Текст книги "Солнечная богиня"
Автор книги: Татьяна Тронина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– А он? – серьезно спросила Оля.
– А он, оказывается, ни о чем таком и не думал! – рассердилась Фаня. – Потому что когда мой папаша покойный узнал о наших с Павлом отношениях, то сразу пошел к старику Локоткову – дескать, надо бы поженить детей, не дожидаясь армии, а то как бы чего не вышло. И вообще Локотков запросто мог отмазать своего сыночка от армии – он тогда в особенном фаворе был, ему это ничего не стоило…
– Неужели он не согласился?
– Кто? Старик? Нет, Степан Андреевич был обеими руками «за», чтобы мы с Павлом поженились, тем более, как я уже говорила, он с моим папашей сильно дружил… Словом, старик спросил сына: а не желает ли он сочетаться законным браком со мной? На что Павел ему ответил категорично – нет, не желаю. И только тогда я поняла, что он просто воспользовался мной. Поиграл и бросил… – Фаня шумно вздохнула.
– И ты тогда…
– Да, и я тогда решила наложить на себя руки. Разбитое сердце и все такое… Меня вовремя спасли. В институт я так и не поступила, кстати. Позже закончила бухгалтерские курсы, на том мое образование и кончилось. В общем, Павел разбил мне всю жизнь… Да еще и папаша мой раньше времени помер – тоже из-за него, ведь эта история ему столько крови попортила!
– Ужасно… – пробормотала Оля. – И почему только первая любовь всегда так плохо заканчивается?..
– Я сама не знаю, – торжественно ответила Фаня.
– … Ты совершенно не умеешь готовить, – констатировала Эмма Петровна, придя ранним утром с инспекцией на летнюю кухню, там Оля готовила завтрак – себе и Викентию. – Вот это что?
– Это бутерброды, Эмма Петровна. С колбасой и сыром… – спокойно ответила Оля. – Раз уж вы так рано встали, давайте я и вам бутербродик сделаю…
– Бутербродик… – с горечью повторила Эмма Петровна. – Это ж смесь углеводов и липидов!
– Ну да… – Оля старательно подавила зевок. – Вы угадали.
– Я угадала… Углеводы и липиды не сочетаются! Ты слышала про раздельное питание?
– Слышала, – терпеливо ответила Оля. – Это ерунда. Не стоит воспринимать все так буквально, это я вам как доктор говорю… В мире столько разных теорий! И вообще я с утра не способна на кулинарные подвиги.
– Но у Кеши гастрит! – с отчаянием произнесла Эмма Петровна. – Ты же буквально убиваешь его своими бутербродами!
– А чем его кормить?
– Кашей! С утра кашу надо варить!
Оля, стараясь держать себя в руках, молча полезла в шкафчик и достала оттуда упаковку с кашей быстрого приготовления. Той самой, которую надо высыпать из пакетика на тарелку и просто заливать кипятком.
– Нет, это невозможно… – застонала Эмма Петровна и буквально вырвала у нее из рук пакетик с кашей – содержимое его просыпалось на пол. – Это же химия! Ты должна варить овсянку так, как варили ее наши бабушки и прабабушки – в кастрюльке, помешивая, на молоке и сахаре, определенное количество времени… А в этой дряни, что ты достала, даже сахара нет – сплошной аспартам!
– Но времени-то у меня тоже нет! – с отчаянием произнесла Оля. – Давайте уж сойдемся на бутербродах…
Эмма Петровна прижала ладони к щекам.
– И ты собираешься стать женой моего сына? – с горечью прошептала она. – Да ты его убьешь… Ты его погубишь! Ему же совершенно другое питание требуется… Ты его до язвы желудка доведешь! Какой ты доктор, к чертовой матери…
Оля достала веник и принялась подметать рассыпавшуюся овсянку. Внутри у нее все дрожало. С одной стороны, Эмма Петровна была права, но, с другой – не учитывались Олины возможности и интересы…
– Эмма Петровна… – стараясь сохранять невозмутимость, сказала Оля. – Безусловно, при некоторых заболеваниях показана определенная диета… Обеды и ужины я обещаю готовить, учитывая Кешин гастрит. Но утром я мало к чему способна – честно! И вообще большинство болезней, как говорят в народе, от нервов. Можно питаться самой экологичной и правильной пищей, но если при этом душа неспокойна, то язва в любом случае обеспечена. Если вы будете ссорить нас с Кешей, то он скорее заболеет, даже если будет завтракать кашами, сваренными по бабушкиному рецепту…
– В чем дело? – беспокойно спросил Викентий, появившись в дверях кухни, уже в костюме, галстуке, идеально выбритый и пахнущий одеколоном.
– Ты понимаешь, она отказывается варить тебе с утра каши… – начала возмущенно Эмма Петровна, но Викентий ее перебил:
– Мама, мама, я все равно опаздываю, мне не до завтрака! Оля, милая, до вечера… Перекушу в городе, в кафе, – он поцеловал Олю.
– Ну вот! – всплеснула руками Эмма Петровна. – Хорошее дело! Общественное питание способно погубить и здорового человека…
– Мама, все в порядке! – Викентий поцеловал и ее. – Не ссорьтесь, пожалуйста, из-за ерунды. Все, я побежал, а то скоро пробки начнутся…
В этот момент на кухню по ступенькам взобралась Мура.
– Вы тут? – задыхаясь то ли от волнения, то ли от спешки, воскликнула она. – Слава богу…
– А что случилось? – Эмма Петровна снова мгновенно напряглась.
– Павел едет!
– Что-о? – в один голос спросили Викентий, Эмма Петровна и Оля.
– Сегодня? – тут же уточнил Викентий.
– Нет, но в самое ближайшее время! – торжественно выпалила Мура. – Степан Андреевич только что с ним по телефону говорил.
– А зачем он едет? – невольно спросила Оля. Еще свеж был в ее памяти разговор с Фаней на берегу реки. Бедная Фаня, бедная Лера, несчастные все! Едет человек, который заставил страдать стольких людей… Пожалуй, еще никто так не занимал Олино воображение, как этот самый Павел!
– Да уж не просто так!
Кабинет заведующего был заперт, и Оля отправилась искать Пал Палыча в саду. Было время обеда, и с пляжа вереницей возвращались отдыхающие – в купальниках, с полотенцами, в панамах и шляпах самого невообразимого фасона…
Так и есть – заведующий сидел в тени боярышника и меланхолично кормил голубей хлебом.
– Пал Палыч…
– А? – он вздрогнул, и голуби с шумом разлетелись.
– Извините, я не хотела вас пугать! Пал Палыч…
– Ну что, Журавлева, что тебе? – грозно нахмурив косматые брови, спросил он.
– Пал Палыч, вы знаете вашего тезку – Павла Локоткова? – решительно спросила Оля, садясь рядом с заведующим на скамейку.
– А что?
– В общем, ничего… Он собирается приехать в самое ближайшее время, и у нас там просто с ума все посходили. Если честно, даже я о нем стала думать!
Пал Палыч ответил не сразу. Он снова принялся кормить голубей, а потом пожал плечами:
– Близко я с Павлом незнаком. Видел его несколько раз, издалека – очень мрачный, замкнутый человек. Такой ли уж плохой, как о нем говорят, не знаю. Одно очевидно – отца своего он ненавидит. Сам читал те газеты, в которых он Степана Андреевича грязью поливал… А я Степана Андреевича очень уважаю. Очень!
– Ясно… – пробормотала Оля.
– Лучше скажи, как твои дела, – Пал Палыч повернулся к ней и посмотрел прямо в глаза. – Вспомнила что-нибудь?
– Нет, – тихо ответила Оля. – Ничегошеньки я не помню… Мне даже сны про то время не снятся!
– Это нормально.
– Ну да, нормально… – дернула Оля плечом.
Пал Палыч бросил еще несколько крошек голубям. Те, воркуя, вились на асфальтовом пятачке перед ним. Пахло речной свежестью, нагретой на солнце травой…
– Хочешь, скажу, что я об этом всем думаю? – неожиданно спросил он. – Только, чур, не принимать мое мнение за последнюю инстанцию, я ведь, как тебе известно, давно отошел от этих дел… – он многозначительно постучал себя пальцем по лбу.
– Скажите, – серьезно произнесла Оля.
– Я ведь наблюдал за тобой все это время… И у меня сложилось вполне определенное мнение. Ты, Оля Журавлева, жутко несвободна.
– Что? – удивилась она.
– А то… Ты слишком зависишь от людей и от обстоятельств. И порой готова терпеть что угодно, лишь бы люди о тебе не подумали плохо.
– Так ведь все равно думают! – с отчаянием произнесла Оля, имея в виду прежде всего Эмму Петровну.
– Тем более! – Пал Палыч сердито дернул себя за бровь. – Вот вчера слышал, как Рита Жиркова из процедурного на тебя наезжала. Что уж, не могла ты ей как следует ответить? Всем известно, какая она вздорная баба!..
– Пал Палыч…
– Ты не умеешь себя защитить, ты не умеешь говорить «нет» всяким нахалам… А близких своих, наверное, еще больше боишься! Все что угодно готова делать, лишь бы они не отвернулись от тебя! Все что угодно, лишь бы одной не остаться!
– Да, так и есть! – принужденно засмеялась Оля. – Вы угадали, Пал Палыч, – больше всего на свете я боюсь остаться одна.
– Поэтому ты так хотела ребенка, – веско произнес Пал Палыч. – Потому что чувствовала, ребенок-то уж точно будет всегда с тобой. Только твой. Навсегда твой. Никто не отнимет!
– Я бы его так любила… – печально пробормотала Оля.
– А что, жениха ты своего не любишь?
– Люблю. Но это тут при чем? – удивилась Оля.
– Ты уверена? Может, ты только хочешь его любить? – с нажимом спросил заведующий.
– Пал Палыч… Вы меня и Кеши хотите лишить?.. – растерялась она.
– Если б ты действительно его любила, ты бы не цеплялась так за ребенка!
– Пал Палыч… – голос у Оли задрожал.
– Глупенькая ты… – с горечью произнес тот. – Запомни раз и навсегда – ты не одна.
– Ну да, у меня еще тетя Агния есть и подруга Римма… – потерянно забормотала Оля.
– При чем тут тетя, при чем тут какая-то Римма! – строго произнес Пал Палыч. – У тебя есть ты!
– Я?..
– Да, ты! И вовсе не обязательно из кожи вон лезть и унижаться… Будь самой собой. Какая ты на самом деле – вот ты это знаешь?..
– Да уж, наверно…
– А может быть, нет! Делай что хочешь, не жалей ни о чем… Выпусти ты себя из тюрьмы, в которую сама себя заточила!
Оля не знала, плакать ей или смеяться. В словах Пал Палыча была странная логика – разругаться, расстаться со всеми, кто ей дорог, для того, чтобы самоопределиться. «Наверное, он что-то путает, – тут же решила Оля. – Сам же сказал, что далек от всех этих дел!»
– Пал Палыч… – осторожно произнесла она. – Вот у меня есть подруга Римма, это вы уже знаете… Так вот, эта самая Римма переругалась со всеми на свете – пожалуй, только я у нее и осталась. Такой взрывной, бешеный темперамент, чуть что – рвет все отношения… И что-то я не заметила, чтобы она от этого счастливей была!
– У Риммы твоей другие проблемы. Она, можно сказать, твоя противоположность… А гармония, душа моя, она где-то посредине!
– А вы свободны?
Пал Палыч помрачнел.
– Нет. Когда-то я сам себе запретил заниматься любимым делом. Я не вспоминал об этом и не жалел, что занимаюсь теперь чем-то другим. В конце концов, работать в санатории, на свежем воздухе – так приятно! Да еще руководить другими… Но вот пришла ты со своей бедой и заставила меня вернуться в прошлое.
– Пал Палыч, я не хотела! – в отчаянии, сопереживая своему собеседнику, закричала Оля. – Простите, простите меня!
– Не прощу! – рявкнул заведующий. – Голубей снова как ветром сдуло. – Не смей просить прощения! Ни у кого его не проси. Да, есть твердолобые люди, которые должны извиняться за каждый свой шаг, но такие как раз не извиняются! А вот такие, как ты… – не договорив, он с досадой махнул рукой.
Разговор с Пал Палычем совершенно выбил Олю из колеи, она даже забыла, что обещала позировать Силантьеву.
Пришла домой и без сил упала на кровать. «Что он такое говорил?.. Почему считает, будто я несвободна?.. Может быть, несостоявшийся психиатр-психолог решил на досуге поупражняться на мне?..»
– Ольга! – кто-то яростно заорал у нее под окнами. – Вы что, издеваетесь надо мной?
Она выглянула в окно – Силантьев в своих заляпанных краской джинсах и вечной безрукавке стоял в траве и гневно потрясал кулаком.
– Я жду, жду… Вы спите, что ли?
– Я забыла, Ярослав Глебович! – спохватилась Оля. – Честное слово, я не нарочно! Про… простите меня.
– Ладно уж, – буркнул тот. – Наденьте что-нибудь посветлее и выходите.
Оля вытащила из шкафа бледно-сиреневое платье, подкрасила губы…
Силантьев встретил ее у крыльца с брезгливой гримасой:
– Это самое светлое платье, что у вас есть?.. А макияж?.. Боже, деточка, вы похожи на утопленницу!
«Ты не умеешь говорить „нет“… Будь самой собой!»
– Идите к черту, Ярослав Глебович! – с каким-то наслаждением позволила себе вспылить Оля. – Не нравится – не рисуйте, найдите себе кого-нибудь другого!
Силантьев посмотрел на нее с изумлением. Потом смущенно прокашлялся:
– Нет, я буду писать именно вас…
Он усадил ее на небольшой стульчик посреди яблоневых деревьев, всунул в руки тяжелую книгу с золоченым переплетом, потом принялся небрежно драпировать в какую-то огромную светло-голубую шаль с кистями. Через несколько минут вдруг прибежала Мура и начала орать на Силантьева, что он не имеет права воровать у нее из комода парадные скатерти. Оказывается, это и не шаль была вовсе…
Силантьев назвал Муру «старым граммофоном». Побагровев, та пообещала пожаловаться на него Степану Андреевичу и убежала, громко топая квадратными каблуками по асфальтовой дорожке.
– Да сколько угодно… – хмыкнул ей в спину Силантьев.
Он поставил свой мольберт в тени, а Олю оставил сидеть на самом солнцепеке, да еще и замотанной в скатерть, под которой и без того было невыносимо жарко…
Шевелиться и менять позу Силантьев строго-настрого запретил.
Оля скосила глаза – на раскрытых страницах речь шла о преимуществах машинной дойки коров. Судя по всему, Силантьев воспользовался справочником по ветеринарии, изданным бог знает в каком году, поскольку в одном абзаце приводилась цитата товарища Сталина о неоспоримой роли сельского хозяйства. Справочник внешне выглядел очень солидно, вероятно, тем и привлек художника.
– Чего вы там хихикаете? Не смейте гримасничать! У вас, Ольга, должен быть вид тургеневской девушки, читающей стихи на пленэре и на мгновение оторвавшей взгляд от книги, словно в мечтательном забытьи… Поднимите лицо и глядите чуть выше – туда, за мою голову!
Оля старательно уставилась на тарелку антенны, висевшую над одним из балконов особняка.
«Раз уж согласилась на эту авантюру, то терпи! Раньше надо было думать…» – сказала она себе.
– Хозяину она пожалуется… – проворчал себе под нос Силантьев, выдавливая на палитру краски из тюбиков. – Ишь, испугала!
У него была вечная война с Мурой.
– Ненавижу этих старых баб… Девушки еще туда-сюда, молодые женщины тоже ничего – они детьми занимаются, у них голова и руки заняты, старухи бывают иногда просто гениальные! Но эти истерички постклимактерического периода… Демоны осени!
Оля едва не выронила книгу, и Силантьев угрожающе запыхтел.
– …да, а чего такого? Взять хоть вашу Эмму Петровну. Настоящая чума! Совершенно испортила своего Викентия. Чего вы опять ерзаете? А, ну да, он же ваш жених… Тем лучше – будете знать, как с маменькиным сыночком связываться. И не меняйте выражения лица!
– Если вы еще раз плохо отзоветесь о Кеше, то я немедленно прерву с вами всякие отношения… – стараясь не шевелить губами, произнесла Оля.
– Ладно, не буду вашего обожаемого женишка трогать… Но насчет баб этого самого возраста я абсолютно прав! – Силантьев стремительно бил кисточкой по холсту. – Вот вы сами, Ольга, подумайте… Сколько в народе анекдотов и историй про тещ, про свекровей! Сколько реально от них пострадало людей! А дело не в том, что они тещи или свекрови, а в том, что они бабы этого самого возраста!
Оля окончательно взмокла под тяжелой скатертью.
– Да, так оно и есть! Вы вот вспомните хоть один анекдот, в котором про зловредность невесток говорится… Ан нет! Молодости свойственна глупость, но никак не злость. А как портятся отношения со взрослыми уже детьми! – ожесточенно продолжил Ярослав Глебович. – Моя мамаша, помню, как ей полтинник стукнуло, ударилась в религию. И заявила, что я не сын ей, а хам и сволочь неблагодарная… Потому, что я, видите ли, не в юристы пошел, а в вольные художники. Она, дескать, совсем о другой судьбе для своего ребенка мечтала… У вас, Ольга, нормальные с матерью отношения?
– Она давно умерла… – промычала Оля, не шевеля губами.
– Не меняйте позу… Это вам повезло! Значит, у вас хорошие о ней остались воспоминания.
– Мне повезло?!
– Хотя, конечно, не всех этот кризис ломает, – тут же поправил себя Силантьев. – Бывают хорошие тетки… Но редко. В основном те, кто делом занят – интересная работа, творчество и все такое… Мозгу необходима гимнастика, без нее он засыхает. Не далее как вчера сидел у реки, писал закат. И примостились неподалеку две кумушки… О чем они говорили? Одна взахлеб ругала своего зятя, а другая в ответ наиподробнейшим образом объясняла, как надо варить солянку. Ни одна из них не слушала другую, но обе не ощущали никакого дискомфорта!
– Это эмоциональное общение, – тут же поправила Оля Силантьева. – Важно не о чем, важно как…
Тот презрительно расхохотался:
– Господи, да их и так эмоции захлестывают! Трясутся над своими детьми, ненавидят соседей, ругают почем зря правительство, как будто живут в голоде и разрухе (а сами, заметьте, поперек себя шире и осенью в Анталью собираются – это я из их разговора понял). И друг дружку они тоже ненавидят – вот еще что!
– Так и вы ненавидите!
– У меня другая ненависть, – важно заметил Силантьев. – Она – очистительного характера. Я ненавижу любя! Я хочу, чтобы мир стал лучше. Так вот, я о разрушительной силе безделья… Взять, например, вашу Эмму Петровну. Она же с тех пор, как вышла за покойного Георгия Степановича, больше ни одного дня не работала!
– Эмму Петровну обсуждать не будем, а вот что до остальных женщин… На них же все держится! Вот, например, в годы войны…
– Знаю-знаю-знаю!.. – перебил Олю Силантьев. – Я понял, о чем вы хотите сказать. Но это нисколько не опровергает мои слова. Когда у женщины есть цель, когда работы непочатый край, тогда она действительно способна горы свернуть. А сейчас что – сейчас только сиди на бережку да сплетничай…
Солнце пекло невыносимо. Оле очень хотелось прикрыть затылок ладонью, но руки налились свинцовой тяжестью, да и навлекать на себя лишний раз гнев Силантьева тоже не хотелось…
– Гиппократ сказал, что мужчина становится злым в двух случаях: когда голоден и когда унижен, а женщина лишь в одном – когда не хватает любви… – сказала Оля, не слыша собственного голоса.
– Кто? Гиппократ? Очень похоже на правду… Я, Оленька, потому и не женился, потому что знал – женюсь на хорошеньком, тоненьком ангелочке с кротким взглядом, а лет через двадцать обнаружу возле себя жирное чудовище, гневливое и властное, которое хочет только одного, чтобы у нее все было под контролем.
– Лишний вес способствует гипертонии, а гипертония вызывает приступы гнева и агрессии… – пробормотала Оля. – А, в общем, Ярослав Глебович, у женщин свои претензии к мужчинам. С вами живешь, живешь, а потом вы бросаете свою преданную жену и уходите к какой-нибудь молоденькой фифе…
– Ну не на-адо… – отмахнулся он, продолжая делать быстрые мазки. – Мужчина уходит не из-за того, что жена увяла и у нее там лишние морщинки на лице образовались, а именно потому, что душа у нее переродилась, постарела. А молоденькие, как я говорил, глупенькие, но не злые…
– Да вы сами не способны любить! – рассердилась Оля. – Неудивительно, что вы, Ярослав Глебович, оказались никому не нужны! От вашей «очистительной» ненависти уже у всех оскомина!
– А вы… – сердито начал Силантьев, но внезапно замолчал, пристально поглядев на Олю. – Бедное дитя, я же вас совсем замучил…
Он подошел и рывком скинул с Оли скатерть.
– Все, на сегодня сеанс закончен, иначе вас тепловой удар хватит… Завтра будет легче.
– Большое вам спасибо… – язвительно ответила Оля, с трудом пытаясь двигать затекшими ногами и руками.
– Ярослав Глебович, будьте любезны, зайдите, пожалуйста, ко мне! – крикнул с балкона Степан Андреевич Локотков и снова скрылся в доме.
– Донесла-таки, старая мымра! – сокрушенно вздохнул Силантьев и, вытирая испачканные краской пальцы о штаны, затрусил вперед.
У Оли хватило сил только на то, чтобы добрести до гамака, который висел за кустами, неподалеку, в прохладной тени. Она бухнулась в гамак и долгое время лежала без всякого движения.
А потом вдруг увидела, что кто-то ходит там, по поляне, где все еще стоял мольберт. Кто-то незнакомый. У Локоткова часто бывали посетители, и поэтому в появлении постороннего человека не было ничего удивительного. Но он рассматривал ее, Олин, портрет!
Она осторожно выскользнула из гамака и подкралась к кустам. Шумел ветер в листве – вряд ли ее шаги были слышны…
Отвела ветки и увидела со спины высокого, довольно плотного мужчину в светлом летнем костюме, с коротко стриженными густыми волосами каштанового оттенка, наполовину седыми. Тот, сцепив руки за спиной, стоял перед мольбертом. Сделал шаг назад, потом снова склонился к холсту.
«Чего это он так долго рассматривает? – заволновалась Оля. – Наверное, Силантьев меня совершеннейшим чучелом изобразил… Или, наоборот – хорошо?.. Кристина же говорила, что Силантьев, при всех своих недостатках, настоящий художник… Господи, я же совершенно не разбираюсь в живописи!»
Потом мужчина повернулся, и Оля увидела его лицо – с резкими чертами и ямочкой на подбородке. Незнакомцу на вид было чуть больше сорока.
«Неужели это Павел? – мысленно ахнула Оля. – Нет, не он… Точно не он! Наверное, какой-нибудь очередной гость Степана Андреевича…»
Оля попятилась назад и снова уютно устроилась в гамаке.
Павел был бритым налысо, неприятным типом с уголовной физиономией – Оля все еще помнила фотографическую карточку, когда-то показанную ей Эммой Петровной.
Да и все остальные в один голос твердили о том, что Павел не отличается модельной внешностью.
А этот человек на поляне выглядел вполне прилично. Был даже красив – своеобразной, тяжелой мужской красотой…
Окончательно успокоив себя, Оля закрыла глаза. Голова еще болела после целого часа на солнцепеке.
Но неожиданно с противоположной стороны раздались шаги. Она открыла глаза и увидела Викентия.
– Кеша! – Она протянула к нему руки – он наклонился и обнял ее.
– Какая ты горячая…
– Ярослав Глебович рисовал меня, пришлось долго сидеть на солнце… – тихо ответила она.
– Но почему шепотом? – засмеялся Викентий.
– А, да там, на поляне, какой-то мужик…
– Где? – Викентий тоже отвел ветви у кустарника и выглянул наружу. Потом повернулся к Оле.
– Это Павел, – спокойно произнес он. – Приехал, значит…
– Павел?! – с изумлением переспросила Оля. – Не может быть… Ты уверен?
– Да Павел это, Павел… – усмехнулся Викентий. – Что уж я, своего милого родственничка не узнаю!..
– Павел… – потрясенно прошептала она.
Скорее всего Эмма Петровна выбрала для своего альбома самую неудачную фотографию Павла, и это вполне понятно…
– Ладно, идем домой, – Викентий потянул Олю за собой.
– Разве ты не хочешь с ним поздороваться? – растерянно спросила она.
– Нет! – недобро засмеялся Викентий.
По дороге Оля еще пару раз оглянулась, но сквозь густо разросшиеся кусты уже ничего не было видно.
– Шашлык должны делать мужчины! – назидательно произнес Иван. – Женщин к огню подпускать нельзя…
– Ваня, я тебя умоляю, отойди от мангала! – раздраженно перебила его Лера, в крошечном топике и полупрозрачной юбке-парео, завязанной узлом на талии. Сквозь широкий разрез были хорошо видны ее тонкие смуглые ноги в золотистых босоножках. В отведенной руке Лера сжимала мундштук с дымящейся сигаретой… – В прошлый раз ты себе рубашку сжег.
– Это была случайность… – смущенно засмеялся Иван, невольно придерживая полы распахнутой «гавайки».
– И втяни живот!
– Лерочка, я тебя умоляю… – еще более смущенно захихикал он, застегивая «гавайку» на все пуговицы.
Кристина сидела в раскладном шезлонге с непроницаемым лицом, словно не слышала этого разговора.
– Иван, правда, я сам с этим прекрасно справлюсь, – потеснил Острогина Кирилл. Кирилл дефилировал в одних плавках, позволяя всем любоваться своим рельефным торсом, плоским животом, маленькими ягодицами и выпуклыми икрами…
Он ходил вокруг мангала и ворошил веткой угли.
Оля с Викентием в это время дружно нанизывали кусочки промаринованного мяса на шампуры.
Этот пикник, несмотря на приезд Павла, решили не отменять. О сыне Степана Андреевича вообще не вспоминали, стараясь не нарушить призрачное равновесие. Только Эмма Петровна так разволновалась, что отказалась идти на природу. Напившись валериановых капель, она лежала в своей комнате и, как Викентий ее ни уговаривал, наотрез отказывалась из нее выходить.
Впрочем, самого Павла тоже с утра никто не видел.
– Тебе идет эта шляпа… – поглядывая на Олю, с улыбкой произнес Викентий и поцеловал ее в обнаженное плечо.
– Щекотно же… – засмеялась она. По рукам ее тек маринад. – Послушай, меня тоже можно готовить на мангале! Я вся перепачкалась…
– Иди, дальше я сам… – он слегка толкнул ее.
– Кристина, сними с меня, пожалуйста, шляпу, – наклонилась Оля к секретарше Локоткова. Кристина сняла с Оли шляпу, и Оля побежала к воде.
Кирилл одобрительно посмотрел ей вслед.
Кристина надела шляпу на себя, положила ногу на ногу и повертела головой.
– Вам тоже очень идет, Кристина! – ласково произнес Иван, плюхаясь в соседний шезлонг. – Знаете, что-то такое в духе декаданса – «И веют древними поверьями ее упругие шелка, и шляпа с траурными перьями, и в кольцах узкая рука…»
Кристина вспыхнула, сорвала шляпу и положила ее к себе на колени.
Викентий принялся раскладывать шампуры на мангале.
– Кристина, тебе отдельно баклажаны с помидорами, как ты и просила, – деловито бросил он через плечо.
– Никак не могу привыкнуть к тому, что ты, Кристина, вегетарианка, – задумчиво произнесла Лера, выдыхая дым.
– А что в этом такого? – нахмурилась та.
– По-моему, человек не может полноценно существовать без мяса.
– Я не существую, я живу…
– Ах, не придирайся к словам! – Лера присела на деревянную скамью и эффектно скрестила ноги. – Человеку нужны мясо и кровь, нужен постоянный адреналин, иначе он хиреет, чахнет и сам превращается в овощ.
– Ну, Лерочка, ты не права… – благодушно вступился за Кристину Иван. – Взять, например, индусов… Это ж целая нация вегетарианцев!
– Но мы-то не индусы! – возразил Кирилл, скрестив руки на груди. – Мы – жители северной страны, где лето от силы два месяца длится. У нас, можно сказать, только два времени года – когда холодно и когда очень холодно. Белок нам действительно необходим.
– Белок есть и в других продуктах – соя, бобовые… – начала перечислять Кристина.
– То есть ты предлагаешь кормить наших мужчин горохом? – скривилась Лера и пальчиком постучала по мундштуку.
– Я не согласен! – захохотал Викентий, размахивая газетой над мангалом, чтобы угли разгорелись сильнее. – Кристина, откажись от своих принципов! Только понюхай, как пахнет… М-мм!..
– Варвары! – сердито произнесла Кристина. – Пожирать плоть живых существ… Тут же еще и моральный аспект!
– А что в этом плохого? Мы тоже животные в некотором роде… – возразила Лера.
– Был в прошлом году в Испании… – внезапно оживился Кирилл. – И, разумеется, первым делом отправился смотреть корриду…
– Это тоже варварство! – гневно перебила его Кристина. – Порядочный человек не может позволить себе смотреть подобное зрелище! Если бы на эту корриду люди не ходили, то бедных быков перестали бы убивать, да еще таким жестоким образом!
– А ты видела когда-нибудь живого быка? – спросила Лера. – Вот так, нос к носу?..
– Нет, но при чем тут это?..
– Бык сам хочет драться, – выдыхая дым, лениво ответила Лера. – Он агрессивен – от рогов до кончика хвоста. И, смею тебя уверить, сам жаждет битвы и знает правила игры – если не ты его, то он тебя, – она слегка приподняла топик, и все увидели у нее под правой грудью небольшой белый шрам. – Мне было лет восемь, когда родители отправили меня в деревню к дедушке и бабушке, и там из стада сбежал бык…
– Ах, Лерочка, умоляю, не надо! – Иван замахал руками, страдальчески сморщившись. – Мне всегда становится плохо, когда ты вспоминаешь эту ужасную историю…
Кристина опустила глаза.
– Человек всегда первым нарушает правила… – прошелестела она упрямо.
– Да это все демагогия! Пустые слова! Желание выглядеть лучше, чем ты есть на самом деле! – сердито закричала Лера, вставляя в мундштук новую сигарету. – Тщеславие! Вон одна отечественная тореадорша, имени ее не помню, решила у нас устроить бой быков. Причем, заметьте, предложила португальскую корриду – это когда быка не убивают… Так наши гуманисты подняли такой вой! Ну, корриду, разумеется, запретили, а быков отправили в какой-то совхоз. Так говорят… – Лера зашлась нервным смехом, – …так говорят, эти быки там от голода все сдохли!
– Помню, помню эту историю! – энергично закивал Кирилл. – И телевидение, и газеты ее освещали. Очень много праведных, правильных слов произнесли… А быки-то все равно сдохли!
В этот момент из воды вышла Оля, взяла в руки большое махровое полотенце.
– О чем вы тут спорите? – с любопытством спросила она. – Я почти до другого берега доплыла, но вас и там было слышно!
Рукой она поправила волосы, высоко заколотые на макушке – больше всего она не хотела, чтобы они намокли и свернулись в спирали…
– Мы говорили о бое быков… – начал объяснять Викентий, но почему-то смолк. – Ого… – озадаченно пробормотал он.
Все повернули головы в ту сторону – на тропинке, идущей вдоль реки, стоял большой, черный, с рыжими подпалинами ротвейлер.
– Не шевелитесь! – прошептала Кристина. – Это Рекс… тьфу ты, это Фанин Кекс!
Кирилл шагнул назад, и Кекс тут же напружинился и грозно, глухо зарычал, словно гром вдалеке загремел.
– Кекс, фу! – из-за поворота вышла Фаня в цветастом широком платье. – Ко мне…
Пес неохотно ей повиновался. Фаня пристегнула его на поводок. Позади нее плелся Олежек с забинтованной рукой – одно плечо, как всегда, чуть выше другого.
– Фаня!.. – укоризненно воскликнул Викентий. – Ты нас всех перепугала! Пожалуйста, не отпускай своего зверя с поводка…
– Да ладно вам! – усмехнулась Фаня. – Вечно найдете, к чему придраться… Мы, может, по запаху к вам пришли.
– Фаня, если бы ты была без собаки, мы бы без разговоров пригласили тебя к нашему столу! – раздраженно произнес Кирилл. – Но в компании этого чудовища мы будем чувствовать себя очень неуютно…
Стефания моментально обиделась.
– Ну и черт с вами! – сказала она. – Пугливые какие…
– Фаня, стой… – бросилась за ней вслед Оля с полотенцем на плечах. Кекс моментально развернулся и встретил ее глухим рычанием. Оля отшатнулась назад. – Фаня, а с Олежком что? Что у него с рукой?
– А, ерунда… Кекс его слегка цапнул. Да ты не бойся, всего лишь царапина, – недовольно буркнула Стефания.
– А к доктору ходили? Может быть, надо сделать укол от столбняка? А Кекса давно прививали?.. – забеспокоилась Оля.
– Я же говорю – простая царапина! Мы ее йодом залили – и всех делов, – рассердилась Фаня. – Ты, Ольга, совсем со своей медициной спятила!..
И она пошла дальше, таща за собой сына. Олежек только обернулся и уныло посмотрел на Олю. Свободную, перевязанную, руку он прижимал к груди.
