Текст книги "Пока без названия"

Автор книги: Татьяна Миленина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

а в остальном белый в крапинку пес. «Значит вот он какой. Моя первая собака», – запоминал он детали своей первой встречи с новым другом, и в эту минуту тот впервые завилял хвостом, и Анри широко улыбнулся.

– Думаю, ему подойдет имя Хаф, – произнес медленно Анри, заглядывая в зеленые глаза собаки.

Эдвин и Джоан закивали, и Анри, осторожно позвав пса, пошел вверх по лестнице, и тот послушно направился за ним.

– Как все меняется, когда есть собака! – неожиданно оживленно говорил неделю спустя Анри, когда они все вместе ехали к ветеринару. Хаф положил морду со свисающими коричневыми ушами на ноги Анри, и расплылся почти по всему сиденью. Эдвин и Джоан и сами заметили перемены. Анри теперь волей-неволей приходилось несколько раз в день выходить из дома на прогулки с Хафом. Это выходы неминуемо несли с собой хоть какие-то крохи общения с окружающим миром и людьми. Соседи, прохожие, другие собаки, с которыми знакомился Хаф – все они хоть немного, но растапливали одиночество Анри, в котором он накрепко завяз в последние полгода.

Конечно, его родители понимали, что это не самый идеальный путь – вот так направить его в мир, но случайно попавший к ним пес и то, какие послесловия шли за этим, были едва ли не самым естественным выходом, от которого им немедленно стало легче.

Хаф теперь повсюду сопровождал Анри. Если было бы можно, он брал бы его с собой и на тестовые испытания в школу. Там он бывал по-прежнему редко, строго по расписанию, но иногда проезжая с отцом мимо ее бежевых стен, внутри которых он

«проторчал так долго», Анри казалось, что та прежняя жизнь уже совсем не может описать его настоящее.

Внутренний мир Анри был устроен по образу и подобию того миролюбивого пространства, которого с начала времен советуют добиваться психотерпевты. Главным образом, Анри не мог назвать явных случаев того, что когда-то он чувствовал себя недостойным, неправильным, словом, не тем. Над ним не довлели «должно» и

«принято», словно когда он родился, пылевое облако приняло весь удар традиционных навязываемых убеждений на себя, и только чистый свет и знание, которое было под ним и вокруг него, стали первым, что воспринял Анри, и сделал своей данностью. Все это в тот период он с особой тщательностью описывал в своих записях.

Достигнув возраста четырнадцати лет, за плечами у Анри не было опыта попадания в типичные подростковые истории, не было воспоминаний о своем неблагодарном поведении, ничего такого, о чем было бы стыдно или неприятно вспомнить тем, кто бурно справлялся со вспышками юношеских буйств. Анри же словно всегда был постоянно обновляющимся сознанием, выбравшем в качестве дома этот физический, и что немаловажно, бесконечно привлекательный облик. Синтез внешнего и внутреннего, спокойствия и понимания, которое до сей поры покоилось в объятьях в чем-то даже героической отчужденности. Флер романтического героя рассмешил бы Анри, припиши кто ему такой образ, но не подозревал, что именно это и видят в нем все его бывшие одноклассницы, или девочки даже на пару лет старше. В подростковый период внешняя красота Анри, расцветшая в этом моменте так ярко, чтобы даже казалась душераздирающей, привлекла вторую волну внимания. Его даже тайком

ненавидели за дерзость родиться таким, но отказаться от любования этим никто бы не согласился.

Однажды в воскресный день Анри направился в маленький городской парк, чтобы побегать с Хафом. Дойдя до места, Анри с сожалением отметил, что такое же решение приняли еще добрая сотня людей, поскольку вечером там обосновалась передвижная ярмарка. Запахи сладостей и однообразная музыка неслись из динамиков и палаток.

Анри поежился. Он не выносил цирка, и уже понял, что животные тут тоже выставляются. Дав себе пару секунд на размышление, он тут же прикинул, что возвращаться домой для него будет не лучшим решением, ибо и Хаф, и его внутренние чувства взывали о прогулке, поэтому решил коротким путем пересечь площадь с размещенными балаганами, и затеряться в своем традиционном с детства скальном убежище.

Пробираясь через толпы народа, он услышал грубоватый окрик.

– Эй, посмотрите-ка на него, каков красавец! – вслед за голосом прилетел гогот и присвистывание.

Анри понял что эти слова обращены к нему, ему стало совсем противно, и он настойчивее потянул Хафа за поводок, но голос не унимался, продолжая отпускать плоские, но по мнению его обладателя смешные, шутки. Мельком Анри заметил, что это небрежного вида человек лет тридцати пяти, с сигаретой в зубах и в нелепой цветастой одежде, выплевывающий свои замечания о Анри не переставая.

Анри замер на месте, и почувствовал импульс развернуться на триста шестьдесят градусов. Быстрым шагом он подошел к человеку, который продолжал обращаться к нему со своим пустым болтанием.

– Что вы хотите от меня? – прямо и резко спросил он, вперив взгляд в ухмыляющееся лицо зазывалы, – Говорите, только быстро и по делу, потому что меня и так тошнит от вашего монолога, и я вот-вот выверну все свое раздражение на ваши клоунские ботинки.

Ухмылка быстро сползала у того с лица. Пепел на сигарете, которая перестала прыгать из одного уголка губ в другой, накапливался и едва балансировал на краю.

– Да чегооо ты, – уже без энтузиазма затянул он, – смотри-ка, нельзя и пошутить о нем, что, если родился таким красавчиком, думаешь, все можно, а, а?

Анри молча сверлил его взглядом. Хаф немного зарычал, почуяв настрой хозяина.

– А ну убери свою шавку, ненормальный! – дернулся шутник, и пепел, окончательно надломившись, слетел вниз, задержавшись лишь на шёлковом кармане.

Чертыхнувшись, он начала отряхивать свое одеяние, в то время как Анри уже удалялся прочь, силясь вытряхнуть из своей головы эту встречу.

Он благополучно добрался до своей любимой оранжевой равнины, где было пустынно, и Хаф с удовольствием носился за мячом, который Анри кидал ему сотни раз. Потом, когда пес устал, они просто забрались на один из острых валунов, и какое-то время рассматривали мистическую картину, открывавшуюся вокруг.

– Я никогда бы не выбрал родиться в другом месте, – проговорил Анри, обращаясь к Хафу, прежде чем сам осознал весь смысл этой фразы.

«Ого! – подумалось ему, – раньше это понимание было неясным для меня. Я даже думал, мне ближе какое-то иное место, более отвечающее моим представлениям о том,

что вокруг может отражать в себе мое личное счастье. Оказывается, мой дом и правда здесь тоже».

Эта мысль ощущалась тепло где-то в глубине. Хаф своими зелеными глазами преданно смотрел на Анри, кажется, давая понять, что согласится с каждым его словом. Решив отправиться в обратный путь, Анри с удивлением обнаружил сидящего неподалеку незнакомого человека в странной шляпе и с фотоаппаратом на шее.

Казалось, он подошел беззвучно, и Анри даже не знал, в какой момент это произошло. Тот просто коротко кивнул им, и Анри ускорил шаг.

«Почему люди такие? Что движет ими в желании просто так залезть в чужую историю, в чужую жизнь даже в мелочах? Что владеет их умами, когда они простирают свои руки далеко за пределы своего мира?» – вспоминая события дня, спрашивали появлявшиеся записи в его дневнике тем вечером.

Утром, когда Анри вернулся с утренней прогулки с собакой, родители огорошили его новостью о том, что вокруг него снова нагнеталось повышенное внимание. Потрясая свежей газетой, Эдвин огласил, что фото его сына, помещенное на первую полосу, действительно заслуживает внимания.

– Да о чем ты? – Анри схватил газету, и в ту же секунду увидел себя на обложке. Огромная фотография. Он и Хаф сидели на выступе скалы. Анри смотрел вдаль, Хаф как обычно положил морду ему на колени. Снято было сбоку, и работа, в чем Анри признался самому себе, была весьма недурной. Правда , если отбросить прочь задетые чувства по поводу того, что никто не спросил Анри, хочет ли он быть помещенным на первую полосу.

– Это одна из самых потрясающих твоих фотографий, – пролепетала Джоан, любуясь снимком.

– Я бы предпочел отказаться от такого внимания, – пробормотал Анри, с досадой прочитавший к тому времени заголовок и часть материала, в котором автор рассуждал об особенностях их городка, и приводил Анри в качестве примера, поразившего его воображение.

– Вчера рядом с этим местом ходил человек с фотоаппаратом, – объяснил Анри родителям, – наверное, он сделал снимок незаметно.

– Знаешь, кто бы он ни был, я ему очень благодарна – пропела Джоан, готовясь выйти в лавку за вторым выпуском, чтобы вырезать и любовно вклеить это фото в семейный альбом.

Анри только вздохнул. «Это спровоцирует новые разговоры обо мне – подумал он, – Как это мне надоело». Он вспомнил, как однажды его дразнили Дасти-дьяволом. Тогда его даже поймала толпа мальчишек, которые пытались найти на его теле сатанинские отметины, после того как чей-то отец в пабе пьяно обмолвился, что ребенок у Эдвина и Джоан явно не от мира сего.

«Какое разнообразие», – подвёл он итоги утра, и почесал за ухом Хафа.

Через несколько недель пришел тот особенный день, когда Анри предстояло сдать итоговые тесты, результаты которых он потом представит в университет.

«Кажется, я волнуюсь, – отметил он, – Справедливости ради, отмечу, это не всецелое спокойствие. Мама наверное вообще в панике».

Надев хрустящую от свежести и идеальной белизны рубашку, он спустился вниз. От завтрака Анри отказался, пояснив, что это его только отвлечет, и ему и правда ничего не хочется. Сейчас единственным его желанием было открывать каждый тест и, пробежав по нему глазами, вмиг понимать, что он знает ответы на все вопросы. Голова его была полна различных мыслей о будущем, и о том, насколько этот день может оказать влияние на то, каким оно станет – и станет ли уже в ближайшее время.

Джоан обняла его перед выходом. Он чуть задержал взгляд, когда заметил, что она тоже торжественно приоделась в честь этого дня, хотя должна была провести его дома в томительном ожидании. На ней было лёгкое белое платье из шифона, с нежным цветочным рисунком на рукавах, и она по-прежнему, в возрасте тридцати шести лет была все так же молода и прекрасна, и все так же похожа на принцессу из клана эльфов. Эдвин тоже засмотрелся на жену, наслаждаясь мыслью о том, что они с этой прекрасной женщиной вместе уже пятнадцать лет, и он все эти годы имеет честь быть любимым ею.

Впрочем, пора было ехать. Анри просто кивнул на последние слова поддержки от Джоан о том, что любой исход – правильный, и попрощавшись с ней и Хафом, который смирно лег на коврик, положив голову на передние лапы в ожидании Анри, вышел. По пути в школу они с отцом не разговаривали. Небольшое напряжение от неизвестности сковывало пространство. Пикап же, напротив, дружественно скрипел, и Эдвину за все эти годы и в голову не пришло сменить машину, так он прикипел к ней. Сколько раз они проделали этот путь вдвоём, Анри уже не мог сосчитать. Так много в начальной школе, чуть меньше после, когда посещать занятия каждый день перестало быть необходимостью. Но это время, пусть со стороны совсем не похожее на что-то, вмещавшее в себя близость двух родных людей, было им. И теперь, стремительно приближаясь к точке, которая в будущем сделает эти минуты, которые Анри проводил вместе с отцом, невозможными больше, он испытал чувство небольшого сожаления. В эту минуту он понял насколько дорого для него было это вечно понимающее молчание отца. Тот же, стараясь поддерживать боевое расположение духа, уже напевал по обыкновению песню, время от времени поглаживая свою темную бороду. Как Анри знал, это было непроизвольным знаком волнения, что было вполне объяснимо.

Анри вошел в класс, поздоровался со всеми членами комиссии, и прослушав правила, приступил к выполнению. День в этот раз пролетел быстро, хотя некоторые минуты его тянулись особенно протяжно. Те, когда Анри, просматривая очередное задание, брал себе паузу на обдумывание. В итоге, в пять вечера он поставил точку, и выдохнул.

«Я сделал это. Я сделал все что мог, и есть прямая уверенность, что я во многом прав»,

– неожиданно весело подумал он, впервые за много часов стряхнув с себя бремя, словно нависшее над ним.

Результаты ему обещали предоставить через несколько дней тщательных проверок. Дома он только коротко ответил Джоан, что справился хорошо, и пожелал идти спать прямо сейчас. Это показалось понятным всем, даже Хафу, чье ожидание теперь затягивалось до утра.

Утро было для Анри необычным. Не нужно было готовиться, не надо было учить, запоминать, отрабатывать в голове знание точных вещей, поскольку пока что все они

закончились во вчерашнем дне. «Песок в часах высыпался до конца, и я не знаю, перевернут ли эти часы для меня снова», – сонно разглядывал Анри эту метафору сквозь полудрему. Проснувшись поздно, он позволил себе пробыть в кровати еще и еще, прислушиваясь к ощущениям о вчерашнем дне. Все внутри него дышало покоем и тишиной. Анри закрыл глаза и решил представить мысленно момент, когда он слышит от комиссии слова: «Вы набрали высочайший балл». Эта мысль откликнулась сразу, и повела его воображение дальше, к моменту, когда он подает все документы в университет, к моменту, когда он получает согласие оттуда, к моменту, когда он упаковывает вещи в чемодан, к моменту, когда он прощается с ..

Тут воображение остановило мысленную картину, разворачивающиеся внутри, осколком врезавшись и процарапав ту сладость, которая окружала ее. «Попрощаться с родителями. Да, на этот раз действительно попрощаться, не навсегда, но в какой-то мере и так..» – билась в его голове мысль. «Еще и с Хафом, ведь там нельзя держать животных», – внезапно, хоть Анри еще не знал результатов своих усилий, но эта перспектива вдруг стала такой явной и реальной, что он понял, что ему предстоит припорошить момент своего предполагаемого торжества немалой порцией грусти.

Усевшись на кровати, он вдруг дал захлестнуть себя печали, и повалился назад. С огромной любовью, соседствующей гранями с печалью и нежностью, он осматривал свою любимую сумрачную мансарду, такую же, каким всегда для окружающих представлялось все, что якобы рождалось во внутреннем мире у Анри. «Я ведь совершенно ничего не знаю о том, какие правила проживания в кампусе, и наверняка мне придётся делить комнату с кем-то еще!», – еще одна мысль, словно ледяной душ, пролилась на него осознанием, и он, окончательно расстроенный, натянул на себя одеяло, будто этот могло уменьшить его досаду.

Он решил не выходить из комнаты. Ему было слышно, как внизу нетерпеливо время от времени топает Хаф, и как с ним спокойно разговаривает Джоан. Анри прислушался.

– Нет, ты будешь здесь со мной, – назидательно говорила она псу, – Пусть Анри отдыхает сколько ему требуется. Вчера у него был сложный день..

Анри перестал слушать. «Нет, – проносилось в нем, – день не был сложным. День просто нес в себе большую ответственность за то, что может произойти со мной дальше. Но тяжёлый день – это сегодня! Совершенно неожиданно он стал таким!» – прискорбно отметил он.

«Сегодня я осознал что мне будет не так просто покинуть то место, которое я всегда расценивал как просто дом моего детства, место моего рождения. Место, из которого, несмотря на всю приязнь, я всегда осознанно или нет стремился выбраться куда-то дальше в надежде увидеть что-то большее. Но особую тяжесть этому всему придает то, что я ведь совершенно не представляю как это – жить одному, в другом городе, может, с чужими людьми рядом, физически рядом! А если они будут требовать постоянного общения со мной?» – он вновь содрогнулся.

«И больше никаких поездок с папой, никаких добрых слов каждое утро от мамы, никаких прогулок с Хафом по нашей любимой равнине..»

«И опять все прицепятся к моей якобы фантастической внешности, будто эти глупые кудри что-то означают!!» – почти с ненавистью выговорил он, и благо рядом не оказалось ножниц, иначе волосы бы заметно поредели.

Мысли одна за другой стремительно скатывались вниз, в какую-то угрожающую яму, и неизбежно увлекали и его. Когда спустя пару минут дверь в его комнату тихонько приотворилась, Анри сделал вид, что спит. Джоан вошла и оставила на тумбочке завтрак для сына, а Хаф, словно тоже старавшийся не шуметь, тихо лизнул ему руку своим теплым широким языком, и следуя за шепотом Джоан, выскочил за дверь, которая вновь плотно закрылась.

«И как я смогу там найти такое чуткое отношение к моим особенностям?» – в отчаянии подумал Анри, решив сдаться сегодня всем мыслям, так тяжело набивающимся к нему в голову и наконец прорвавшим осаду. В тот день он даже не спускался вниз, только лишь чуть позже заверив Джоан, что с ним все в порядке и поблагодарив ее за то, что она трижды выгуляла скучающего пса.

– Твои результаты, – спустя три дня протягивал директор школы конверт в руки Анри. Тот ранее размышлял о моменте, как и где заветный конверт будет открыт, в эту минуту забыл обо всех своих планах, и рванул его прямо тут же, при всех. Улыбка растеклась по его лицу, и он не старался сдержать ее.

– Феноменальные баллы! – торжественно подытожил директор, сам находившийся вне себя от гордости за то, что один из учеников их скромной школы поедет в такой уважаемый университет, да еще будучи подростком.

– Спасибо! – искренне поблагодарил Анри, – Спасибо за эту возможность!

– Беги, обрадуй родителей, – одобрительно пожелал ему директор, оставаясь наедине со своими благостными мыслями.

Анри радостно выскочил из класса. Тяготившие еще не так давно мысли выветрились. Эдвин и Джоан ждали его у машины. Оба были взволнованы, но увидев блаженное выражение лица сына, поняли, что все удалось.

– Урааа! – громогласно завопил Эдвин, не в силах сдержать своей радости за сына. Они заспешили к нему, вдвоем порывисто обняли его, и он не сопротивлялся.

– Подождите, меня еще не приняли! – смешливо остановил он их

– А какой у тебя балл? – спросили они в один голос.

– Максимальный. – Анри выдержал паузу и рассмеялся, так как знал, что это дает ему практически все шансы пройти в учебное заведение. Конечно, впереди было еще написание тестов и эссе, но в то, что с этим он справится великолепно, он не сомневался. Он писал беспрерывно вот уже одиннадцать лет, у него накопились десятки дневников и отдельных страниц, и эти годы отшлифовали его способность к потрясающей всякого, кто мог прочесть эти записи, подаче своих мыслей, в которой сливались его острый ум и блестящие способности.

Теперь их семье предстояло уже по более официальным каналам, нежели в прошлый раз, связаться с сотрудниками университета и прояснить дальнейшие шаги. Ответ пришел сразу. Анри нужно было вылетать непосредственно в другой штат, где ему предстояло пройти необходимые тесты и удачно написать эссе. Успеть нужно было уже в ближайшие дни, иначе он не попал бы только в следующий набор студентов. С этого момента жизнь завертелась еще сильнее. Решено было, что полетят Анри и Эдвин, а Джоан с Хафом останутся дома и будут ждать их и хороших новостей.

Пообещав звонить друг другу, Анри впервые в жизни готовился перелететь из своего

городка в новый мир, который вовсю маячил возможностью стать его новым собственным миром.

Это был его первый полет на самолете, и он ему понравился. Опыт был сродни тому, что он порой ощущал в самом себе: нахождение везде и нигде, не управляя внешне ничем, но все основные рычаги своего внутреннего баланса по-прежнему твои. “Быть и здесь, и одновременно нигде, разве что маленькой точкой на радарах. Это же то самое, где я сейчас, – думал он, – в той же неизвестности».

Ранним утром они прибыли в только начинающий просыпаться большой город. То, насколько он удивил их, привыкших к неспешному течению жизни своего маленького городка, нельзя было приуменьшить. Впечатляющая архитектура и атмосфера, зелень и пышность, широкие дороги и толпы людей на главных площадях, пестрота и живость этого студенческого рая, впрочем, изрядно сдобренная лоском, очаровала Анри с первого взгляда.

«А я ведь я не то чтобы сознательно выбрал этот университет..мне словно что-то подсказало, словно это слово само вплыло в мое сознание, – теперь он не переставая пробовал произносить название на разные лады, – Да, определенно, все здесь подтверждает то, что я был прав, когда послушал себя».

Эдвин разделял его восторг. Со времен Парижа и знакомства с Джоан, что было почти полжизни назад, Эдвин не выбирался из родного городка, просто наслаждаясь внезапно случившимся с ним его собственным счастьем. Но здесь, сидя с таким уже почти взрослым сыном, почти студентом, пусть и пятнадцатилетним, Эдвин с удивлением вынимал из себя одни за другим прежние чувства любопытства и огромного интереса к большому миру. Они просто сидели на скамье в парке. Мимо проходили люди. Кричали дети, пробегали спортсмены, а на траве расположились с книгами или корзинами пришедшие отдохнуть. Ветер тихо нес листья по поверхности газона, по которому они с наслаждением шелестели ботинками. Это было так не похоже на пески, и они не зная, думали об этом одновременно.

В обед этого же дня они наведались в приёмную университета, где выяснили все необходимые для Анри этапы поступления. Все начиналось уже завтра. В течение следующих нескольких дней ему наконец предстоит понять, достаточно ли у него потенциала, чтобы уже в следующем году стать одним из студентов. Они заселились в одну из крохотных комнат рядом с кампусом, и Анри вышел на финишную прямую.

Испытания проходили как подобает заведениям такого толка – строго и формально, в звенящих тишиной огромных аудиториях. Одно за другим, он справлялся, выходя из дверей и уже мысленно готовя себя к следующему, после расслабляясь насколько это было возможно, и снова начиная по тому же кругу. При написании тестов здесь Анри показал такие же великолепные результаты, как и при испытаниях в школе, и теперь оставался последний пункт – эссе.

Факультет, на который после немногочисленных раздумий пал выбор Анри, был факультетом психологии – отчасти понятной, отчасти завуалированной сферы для него, но поскольку в данный момент именно это откликалось в нем самым явным образом, он направил свои шаги туда.

Эссе о том, кто он и почему желает учиться именно здесь, далось Анри одновременно и легко, и нелегко. Легко, потому что он умел это делать – писать о себе, писать искренне, располагая к себе людей, вовлекая их в рассказ с первых строк, позволяя им познакомиться через свои собственные слова с тем, кем и был он, а не со странной фигурой, воспринимаемой со стороны. Но сложность для него состояла в том, что Анри опасался, что как часто бывало, его исключительность могу счесть за снобизм, за бахвальство, за отстраненность, за ненормальность в конце концов и другие не самые принимаемые в традиционном понимании вещи. Однако, главным желанием для Анри оставалась возможность отобразить в тексте то, что позволит приемной комиссии посмотреть на мир его глазами, и через них понять особенности мира, в котором жил Анри – в этом, отбросив все сомнения, сложностей он не испытывал, и отпустил все свои умения в свободный полет.

Эссе признали выдающимся. Анри с отцом выделили время на встречу с тем самым мистером Майерсом, которые дал первоначальный шанс еще тогда двенадцатилетнему Анри. Мистер Майерс оказался приятным человеком лет пятидесяти с небольшим, внимательно изучавшим Анри из-под стекол, вставленных в золотую круглую оправу. Анри заметил, что элегантной ручкой он отбивал короткий ритм, оставляя следы на идеальной бумаге. Просмотрев все его документы с особой тщательностью, пару раз приподнимая бровь, он заговорил.

– Ты понимаешь, сынок, насколько ты будешь отличаться от всех своих сокурсников, – прямо начал он, – и я сейчас не о том, что ты внешне самый необычный мальчик из всех, что встречал, а больше о возрасте, ведь самым юным помимо тебя студентам едва будет восемнадцать лет. Ты готов ко всем последствиям этого? Я понял суть твоего эссе, оно великолепно. Ты не пытался выделиться, или без конца описывать свою волонтерскую работу или помощь церкви – этим занимаются практически каждый из наших абитуриентов. Но ты взял тем, что в нем я увидел одно из самых лучших посланий лично от самого себя. И здесь, с подобным багажом, который говорит сам за себя, вернее, за тебя – с этим всем тебе не удастся оставаться в тени, которая так требовалась твоему редкостному разуму.

Анри, не так давно охваченный в своем доме теми же страхами, о которых сейчас говорил мистер Майерс, сейчас уже совершенно спокойно ответил, что ничего не опасается. именно так он себя чувствовал сейчас.

– Я хочу эту следующую ступень, несмотря на все то, что она может принести с собой, и хочу ступить на нее как можно скорее, – твердо ответил Анри.

Мистер Майерс помолчал, слегка улыбнувшись после, и ответил: «Что ж, твой первый семестр начнётся через три с половиной недели. Ровно через три ты должен стоять здесь со своим чемоданом, чтобы успеть уладить все формальности».

И далее, обращаясь к Эдвину: «Ваш сын принят. В пятнадцать лет он принят изучать психологию в этом желанном для сотен тысяч студентов месте. Поздравляю вас».

На этом их краткая встреча завершилась, и Анри с отцом, не чувствуя под ногами земли, вышли из здания и выдохнули. Их встретил приветливый зеленеющий парк и выглянувшее солнце, что тоже было расценено ими как хороший знак.

Обучение стоило немалых денег, но поскольку у родителей самого Эдвина не было других внуков кроме Анри, они понемногу всю свою жизнь откладывали на его

будущее обучение. Так же поступали и Эдвин с Джоан, поэтому с оплатой первых нескольких семестров проблем возникнуть было не должно, требовалось только лишь все рассчитать. К тому же, Анри впоследствии мог попробовать заработать стипендию. Спорт и социальная работа в расчет не шли, но писательство и публикации вполне могли сослужить ему хорошую службу.

И вот они снова были в самолете, будто неделя, которую они провели в ином мире, растворилась во времени. Особенно это ощущение стало явным, когда выйдя из самолета, они оба вновь ухватились за привычный пыльный и дикий дух этих мест, который был у них обоих в крови, пусть и спящий.

Три недели. Казалось, всего двадцать один день, но сколько они вместили. Испуганные украдкой глаза Джоан, замечающие новую цифру на календаре. Чуть более долгие завтраки, обеды и ужины всей семьей. Чуть больше нажима в традиционном похлопывании по плечу от Эдвина. Больше разговоров в их доме при участии Анри. Напротив, более молчаливые прогулки Анри с Хафом. Выездной вечер к родителям Эдвина. Покупка нового чемодана и новых вещей. Классификация дневников, тетрадей и печатных текстов, на которую ушло добрых полторы недели.

–Мам, я не умираю, – однажды пришлось сказать Анри, заметил что Джоан снова плачет, стараясь остаться незамеченной.

– Я знаю! Но эта мысль о твоем отъезде все равно не дает мне покоя..Я тревожусь, я волнуюсь, я..

– Я буду приезжать на все каникулы.

Он как всегда был тверд. Она выпрямилась.

– Ты уверен, что это то, чего ты хочешь?

– Да, как и три года назад, мама. Вернее, сейчас я намного больше к этому готов. Днем он быстро наведался на кладбище с последней в этом году связкой цветов для Фрэнка. Там он ненадолго впал в воспоминания, грустил, даже на короткие минуты гневался о том, что связь с Робертом прервалась после второго письма, и он не мог

понять причины, затем просто молчал. Наконец, почувствовав что уже поздно, он тихо сказал: «Мне пора» и поспешил домой.

«Признаться, мне самому становится все интереснее и волнительней», – начал он новую тетрадь в тот вечер, который должен был стать последним в своем роде. Ночью ему предстояло улететь из дома, в котором он прожил все свои пятнадцать странных лет. Хаф уже несколько дней не отходил от него ни на шаг, поскуливая, словно догадывался, что Анри скоро оставит их. Наблюдая за тем, какие печальные звуки, словно его собственная скрипка, издает Хаф, Анри прислушался к себе и решил, что весь этот вечер он должен посвятить семье. Тетрадь была решительно брошена в чемодан, и резкий железный звук молнии отрезал ему путь к ежевечернему писанию.

– А ведь ты догадываешься, даже нет, знаешь! Ты знаешь, – почесывая пса за ухом, говорил ему Анри, – Позаботься о них, ладно? Пусть почаще выходят с тобой на прогулку, ты сам можешь этому поспособствовать..в общем, я сейчас взял с тебя обещание мне, Хаф.

Анри настоял, чтобы лететь одному, а на месте его встретит человек из администрации кампуса и поможет с устройством. Ему казалось правильным, если родители останутся

здесь без лишних метаний и волнений. Терзать их еще сильнее, а их волнение было налицо, он не хотел.

– Давайте просто притворимся, что это обычный вечер, без слез и не станем мучить себя и друг друга, – попросил он, защищаясь от того, чтобы самому не расклеиться под напором эмоциональных колебаний.

И все прошло именно так. Последний вечера на четверых, и даже Хаф какое-то время посидел на стуле в общем кругу.

– Мы желаем тебе, чтобы у тебя все получилось. Чтобы тебе было легко и все что будет, начиная с завтрашнего дня, было для тебя правильным. Мы любим тебя, сынок,

– сказали Анри родители, попеременно вставляя фразы.

– Я хочу сказать вам.., – начал Анри, и спохватившись, чуть оставил официальный тон, которым обычно защищался от контактов.

«Это же твои мама и папа, – прожужжало у него в голове – Ну же».

«Вы сделали много для меня. Спасибо за понимание того, что мне требовалось. Я не мог бы желать лучших родителей. Я так счастлив, что это пятнадцать лет именно вы были моим близкими людьми», – но все это он вместил в три коротких слова.

– Я люблю вас. И еще одно.

– Спасибо.

Четыре слова как итог этого дня и итог пятнадцати лет необычных, необъяснимых порой отношений между ребенком, который им не был, и взрослыми, которые иногда ощущали, что поменялись с ним ролями. Однако он сказали все, что хотели слышать два этих человека, прилагавшие все силы для того, чтобы их ребенок был счастлив, даже несмотря на то, что это абсолютно изменило их прежние понятия о счастье. В эти четыре слова Анри вложил столько несвойственной обычно его голосу теплоты и нежности, столько любви, что они, забыв об обещании не плакать сегодня, оба и одновременно потянулись к салфеткам.

– Пусть я уезжаю, но между нами все останется так же, – заверил их Анри, и пока их слезы не вылились в что-то большее, а еще и потому, что он сам готов был вот-вот расплакаться, и, сославшись на то, что нужно дособрать чемодан, побежал вверх по лестнице.

В аэропорт ехал даже Хаф, беспокойно снующий вправо-влево по заднему сиденью, и топчущийся по ногам Анри, и тот периодически успокаивал его, прижимая к себе.