Текст книги "Улыбка Лизы. Книга 1"

Автор книги: Татьяна Никитина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава пятая
Пол мельци

НЬЮ-ЙОРК-МОСКВА. АПРЕЛЬ 1993 ГОДА

Пол Мельци, сорокадвухлетний главный редактор популярного журнала «ART RING», второй час наворачивает круги, методично измеряя шагами зал вылета аэропорта «Джон Кеннеди», и нетерпеливо поглядывает на электронное табло в ожидании рейса «Нью-Йорк-Москва». Привычку снимать нервное напряжение стремительной ходьбой он унаследовал от отца и деда, а может, от прапрадеда Витторе Мельци – двадцатилетнего итальянского иммигранта, сошедшего на берег Гудзона с одним-единственным фанерным чемоданом в руке.

Вылет самолёта задерживается на два часа из-за погодных условий. Отголоски третий день бушующего над Атлантикой циклона докатились до побережья ливневыми дождями. Ломаные сполохи молний всё чаще озаряют стеклянный купол ночного неба над четвёртым терминалом. Под гигантской крышей не слышно раскатов грома, а только монотонный гул десятков тысяч голосов утомлённых людей, в распланированную жизнь которых нежданно вторглась стихия. Гроза уже несколько часов испытывает их терпение, отменяя неотложные дела. «Возможно, ломая судьбы», – думает Пол. Он одиннадцать лет добивался визы в Россию и любую заминку воспринимает, как непростительную потерю времени, особенно сейчас, когда Москва, наконец-то дала добро. Ему нравится это выражение, как, впрочем, и ряд из тех, что покрепче. За два года вынужденного знакомства с русским бытом с самой неприглядной изнанки он неплохо изъясняется на этом языке, и не только на литературном. Вторую поездку Пола в Россию дядя Джефри считает безрассудством, неоправданным риском, блажью, авантюрой.

– Россия – это место, где любят унижать и унижаться, – цитирует он русского диссидента, утопая в сладковато-пряном лакричном аромате сигары «Пурос», скрученной смуглыми женскими ручками из листьев гондурасского табака, выдержанного не менее десяти лет. – А ты, похоже, не дополучил там свою порцию унижений?

«Его можно понять, – считает Пол, – моя свобода влетела в копеечку», – но сам в очередной раз несёт что-то про рухнувшую советскую империю и про Россию, уже совсем не ту, что одиннадцать лет назад. Сентиментальными признаниями в том, что на самом деле мучает его по ночам, а старина Фрейд называл «напряжением и разногласием между Я и Сверх-Я», сердце Джефри Мельци не растопишь.

К концу Первой мировой войны, перед уходом к праотцам, восьмидесятилетний Витторе Мельци оставил сыновьям крепко сколоченный издательский бизнес с собственной типографией, но братья не удержались на плаву и в сорок девятом «New Standard America» поглотила группа Скриппс-Говарда. Остатки газетной империи спас дядя Джефри – младший брат отца Пола, рискнув вложить деньги в специализирующийся на искусстве журнал «ART RING».

К семидесяти годам Джефри Мельци детьми так и не обзавёлся. Наследником семейного дела остаётся единственный племянник – Пол. Выбор его профессиональной стези определили сложившиеся обстоятельства, которым он особенно и не противился. Окончив школу журналистики при Колумбийском университете, продолжил образование в Сорбонне, где несколько лет изучал историю изящных искусств.

Очереди от информационных стоек завиваются серпантиновыми лентами. В зоне ожидания ни одного свободного кресла. Пол останавливается возле барной стойки «STARBUCKS» – места за столиками заняты. Он заказывает кофе, оглядывает переполненный пассажирами зал ночного аэропорта. Равнодушный взгляд скользит по зеркальной поверхности мраморной колонны напротив, почти не задерживаясь, но с удовольствием фиксирует отражённую в ней подтянутую фигуру. В мешанине генов, что достались Полу, победили явно скандинавско-арийские: светлые волосы и высокий рост – от матери датчанки, и серые глаза – тоже, а может, от бабки – полунемки с польской примесью. От итальянского прапрадеда Витторе Мельци осталась лишь фамилия.

Пока кофе-машина, сердито шипя, выплёвывает в чашку двойной эспрессо, он достаёт из нагрудного кармана пальто и – в который раз – рассматривает распечатку фотографии. Три недели назад случайно набрёл в Интернете на сайт о вузах Сибири и всё, что не получалось одиннадцать лет, случилось вдруг в считанные дни – ему разрешают въезд в Россию.

Фанатом спорта Пол никогда не был, и тогда, в восьмидесятом, его поездка в Москву во время Олимпийских игр оказалась простым стечением обстоятельств. Сразу же после открытия Олимпиады он собирался в Ленинград. Собственно говоря, этот город, а точнее даже – Эрмитаж, с двумя подлинниками Леонардо да Винчи и знаменитой «Коломбиной» Франческо Мельци¹ и был целью его путешествия, но вмешался случай.

В двадцатипятиэтажном полуцилиндре из стекла и металла, возведённом к Олимпиаде, – их номера оказались рядом. Потомственный коннозаводчик и приятель по Сорбонне (и парижским барам), тонкий ценитель романтики зрелых кальвадосов Тони Келман – искренне обрадовался встрече. Вечером в гостиничном баре крепко подвыпивший Тони с милой напористой навязчивостью старого друга убеждал Пола отправиться с ним на конно-спортивные соревнования. Пол, равнодушный как к лошадям, так и к выездке, разбирался в которой на дилетантском уровне «хуже – лучше», долго отнекивался, но после пары крепких коктейлей железный аргумент Келмана – только благодаря лошади мужчины надели брюки – показался ему настолько весомым, что он согласился сопровождать Тони на конкур².

– И ты не пожалеешь – это куда понятней, чем выездка, – заверил его друг, подзывая официанта, – свалил препятствия, и, как говорят русские, «всё под хвост кошке».

Вот так, случайно, он и оказался на трибуне Битцевского парка, где встретил Мадонну Леонардо. Пол не сразу понял, что заставило его, вытянув шею, разыскивать глазами в пёстрой толпе промелькнувшую рядом девушку в джинсах и клетчатой хлопковой блузке с расстёгнутым воротом. Разглядел её в бинокль пятью рядами выше – не больше девятнадцати, среднего роста, весьма приятные формы. Тёмно-русые волосы на прямой пробор и ироничная улыбка мило приподнятым уголком рта делали её удивительно похожей на Джоконду, но моложе, чем у Леонардо. И ещё: у этой ожившей Мадонны были брови – тонкие, пушистые стрелки, капризно изогнутые над медово-карими глазами. Уже через десять минут Пол сидел рядом. Её не очень хороший английский и его совсем плохой русский не стали помехой в общении. Девушка была без спутников, одна. В конно-спортивном комплексе, как и Пол, оказалась тоже случайно – родственники заранее купили билеты, полагаясь на свой вкус. Она не была москвичкой – на Олимпиаду приехала во время студенческих каникул. Из Сибири.

В выборе женщин Пол не отличался оригинальностью. Как и большинство гендерных собратьев, он предпочитал ярких блондинок. Романы в его жизни случались с периодичностью раз в полтора года. К двадцати девяти годам история отношений с женщинами насчитывала около десятка Барби одной серии – длинноногих красавиц, с такими не стыдно показаться на светской вечеринке или в загородном клубе. Он легко расставался с ними, не испытывая угрызений совести, и никогда ни одной из своих партнёрш ничего не обещал. Он был с ними щедр и нежен в минуты любовной близости, но потом просто уходил. Исчезал, не раздумывая, как только замечал первые признаки любовной агрессии.

Девушка с трибуны Битцевского парка была не в его вкусе. Пола заинтриговало её поразительное сходство с Джокондой, но, что самое удивительное, девушку звали Лиза.

* * *

Под утро гроза стихает. «Боинг-747», взяв курс на восток, стремительно набирает высоту, оставляя под собой застывшие торосы облаков. Внизу, в ночной мгле, остаются огни мегаполиса. Карнавально-яркие ленты магистралей кроят плоскость тьмы на огненные овалы, квадраты и треугольники, а здесь, над облачной пустыней, широкая и пока ещё мутно-серая полоса неба медленно окрашивается восходящим светилом в нежно-алый. Пол располагается у окна. Он вольготно вытягивает ноги, отказывается от позднего ужина, закутывается в тонкий шерстяной плед и тут же засыпает, чтобы через десять часов оказаться в чужой стране, перевернувшей двенадцать лет назад его жизнь.

* * *

Пол помнит совсем другую Россию и понимает это ещё в зале прилётов «Шереметьево». Пройдя паспортный контроль, он, чертыхаясь, пробирается через завалы, нагроможденные клеенчатыми сумками в розовую и голубую клетку.

– Урод! Смотри, куда прёшь! – кричит вслед обворожительная толстушка в двух болоньевых куртках – одна поверх другой. Женщины, в основном они, лениво переругиваются, высматривая багаж на серой ленте транспортёра, по-муравьиному суетно стаскивают баулы и коробки в бесформенные кучи. Лавируя среди ручных тележек, Пол выбирается на площадь аэровокзала и сразу оказывается в плотном кольце обступивших его водителей.

– Такси! Такси!

– Такси надо? Недорого.

– Куда едем, шеф? – Коренастый крепыш в чёрной косухе, не дожидаясь ответа, подхватывает чемодан Пола.

– Внуково. Сколько?

– Не вертану. – Сверкнув золотой фиксой, таксист забрасывает чемодан из телячьей кожи с латунными застёжками в замусоренный багажник изрядно подержанного «Фольксвагена». Пол оглядывается по сторонам – другие не лучше. Не желая попусту терять время, садится в замызганный салон. Широкий блин крупно-клетчатого кепи водителя покачивается перед ним – в такт шансону из динамика: «…а белый лебедь на пруду качает павшую звезду, на том пруду…».

Он вспоминает гладко выбритые лица таксистов в июле восьмидесятого. Гостей столицы развозили тогда на глянцево-сияющих (будто только что с конвейера) машинах, а немыслимо-элегантные водители – в белоснежных сорочках и чёрных костюмах – все как один изъяснялись на хорошем английском. Истоки и следствия их элегантности он оценит позже.

– Прибалт? – непринуждённо заводит разговор водитель, лавируя между выбоинами в асфальте, и лихо выруливает на центральную магистраль.

– Нет, из Америка, – говорит Пол, путаясь в падежах, и жалеет о сказанном, вспомнив, что не договорился о цене.

– К нам впервые? Или бывал? – допытывается водитель.

– Бывал, – отвечает он, переводя разговор, – а эти женщины в аэропорту, с такими большими сумками… Что они везут?

– A-а, челноки… Да разное везут. Шмотьё из Турции больше. Шубы из Греции. Из Италии обувь. Бизнес, – добавляет он уважительно, – сейчас все крутятся…

– Но это тяжёлый бизнес для женщины.

– А русские бабы семижильные, не слыхал? И коней остановят, и в избу войдут… – хохочет таксист.

Пол на секунду представляет Лизу в толпе неухоженных вокзальных бизнесвумен и морщится. Ржавой иглой шевелится в душе вина. Он думает, не важно, простит она его или нет, но он должен всё объяснить и избавиться от тягостного чувства, что не поддаётся разумным доводам, которое он считает виной. Иногда, правда, спрашивает сам себя – так ли ему было хорошо с ней? Воспоминания порой бывают лучше действительности.

Едва проклюнувшаяся зелень и набухшие цветом сиреневые деревья по обочинам радуют глаз. За грязными стёклами «Фольксвагена» пестрит рекламными щитами шумный город. Пол опускает стекло – кондиционера, разумеется, в машине нет. Запахами весны в салон врывается апрельский ветер. Всюду – вдоль дорог и на площадях у метро – вещевые рынки, и везде продают бананы.

Водитель, перехватив в зеркале его взгляд, поясняет:

– Фруктов заморских понавезли… маракуйи, мангостины, тамариллы. Даже этот… Как его? Кумкват! Язык сломаешь. Теперь жить можно.

Сотенной зелёной купюрой он доволен и, проследив, куда Пол прячет бумажник, предупреждает:

– За жопником следи. Щипачей вокруг прорва.

– Вор ворует, фраер пашет, – отзывается Пол и слышит вслед озадаченное:

– Где чалился, братан?

Пересушенный воздух салона «ТУ-134» ударяет в нос густой смесью ароматов аэрозольного освежителя и нагретой кожи, подгоревшей еды и ещё чего-то неприятного, доминирующего резкой нотой. Втиснувшись в неудобное кресло, он понимает, что дальнейшие манёвры с ногами невозможны. Рядом здоровяк с багровым лицом остервенело запихивает на полку для ручной клади негабаритную коробку с микроволновой печью. Пол вспоминает про своё аккуратно уложенное туда же кашемировое пальто, спасать которое бесполезно, роняет односложное, но ёмкое русское ругательство, достаёт из кейса стопку бумаг – предусмотрительно распечатанной ещё в Нью-Йорке электронной почты. На свободный доступ к Интернету в России рассчитывать не приходится. Внимание задерживает длинное письмо из Милана.

Глава шестая
Письмо и рукопись

МИЛАН. ВАПРИО. 1993,1559 ГОДЫ

От: Джулиана Бьянкини.

Дата: 24.04.1994 г. 11–30.

Кому: Полу Мельци.

Копия:

Тема: Рукопись: «Воспоминания Леонардо».

Дорогой мистер Мельци!

Предвосхищая вопрос, почему обращаюсь к Вам лично, а не к литературному агенту или в издательство, прошу не торопиться отправлять моё письмо в спам. Спешу заверить, Вы непременно заинтересуетесь предоставленной рукописью, поскольку факты, отражённые в ней, касаются Вас непосредственно. В противном случае не дерзнул бы посягнуть на чужое время.

Я не автор рукописи. Лишь перевёл её со смеси староитальянских диалектов – тосканского и ломбардского – на современный итальянский, а затем на английский.

Ближе к делу. Чтобы объяснить, как она попала ко мне, позволю себе напомнить (нисколько не сомневаюсь, что Вы знакомы с этой историей) о некоторых моментах в судьбе рукописных бумаг Леонардо да Винчи.

Общеизвестен факт, что все свои заметки, рисунки и чертежи Леонардо завещал любимому ученику Франческо Мелъци, который хранил их всю жизнь, как священные реликвии, однако не сумел достойно распорядиться этим сокровищем. После его смерти бумаги были выброшены на чердак и несколько лет пылились вместе с домашним хламом, когда на них наткнулся Гаварди. Бумаги у студента выманил юрист Маццента из Пизы. Понимая необычайную ценность бумаг, он неплохо подзаработал на них. Когда опомнившиеся наследники Франческо Мелъци затребовали вернуть незаконно вывезенные из их дома манускрипты, заполучить обратно удалось только семь томов. Был ещё некий Аретино, обманным путём приобретший три тома от Мацценты и десять от Горацио Мелъци, за обещанную должность в миланском Сенате. Кромсая доставшиеся ему бумаги и безбожно нарушая хронологию записей, он составил «Атлантический кодекс», который впоследствии его же наследники продали за триста скуди¹ графу Арконати. Граф, выкупивший остававшиеся одиннадцать томов, в 1637 году передал их в дар Амброзианской библиотеке.

Моё письмо затянулось и, как может показаться, пестрит ненужными фактами, но уверяю, что дерзко посягнув на Ваше время, я уже почти подошёл к главному.

Изучая манускрипты Леонардо, библиотекарь Олъ-трокки делал выписки из записок Леонардо, желая написать его биографию. До этого жизнеописание Леонардо да Винчи было общеизвестно лишь по труду Джорджа Вазари². Олътрокки сделал выписки, но опубликовать биографию Леонардо так и не успел. Зато его трудами успешно воспользовался Карло Аморетти. Впервые в хронологическом порядке (насколько это возможно из-за половины утерянных бумаг) была изложена жизнь Леонардо. Биография, составленная из случайно сохранившихся записок Леонардо, считается и по сей день самым правдоподобным жизнеописанием художника. Но, думаю, Вы согласитесь, что в ней слишком много загадочного и непонятного. И неудивительно, биография написана почти через двести восемьдесят лет после смерти Леонардо! К тому же Аморетти использовал не оригиналы манускриптов, а всего лишь выписки из них, сделанные другим лицом, что придаёт ей привкус домысла и вызывает недоверие. Не буду более испытывать Ваше терпение и приступаю к самой сути своего послания.

По воле Господа или провидения, как бы, наверное, сказал Ваш предок Франческо Мелъци, два года назад в мои руки попала рукопись. Нет, нет, не Леонардо да Винчи, но про Леонардо, написанная очевидцем его жизни и очень близким ему человеком (ну а насколько близким, Вы поймёте, когда ознакомитесь с самой рукописью) – его первым биографом и учеником Франческо Мельци.

Он всё-таки сделал это!

Упрёки учёных мужей в том, что, обладая сокровищем, он не смог передать его в достойные руки, а за пятьдесят лет составил из записей учителя только «Трактат о живописи», смягчатся после обнародования рукописи, обнаруженной в недрах Амброзианской библиотеки и скрытой Ольтрокки в своих архивах. Уточняю: рукопись не была опубликована до настоящего времени! Остаётся только догадываться, как попала она в подвалы Амброзиана. Вместе с манускриптами Леонардо, подаренными графом Арконати? Или из монастырской библиотеки барнабитов³, куда поступил послушником Амброджио Маццента в 1590 году и по своему недомыслию не смог оценить рукопись по достоинству? Вполне возможно, гоняясь за листками, испещрённых в своеобразной манере Леонардо, никто не удосужился обратить внимание на стопку листов, заполненных аккуратным круглым почерком, характеризующим, как известно, людей спокойных и флегматичных, каким и был Франческо Мельци.

Понимаю, что злоупотребляю Вашим временем, но полагаю, определённый интерес к рукописи у Вас всё же возник? Наверняка, Вам интересно, как она попала ко мне? Это в некотором роде моё наследство, точнее – моей жены.

Итак, обнаружив в 1991 году сокровище, я проверил все доступные мне источники и убедился, что рукопись никогда не издавалась. Сомнения в её подлинности, возникшие у меня поначалу, развеялись, когда нам с женой удалось установить генеалогическое древо её семьи. Прадед жены был внучатым племянником младшего сына того самого Олътрокки, который работал с бумагами Леонардо. Не уточняю как, но рукопись Франческо Мелъци оказалась сначала среди бумаг в библиотеке потомков Олътрокки, а позднее среди чердачного хлама (судьбы повторяются!) старого дома, доставшегося моей жене после смерти деда.

Работая над переводом, я честно пытался сохранить самобытный стиль Франческо Мелъци, приложив к этому немало усилий, но скромных моих познаний в английском хватило лишь на несколько глав, далее пришлось ограничиться простым художественным переводом, жертвуя изысками средневекового стиля.

Прошу снисхождения, ибо это мой первый опыт художественного перевода.

Я навёл справки и выяснил, что единственный прямой наследник Франческо Мелъци проживает в Америке и является владельцем литературного журнала. Это Вы, мистер Пол.

Франческо Мелъци сообщает нам о некоторых фактах, известных лишь ему, сделанных под диктовку самого Леонардо. Это настолько ошеломляющие выводы, что прежде, чем решиться опубликовать их, я решился побеспокоить Вас. Вместе с письмом отправляю «Предисловие от автора», написанное Франческо Мелъци, и несколько глав самой рукописи.

Дальнейшие мои действия будут зависеть от Вашего ответа.

Искренне Ваш, Джулиано Бъянкини.

Воспоминания Леонардо

(Жизнеописание знаменитого живописца, ваятеля, анатома, изобретателя, философа, величайшего учёного своего времени, составленное учеником его Франческо Мельци от 1559 года)

Предисловие от автора

Известнейший ныне всякому труд Джорджо Вазари, каковой был явлен миру в 1550 году под названием «Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих», заставил меня глубоко задуматься о том, чего же хотел Господь, даруя мне бесценную милость – быть долгие рядом с гениальнейшим из людей. После долгих раздумий и сомнений я пришёл к мысли: следуя цели Господа, должно мне всё, что доподлинно известно о жизни удивительного Леонардо, поведать людям.

Объёмный многолетний труд Джорджо Вазари, вне всяческих сомнений, достоин величайших похвал. Но прочтение сего труда в той части, где Вазари весьма уважительно и восторженно живописует божественный гений Леонардо да Винчи и повествует о любопытных историях из его жизни, не дают должной полноты образа Леонардо по причине личного незнакомства с ним. Сказанный ссылается на рассказы, кои почерпнуты из расспросов случайных свидетелей, их домыслы и всяческого рода байки в изрядно искажённом виде. Когда я решился записать повесть о жизни самого невероятного и загадочного из всех людей, когда-либо прошедших через мою жизнь, мне минуло шестьдесят. Не имея должного образования, испытывая значительные трудности в изложении материала, посему и написание рукописи продвигается крайне медленно. Не знаю, дарует ли мне Господь величайшую милость Свою, дабы успел я завершить сей многолетний труд до конца отпущенных мне дней.

Я, Франческо Мельци, потомственный дворянин, волей провидения удостоился быть учеником и наследником великого Леонардо да Винчи, почившего второго мая 1519 года, исполнив все обряды, требуемые церковью в приютившей его Франции в Амбуазе. Франциск Первый⁴ – благороднейший из королей – своим письмом разрешил Леонардо оставить своё имущество кому он захочет, исключая случай, если наследники просителя окажутся цареубийцами. Если бы не доброта короля, всё его имение по французскому закону перешло бы в казну королевства Франции.

«В благодарность за услуги и расположение…» – последней волей Леонардо мне, Франческо Мелъци, были дарованы записи, которые находились в его собственности, а также иные принадлежности и рисунки, относящиеся к его искусству и прочим занятиям.

И я не в состоянии выразить всю глубину горя, причинённого мне смертью сего редкого человека, коего ещё не создавала природа. Он был для меня нежнейшим, лучшим из отцов. Пока продлится моя жизнь, я буду испытывать смертельную скорбь, потому что дня не проходило, чтобы Леонардо не доставлял мне доказательств своих неустанных забот обо мне⁵.

Убитый горем, вскоре вернулся я в Ваприо д’Адда, что расположился близ Милана, и посвятил себя работе с множеством томов и разрозненных бумаг своего великого учителя. Манера письма Леонардо весьма необычна, поскольку писал он для своего удобства левой рукой справа налево и снизу вверх. Но ещё при жизни Маэстро я освоил технику чтения сих записей при помощи зеркала. Его устные рассуждения, понятные даже простолюдинам, в письменной речи трудны для восприятия. Маэстро часто пренебрегал грамматическими изысками и писал, не разделяя слов и предложений. Конец одного слова нередко являет собой начало нового. Отчего работа над составлением бумаг учителя для подготовки к печатанию продвигается крайне медленно.

Собрав воедино разрозненные записи об искусстве и живописи, а тема сия мне близка и понятна более иных, я объединил их в манускрипт «Трактат о живописи». Следующим этапом помышляю составить анатомический манускрипт из многочисленных рисунков всевозможных частей и органов тела человека в сопровождении подробнейших разъяснений Маэстро.

В основу сей рукописи положены рассказы и рассуждения Леонардо о своей жизни, каковые посчастливилось мне услышать из его уст и записать собственноручно. Последние три года жизни Маэстро уже плохо владел левой рукой по причине крайней её вялости, не мог удержать не токмо кисть, но и перо, и я удостоился величайшей милости быть полезным, записывая за ним мысли, суждения и всяческого рода воспоминания о годах пребывания во Флоренции, Милане и Риме.

Записи мои были нерегулярными, поскольку велись исключительно по желанию Учителя, и оттого весьма непоследовательными, не отразили всей хроники его жизни. Идеи и суждения, почерпнутые мною из бумаг Леонардо по самым разным отраслям знаний, его чертежи и рисунки диковинных механизмов остались непонятыми мною. Смею предположить, что в них также проявилась гениальность его природы, поскольку устные рассуждения его о прочих науках, коими он нередко делился со мной, были столь же необычными и величественными, как и всё, к чему он прикасался.

Непостижимым и чудесным образом мог он предвидеть некоторые события, каковым случиться предстояло много позже. Вот так удивительно знал он заранее, что земли, открытые ещё при его жизни испанским мореплавателем Колумбом, названы будут именем флорентинца Америго Веспуччи. Портрет названного Маэстро нарисовал углём ещё при их встрече во Флоренции задолго до путешествий испанца.

Всю жизнь я посвятил осмыслению записей, оставленных мне Леонардо. Господь даровал мне мудрейшего из отцов, величайший талант коего я узрел воочию, но не в силах уразуметь глубины его мыслей по причине скромного образования своего. Думаю, что и другие не способны постигнуть необыкновеннную исключительность его идей, поскольку никто из нынешних образованных людей, величающих себя учёными, так и не смог уяснить редкостного гения Леонардо.

Франческо Мельци

* * *

От чтения Пола отвлекает миловидная, но неулыбчивая стюардесса с пластиковым подносом. Она разносит леденцы в бумажных обёртках. Багроволицый сосед слева загребает пригоршню. Разворачивая по одной, он закидывает конфеты в рот, как семечки, и свирепо двигает челюстью.

– У тебя уши не закладывает? – кричит он Полу. – Рекомендую!

Пол от конфет отказывается и просит неулыбчивую принести стакан воды. Выпивает залпом, покрутив пластиковый стаканчик в руках, суёт его в карман соседнего кресла.

Джулиано Бьянкини прав, размышляет он, безусловно, ему удалось пробудить интерес к загадочной рукописи, если подлинник существует. Бьянкини ни словом не обмолвился о себе, кроме того, что работал в библиотеке Амбруаза. Кто он? Историк? Журналист? И чего хочет этот итальянец? Опубликовать своё произведение в журнале Мельци за приличный гонорар? А что, если он не блефует и в самом деле откопал нечто? Тогда предложит выкупить у него рукопись. И будет безбожно торговаться, думает Пол.