ложе. В конце лета На Гильерма вернулась в Файель с богомолья, по пути на которое загостилась у сестры Екатерины, с двумя младенцами – мальчиками-близнецами. К тому сроку Эн Раймон как раз получил от епископа позволение на расторжение брака с возвратившейся в Файель первой женой в связи с её многолетним безвестным отсутствием, сделавшимся причиной вторичной женитьбы, а также по причине многолетнего раздельного проживания супругов.

Эн Гаусельм дал обет совершить паломничество к Гробу Господню в благодарность за счастливое избавление от гибели. В Святой Земле он и сгинул. Впрочем, ходили слухи, будто бы оплакав грехи юности, Эн Гаусельм вступил там в орден Тамплиеров.