355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Татьяна Коршунова » Земля святого Николая » Текст книги (страница 3)
Земля святого Николая
  • Текст добавлен: 14 мая 2022, 01:03

Текст книги "Земля святого Николая"


Автор книги: Татьяна Коршунова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Глава IV

18-го мая в голубом платье, с одной косой, уложенной кольцом, Евдокия читала на крыльце «L'abbaye de Northanger»77
  «Нортенгерское аббатство» – французский перевод романа Джейн Остин.


[Закрыть]
. Солнце пригревало по-весеннему, пели соловьи в саду. С яблонь мотыльками осыпались розовато-белые лепестки, и цветущие вишни словно запорошило снегом. Как ни старалась Евдокия занять ум миром романа, мысли рассеивались. То она следила, как пчела собирает пыльцу на сирени. То воробушек цеплялся по ветке тонкими лапками, то алая божья коровка ползла по парапету. За потерянной французской строчкой навязчиво лезла в голову русская. «Мы ожидаем судный день…» «Как проблеск солнечного света…» Новый прошлогодний переплёт скрипел в руках, нечитанные листы приставали друг к другу. И книге будто не хотелось листаться. И снова: «Мы ожидаем судный день…»

И почему-то Генри Тилни виделся с лицом графа Будрейского! Евдокия захлопнула книгу и отправилась в дом.

Солнце светило с запада в окно Ольгиной спальни на широкую девичью кровать за белыми колоннами, ломалось в складках откинутого полога. Ольга перед трюмо забирала в косу выбившиеся пряди и в зеркале увидела вошедшую сестру.

– Ты собираешься к Матвею? Он разве ждёт тебя?

– Поищу его. Матвей гуляет в лесу – я слышала свирель.

Евдокия села на кровать и вытащила куклу из-за пуховых подушек, сложенных под кружевную накидку.

– Знаешь, Оля. Папенька настроен против графа Будрейского, но я отчего-то не могу держать на него зла. Не знаю, почему.

Сестра расправила розовый пояс под пышной грудью и села рядом.

– Верно, уж пол-уезда прочит за него дочерей, – её вздёрнутый нос сморщился. – Соседи всегда имели виды на наше Первино – папенька недаром ни за что бы им его не продал.

Кукла выпала у Евдокии из рук. И правда: что Первино продали графу Будрейскому – лишь полбеды. А как женится! А как дети родятся! По дедушкиной земле бегать станут – и кто рассудит, кому эта земля роднее? Потомкам графа Будрейского достанется – а они поделят. Или распродадут… Дети – его и какой-нибудь Машки Симаницкой!..

Ольга подняла с пола куклу: «Цела. Нос не откололся». Поцеловала сестру и побежала к Матвею.

«Господи! Не допусти, чтобы он женился!» – Евдокия сползла с кровати на колени.

Гнать, гнать эти мысли в омут! Лучше пойти к Владимиру – он знает, чем развеселить.

Окно в его комнате тоже глядело на закат. Брат сидел за письменным столом-секретером, освещённым мягкими лучами, древесным цветом обоев и его белоснежной рубашкой.

– Что ты делаешь? – спросила Евдокия.

– Хочу написать письмо Натали, – он припомаживал гусарские усики гусиным пером.

– Ты скучаешь по ней.

Владимир усмехнулся. Бросил перо в бронзовую чернильницу с фигуркой обнажённой жрицы.

– Я ведь не рассказывал тебе, как был у них на Пасхальной неделе. Она играла вальс на клавикорде. Я наклонился и шепнул ей на ушко, что хочу сказать нечто важное, но надобно выйти в бальную залу. Само по себе разумеется, прекрасная Натали не догадалась, что это свидание. И спросила: «Отчего нельзя сказать сейчас?»

– И что ты ей ответил?

– Ответил: это тайна. Приходите – узнаете. Барышни тайны любят… Я вышел и стал ждать её в пустой зале. Она пришла. Взглянула на меня наивными глазками. И тут я подхватил её за талию, покуда она не опомнилась, и поцеловал в губки.

– Ах!.. Бедняжка.

– Бедняжка?! Бедняжка – твой братец! Милая Натали одарила меня пощёчиной!

– Прости, Володя, – Евдокия боролась со смехом, давя ладонью на грудь, – но твоя Натали права.

– Пожалуй, я не стану писать ей, – скомканный лист с каракулями откатился на край секретера. – До сих пор ни одна дама не могла устоять перед моими поцелуями. Я сделаю так, что она сама упадёт в мои объятия!

Какое искреннее негодование!

– Не думаешь ли ты жениться на ней?

– Жениться – Боже упаси! – Владимир откинулся на фанерную спинку стула. Зевнул. – Скучно мне что-то. И в столице я давно не бывал…

Евдокия подошла к клавикорду, придвинутому к боку изразцовой печи, и начала играть сонату номер четырнадцать Бетховена88
  В 1830-е годы названа «Лунной»


[Закрыть]
.

– Скучно? Ну поди соблазни Палашу. Или Алёнку.

– Не хочу.

Брат с сестрой посмотрели друг на друга – и расхохотались. Владимир никогда не флиртовал с крепостными девками – c'est primitif!99
  Это же примитив! (фр.)


[Закрыть]

***

Ольга поднимала ветки черёмухи над головой. Дятел барабанил по стволу, заливался соловей. Ветер замер: ни одно деревце не шумело. В воздухе прогудел майский жук и шлёпнулся на лист лещины. Ямочки играли на Ольгиных щеках: не иначе – Матвей затаился где-то здесь. Она раздвинула зелёные ветки рябины – вспугнула с соседнего куста большую птицу. И снова вышла на опушку, где вдалеке желтели крыши крестьянских изб.

Кто-то сзади обнял её за плечи.

– Я знал, что ты придёшь, Ольга, мой прекрасный ландыш! – Матвей протянул букет. Душистый! М-м-м…

Не счастье ли юности – гулять до сумерек, слушать звонкие переливы соловья и не знать, когда вернутся от соседей родители? Счастье дерзкое. Свобода дыхания. Кому ещё отдать это время, как не милому другу?

– Что ваши отношения с графом Будрейским?

– Я не знаю, Матвей, что будет дальше, – Ольга ткнулась ему в плечо. – Мне страшно думать о будущем. Если бы всё оставалось как сейчас, и ничего не менялось бы, и я всегда была бы с тобою!

Да и Матвей о будущем думать не хотел. Все семнадцать нежных лет их дружба жила одним настоящим. Ольга была всегда – как солнце в небе. Думаешь ли о том, каким будет с солнцем грядущий день?

***

Утром 19-го мая Евдокия ещё перед рассветом слышала шаги отца в комнатах. В спальню тихо вошла Палаша в белой косынке, завязанной под русой косой. Принесла чай с печеньем.

– Барышня, вы не спите?

Серебро разгорячилось донышком чашки – коленям под одеялом стало тепло-тепло от подноса.

– Фёдор Николаич просят вас одеться и зайти к ним.

Руки Евдокии дрогнули – чай едва не ошпарил рубашку. Девка подставила блюдце.

– А я давеча Таню видала. Вы представляете, барышня, Танька говорит, что, мол, барин молодой с крепостными так уважительно разговаривает…

– Довольно, Палаша. Ступай и скажи Фёдору Николаевичу, что я сейчас приду.

– Одеваться-причёсываться прикажете?

– Ступай. Сама оденусь.

Серое утреннее платье с белыми воротниками, пояс с пряжкой чуть выше талии, две толстые косы… Почему папенька так рано вызывает? Не иначе как дело серьёзное.

Фёдор Николаевич ждал в своём кабинете за письменным столом.

– Заходи, Дуня. Садись, – ласково сказал он, не поднимая глаз.

Евдокия осталась в дверях.

– Видишь ли, дочь, разговор к тебе есть… Первино спасать надобно. Не в те руки оно попало – пропадут даром все дедовы старания. Божьей милостью я нашёл решение. Надежда лишь на тебя…

– Папенька, ежели вы задумали что-то нечестное, то я не желаю быть причастной к этому.

– Не бойся, дочь, греха совершать я не собираюсь. Дуня, тебе уже девятнадцать. Не стану ходить вокруг да около – я нашёл для тебя жениха.

– Кто это? – она смотрела на отца взглядом соколёнка.

– Князь Сергей Павлович Дрёмин. Он гостит нынче у Добровских, полковой приятель Кости.

Евдокия побледнела.

– Поверь, Дуня, это достойный человек. Ему двадцать пять лет. Он хорош собою, знатен, служит в гвардии и… главное – богат! У него дом в Петербурге – наследство покойной матери, земли в соседних губерниях и два имения в Малороссии…

– Но, папенька… я не хочу жить в Петербурге. Я хочу остаться здесь, с вами…

– Здесь останется Ольга! – Фёдор Николаевич пристукнул по столу указательным пальцем. – Ты выйдешь за князя. Вы поможете нам поправить положение и выкупить Первино у Будрейского в приданое для твоей сестры.

– А ежели он не продаст?

– Ты, кажется, поладила с Будрейским? А Дрёмин, мне показалось, сговорчив – не откажет и двойную цену Будрейскому предложить.

– Папенька, пусть Ольга выходит замуж, отдайте ей дом в Петербурге. Вы же знаете – она мечтает жить там. Позвольте мне остаться с вами здесь, тогда и приданое мне будет не нужно. А Бакшеевы… быть может, они помогут выкупить дедушкино имение?..

– Матвей Бакшеев не поедет в Петербург! Дуня, я прошу тебя – ради дедушки, ради родовой земли, выходи замуж за Дрёмина! Сегодня он будет у нас. Всё уже сговорено, Дуня!

Отец смотрел умоляющим взглядом. За дедушку, за Первино, за любовь к родителю единственному… Как отказать?

– Что ж, папенька… Ежели вы решили… Так и быть, я выйду замуж. Только, прошу вас, дайте мне время привыкнуть к жениху.

– Сколь тебе будет угодно!

У двери она остановилась.

– Папенька, обещайте мне, что не сделаете зла графу Будрейскому.

– Бог с тобою – не сделаю… Дуня, я не узнаю тебя. Не ты ли более всех негодовала, что наше Первино продано Будрейскому? Почему тебя так заботит его судьба?

– Вовсе не заботит, – Евдокия подёрнула плечом. – Не может заботить!

Дверь захлопнулась – и плоские подмётки девичьих туфель быстро-быстро зашлёпали по паркету в спальную половину.

***

Сёстры надели похожие муслиновые платья цвета слоновой кости с рукавами-фонариками. Обеим завернули косы в «узел Аполлона» и к вискам прикололи кудри. Декольте до плеча Евдокия прикрыла льняной косынкой.

В гостиной ей стало так душно, что хотелось убежать. Как институтке перед экзаменом. Запереться бы в комнате, пересидеть… Но это не спасёт. Не явишься к экзамену сегодня – заставят завтра. Не выдержишь экзамен – не получишь шифр. А шифр нужен. Во благо семьи. Владимир, Ольга – какие они были счастливые! Перешёптывались, перешучивались. Свободные.

Двери из залы открылись – и вошёл, позванивая шпорами, высокий стройный кавалергард в тёмно-зелёном мундире с серебряными эполетами, в блестящих тупоносых ботфортах с отворотами. Смуглый, с гладкими чёрными волосами. Ряд серебряных пуговиц так ровно шёл по его груди до талии, словно под мундиром был корсет. Чёрный бархатный воротник – по шее, ни широк, ни узок. Ни на одном из друзей Владимира одежда не сидела так ровно. Ни на одном офицере, кого Евдокии доводилось знать.

Он поклонился, шаркнул каблуком:

– Князь Сергей Павлович Дрёмин.

– Моя дочь – княжна Евдокия Фёдоровна, – отец отогнул её пальцы от своего рукава и подтолкнул вперёд.

Она взглянула на жениха дикими глазами. Что-то напугало в его скулах – широких по-азиатски, обрамлённых подстриженными бакенбардами. Всё остальное ей показалось «слишком comme il faut». Только губы изогнуты как-то странно. Уголками вниз. Как будто улыбающийся рот перевернули вверх тормашками. Единственный изъян. Но неприятно думать, что его придётся целовать. В церкви. И всякий раз, когда он захочет!

Маменька не дала запрятаться на диване между собою и Ольгой, и Евдокия сидела скраю. Справа от её локотника – незнакомый жених. Рассказывал об отъезде Государя в Варшаву, о каком-то венецианском господине Росси, который сделал уменьшенную копию Адмиралтейской части Петербурга с чьими-то домами, каналами, дворцом. А Евдокия не могла дождаться, когда он уедет. Как говорить с ним? Что отвечать? Слишком comme il faut! И поэтому так трудно. Будто и лицо её стало чужим, оттого что эти тёмные глаза его касались. И самой себя хотелось бояться… Не себя – невесты этого человека.

– Евдокия, Ольга, ступайте, – наконец, сказал папенька. Наконец!

Жених остался в гостиной с родителями и братом невесты.

– Моя дочь покамест дичится, – извинился Фёдор Николаевич. – Евдокия излишне чувствительна. Как мы деда похоронили, она будто окаменела. Но это пройдёт, забудется, когда вы привезёте её в Петербург.

– Евдокия Фёдоровна видит меня первый раз, – улыбнулся Дрёмин. – Как не понять её чувств?

– Вам следует видеться чаще…

– Мне жаль, но я должен завтра ехать. Отпуск мой и без того затянулся.

– Вы едете в Петербург, князь! – ожил Владимир. – Я готов составить вам компанию, если вы не против.

– Буду рад.

Евдокия вошла в свою спальню и остановилась перед большим зеркалом трюмо. Посмотрела на свои сжатые плечи под косынкой и напуганные глаза. Такой-то представить себя Петербургу?

«Нет, столичная дама не должна ходить с опущенной головой, – она выпрямилась и подняла подбородок. – Но лицо! У меня не такое выражение лица. Быть может, дело не в этом? Ежели меня одеть по-другому? Нет, не то… Движения… Они слишком свободны, а на людях – скованны. Как же я смогу выезжать в свет, ежели общества смущаюсь? Я могу спотыкнуться во время танца».

Увы, за зеркалом не пропадёт сказать правду… Ей никогда не измениться. Как ни бейся – Дрёминского аристократизма в ней не прибудет.

Что ж теперь? Ведь не то страшно. Потерять дедушку, Первино – а теперь ещё и родные места оставить! Заменить их чужим городом. Чужим князем Сергеем Павловичем. Евдокия села на кушетку и закрыла лицо руками.

Глава V

– Миром Господу помо-олимся, – пропел из алтаря тихо-старческим голосом отец Илларион.

Фёдор Николаевич стоял в белом галстуке напротив Царских врат. Твёрдой рукой налагал на себя честный, прямой крест "во имя Отца и Сына, и Святаго Духа". Три нарядные гридеперлевые1010
  Жемчужно-серый цвет (устар.)


[Закрыть]
шляпки с круглыми, как блюдца, полями кланялись за его спиной.

День Всех святых в 1825 году выпал на 31 мая. На солее лежали ветки берёзы с праздника Святой Троицы. Пахло церковным маслом из лампад, с икон и фресок святые смотрели умиротворённым и кротким взглядом. И хотелось быть, как они.

А двери отворялись с тихим скрипом – и слышались, и слышались шаги; и церковь Добровская освещалась всё новыми и новыми свечами.

Вошли Бакшеевы. Александр Александрович склонил русую с проседью голову, перекрестился. Аграфена Васильевна будто вкатилась бежевым шаром. Встали справа от Превернинских. Матвей улыбнулся Ольге из-за воротника серого альпакового редингота. Всё вместе. И весну-красну встречать, и грустить, и молиться. И в скорби, и в праздники…

Снова тихо хлопнула дверь. Евдокию будто толкнул кто-то: оглянись! Крестясь, вошёл граф Будрейский со своим бородатым «хранителем». Приблизился к украшенной анютиными глазками иконе праздника, наклонился поцеловать и поднял серые глаза. Сколько было в его глазах чистоты, глубины и добра!..

– И не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго-о, – пропел молодой дьякон.

«И не введи нас во искушение», – повторили губы Евдокии. Но что за тропарь читали? О чём?

– Милосердия двери отверзи нам, благословенная Богородице, надеющиися на Тя да не погибнем…

Лишь звук голоса, буква за буквой. «Господи, прости! Что я на исповеди скажу? Что этот человек мешает мне молиться?»

После отпуста во время проповеди отца Иллариона граф оказался за её плечом:

– Покажите мне могилу вашего дедушки.

Евдокия приложилась к Кресту после маменьки и, не оглядываясь, вышла из храма.

Утро было прохладное и туманное, моросил мелкий дождь. Лес вдали утопал в мутной мгле. Арсений Будрейский шёл за нею по сельскому кладбищу и всматривался в одинокие могилы. Её ноги ступали по высокой траве, подол с зубчатыми оборками смахивал росу с папоротников. На деревянных крестах сидели вороны и каркали, взлетая. Рядом со стенами храма покоились князья, бывшие владельцы ближних деревень под резными каменными надгробьями. Евдокия прошла мимо них по узкой тропинке, кутаясь в гранитово-зелёное велюровое манто. И остановилась у белого памятника. Спиной к графу.

Её рука без перчатки стёрла капли дождя с холодного мрамора, как слёзы со щеки младенца.

Из церкви доносились благодарственные молитвы. Арсений смотрел на памятник: под этой громадиной покоился тот, чей портрет висел в его гостиной.

– Невозможно смириться, когда Бог призывает к себе наших родных, – тихо произнёс он. – Но теперь наш долг – чтить на земле их память…

Евдокия повернулась: серые, как влажное небо, глаза с причёсанными к вискам ресницами смотрели на неё. Ещё час тому назад перед Праздничной иконой в храме они блестели и светились, словно северное солнце; а сейчас умиротворённо молчали, как лесная топь.

– Вы правы. И моя сестра живёт этим. Но я… Ольга сильная, а я – слабая.

– Кто же вам это сказал?

– Папенька говорит… Все так думают. Все думают, что потому я не справлюсь здесь… и должна жить в Петербурге…

С чего вдруг она заговорила об этом с ним? Ведь никто никогда не понимал. А он? О чём-то думали эти глубокие («необыкновенные!») глаза… «Девочка, совсем маленькая девочка, с наивно поднятыми чёрными бровками».

– Когда-то у меня было имение в Лифляндской губернии, – сказал Арсений. – Я не думал тогда, что переезд в Петербург будет моей ошибкой. Когда я это понял, вернуться обратно было невозможно. И Провидение привело меня сюда… Поверьте мне: не стоит выбирать заведомо ложный путь, каких бы благ он ни сулил.

– Но не всегда выбор пути за нами. Дедушка умер, будучи уверенным, что… Вы видели яблоню под окном де… под окном хозяйской спальни? Дедушка посадил её сам. А гвоздику в траве в саду? Её семена дедушка ещё в прошлом веке из Турции привёз. В каждом уголке Первина – душа дедушки. Он так хотел, чтобы мы…

Евдокия замолчала и отвернулась. Кисленькие яблочки с дедушкиной яблони к столу ей уже не поднесут…

Прихожане покидали храм, за чугунной оградой кладбища родители и Ольга ждали у экипажа.

– Вы можете приходить в Первино, когда захотите, – сказал Арсений. – Дом вашего дедушки всегда открыт для вас.

Не поднимая глаз, Евдокия поспешно поблагодарила его и пошла к воротам. Отец не любил опаздывать на воскресный завтрак.

***

1-го июля в знойный полдень Превернинские пили чай в саду за круглым столом, накрытым белой льняной скатертью. Бланжевый сюртук главы семейства отдыхал на спинке берёзового стула. Фёдор Николаевич щурился – лучи, как сок из лимона, брызгали в глаза меж листьев. Девиц спасали соломенные шляпки с газовыми лентами и тонкий шёлк белых платьев, рыжую моську – высунутый язык и тень полосатого подола Марии Аркадьевны.

Десертные ложки черпали мёд и варенье, ягодный сироп блестел на кусках пирога. Из фарфоровых чашек поднимался пар. И под плеск мятных струек из самовара, под писк птенцов в зелени клёнов и яблонь, под собственное неумолкаемое щебетание, с дерева на дерево порхали мухоловки.

Трава зашумела от военного шага – и серебро зелёного мундира блеснуло из-за яблони. Фёдор Николаевич оглянулся на каменную дорожку:

– Князь Сергей Павлович! Милости просим!

Дрёмин убрал с пояса шпагу, подвинул свободный стул и сел рядом с Евдокией.

– Прошу вас, mon ami, – изящная рука княгини с золотым браслетом подала ему наполненную чашку на блюдце.

– Что Владимир не приехал с вами? – спросил Фёдор Николаевич.

– Мы с Владимиром Фёдоровичем благополучно доехали до Петербурга, а после я не имел чести с ним свидеться.

– Угощайтесь, прошу вас. Смородина наша сладкая, – Мария Аркадьевна подвинула к гостю самую большую фарфоровую вазу на столе – с переплетёнными буквами Ф и М. Подарок на день её венчания с Фёдором Николаевичем.

Дрёмин взял двумя пальцами черешок и взглянул на Евдокию. Она молчала, глядя в свою чашку.

За чайной беседой он присматривался к ней. Острые уголки глаз делали её взгляд то радостным, если она улыбалась; то печальным; а когда она поднимала чёрные брови – становилась похожей на испуганную белочку. Как полагается жениху, следовало пригласить её прогуляться по саду. Познакомиться en tête-à-tête1111
  наедине (фр.)


[Закрыть]
. Дрёмин ждал ответа в её взгляде: желает ли она этого. Но Евдокия смотрела на самовар, на вазу, на скатерть – лишь бы не на него. «Смущена, – думал кавалергард. – У этой девушки будто три лица, и каждому из них веришь. Она правдиво улыбается, печалится, боится. Где в ней настоящее?»

– Папенька, – Ольга поводила глазами, взглянула из-под ресниц, улыбнулась. – Если Евдокия выйдет замуж – стало быть, она последнее лето с нами. Скоро мои именины. Не могли бы мы устроить праздник? Я так мечтаю о бале…

Ну? Смог бы Фёдор Николаевич отказать своему продолжению, своей копии – как он полагал; отражению своего рода в цвете глаз и детским ямочкам на румяных, как у всех Превернинских, щеках? Да ещё и при госте из Петербурга, где всякий аристократ сквозь пальцы смотрит на долги.

– Если вы пожелаете дать бал, – вмешался Дрёмин, – я готов сделать подарок для Ольги Фёдоровны – пригласить музыкантов.

«Глупышка провинциальная, – подумал он тогда. – Какая будущность ей тут уготована, в захолустье? Пусть бедняжка порадуется хоть разок в жизни…»

Ягодные губы Ольги раскрылись в улыбке. Фёдор Николаевич двинул бровями:

– Ну, что ж… Бал так бал.

– Благодарю вас, папá! – она погладила руку отца, подняла ласковые глаза. – И вас, Сергей Павлович.

***

На следующий день, когда Ольга в кабинете отца составляла список приглашённых на свои именины, приехал из Петербурга Владимир. Вошёл в кабинет по-кошачьи, уже без фрака. Заглянул в её записи.

– Так вот куда уходят наши деньги – а виноват всегда я!

Она подняла голову:

– А вы, любезный братец, должно быть, пришли сюда «по важному делу»!

– На сей раз вы не угадали, милая сестрица! – Владимир поцеловал румяную щёчку. – Поздороваемся сперва, давно не виделись.

– Володя, ты меня сбиваешь. Я могу забыть кого-нибудь.

– Тогда я зайду к вам позже. Простите за беспокойство, княжна! – он раскланялся и покинул кабинет.

Дом пронизывала послеобеденная тишина. Мария Аркадьевна отдыхала в спальне, Фёдор Николаевич уехал осматривать земли и проверять сенокосы, даже Игнатьич-бездельник куда-то запропастился. Ах, да, Владимир сам же отправил его с порога с баню воды согреть – в карете ужарился пуще верчёного поросёнка. Выходит, зря побранил дядьку.

– Володя! – Евдокия выскочила из своей комнаты. – Как я рада, что ты приехал! Я ждала тебя.

Она утянула брата за руку к себе в спальню и затворила дверь.

– А я уж право подумал, что в этом доме никому до меня нет нужды.

От зноя, застоялого в бумажных палевых обоях, таяли гашёные восковые свечи в канделябрах. Мрачноватый цвет для комнаты барышни… И как сестрице не надоело так жить?

Зато в растворённое окно с отодвинутой шторой тянуло ароматом горячего варенья. Под карнизом в цветах жужжали мухи, а зелёная пейзажная перспектива окрасилась летней пыльной дымкой.

– Скажи, Володя, почему ты не хочешь жениться?

– Я люблю мою свободу – вот и не женюсь.

– И даже на Натали?

У Владимира дрогнули ресницы.

– Натали ничуть не важнее других, – он сжал губы. – Но к чему ты затеяла этот разговор?

Евдокия приблизилась к груди брата, положила руки на его расстёгнутый пикейный жилет и заглянула в глаза:

– Володя, прошу тебя, поговори с папенькой. Я не хочу замуж. Ты должен меня понять, ежели сам не хочешь жениться.

– Боже, Дуня! Да папеньку удар хватит, когда он услышит об этом ещё и от тебя!

– Володя, я не хочу выходить замуж, не хочу расставаться с Превернином, не хочу жить в Петербурге, к тому же… к тому же, мне кажется, что я не люблю Сергея Павловича…

– Кажется? Или не любишь?

– Не люблю! – она отошла к окну.

– А ну, посмотри на меня, – Владимир повернул сестру за хрупкие плечи. – Ты влюблена в другого?

Она молчала.

– Кто он?

Где-то на дворе залаяли собаки – предоставили повод отвести взгляд в окно. Крестьянские ребятишки, одетые в холстинки, мальчишка и девчонка, босиком, тащили из лесу корзину с черникой для праздничного стола.

– Ни в кого я не влюблена…

– О ком же страдает сестрица? – Владимир заглядывал ей в лицо. – Попробую угадать… Константин Добровский?

– Вовсе нет.

– Тогда, быть может, Матвей Бакшеев? – его лукавые глаза прищурились.

– Ну что ты, Володя! Конечно же нет!

– Ах… Ну как же я не догадался?.. Граф Будрейский!

– Тише!

– Я прав? Да? Да-а-а!..

– Володя, не говори такого! Как я могу любить?.. Не думай!

– Кстати. Мне удалось раздобыть в Петербурге.., – Владимир загадочно улыбнулся и, как фокусник, достал из кармана полосатых панталон книжку в мягком сером переплёте. Сборник стихов Арсения Будрейского! Евдокия потянулась за книгой – но рука брата взмыла над её головой.

– Володя!..

Сборник юркнул к нему за спину.

– Володя, прошу тебя, отдай мне!.. Володя! Ради Бога…

– Сперва скажи мне. Ты влюблена в Будрейского?

– А ежели я скажу, что да, ты отдашь мне книжку?

Серый переплёт водворился к ней в руки. На нём чернели тиснёные буквы: фамилия автора и название сборника «Curriculum vitae»1212
  «Поприще жизни» (лат.)


[Закрыть]
.

– Сестрица! Quelle tuile!1313
  Какой пассаж! (фр.)


[Закрыть]
Вы выходите замуж и влюблены в другого! – воскликнул Владимир голосом придворного шута. И получил сборником по плечу.

За окном скрипнула дверь господской бани. Лязгнуло медное ведро, вода всплеснулась.

Едва шаги брата утихли в коридоре, Евдокия подошла к окну, открыла страницу наугад. Тёплый луч летнего полдня высветлил древесные шероховатости бумаги. И мягкий голос Арсения зазвучал в рифмованных строчках:

Я тебя не забуду, прости,

Если что-то случится в дороге,

Ты меня не забудешь, но жди

У ворот одинокие дроги.

Ухожу в мир роскошных затей,

Чтобы стать навсегда одиноким,

Может быть, из безумных идей

Верен буду я очень немногим.

Может быть, долгожданный закат

Омрачится несносной печалью, –

Не гаси ни одной из лампад

И не прячься под черной вуалью.

Я храню поцелуй на щеке,

Не забудешь ты взгляд мой прощальный,

И в именье родном, вдалеке,

Ты не будешь такою печальной.

Евдокия опустилась на колени рядом со своей кушеткой, прислонилась к белой колонне и положила книгу перед собой. Закрыла лицо руками, надавила на веки бугорками ладоней – и в узорах темноты проявилось его лицо. Страшно затрепетало сердце. Почему? «Под чёрной вуалью…» Это о женщине. «Поцелуй на щеке…» «Я тебя не забуду…» Не забуду… «Глупая я глупая – не о том надо думать! – Евдокия потёрла щёки, изгоняя жар. – «Из безумных идей верен буду…» Верен… Эти стихи о силе духа и… печали. Чьей печали?..»

Печаль, одинокие дроги…

Дедушка!..

Она закусила губу до слёз – и швырнула книгу об пол. «Дедушка-а, прости-и!»

Поплакала – стало легче. Книга так и лежала на полу под ножкой канделябра. Одиноко. Одинокие – дроги…

Ухожу в мир роскошных затей,

Чтобы стать навсегда одиноким…

Навсегда – одиноким…

Боже, да чем же он виноват? Евдокия подползла к книге, подняла. Прижала к груди – и прошептала ей «прости».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю