Текст книги "Байкал"

Автор книги: Татьяна Иванько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– Насильно любить не заставишь, станут ненавидеть, и… вот замуж девушку, чем берут? Любовью.

Он лишь усмехался:

– Золотом тоже отлично берут.

– То ненадёжно всё, – возражала я. – Надоть так, чтобы сами видели, что вместе быть легче. Тогда навсегда получится, никто не разобьёт.

Марей поглядел долго, обнял меня ласково.

– Отец не принимает всерьёз мои мысли об этом. Насмехается, обзывает глупым жеребёнком с коротким хвостом… – он вздохнул, посмотрел на меня. – Станешь моей царицей, Аяя? По любви? Вместе мы ухитим всё.

Я соглашалась, смеясь, не очень-то мне верилось, что кто-то ему разрешит взять меня в царицы когда-нибудь. Сам он, как мне казалось, говорил искренне… казалось.

Казалось, Аяя… Всего лишь казалось. Ты хотела верить, что тот, кто купил тебя у твоего брата, сам не продаст и не подарит другому. Ты верила, потому что хотела верить, что за словами избалованного юноши, заносчивого царевича искреннее чувство, а не ложь, не игра. Столько раз видела, как он легко и весело обнимался с множеством других девчонок, и всё же это не трогало тебя, ты полностью была убеждена, что его отношение к тебе особенное, продолжала верить, что он любит только тебя. Все девчонки такие… те тоже, наверное, слышали от него о любви. Да что ж «наверное», конечно, слышали.

… ну вот, открыла глаза. Звала во сне какого-то Марея, плакала… имя какое-то знакомое. Теперь уж точно спала, уже не без чувств. Поправляться, наконец, стала, птичка нежная. Завтра к утру, надо думать, совсем очнётся.

А ведь как тяжело болела, страшно избили девочку, не понимаю вообще-то, как она могла пробежать много вёрст босая от города сюда в скалистый лес, а пробежать с таким: рёбра смяли, сломали ей, повредили запястья, в живот излилось изрядно крови из разорванной селезёнки или сосудов, не знаю теперь, как она, превозмогая боль, дошла сюда? Да и помереть должна была после. Семь дней лихорадка распекала её, трусила к ночи, заливала испариной к утру. Потом жар начал отступать, как и лето за окнами. Чем ближе были осенние прохлады, тем прохладнее становилась и моя болезная. И вот спустя пять недель, похоже, уснула вполне нормальным сном. Теперь, надо полагать, проснётся здоровая.

Так и вышло, когда я вошёл со двора, уже умытый и свежий, утром на дворе прохладно, роса выпала на траву, ещё немного инеем будет за ночь браться, я увидел, что моя гостья сидит на грубо сбитом, но крепком ложе у стены.

Увидев меня, она улыбнулась и, подняв одеяло повыше на груди, хотя и была в рубашке, сказала:

– Огнь… что это я? Сомлела? – она спустила ноги на пол, но ложе высоковато для неё и маленькие её ножки с тонкими лодыжками не достали до пола, она вытянула пальчики, пытаясь нащупать пол под ногами. – Голова кружится как…

– Чего же спешишь встать? Лежи пока неможется.

Она смутилась немного:

– Так я… э-э… По нужде мне надо… – и опустила взгляд на грудь, пощупала себя под одеялом. – Рубашка на мне другая… и штанов нет. Ты… переодевал меня? Или, может, как с горшком…

Я тоже смутился немного, спросила тоже мне, переодевал, конечно, и подмывал и ходил, как за младенцем, что было делать…

– Ну считай, что как с горшком, – глухо проговорил я, признать, что я переодевал её, рассматривая кровоподтёки, оценивая и обрабатывая раны, я не хотел, тем более что заодно я хотел рассмотреть её наготу. Надо сказать, с удовольствием. И волнением.

Она вздохнула, хмурясь, накрыла розовые, с уже зажившими ссадинами колени одеялом.

– Я грязная, я теперь… – с отвращением проговорила она. – Хуже канавы, Огнь, вот что, – и вывернуло её на пол, едва ножки успела подогнуть, не обрызгать. – Ох… ты прости, уберу я… – со слезами в голосе проговорила она.

Я сел на лавку рядом с кроватью и сказал, серьёзно глядя на неё, мне хотелось, чтобы она услышала мои слова, прочувствовала даже их, поняла, что я искренне говорю и говорю правду, как думаю.

– Золото и в канаве золото. А ты… Никакая грязь не пристанет, если человек внутри чистый. А ты чистая, помни.

Она заплакала, закрываясь локтем, забавно, как они, девчонки, привыкают в локоть плакать, пышные рукава рубашек хорошо впитывают влагу.

– Нет, нет! Какая там чистота… когда такое… ох… – прохлюпала она из-под локтя

Э, нет, это плохо, телесная хворь отступила, так она от душевной днесь помирать начнёт, беда с одухотворёнными… Нет-нет, этакого допустить нельзя, с тоски заболеет, уже не вылечишь.

Я взял её руку в свою, и наклонился, стараясь заглянуть в громадные тёмные глаза, в самые отверстые зрачки.

– Я сделаю так, что ты забудешь всё, что было с тобой до сегодняшнего дня. Всё забудешь, поняла? Помнить будешь только хорошее, если оно было там. И меня.

Она подняла голову:

– Тебя? Так не прогонишь меня?

Я засмеялся:

– Куда там, я теперь привык, что кто-то в моей избе сопит да ворочается, скучать стану…

– Шутишь всё…

– Шучу-шучу. Как зовут тебя? – я заглянул в самые её зрачки, нагибаясь ближе к ней.

– Аяя.

– Всё забудешь теперь, Аяя, слышишь?

Я знал, что от моих увещеваний и силы, что я переключил и направил на неё, она сейчас обессилит, а потому был готов поймать в свои руки и уложить снова на подушки. Я делал так раньше, помогал людям забыть страшное горе, чтобы они могли продолжить жить. Вот и Аяя теперь не вспомнит с такой отчётливой болью, что было с ней до того, как она прибежала ко мне. Будет считать, то всегда жила здесь.

Получалось, что я присвоил себе эту девчонку. Что ж, стало быть, так тому и быть. Не зря, выходит, судьба привела её ко мне…

Но проходили дни, совсем сошли отёки и синяки с её лица и тела, и я увидел до чего она, оказывается, красива. Ой-ёй-ёй… даже так, без волос и одетая поначалу в мужские, висевшие на ней, как на палке, одежды, она оказалась красивее всех самых красивых женщин, что я видел и помнил в своей жизни. Утончённые и совершенные черты её лица, белая кожа, такая, как если в молоко уронить каплю крови, не «кровь с молоком», но молоко с кровью… И изящная гибкость её тела, были так редки даже среди красивого народа, живущего по берегам Великого Моря, славного разнообразной красотой, что я начал ловить себя на том, что смотрю на неё всё время, что хочу лишний раз взглянуть, а то и коснуться. Что её голос и смех кажутся мне самыми чудесными звуками на земле и за мои тысячу лет ничего восхитительнее я не слышал. Дошёл я вскоре до того, что начал видеть её во сне…

Я влюбился, вот что… Я не влюблялся тысячу лет. То есть после Леи я пустился в приключения с женским полом, чьи наиболее слабые представительницы падали в мои объятия без всяких усилий с моей стороны. Выяснилось, что существует большое количество женщин, готовых сближаться со мной, едва я пожелаю. После нескольких сотен таких сближений я запил, потому что в своей душе не чувствовал ответного огня, напротив, мной овладело опустошение и злость, обернувшаяся холодом. Моё сердце, сверкнув первоначальной искрой, тут же гасло, а солома в женском сердце уже занялась и, ну дымить… Я задыхался от этого дыма, заполнившего теперь мою жизнь вместо учёбы и наук.

Потому мне захотелось погасить это пламя вином. Благо им можно было затопить не только моё сердце, бьющееся так спокойно и умеренно, что мне с самим собой становилось скучно. Любой другой и умер бы от того количества крепкого зелёного вина, что я в то время влил в себя, но не я, нет, хотя иногда мне казалось, я уже между этим миром и тем…

Ко мне даже Эрик заявился, умоляя:

– Слушай, мне всё равно, из-за чего ты взялся пьянствовать, дурак патлатый, но мне дурнота надоела. Ты как моя половина, ты пьёшь, у меня похмелье… – хмурясь, сказал он.

Я захохотал, так забавно оказалось, что я ему мстил, даже не подозревая, что делаю это.

– Хохочет ещё… – нахмурился Эрик, вставая. – Волосню тоже для баб отрастил, чтобы прельщать ловчее? – сказал он, подойдя ближе и разглядывая мои отросшие, действительно, ниже плеч волосы. О красоте я и не думал, выросли, потому что я цирюльников гнал спьяну. – Ишь какие добрые волосы у тебя. И вообще выдурился… а я-то всё думал, ты против меня сморчок-сморчком. Так нет, и здесь взял своё, чёрт переверни тебя!

Он впервые сказал так о моей внешности, которую я и сам считал весьма невзрачной, это его удивление и меня заставило посмотреться в зеркало, которое имелось в большой зале дворца, где праздновали и пировали, а зеркало, сделанное очень давно по какому-то древнему знанию, призвано было увеличить радость, удваивая в своём отражении, поэтому тут никогда не проводили тризны. Подобное зеркало стояло ещё в покоях нашей с Эрбином матери. Оно переходило по наследству от царицы к царице. Кстати, после этого дня, я заинтересовался искусством изготовления зеркал и изучал его долго, выискивал, что было написано об этом, что рассказывали мастера – стекольного дела. И очень много чего почерпнул, оказывается, множество возможностей таят в себе молчаливые предметы отражающие предметы, свет и весь наш мир. Очень серьёзно нужно относиться к зеркалам.

Так вот правдивая поверхность меня не обманывала, я оглядел себя со всех сторон, но так и не понял, что особенного нашёл Эрик во мне против прежнего, что могло так нравиться тем женщинам, что так охотно сближались со мной, всё было то же, просто я повзрослел.

Так женщины мне уже наскучили, сделавшись каким-то одним и тем же скучным человеком, но вскоре я тоже женился, потому что мужчине в двадцать лет положено быть женатым, чтобы не прослыть холостым, что совсем уже как-то позорно. Так что я взял в жёны Усману, чернокосую с раскосыми дли-инными глазами красавицу, которая родила мне трёх дочек и восьмерых сыновей. Мужем, я, между прочим, был верным, потому что искать радостей вне супружеского ложа у меня уже не было никакого влечения.

Я опять занялся науками, пропадая день и ночь со знающими людьми и книгами, к сварливому неудовольствию Усманы, которая с возрастом говорила всё больше, а думала всё меньше.

Когда мне было за сорок, и мы с женой выдали замуж всех дочерей и женили всех сыновей, и уже ждали внуков, Усмана как-то спросила меня, вглядываясь с недоверием и даже придиркой:

– Скажи, Ар, ты… с волхователями какой договор заключил? Продал им чой-то? Души кусок али… золота мешок? Отчего ты не стареешь и не меняешься? Ни морщины, ни складки на лице, всё как в двадцать пять, ни седого волоса.

– У моего отца тоже седых волос нет, – растерялся я.

– Потому что и волос почти нет, а у тебя вона – славным шёлком льются, умащиваешь тайком снадобьями добрыми? – нахмурилась она, и правда лоб собирая в морщины.

Ответить было нечего, но и оправдываться не хотелось. Это всё опять из даров Вералги… вернее, из предсказанных ею явлений.

Пришлось хотя бы бороду отрастить. И всё же, когда я хоронил Усману, она лежала в гробу-домовине нормальной старухой, а я стоял рядом моложе моих сыновей. Люди начали шептаться обо мне, и говорили примерно то же, что и Усмана, что я продался чёрным шаманам за вечную молодость. Вот тогда я понял, что надо или уйти прочь навсегда или… научиться отводить людям глаза, чтобы они видели меня таким, каким я хочу. Но на это требовалось время и большие знания. Так что я отправился в путешествие. Я оставался в разных местах на несколько лет, а потом, вобрав в себя мудрость и знания новых мест и народов, и поделившись теми, что уже накопил сам, уходил, оставив золота новым семьям, чтобы искать новой мудрости в новых местах. И за прошедшие триста с лишком лет, я собрал её и записал немало. Можно было и вернуться на Байкал, поделиться, научить людей тому, что теперь знал я сам, использовать новые знания для блага всех, всего моего народа.

Однако, вернувшись, я обнаружил, что царство наше распалось на три десятка с половиной мелких царств. Вокруг городов теперь образовались вместе с сёлами новые отдельные царства. И царями в них мои и Эрбиновы дальние правнуки. А стало наших потомков многие сотни за эти триста с лишним лет, Эрик так и сказал, придя ко мне, обрадованный моим возвращением, как никогда, надо же соскучился.

– Скука какая-то без тебя, Ар, ни радости, ни злости, так далеко больше не ходил бы, а? – сказал он, раскрыв мне свои объятия. – А то будто култук бесконечный воет и воет, сердце точит, душу выдувает.

Я засмеялся, тоже обнимая и похлопав брата, что так радушно встретил меня по спине:

– Соскучился по сарме не то? – обрадованно сказал я. Я и не думал, что он скучает, это было радостной неожиданностью.

– Да, Ар, лучше бури, чем тоска и низкие тучи с холодной моросью.

– С моросью? Да ты что, Эр, отродясь у нас тут мороси не бывало.

– Не бывало, пока ты тут был, однако. И ведь не изменился, так тебя разэтак, красивый чёрт, как и был! А сколько потомков твоих наросло, Боги! Как гнуса в тайге летом. Почитай, половина тутошних и по эту и по ту сторону Моря – твои.

– Стало быть, вторая половина – твои.

– Мои. И мои ещё на запад двинулись. Твои-то поспокойней будут, пахари да огородники, мои – задиры, али золотом большим прельстить. И новое любят. Так что скоро одни твои останутся.

Я захохотал:

– Ты-то на что здесь, небось, времени не теряешь зря, новые сёла потомками заполняешь!

– Ишь ты, насмешник! Ладно, обустраивайся, увидимся ещё…

Я тогда ещё поселился в городе, где жил и он сам, том, что на острове нашем, где сияла некогда столица, а теперь остался лишь город Байкал. Отец наш умер в своё время, дожив до девяноста восьми лет и на трон сел его правнук, внук Эрика. Но вопреки ожиданию, потому что у всех потомков Эрика было не меньше семи-восьми детей, а иных и по двадцать, детей у него не было, и следующим царём стал мой праправнук, но оказался он пьяницей и глупым наглецом, перессорился с родичами по всему берегу Моря и они, объединившись, смели его с трона, поубивали его детей и разделили между собой царство. А дальше оно снова делилось несколько раз. Вот и дошло до того, что стало их больше тридцати, сколько городов, столько и царств.

– Эрик, невозможно, упадок настал, погляди, – сетовал я брату. – Даже строить, как раньше разучились. Никто уже ни перемещать громадные скалы без помощи мускулов не может, ни шлифовать до зеркальной гладкости. Совсем дикарями станем тут скоро…

Он взглянул на меня остывающим взглядом, губы дрогнули, белея.

– По-твоему, это, потому что я тут был, не ты?! – загораясь обидой, проговорил он.

Поднялся и заходил по горнице туда-сюда, топая по дощатому полу большими своими мягкими сапогами. Забрякали кинжалы на золотом поясе, всегда Эрик был щёголь, это я никогда в красоте тряпок смысла не видел, но на праздники и я любил приодеться в вышитую красным рубашку…

– Ты чего яришься-то? – удивился я.

Эрик только досадливо отмахнулся.

– Проср… мы царство-то с тобой, Ар.

– Так Вералга и предвещала.

– А знаешь, почему? – он сверкнул глазами.

– Знаю. Вечность – это очень долго. Как тут жить? Никакой жизни. Ни жены не заведёшь, ни друзей, годы мелькают, все старятся и помирают. Как привязанности заводить? Никакого сердца не хватит.

– И что, до сих пор сердце у тебя есть?

Мы смотрели в глаза друг другу.

– Нет, – выдохнул я. И сел к столу, на котором стояли и наливки, и меды, и соленья и вываренные в сахаре орехи и ягоды, надеясь, что и он перестанет мельтешить и тоже сядет. – Может и не было, Эр, – сказал я, вообще-то ни разу до сих пор не задумывался над тем, что моей единственной настоящей привязанностью был и остался мой брат. – Может быть, это жертва за бессмертие это чёртово.

– И за вечную молодость, – добавил Эрик и сел всё же к столу, прочитав, наконец, мои мысли. – А кстати, Ар, ты как-то странно моложе меня получился…

Мы засмеялись и налили в кубки вина. Так хорошо мы давно за столом с ним не сиживали и теперь будто позабыли давнюю, казавшуюся уже вечной, вражду.

И правда, после этого довольно долго мы прожили бок о бок без ссор. Из-за женщин мы больше никогда не ссорились. А власть нам теперь не маячила. Так что и делить было как будто нечего.

Даже земли наши начали процветать и объединяться, пока мы жили в мире, урожаи стали богаче, и рыбы в реках и море, и зверья в лесах несметно, народу стало прибавляться. Мы попеременно были советниками и лекарями у целой череды царей, давая мудрые советы. Над моим врачеванием Эрик неизменно потешался, но я не обижался, так как он лечить никто не мог, этого не дано вообще никому, так что вольно ему было насмешничать. И, благодаря нам, уже семисотлетним мудрецам, царство наше вновь потянулось к объединению, хотя почти всё из того, что было при нашей юности, при отце, было потеряно навсегда, как строители, могущие силой духа своего строить величественные и огромные дворцы и храмы, как разведыватели золота, будто видевшие его под толщей земли, женщины, способные родить и вырастить по двадцать детей. Таких явлений уже не встречалось в наших краях. Гиганты силы и духа вывелись. Даже настоящих шаманов и волхователей не стало, всё обманщики и шарлатаны. Мы двое с Эриком распознавали их издалека.

– Ты хоть бы научил меня глаза людям отводить, чтобы видели меня так, как я хочу, а не какой я есть, а то приходится каждые полтора поколения прятаться лет на двадцать и переезжать по берегу… Ей-богу, надоело, Ар.

– Как? Научи ты меня лечить как ты, – ответил я.

– Сволочь ты какая, – выдохнул Эрик. – Лишь бы себе всё.

Да мы мирно жили несколько сотен лет, пока Эрик не решил сам сеть на трон. Честно сказать, меня не волновали эти его планы, я о власти не мечтал вообще никогда, спокойно приняв свой жребий. Но Эрику всегда хотелось властвовать. И теперь его планом было обольщение дочери царя с этой целью. У последнего царя сыновей не было, только дочери.

Самодовольно улыбаясь, Эрик сказал мне, не удержав внутри себя этой тайны:

– Я не дал родиться ни одному сыну у этого Силана Второго.

Я удивлённо взглянул на него:

– Как это? Ты что… Младенцев в утробе… – я не поверил, что он способен на злодейство.

– Да нет, – отмахнулся он, – я так подействовал на него, что он может производить на свет только дочерей. Видал, сколько нарожал, аж двенадцать человек. Вот одну возьму в жёны, я – ближний советник царя…

Я улыбнулся, похлопал его по плечу, пожелав удачи.

Но удача в этом деле отвернулась от него. Царь согласился отдать дочь за богатого вельможу, своего мудрого советника, объявили о скорой свадьбе. И надо было такому случиться – невеста влюбилась в меня. Когда она увидела меня, где, Боги только знают, я был тогда всего лишь начинающим лекарем при её отце, но она внезапно наотрез отказалась от сосватанного жениха и объявила во всеуслышание на всю столицу, весь двор, собравшийся по случаю Летнего Солнцеворота, что в мужья выбрала лекаря Галалия, а советник Сингайл ей не по сердцу и за него она не пойдёт даже под страхом смерти.

Царь вызвал меня из толпы собравшихся гостей, отражавшихся всё в том же тысячелетнем зеркале, по-прежнему стоявшем в этом огромном зале.

– Чем и когда ты прельстил царевну, Галалий?

Я даже рта открыть не успел в бессмысленной, конечно, попытке оправдаться, как безумная царевна выскочила из-за стола и бросилась ко мне, вешаясь на шею.

– В Море брошусь, если не поженишь нас, батюшка! – закричала она на весь дворец. – Я тяжела от Галалия!

Я и видал-то её от силы два раза, ни разу даже не говорил, не то, что… Но оправдаться у меня не было никакой возможности…

Царь Силан Второй поднялся, в возмущении и ужасе глядя не меня, топнул ногой.

– Как посмел ты!? Как дерзнул, несчастный, коснуться царской дочери!? – взревел Силан, срывая голос. И я, по чести сказать, его понимаю, отцу узнать вот так публично о бесчестии дочери – это хуже не придумать. Вот дура-то царевна…

Эрик же, выхватив меч, кинулся на меня, и, учитывая, что я был вооружён только кинжалами, длиной в ладонь, я оказался беззащитен перед ним совершенно. И прежде чем успел выкрикнуть:

– Эрик… остановись, ложь всё!

Он уже рубанул по мне со словами:

– Ну и мерзавец, Ар! Семьсот лет злобу в сердце держал!.. Отомстил?! Получай, проклятый!..

Подняв руку, я попытался закрыться от удара, меня ожгло болью поперёк руки, но и сам Эрик выронил свой меч, заливаясь кровью, схватился за руку, падая на колено, морщась от боли, кровью заливая узорчатый пол…

Сотряслась земля, как и при прошлой нашей драке. Но не просто сотряслась, качнулась так, что все попадали, по стенам нашего древнего дворца, стоявшего без малого тысячу лет, потому что построен он был ещё до нашего с Эриком рождения, по древним несокрушимым никем стенам, пошли расходящиеся трещины и гул из-под земли пошёл такой, что ужас объял и людей и животных. Все кинулись к выходам. Но мы с Эриком, упавшие оба на пол, раненые, истекающие кровью, смотрели друг на друга, невзирая на закачавшиеся стены.

– Какая же ты мразь, Арий, дождался всё же момента, чтобы за рыжую дуру свою отомстить! Да я тыщу раз пожалел, что перешёл дорогу тебе тогда! Лучше бы ты мучился с этой безмозглой бабой! Всю юность мне пришлось рядом с ней провести! Всё из-за тебя!.. И теперь решил меня ударить в самое чувствительное место! Знал, что последние сотни лет ничего я так не хотел, как этого трона!

Он приподнялся, потянувшись за упавшим мечом, и поднял его левой рукой, чтобы ударить меня снова.

– И себя убьёшь, – напомнил я, уже не обороняясь. Опомнится, он умирать не хочет.

Эрик замахнулся с лютым лицом и тут земля, будто качели ухнула в другую сторону, Эрик упал, роняя меч. Тогда он вытянул руку, растопырив окровавленные пальцы, и я почувствовал, как больно сжалось сердце у меня в груди, останавливаясь, замедляя ход. Впору взвыть. Но первым взвыл Эрбин и заорал, убирая руку, боль сразу распустила узел. Так это Эрик наслал эту боль…

– Будь ты проклят! – завопил Эрик. – Даже убить тебя не могу, как другого! Но я придумаю! Я найду способ, поганец! Берегись!.. Слышишь! Берегись, брат! Подлый…

Половина стены вывалилась наружу, вторая стала крениться внутрь, со сводов сыплются обломки, сейчас завалит Эрика, я кинулся к нему, чтобы сдвинуть. Мы отлетели вместе, он оттолкнул меня, морщась от боли в раненой руке.

– Жизнь свою спасаешь, мразь! Вон, гляди, твой золотой трон разломился! Не сиживать тебе на нём!

Мы оба увидели, как на трон упал кусок стены и раздавил в жёлтую лепёшку, навсегда погребая под собой. А земля наклонилась снова. Но уже не качнулась, а накренилась, как тонущая лодка.

– На улицу давай! Не то, как трон этот здесь останемся… – я потащил его к выходу.

– Конечно, лишь бы самому свою спину гладкую выручить! – зарычал Эрик, опять пытаясь оттолкнуть меня.

– Твоя мохнатая жопа, тоже дорога мне, придурок чёртов! – ответил я, злясь на него, и потащил его на волю, двойной кровавый ручей тянулся за нами.

– Гад! Вот же гад… – продолжал рычать Эрик.

– Да пошёл ты! – рыкнул и я, выталкивая его под солнце.

Оказавшись на воле, мы увидели, как наш остров и вправду стал похож на лодку, уходящую под воду. Восточный его конец уже погрузился в воду и волны, как злобные челюсти, ощерившиеся белой пеной, поглощали, заглатывая всё большие куски суши…

Я обернулся на Эрика.

– Видал, что ты злобой слепой своей наделал… – прокричал я, пытаясь перекрыть голосом грохот и гул, овладевшие пространством.

Но Эрик и не думал признавать, что его злоба расшатал всё это.

– Я?! – выкрикнул он. – Так это я виноват!? Не ты, пустобрёх ты, бабий подъюбник! Понравилась невеста моя?

– Понравилась, чего там, – сказал я, уже в изнеможении. – Не хуже других.

Он замахнулся опять…

Словом, мы и бежали с гибнущего острова, вместе со всеми, и дрались по дороге. Остров же ушёл на дно, как и не бывал…

И к ночи мы, все, кто спаслись, стояли на чёрном берегу, на котором не было ни огонька, а волны, будто обрадованные, бушевали, сомкнувшись над нашей бывшей столицей, и перешеек, по которому мы все перебежали на большую землю, остался кургузым обрывком, выступом в Море…

– Не попадайся мне больше на глаза, Арий, – проговорил Эрбин, не глядя на меня и уже без сердца. – Тебя убить сложно, но я способ найду. А пока стану твоих потомков уничтожать. Одного за одним, одного за одним. И сотнями, и тыщами.

Я посмотрел на него, в темноте ночи не светили даже звёзды, небо заволокли тучи, погромыхивая, того гляди разразится и небесная буря.

– От своих-то отличишь? – спросил я, зажимая всё ещё кровоточившую руку ладонью и не веря его обещаниям, данным по злости.

– Отличу. Али сомневаешься, что я это могу? – твёрдо произнёс он, и обернулся ко мне.

Боги, Байкал, на твоём берегу говорит этот всемогущий человек, ты это слышишь? Ты позволишь такому вершиться?

– Ты в своём уме? – не веря своим ушам, проговорил я. Мы много враждовали, ругались когда-то, но намереваться сделать то, что говорит Эрбин сейчас… Он не был злодеем раньше…

– Как никогда раньше. И не приближайся больше. Учти, я тебя в любом твоём лисьем обличье узнаю.

И он свою угрозу взялся воплощать. Вплоть до того, что насылал хвори на целые сёла. А они собирали золото, чтобы кудесник Сингайл избавил их от напасти. И он избавлял своей магией быстро и просто. Если просили меня, мне приходилось учить лекарей, как бороться и отгонять заразные хвори, это сложно и долго.

Вот так и жили мы последние триста лет. Многие поднялись и ушли с берегов Великого Моря в поисках новых земель, новых богов. Не могу сказать, что не способствовал этому. Очень многих я увёл лично сам и на новых местах, далеко отсюда образовались новые селения, потом начали расти и новые города…

Но сам я возвращался назад всегда. Как Эрбин не мог жить без меня, так и я не хотел оставить его, опасаясь, что тогда на берегах не останется ни одного моего прапра – много раз правнука.

Вот почему, как бы мне не хотелось, но оставлять девчонку Аяю, не стоит. Если Эрбин прознает, что я живу не один, ей конец… А если поймёт, что моё отношение к ней по непонятной причине совсем необычное, впервые за тысячу лет такое, то и гибель её будет ужасной. Только, чтобы мне было больнее. Такой возможности насладиться Эрик не упустит…