Текст книги "Шепот гремучей лощины"

Автор книги: Татьяна Корсакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Митяй молча кивнул. Ни в деревне, ни тем более в Гремучем ручье его больше ничего не держало, значит, артачиться не станет. По крайней мере, сейчас. А вот с Севой придется повозиться.

Как в воду глядел! Сева заупрямился. Сева не хотел в охотничий домик, а хотел обратно в усадьбу спасать Танюшку. Пришлось сказать, что Танюшки в усадьбе больше нет, что ее увез фон Клейст. Сначала сказать, а потом пригрозить, что помощи от него никакой не будет, если вот прямо сейчас Сева с Митяем не отправятся в лес.

– А вы куда? – спросил Сева сквозь сцепленные зубы. – Вы обратно пойдете? – Он многозначительно посмотрел на его залитую кровью рубашку, но вопросов задавать не стал. Хотя наверняка у хорошего парня Всеволода было очень много вопросов.

– Я вернусь в усадьбу, прослежу, чтобы остальные ушли без проблем. И вообще…

Что «вообще» уточнять не стал, потому что сам еще до конца не понимал, зачем ему снова в Гремучий ручей. Хотя нет, кое-что понимал. Нельзя оставлять тетю Олю там вот так… в оранжерее. Не по-людски это. Он, может, уже и не совсем человек, но совесть его еще пока при нем.

– А потом, – Григорий перевел взгляд с Севы на Митяя, – очень скоро, я обещаю, мы отправимся на поиски Танюшки. С упырями у меня свои счеты, поэтому, не сомневайтесь, ребятки, это дело я так не оставлю.

– У меня тоже счеты, – процедил сквозь сцепленные зубы Митяй. – У меня к этой гадине такие счеты… тебе и не представить, батя!

Григорий представлял. Очень хорошо представлял, хоть и горько было от того, что его пацан столкнулся с вот этим всем. Ну, ничего! Как-нибудь разберутся…

– Значит так, – сказал он, – идете в охотничий домик и ждете меня там сутки. Если к следующему рассвету не приду, уходите. К тетке Лиде в область прорывайтесь. Слышишь, Митька? Меня ждать только сутки! Если задержусь, сам вас найду.

– Как? – спросил Митяй мрачно.

– Как-нибудь. Ступайте!

Он не стал дожидаться, пока пацаны уйдут, развернулся и, не оборачиваясь, пошагал в сторону усадьбы. До ворот далеко, до калитки далеко, значит, придется через стену. Любопытно даже, как получится.

Получилось хорошо, с первого раза. На стену Григорий перепрыгнул с растущего рядом дерева. Не стал ни мудрить, ни лихачить. Со стены спрыгнул легко, по-кошачьи. И по-кошачьи же осмотрелся по сторонам. Небо над горизонтом освещало зарево. Только было это зарево пожара, а не рассвета. И удивительная тишина царила вокруг, неживая какая-то тишина.

Первым делом Григорий заглянул в казарму. Просто потому, что шел мимо. Лучше бы не заглядывал…

Солдаты лежали на своих койках. Ровненько лежали. Ноги вместе, руки по швам. Голов не было. Головы валялись в проходе, таращились на Григория мертвыми глазами. В глазах этих медленно таял морок. Потому и лежали ровненько, потому и не проснулись по тревоге, что сон их был не простой, солдатиков заставили уснуть. Чтобы не мешали, не путались под ногами, пока упыри будут творить свои черные дела. А что потом с солдатиками стало, Григорий догадывался по кровавым когтистым следам. Набегался Горыныч по лесу и вернулся, чтобы поквитаться, если не с самим фон Клейстом, так с его приспешниками. Хоть бы только с приспешниками, хоть бы не стал в клочья рвать любого, кто встанет у него на пути. Сердце забилось чуть быстрее, и Григорий выбежал из казармы. Сразу же рванул к домику для прислуги. Выдохнул с облегчением, когда увидел, что в домике никого нет. В кухне тоже не было ни души. Значит, не подвела Шура, увела ребят от греха подальше. Ну, а у него еще одно дело. Может и не одно, там видно будет.

Надо выяснить, куда делась сестрица-упырица. Не сказала про нее тетя Оля ни слова перед смертью, сказала лишь, что Танюшка у фон Клейста. Куда же подевалась старая карга? Вот он сейчас и проверит, только заглянет в мастерскую за осиновым колом. С колом оно понадежнее будет.

Не пришлось никого искать. Упырица нашлась в мастерской. Была она пришпилена осиновым колом к верстаку. Одним из тех колов, которые Григорий так предусмотрительно приготовил и замаскировал под черенки от инструментов. В ее черных глазах застыла лютая ненависть. Григорий усмехнулся. Молодец, тетя Оля! Не дрогнула рука. Вот и у него не дрогнет, случись что! Но сейчас думать нужно о другом.

На первом этаже дома все еще горел свет, но ни голосов, ни музыки слышно не было. Григорий, не особо таясь, заглянул в окно. Увидел то, что и ожидал увидеть. И здесь опередил его Горыныч. Как Темный зверь понимал, кого можно трогать, а кого нет? Были ли на людях какие-то невидимые метки? Или он на то и Темный зверь, чтобы видеть самую суть? Чтобы душу человеческую видеть?

Вот у Григория душа так себе, сплошные потемки, а не душа. Если бы не заступничество тети Оли, был бы ему каюк, а так повезло. Фартовый как-никак. Про тетю Олю нельзя забывать. Он затем и вернулся, чтобы не оставлять ее, чтобы похоронить.

В оранжерее было светло как днем из-за разгорающегося, рвущегося к небу пожара. Григорий обеими руками взялся за лопату. Просто так, на всякий случай. Лопата для любого дела может сгодиться, особенно, если у нее черенок из осины.

Не пригодилась лопата, кто-то позаботился о могиле раньше него. Могилу вырыли рядом с колючим остовом старой розы. Когтистыми лапами вырыли, но аккуратно, так, чтобы даже корни не повредить. Вот, значит, зачем возвращался в усадьбу Горыныч. За тем же, за чем и он сам.

Григорий встал перед лежащей на краю могилы женщиной, вздохнул, порылся в памяти, вспоминая молитву. Хоть какую-нибудь, из далекого детства. Сам-то он был не из тех, кто примерный и праведный, но мамка его в церковь ходила каждое воскресение. Она же малого Гришку пыталась молитвам научить, но его в то время другие науки интересовали. Однако ж запомнил. Всплывал в памяти напевный мамкин голос, голос всплывал, а он повторял.

– Вы уж простите меня, тетя Оля, – сказал, бросая ком сырой земли в могилу. – Непутевый я, ненадежный. Но Танюшку я найду. Обещаю! Найду, чего бы мне это не стоило. Вы ж понимаете, к упырям у меня нынче свои счеты. И у меня, и у пацанов. Если получится, если поблизости вы еще, так присматривайте за нами, направляйте. Хорошо?

Получилось глупо, как-то совсем по-детски, но лежащие вдоль дорожки листья вдруг с тихим шелестом поднялись в воздух, медленно закружились вокруг Григория. Он поймал один, прижал к щеке, улыбнулся, сказал шепотом:

– Хороший вы человек, тетя Оля. Хоть и ведьма.

Листочки спикировали вниз, к его ногам, легли корявой, но различимой надписью «Найди».

– Я найду, тетя Оля. – Он мотнул головой и вышел из оранжереи.

Теперь в небе разгоралось сразу две зари: одна искусственная, а вторая настоящая. Пора ему, а то еще, чего доброго, рассыплется пеплом под солнечным светом, как и положено упырю.

– Дурень… – то ли шепнул кто, то ли послышалось. А вот подзатыльник ветер ему отвесил самый настоящий, аж в ушах зазвенело.

5 глава

До охотничьего домика добирались долго. Не шли ноги: ни у Севы, ни у Митяя. Митяй вообще ноги еле-еле волочил, но от помощи отказывался, скалился на Севу точно зверь. Сева и не настаивал. Больше всего ему хотелось бросить все и вернуться к усадьбе. Несколько раз даже порывался, но в самый последний момент останавливался. Дядя Гриша обещал помочь с поисками Тани, а дядя Гриша такой человек, который если что обещает, то непременно делает. Вот только странный он какой-то стал, не такой, каким был прежде. Что в нем изменилось, Сева пока не разобрался, но что-то точно изменилось. Опять же, эта кровь… Ясно, что кровь не его, потому что раны Сева не заметил, да и не живут люди с такой кровопотерей. Люди не живут, а упыри как же?

Эту страшную мысль он отбросил, едва та успела родиться в мозгу. Видел он упыря. Да что там видел! Сам едва не стал для него – для нее – обедом. Не было там ничего во взгляде, кроме голода и ярости. А дядя Гриша другой, вон как обрадовался, когда нашел их с Митяем. И за Таню переживает, хоть и не показывает виду. С таким союзником искать ее будет проще. Да, дядя Гриша союзник куда более надежный, чем Митяй.

А Митяй затянул песню. Какую-то заунывную, блатную, про сиротское детство и отобранную волю.

– Тихо, – сказал Сева.

Мог и не говорить, Митяй продолжал завывать громче прежнего.

– Я сказал, замолчи, нас могут услышать!

– Год в ту пору был голодный, стали падаль собирать и последнюю скотинку за бесценок продавать! – выл Митяй.

Что на Севу нашло? Может то, что копилось все эти дни, искало выхода? Нашло, навалилось темной тучей, швырнуло вперед, в спину Митяя…

В себя он пришел не сразу: не отпускало темное, крепко держало за загривок. В себя он пришел от тихого не то шепота, не то едва различимого воя:

 
Ломит грудь мою, тяжко мне вздохнуть,
Ночью или днем все темно кругом.
Мнится мне порой, будто помер я,
Будто я давно уже похоронен…
 

Выл Митяй, выл разбитым в кровь ртом, размазывая по бледному лицу грязь и слезы. Он лежал на спине и смотрел на Севу ярко-зелеными глазами. А у Севы ныл кулак…

– Полегчало? – спросил Митяй и сплюнул кровавую юшку на грязный снег.

Не полегчало, только хуже стало.

– Меня упырь не сломал, блондинчик. Думал, у тебя получится? – Митяй больше не улыбался, Митяй смотрел не на Севу, в рассветное небо, из глаз его катились слезы.

– Зачем ты орал? – Сева схватил его за плечи, помог сесть. Сам сел рядом, помотал головой. – Почем не замолчал сразу? Я ж по-хорошему просил. – Злость ушла, а на ее место пришла усталость. Захотелось лечь, как лежал до этого Митяй, закрыть глаза и представить, что ничего этого нет, что его самого больше нет.

– Характер у меня такой… – Митяй скосил на него взгляд, пожал плечами. – Мамка всегда говорила, что я поперечный. Я даже, когда рождался, как-то неправильно шел из-за этой своей поперечности.

– Поперечный… – Сева взял пригоршню снега, утер лицо. Холод привел в чувство, вернул на землю. – А про здравый смысл слыхал?

– Слыхал. – Митяй скривил разбитые губы. – Только нет тут никого – глухомань! Не услышит никто мои вопли, блондинчик. Мы давно уже в лесу, а не в лощине. Фрицы сюда не суются. Даже местные сюда не суются.

– Почему не сказал? Мог ведь объяснить. По-хорошему.

– Да как-то не подумал. Разучился я по-хорошему.

Разучился. Любой бы на его месте разучился, и это нужно понимать. Сева понимал, но выходки Митяя его бесили.

– Следующий раз ты все-таки подумай, прежде чем выкобениваться, – буркнул он, вставая, и помогая подняться Митяю. – У меня, знаешь ли, тоже характер…

– Это я уже понял, блондичик. Ты красавчик с железным характером и чувствительным сердцем.

– Может тебе еще раз врезать? – спросил Сева беззлобно.

– Ну попробуй. – Митяй раскинул руки в стороны, словно собрался обниматься. – Только имей в виду, я ж и ответить могу. Я тебя по-простому, без всяких там приемчиков загрызу. – Сказал и оскалился по-волчьи. Или по-упыриному…

– Да пошел ты! – Сева глянул на него с жалостью и пошагал вперед.

Около часа шли молча. Тишину нарушали лишь чавкающие звуки их шагов. Местность сделалась топкая, в обувь давно уже набралась болотная вода, и от холода Сева уже не чувствовал ног.

– Долго еще? – спросил он. Думал, Митяй не ответит, но тот неожиданно ответил:

– Пришли!

Не соврал. Из-за корявых елей выглянула по самую крышу вросшая в землю избушка. Крыша тоже поросла мхом, а кое-где и мелким кустарником. Заприметить избушку было тяжело, особенно, если не знать, куда смотреть.

– Ее еще мой прадед сложил. Я его не знал, а батя говорил, что мужик был мировой, первейший на всю округу охотник. – Митяй ускорил шаг, к избушке подошел первым, пошарил под замшелым камнем, вытащил ключ. – В лесу больше времени проводил, чем дома в деревне. Лесная душа, понимаешь? – Он вставил ключ в ржавый замок, оглянулся на Севу.

Сева кивнул. Сейчас ему хотелось только одного: побыстрее попасть внутрь, разжечь огонь и согреться.

Внутри было так же холодно, как и снаружи, но возле печки-буржуйки лежали сухие дрова, на деревянном столе нашлись спички. Это означало, что идти за хворостом, а потом мучиться с розжигом им не придется, кто-то позаботился о том, чтобы у тех, кто выберет избушку в качестве прибежища, был хотя бы минимальный комфорт.

Митяй, не снимая одежды, упал на застеленный волчьей шкурой топчан, застолбил место. Других спальных мест в избушке не наблюдалось, но звериных шкур хватало. Если придется, можно поспать и на полу возле буржуйки.

Сева забросил в черное нутро печки дров и невольно вздрогнул от воспоминаний о точно таком же черном нутре отопительного котла в водонапорной башне. Чтобы не думать, следовало заняться делом. Для начала он разжег огонь. Пламя занялось сразу, не пришлось мучиться. Как только от стенок буржуйки волнами пошло тепло, Сева скинул верхнюю одежду, глянул на Митяя.

Митяй лежал с закрытыми глазами и, казалось, спал. Выглядел он плохо, краше в гроб кладут. Поколебавшись секунду, Сева стянул с него насквозь промокшие ботинки и носки, до самого подбородка укрыл пыльным одеялом из шкур. Митяй не проснулся, лишь проворчал что-то зло. Но это был самый обыкновенный сон обыкновенного очень уставшего человека. Обувь и носки Митяя Сева пристроил возле печки и тут же заприметил стоящие в углу валенки. Валенки были огромные, зато сухие и теплые. Собственную обувь Сева пристроил рядом с Митяевой и принялся осматривать охотничий домик.

Кто бы ни пользовался им в последний раз, о будущих гостях этот добрый человек позаботился. В сколоченном из сосновых досок сундуке Сева нашел мешок с крупой, кисет с махоркой, пук какой-то неизвестной травы, вязанку сухих грибов, жестянку с чайной заваркой, кусок рафинада и завернутые в чистую тряпицу сухари. Сколько было лет сухарям, Сева решил не думать, при виде съестных запасов голод дал о себе знать, в животе заурчало.

Закопченный, почерневший от времени котелок он нашел на щербатом, испещренном следами от ножа столе, осталось добыть воду. Логика и здравый смысл подсказывали, что источник воды должен быть где-то поблизости, нужно только поискать. Вот только выходить из избушки совсем не хотелось. Пришлось себя заставлять.

Снаружи уже занимался рассвет, и окружающий избушку лес кутался в густой туман. От земли шел пар. Где-то поблизости чирикала какая-то птаха. А еще Сева услышал тихое журчание.

Криница, уже вскрывшаяся ото льда, была совсем близко, в нескольких метрах. Не придется растапливать и кипятить старый снег. Сева зачерпнул в котелок воды, вернулся в избушку. Внутри уже было тепло, весело потрескивали дрова, вкусно пахло дымком. Он вскипятил воду, заварил в большой алюминиевой кружке крепкого чаю, отколол от рафинада небольшой кусок, подумал немного и отколол еще один, чуть побольше. Сунул в рот каменный, но все равно сохранивший вкус хлеба сухарь. Стало хорошо. Хотя бы телу. Стало хорошо и захотелось спать. Он ведь провел без сна почти сутки. Да и что еще делать в этом медвежьем углу? Дядя Гриша велел ждать до следующего рассвета. И он будет ждать ровно до рассвета, а потом уйдет. Плевать, пойдет ли с ним Митяй, плевать, что скажет дядя Гриша! Ему нужно отыскать и спасти Таню. Потому что по всему выходило, что их с Митяем она спасла ценой собственной свободы. А он не хочет, чтобы она платила такую цену! И вообще…

На этом «вообще» он и заснул на ворохе старых звериных шкур. Ему ничего не снилось, он просто спал сном смертельно уставшего человека. Как Митяй. А когда проснулся, было темно. Еще темно или уже темно? Как долго он спал? Судя по тому, что дрова в буржуйке давно сгорели и превратились в угли, уже темно. Они с Митяем проспали утро и день. Это значило, что продержаться им осталось лишь ночь, а на рассвете Сева уйдет.

– Ну что, спящая красавица, проснулась? – Голос Митяя был сиплый, но бодрый.

– Давно ты встал? – Сева сел, потянулся до хруста в позвоночнике.

– Недавно. – Митяй сидел, свесив босые ноги с топчана. – Где мои боты?

– Там. – Он кивнул в сторону буржуйки. – Сушиться поставил.

Пока Митяй со стариковским ворчанием обувался, он подбросил в буржуйку еще дров, взял со стола котелок, направился к двери.

– Куда? – послышалось ему вслед.

– За водой. – Он толкнул дверь, шагнул в темноту, теперь уже густую вечернюю, без подсвеченного рассветом тумана.

К темноте этой предстояло приноровиться, привыкнуть и разобраться, где что. В темноте даже звуки были едва различимы, но криница была где-то слева, совсем близко, не заблудишься.

Дверь за ним громко скрипнула, выпуская из избушки ежащегося, взъерошенного со сна Митяя. Не говоря ни слова, Митяй двинулся вправо, из темноты послышалось журчание. Сева хмыкнул и двинул в сторону криницы.

Вода в кринице была обжигающе холодной, на ее поверхности плавали острые льдинки. Сева зачерпнул ее в ладонь, сделал жадный глоток. В животе снова заурчало.

Он наполнил котелок и уже собирался умыться, когда краем глаза заметил что-то необычное. Это что-то было похоже на красные огни. Три пары красных огоньков. Он когда-то читал про болотные огни, но те должны были быть зелеными…

Почти абсолютную тишину нарушил встревоженный крик какой-то ночной птицы. Сева подхватил котелок, встал на ноги. Огоньки исчезли. Может, почудилось со сна?

Вот только не почудилось, громко, во весь голос, заорал Митяй. И его отчаянный крик потонул в грозном рычании.

Волки, мелькнуло в голове! По их следу пришла волчья стая…

– Митяй! – Теперь уже орал он сам. Орал и мчался вперед, не разбирая дороги.

Митяй жался спиной к избушке. Взъерошенный, расхристанный, он выглядел моложе своих лет. Да что там! Он выглядел насмерть напуганным ребенком! И Сева, остановившийся, точно в копанный, видел, что его так напугало. Кто его напугал!

Не волк и не волчья стая – перед Митяем, скалясь и тихо порыкивая, стояло чудовище, самое жуткое порождение самых жутких кошмаров. Огромный черный пес с двумя головами. Нет, тремя! Просто третья – не голова уже, а клацающий огромными челюстями череп. Пес уперся передними лапами в землю, а его длинный, совсем не собачий хвост нервно метался из стороны в сторону, сшибая заиндевевшие былинки и ветки с кустов. Хвост завораживал даже сильнее, чем головы. Черный, узкий… Кнут, а не хвост.

– Ты видишь? – просипел Митяй, шаря рукой по стене избушки, срывая когтями вековой мох. – Скажи, что ты тоже это видишь?

Трехглавый пес припал к земле, готовясь к прыжку, готовясь всей своей черной тушей, клыками и когтями навалиться на Митяя. Сева со свистом вдохнул холодный болотный воздух и швырнул в зверя котелок. Глупо было надеяться, что котелок причинит хоть какой-нибудь вред чудовищу. Не причинит. Не причинит, но отвлечет, даст Митяю возможность укрыться в доме. Что будет делать он сам, Сева не думал, некогда ему было об этом думать…

Не получилось отвлечь. Длинный, словно чешуей покрытый хвост, стеганул с такой силой, что Сева свалился на землю. А зверь сделал первый неспешный шаг к окаменевшему Митяю. Еще несколько таких шагов – и все, останутся от козлика рожки да ножки. От двух козликов…

– В дом! – Заорал Сева. – Прячься!

Крик его потонул в яростном рыке, и огромный черный зверь сорвался с места. Зверь сорвался, а наперехват ему бросился человек. Откуда взялся, Сева не разглядел. В первый момент он даже не понял, кто встал между чудовищем и Митяем. Бесстрашно встал, безрассудно!

– Стоять, Горыныч! Свои! – сказал человек сиплым, но все равно узнаваемым голосом дяди Гриши. – Стоять, я сказал!

И чудовище замерло, припало к земле всеми тремя своими головами, зарычало недовольно. А дядя Гриша, бросив быстрый взгляд сначала на Митяя, потом на Севу, шагнул к чудовищу, положил ладонь на среднюю голову. Сева считал, что многое повидал на своем веку, но сейчас в ожидании неминуемого трусливо зажмурился.

Неминуемое не случилось, наступившую тишину нарушил успокаивающий голос дяди Гриши:

– Вот ты, значит, где, Горыныч. Набегался за фон Клейстом, да? Набегался и решил другой след взять? Слышь, Митя, это он на тебе упыриный дух почуял, потому и пришел.

Сева открыл глаза. Дядя Гриша стоял аккурат между псом и Митяем, пес скалился, зло порыкивал, зыркал красными глазами, но нападать, кажется, больше не собирался.

– На мне тоже этот дух. – Он говорил словно бы сам с собой, уже не с псом и не с ними. – Но меня трогать ему хозяйка запретила. Я теперь, так сказать, временный хозяин неведомой монстры. Да ты не обижайся, не обижайся, Горыныч! Это я не в обиду тебе, а так… с уважением.

Он говорил, а они слушали. Все слушали, даже монстра. Сева не верил своим глазам, думалось, что он все еще спит и видит вот этот страшный и диковинный сон, а стоит только проснуться, как все исчезнет.

– …Но тут такое дело, Горыныч… Ты же умная тварь. Божья или еще чья, я не знаю, но видно же, что мозги у тебя имеются. Аж три мозга сразу. Или уже два… Запутался я в анатомии, Горыныч, ты уж прости. Меня прости, но главное запомни крепко накрепко. Эти ребята свои! Уже не знаю, станешь ты их защищать или нет, но трогать их не смей! У них тот же враг, что и у нас с тобой. Слышишь меня?

И трехглавый зверь слушал! Слушал очень внимательно, щурил красные глаза, одна голова следила за дядей Гришей, а две другие – за Севой с Митяем. Сева на всякий случай ущипнул себя за руку. Боль почувствовал, а вот пробуждения так и не наступило. Значит, если и кошмар, то кошмар наяву. Такие дела…

– От упыря они тоже пострадали. Особенно этот. – Дядя Гриша указал на Митяя. – Потому от него дух такой… потому, что пострадал. А Танюшка его спасла. И хозяйка твоя его найти пыталась. Слышишь меня, дурья башка?!

Целую минуту ничего не происходило, а потом чудовище улеглось на землю, положило на передние лапы одну из голов, две остальные продолжали зорко следить за Севой и Митяем, длинный хвост нервно подергивался. Никак не по-собачьи, скорее уж, по-кошачьи.

– Вот и молодец! – Дядя Гриша по-свойски потрепал пса по той голове, что лежала на лапах. Пес не шелохнулся, лишь тихонько заворчал. – Ты полежи тут, Горыныч, отдохни с дорожки, а я с пацанами переговорю.

Он попятился от чудовища, но не из-за страха, а чтобы не выпускать из виду. Попятился, схватил Митяя за руку, поманил пальцем Севу.

– В дом, ребятки, – сказал одними губами.

Их не пришлось просить дважды, уже через мгновение все они были в избушке. Сева для надежности даже запер дверь на засов.

– Что это? – спросил Митяй, в бессилии опускаясь на топчан. – Что это такое, батя?!

– И почему оно вас не тронуло? – Севе тоже было интересно. Теперь, когда первый страх прошел, любопытство рвало его на части.

– Он и вас уже не тронет. – Дядя Гриша тяжело опустился на лавку. – Но, признаюсь, хорошо, что я успел.

– А почему вы так долго? Вы узнали, где Таня?

Дядя Гриша глянул на него как-то так, что сразу стало понятно – не узнал, но узнает.

– Дела были кое-какие… – И какие именно дела тоже не стал говорить. Сплошные загадки. – Есть хотите, пацаны? – спросил вроде у обоих, но посмотрел на Митяя. С тревогой посмотрел. – Я тут прихватил кое-чего из усадьбы. На первое время должно хватить.

– Не переживай, батя. – Митяй криво усмехнулся. – Есть я хочу, но голод у меня самый обычный. Вишь, блондинчика не обглодал. – Он зыркнул на Севу, и тот пожал в ответ плечами. К ершистости и поперечности Митяя он, кажется, уже начал привыкать. – Ты нам лучше расскажи, что это там снаружи. Я же подумал, что все, каюк мне пришел! Упырь не добил, так сейчас эта тварь болотная порешит.

– Вы про хозяйку его что-то говорили. – Напомнил Сева. Он выглянул в окно. В темноте не было видно ничего, кроме трех пар красных огоньков. Не привиделась болотная тварь.

– Она не болотная. – Дядя Гриша подошел к столу, из вещмешка принялся выкладывать на него съестное: хлеб, консервы, шмат сала, кусок запеченного мяса. Поставил и початую бутыль вина с этикеткой на немецком.

Сразу стало понятно, что провизия трофейная, а вино и мясо дядя Гриша добыл прямо с праздничного стола. Интересно, куда подевались те, кто за столом сидел? Но спрашивать Сева не стал. Были вопросы и поинтереснее. Вот про тварь, например.

– Это Темный пес. – Из-за пояса дядя Гриша достал нож, принялся нарезать сало и хлеб. В животе у Севы громко заурчало. У Митяя тоже. – Почему темный, не спрашивайте, не знаю. Так мне его хозяйка представила.

– А кто у него хозяйка? – Митяй не стал дожидаться сервировки стола, обеими руками схватил хлеб, впился в сало со звериной яростью, разве что не заурчал.

– Тетя Оля у него хозяйка, – сказал дядя Гриша будничным тоном и так же буднично протянул Севе его порцию.

– Ольга Владимировна?.. – Сева прекрасно понимал, что у Таниной бабушки было много тайн, но чтобы вот такая… о трех головах.

– Долгая история. – Сам дядя Гриша к еде не притронулся, но плеснул себе в алюминиевую кружку вина. – Что-то связанное с ее родом. Древний у них с Танюшкой оказался род, с историей. – Вино он выпил залпом, отставил чашку, вытащил из нагрудного кармана папиросы, закурил.

– Батя, дай мне, – попросил Митяй.

– Я тебе дам! Я тебе сейчас так дам, что мало не покажется! – Дядя Гриша погрозил ему кулаком, тоже так… буднично погрозил, без злобы. Но папиросы не дал.

– Откуда он взялся? – спросил Сева. – Где она его держала?

– Под землей. – Дядя Гриша глубоко затянулся, удовлетворенно покачал головой, сказал, словно разговаривая сам с собой: – Ну, хоть тут все в порядке. – И опять затянулся.

– Как это – под землей? – Сева снова выглянул в окно. Красные огоньки приблизились, а потом с той стороны на него зыркнула мертвая костяная голова. Зыркнула, челюстями лязгнула. От неожиданности он отшатнулся, едва не снеся лавку.

– Не шали, Горыныч, – сказал дядя Гриша тем же тоном, которым сказал Митяю, что не даст ему закурить. Что-то стало с его тоном, изменилось что-то. Вроде, и неуловимо, а все равно ощутимо. – Не пугай мне пацанов, им и без того досталось. – Он перевел взгляд на Севу, продолжил, как ни в чем не бывало: – Вот так – под землей. Она перед смертью позвала, а он из земли выбрался.

– Как упырь? – спросил Сева и тут же прикусил язык, увидев, как напрягся Митяй.

– Похож он на упыря, Всеволод? – Дядя Гриша усмехнулся.

– На Цербера он похож. Это такой…

– Я знаю, кто это такой. – Дядя Гриша не дал ему договорить. – Может, так оно и есть. Может, дальний родственник какой. Но то, что зверюшка не из наших мест, думаю, вам очевидно.

– И что теперь? – спросил с набитым ртом Митяй. – Он так и будет за нами ходить?

– Пока да. – Взгляд дяди Гриши сделался задумчивым. – Пока по лесам и болотам бегаем, это не проблема, а вот как к людям выйдем…

– Зачем она его позвала? – Не выдержал Сева. В отличие от Митяя, ему кусок больше в горло не шел. Даже не верилось, что так хотелось есть.

– Для Танюшки. Чтобы защищал. Я же сказал, родовой зверь. Древний и нездешний. Однажды он тети Оли матушку и саму тетю Олю уже защитил. Вот, видать, тогда одной башкой и поплатился. А теперь пришел черед Танюшку защищать. Тетя Оля перед своей смертью ему шепнула, кого ни в коем случае нельзя обижать, меня велела слушаться безоговорочно. – Дядя Гриша снова усмехнулся, сам себя поправил: – Ну, безоговорочно, это я погорячился. Своенравная зверушка. Бегает, где хочет. Убивает, кого хочет.

– Кого он уже убил? – с болезненным нетерпением в голосе спросил Митяй. – Кого, батя?!

– Всех фрицев. И тех, кто квартировал в Гремучем ручье, и тех, кто погостить приехал.

– А наших? – Сердце тревожно сжалось.

– Нет, наших не тронул. Уж не знаю, сколько там в этих головах разума, но в том, что побольше, чем у обычной собаки, я не сомневаюсь. Остальных ребят Шура из усадьбы увела еще до того, как там все… началось. По крайней мере, их тел я не нашел, когда вернулся.

– А ведьма? С ней что? – К тому факту, что трехглавый зверь, ведущий свою родословную от самого Цербера, перерезал всех фрицев, Сева отнесся с равнодушным спокойствием. Поделом! Но оставалась старуха, сестра фон Клейста, тварь, которая убила тех девочек из водонапорной башни и превратила в нежить бедную Настю.

– А с ведьмой поквиталась тетя Оля. Пришпилила осиновым колом, как летучую мышь.

Коротко, как-то истерично хохотнул Митяй.

– Вот бы посмотреть! – сказал весело.

– Не надо тебе на такое смотреть, сынок. – Дядя Гриша глянул на него с жалостью. – Не на что там сейчас смотреть. Давайте-ка лучше налегайте на пайку. Я быстро собирался, похватал, что под руку попало. Старался в первую очередь консервы брать, но получалось по-всякому.

Он говорил, нахваливал еду, но сам не ел. Не хотел или экономил, чтобы им с Митяем больше досталось? Или по какой-то другой причине? Настя тоже не сразу стала упырем…

– Чья на вас кровь, дядя Гриша? – спросил Сева и не узнал свой голос, таким сиплым он сделался.

– Ты видишь на мне раны? – Дядя Гриша посмотрел на него очень внимательно.

– Может быть, они под одеждой! – Сказал «А», нужно говорить и «Б»!

– Что ты несешь, блондинчик?! – вскинулся Митяй, но дядя Гриша остановил его взмахом руки.

– Все в порядке, сынок. Он правильные вопросы задает. Вспоминай, Сева! Тех девочек из башни вспоминай. Были на них раны?

Ему и вспоминать не нужно, до сих пор все перед глазами. И прозрачная кожа, и раны на запястьях.

– Тебе нужны доказательства, что я не один из них. Понимаю.

– Вы пропали. Ольга Владимировна сказала…

– Все хорошо, парень. Не надо оправдываться.

Дядя Гриша принялся стаскивать с себя сначала пальто, потом рубаху, а потом и штаны. Оставшись в одном исподнем, он встал перед Севой сначала лицом, а потом спиной.

Имелись на его шкуре раны. И раны, и ожоги, и следы от порезов. Эх, видать, жизнь у него была интересная… Но тех особенных ран не было. Сева проверил. Несмотря на негодование Митяя и острое чувство стыда за собственное неверие, проверил.

– Убедился? – спросил дядя Гриша, натягивая обратно штаны.

– Откуда крови столько? – Это не было извинением, но прозвучало именно как извинение.

– Это того, другого. Упыря из лощины. Нет его больше, покончено с ним. Скажи, Сева, как думаешь, доверила бы мне тетя Оля свою зверюшку трехглавую, если бы я был одним из них? Наказала бы мне защищать Танюшку?

Сева подумал. По всему выходило, что дядя Гриша был и оставался человеком, но душу все равно что-то грызло, что-то смутное и тревожное.

– Он от монстры нас защитил! – сказал Митяй с вызовом. – Слышишь, блондинчик?! Если бы не мой батя, от нас бы только косточки остались!

И ведь правду сказал. С этим и не поспоришь. А может и не надо спорить? Вот он, дядя Гриша, нарезает хлеб, зажав папиросу в зубах. Теперь им проще будет искать Таню. Теперь у них точно появится какой-то план.

– У вас есть план, дядя Гриша? – спросил Сева с надеждой.