Текст книги "Господин исполнитель"

Автор книги: Татьяна Гржибовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Белобрысый сутулый парень долго и тщательно перебирал бисерные пассажи в «Хороводе гномов», чем вызвал поощрительные аплодисменты публики. «Подумаешь, я в пятнадцать лет „Блуждающие огни“ играла, удивил, называется!»

Недовольство Юлии росло. Девчонка-подросток, раскачиваясь в стороны и запрокидывая голову с пышной гривой волос, изображала «Лесные сцены» Шумана.

«Господи, эти „сцены“ самой надоели, ещё здесь слушать…»

Юлия теряла терпение. В этот момент к ней подсел Влад, он был оживлён и светился от удовольствия:

– Юльк, скажи, хорошо играют? – заглянул он жене в глаза. – Ты ещё Володьку нашего не слышала! Точно, не от мира сего, гений! Вот он как раз…

Оборвав фразу на полуслове, Кречетов вскочил в радостном возбуждении и не заметил раздражения жены. Капризно дёрнулось оголённое угловатое плечико. Красавица закинула ногу на ногу и вынырнула из-под чёлки, убрав телефон.

К роялю разболтанной походкой шёл паренёк, засунув руки в карманы широких брюк. Он сел на стул у рояля, потом развернулся к слушателям и сказал:

– А может, не буду я ничего играть? Все уже сто раз всё слышали. А?

Ему ответом была гробовая тишина – публика застыла в недоумении. Парень повернулся к роялю и принялся что-то негромко наигрывать, забыв про окружающих. Он крючком завис над клавишами, ритмично тряс головой, волосы прыгали в такт мелодии, казалось, и нос принимает участие в замысловатой импровизации. По залу разнеслись смешки детей и шиканье взрослых. Кречетов поднялся с места, наклонился к Добрышеву, что-то сказал ему и пошёл к роялю.

– Володя! – положил он широкую ладонь на плечо парня. В голосе Кречетова звенели металлические нотки недовольства. Володька идёт на розыгрыш, интригуя и без того ошарашенную публику.

Озорник, очнувшись, прекратил игру, повернул голову, рассеянно посмотрел на Кречетова:

– Вы что-то сказали?

– Володя, ты хотел нам сыграть Равеля, «Ночной Гаспар».

– А, да! Сейчас… Город призраков… – Володя неуверенно прощупал пальцами клавиши, устремив взгляд слепца в потолок. – Вот! Вспомнил!

Вытянув ноги и откинувшись на спинку стула, уникум повёл слушателей в путешествие по ночному потустороннему городу. Глаза его были закрыты. Движения головы повторяли движения рук по клавиатуре. Губы беззвучно шевелились, выдавая внутренние переживания. Тело пианиста подчинялось пульсации ритмов и настроению мелодии. Недвижное, загипнотизированное журчанием и плеском вод в «Ундине», в «Виселице» оно напряглось и повторяло колыхание повешенного в такт пустым аккордам. Обречённо звучал далёкий колокол на одной повторяющейся ноте под нервными пальцами, наводя жуткую тоску.

Влад встал со своего места и шагнул в сторону Юлии. Он махнул ей рукой, приглашая перейти из дальнего угла сюда, ближе к чудаку-вундеркинду. Он хотел, чтобы они могли поймать его гениальное перевоплощение в невероятного, мистического Скарбо, пугающего не только детей.

Однако Юлия никак не отреагировала. Она сидела, плотно обхватив себя руками, напряжённая, как струна, и злилась: «Что он меня, специально сюда привёл, чтобы уколоть “Гаспаром”[1]1
  Имеется в виду сюита М. Равеля «Ночной Гаспар» из трёх пьес: «Ундина», «Виселица», «Скарбо». Этот «удивительный триптих» (выражение А. Карто) написан под впечатлением поэм в прозе Алоизиюса Луи Бертрана. Нигде больше у него не встречалось такой концентрации выражения мрачного и зловеще-фантастического (http://www.belcato.ru/ravel_gaspard.html).


[Закрыть]?!» Не забыть, как измучил её этот музыкальный шедевр и как в конце концов она вынуждена была отказаться от этого произведения Равеля.

– Юля! – шёпотом позвал Влад.

Произошло неожиданное. Молодая женщина вскочила и побежала к выходу, громко стуча каблуками по начищенному паркету. К груди она судорожно прижимала сумочку. Длинная широкая юбка развевалась, подобно шлейфу королевы.

Ираида Львовна, поднявшись со своего места, в замешательстве теребила в руках листок с программкой.

Кречетов кинулся вдогонку за женой.

– Отстань! – отмахнулась Юлия сумочкой от мужа и выскользнула в фойе.

Владислав Александрович аккуратно, очень аккуратно прикрыл дверь за супругой и развернулся к публике с обворожительной улыбкой:

– Извините, вернёмся к нашим делам.

Сто тысяч кошек скреблись у него на душе.

Надрывные хохочущие звуки невидимого злого духа Скарбо заполняли овальный концертный зал – горбатая тень гоблина металась за роялем.

Глава 4. Кризис жанра доктора Ольшанского

Михаил помнил предложение Кречетова, сделанное на крыльце композиторского дома, но всерьёз к нему не отнёсся, – подумал, мало ли что скажет мужик по пьяни, пусть даже преподаватель от Бога! Москва и провинция – две разные галактики.

Дела закрутили Михаила, не давая опомниться после поездки. Так сложилось, что именно теперь он, как всякий нормальный человек в его возрасте, переживал «кризис жанра»: ему надоело однообразие работы заведующего отделением детского санатория. Раздражало, что, как младший школьник, он не может сделать шаг влево, шаг вправо: потому что не имеет права, если это противоречит спущенной «сверху» инструкции. Его натура требовала бурной деятельности.

Он давно заменил в своём отделении сгнившую сантехнику на сверкающую импортную. Обеспечил дежурных медсестёр удобной формой и бытовыми удобствами – от электрических чайников до вращающихся современных кресел на посту. Ревнители устоявшихся традиций шептались о финансовых источниках для всей этой «красоты».

Ходили слухи о сокрытых платных услугах, вымогательствах с родителей и даже интимной связи с главной бухгалтершей управления здравоохранения. Несмотря на слухи, в ординаторской появился новенький плоский телевизор. Для чего? А чтоб сон не сморил дежурного врача в тёмную нудную ночь.

Завотделением Ольшанский Михаил Евгеньевич упрямо противостоял беспросветной тупости родителей: каждое посещение они набивали тумбочки именно тем, что отправляло их чад прямиком в больницу. Целыми тележками вывозили медсёстры в мусорные контейнеры бутылки с пепси и колой, трескучими пакетами чипсов, сухариков и солёных орешков. Доктор был неумолим:

– Я уже сто раз объяснял: только нормальная человеческая еда вылечит вашего ребёнка. Не придётся затрачиваться на дорогие лекарства.

Он умудрялся втискивать продвинутые способы лечения в узкие рамки окаменевших медицинских инструкций прошлого века. Подумать только! Один из его пациентов, странный тихий мальчик, прошёл новомодное тестирование (ох уж эти новинки в системе образования!), и его отправили в школу для детей с задержкой умственного развития.

– Доктор! Придумайте что-нибудь! – обречённо плакала мама тихого мальчика.

Михаил придумал: прописал парнишке лечение, освоенное на последних курсах повышения квалификации. Как раз из тех, что «ни в какие рамки…»

Мама пацана позвонила месяца через три. Тестирование признали ошибкой, оказалось, что все реакции соответствуют возрасту.

– Я сына не узнаю, мой тихоня, которого трудно было чем-то увлечь, вдруг преобразился: с жадностью читает книжки, задаёт уйму вопросов – в общем, превратился в эрудита! Доктор, вы волшебник!

Судя по всему, творить бы Михаилу и дальше чудеса в своей санаторской вотчине, но ему хотелось большего размаха и отдачи. Да-да, отдачи в денежном выражении. И клятва Гиппократа здесь совсем ни при чём. Разве диплом врача – это заведомо гарантия нищеты? В какой-то момент Михаилу всё сделанное раньше показалось скучным. Жажда обновления захватила его. Возникшее настроение чётко совпало с наступившим в стране временем перемен. Начать было сложно, потому что нет ничего более консервативного, чем сознание чиновников от медицины.

– Нет, ты представляешь? – Михаил обычно «раскалывался», когда всё уже случилось и было далеко позади. – Они мою бумагу на аренду помещения в поликлинике под кабинет даже не рассматривали! Сказали, что начальник отдела в командировке. А я его на лестнице встретил. Так он мне в лоб сказал, что, пока жив, никаких новшеств у себя не допустит. Тем более мошенника-гомеопата. Так и сказал: мошенника! Гомеопатию у нас то разрешают, то запрещают… Эх, Россия… Всё новое внедряется с трудом…

И Миша впал в тоску.

Вета женским чутьём поняла: пропадёт мужик. Нужны перемены. Перемены нужны были и Але. Недавно вот подходил Шахов: «Чего вы ждёте? Уезжайте, пока Аля не завяла, она уже выбрала здесь всё, что было возможно, ей надо расти». «Пока приглашают», – добавила про себя Вета.

И она поставила вопрос о переезде ребром. Совершенно необходимо изменить жизнь.

Надо было принимать решение, но Михаил не верил в сумасбродную идею переезда в Москву, как в полёт на Марс. В доме Ольшанских разразился скандал. Разворачивался он по сложившемуся за годы сценарию – как известно, в каждой избушке свои погремушки. Вета извергала аргументы, а Миша упорно отмалчивался, делая вид, что всё происходящее не имеет к нему никакого отношения.

– И снова ты молчишь! – в отчаянии набрасывалась Вета на мужа. – Удобная позиция! Как только что-то надо решать, так из тебя слова не вытянешь! А я что должна делать? До вступительных экзаменов две недели осталось! Так подготовиться надо, где-то жить в это время! – взывала она. Но вместо ожидаемых слов мужской поддержки в ответ раздавалось хлюпающее сопение со стороны дивана.

Михаил в это время был очень далеко. Грохочущий водопад доводов и призывов, которые кидала в его сторону Вета, иссякал, не достигая ватного сознания Миши. Пронзительный голос жены звучал эхом, отражаясь от стен комнаты. «Убежище» Михаила дышало сладким пофигизмом: сюда он сбегал, когда неразрешимые проблемы брали его за горло. Больших усилий не требовалось, – всего-то шкалик разведённого медицинского спирта, и ты на месте. Прямо в «стране дураков».

– Ладно, я дура! – слова Веты зависали в безответном вакууме. – На что блестящую карьеру променяла – на причуды алкоголика! Да ты оборотень! «Доктор Ольшанский! Врач божьей милостью!» Видели бы тебя сейчас твои пациенты! Я тебя такого ненавижу! – переходила границы Вета, не в силах достучаться до пьяного супруга. Их разделяла непреодолимая пропасть между миром неумолимой реальности и миром хмельной расслабленности. Вета строила чёткие планы, она была твёрдо убеждена, что родители должны сделать всё возможное и невозможное, чтобы создать условия для развития таланта дочери. А Михаил не очень верил в собственные силы, и потому его сковывал страх перед резким сломом привычного образа жизни. Она знала, ЧТО обязательно надо, а он думал о том, КАК это осуществить. Он ощущал, какая тяжёлая ответственность на него ложится. Он страшился, что ему не достанет сил достичь такой серьёзной цели, которую ставила перед ним его жена.

На самом деле Михаил поступал как нормальный мужик. Чем выглядеть круглым идиотом, – а что он может сделать? – лучше ретироваться и пережить бурю, потом, глядишь, всё как-нибудь само устаканится.

– Всё… будет… хоро… шо! – беспомощно икал он.

Вета кружилась по квартире, собирая свои и дочкины вещи в кучу посередине комнаты, и разговаривала сама с собой, – до того злость распирала её. Михаил безучастно наблюдал за действиями жены. Стены комнаты наклонялись то вправо, то влево, люстра качалась, свет неприятно резал глаза.

– Как мне плохо… – стонал он, отворачиваясь к стене. – Мельтешите тут… кричите… мешаете спать…

– Вот идиот! Напился, и всё ему трын-трава! – долетал сквозь полудрёму голос Веты. – И до ребёнка ему дела нет! Другие из кожи вон лезут, в престижные школы детей пристраивают, репетиторов нанимают! А тут такая возможность! Учитель – концертирующий пианист! В класс приглашает. А мы ещё думаем, резину тянем: а может, «да», а может, «нет»? Тюфяк ты набитый!

Вета возмущалась, но в душе понимала, что в словах её много несправедливого. Кто таскал с дежурств отбивные для Альки? «Вот моя доля мамонта!» Кто уговорил её саму бросить работу, когда у дочки началась нервная рвота на детский сад? Это он твердил: «От твоей науки ни толку, ни проку! Займись ребёнком…»

«В конце концов, – подумала Вета, выпустив пар, – он ведь кормит меня. И не ворчит за потраченные на новые колготки деньги. Уже за это я должна быть ему благодарна».

Она подошла к Михаилу и тихонько присела рядом. Тот лежал, уткнувшись в подушку, а когда почувствовал её присутствие, поднял голову и посмотрел на неё одним открывшимся, но преданным глазом.

– Да!.. Тюфяк… доктор… Ольшанский… набитый… – и провалился в сон.

Утром доктор Ольшанский поднялся ни свет ни заря, принял душ, побрился, надел чистейшую выглаженную рубашку, поцеловал сонную Вету в тёплую щёку и отправился «на службу» как ни в чём не бывало. Но не надо думать, что Михаил всё сказанное женой пропустил мимо ушей и забыл. Он ходил мрачный и молчаливый, раздражался по мелочам и избегал общения. Он кожей чувствовал: от него ждут решения. И вот настал день, когда он «дозрел» и заговорил первый.

– Я знаю, ты сердишься. Но сама подумай: где я буду работать? Что я буду там делать? Кто меня ждёт в этой огромной бестолковой Москве?

– Миш, ты совсем одичал, – сокрушалась Вета, – тебе, с твоим образованием и опытом, чего бояться? – досадовала она. – Дорогой, ну почему ты всегда себя недооцениваешь? Ты прекрасный врач!

– Ну ладно, не городи чепухи! Обычный врач, каких тысячи, – смущался Михаил – вечно жена преувеличивает, врач как врач, на то и врач, чтобы лечить, это работа. – И сама знаешь, в Москве я буду не первый, кто ищет работу! А жить где? Вот мы приедем, и куда?

– Ладно, Миша, это всё отговорки, – отмахивалась Вета. – Жалко нашу Алю. Ты папа. Кому, как не отцу, прокладывать детям дорогу в мир? И потом, сколько раз мы убеждались, что перемены – это толчок к развитию…

Он и сам ждал этого толчка.

– Хорошо! – согласился Миша и уже вечером положил перед Ветой нужную сумму денег – где он их раздобыл, осталось тайной.

На следующий день Вета с Алей ехали в Москву. До экзаменов оставалась неделя. «Провалимся – ну что ж поделаешь, всё же будем надеяться, – рассуждала Вета, лёжа на верхней полке плацкартного вагона. Ей не спалось. К тому же грузный сосед на нижней полке храпел оглушительно. – А сдадим – тогда будем проблемы решать. По мере их поступления».

Михаил остался ждать результатов экзаменов Али. Почва уходила у него из-под ног при мысли о переезде. В отсутствие жены и дочери он вновь схватился за привычное утешительное. Бутылочная тара заполонила квартиру, хоть грузовик подгоняй, а Михаил всё не мог найти точку опоры. В голове периодически всплывали Ветины слова:

«Миша, ты о нас подумай, мы с Алей без тебя пропадём!»

Эта фраза просветляла мозги. Но потом тонула в потоке бессознательного. Он плыл по течению.

Вета волновалась: Михаил не отвечал на звонки. Интуиция рисовала картинки одну страшнее другой. Ей хотелось всё бросить и мчаться спасать доброго беззащитного Мишу от неискоренимого порока.

Только что-то подсказывало Вете: если пойдёт на поводу бабьей жалости – погубит и Алины надежды, и своё право на перемену жизни, и, в конце концов, самого Мишу – ведь надо же ему когда-то повзрослеть!

Поворотный в их жизни момент настал. Или поменять себя, или каждому пойти своей дорогой.

– Аля! Что же нам теперь делать? – советовалась Вета с дочкой, когда экзамены были успешно сданы. – Папа молчит. Но ведь жизнь надо устраивать. Мы что, ему совсем безразличны?

– Ну так давай позвоним папе, обрадуем его! – выпалила Аля. – Я ведь поступила в класс Кречетова!

– Нет, я звонить не буду, это выше моих сил – начинать всё опять сначала! – воспротивилась Вета.

– Тогда позвоню я! – и Аля набрала номер отца.

Бесстрастный голос доложился за хозяина телефона: «Абонент недоступен или находится вне зоны действия сети».

Михаил позвонил вечером следующего дня. Вета не сразу его узнала – голос глухой и далёкий, как из преисподней.

– Завтра приеду. Где я вас найду?

Вета надиктовала адрес.

Назавтра, решительно настроенная, она ждала мужа на пустынной детской площадке перед пятиэтажкой, где они с Алей временно остановились у знакомых. Увидев Мишу, не кинулась, как в прежние времена, выразить сочувствие и понимание. И обмануть себя, что теперь-то точно прощает последний, самый последний раз… Она поставила протрезвевшему супругу ультиматум:

– Хватит мне голову морочить обещаниями! Мы с Алей сами справимся. Я пойду на любую работу. А ты уезжай куда хочешь. Найди себе кого-нибудь, в конце концов! Зачем мы тебе нужны – чтобы нас мучить?

От истошных криков Веты на заброшенной детской площадке в отдалённом районе Москвы с окрестных кустов шарахнулись испуганные воробьи.

Она заглушала в себе голос бесконечной жалости. Её Миша, её «французский принц» сейчас был похож на несчастного бомжа, который каждое утро копается в контейнере с мусором возле их «хрущёвки».

Кричала, чтобы не передумать. Она решила расстаться с замечательным, сердечным, талантливым Мишей, потому что невозможно жить без согласия и без движения вперёд. Вета выбрасывала аргументы, стараясь убедить мужа и себя в своей правоте, он странным образом не возражал. И даже не оправдывался. Молча ждал, когда она закончит свою тираду. Потом, на фоне показавшейся даже странной тишины, Михаил сказал Вете главные слова:

– Вета, я приехал, чтобы быть с тобой и с Алей. Я найду такую работу, чтобы Аля могла учиться. И я никуда не уеду, потому что люблю тебя.

Так закончилась попытка Веты стать самостоятельной женщиной. Потому что всё, что сказал Миша, было чистой правдой.

– Знаешь, мне придётся заняться наркологией, вот, записался на курсы, буду работу с учёбой совмещать, – сообщил жене Михаил где-то недели через две за ужином в квартирке, снятой на окраине города, – на зарплату врача детской поликлиники нам не прожить, а спасая других, спасёшься сам. Дурак я, конечно, был, но что теперь об этом! Алкоголю в моей жизни больше нет места, точно.

Что произошло с Мишей за время их разлуки, уже не интересовало Вету. Главное, что он знает теперь, что ему надо в жизни. Она почувствовала, что он собрал все свои мужские качества, осознал необходимость проявления воли и старается взять ситуацию в свои руки. Это её радовало и вселяло надежду на будущее.

Михаил вскоре ощутил себя на новом поприще как рыба в воде: он знал проблему «клиента» изнутри. А чуткость натуры детского врача сделали его любимцем женской клиентуры.

Поначалу мечты ограничивались необходимостью заплатить вовремя за жильё. Потом он осмелел, и от стакана апельсинового сока по утрам шагнул к мечте о приобретении собственного авто в кредит. Чтоб всё как у людей. Однако каждый раз отказывался от этой затеи по двум соображениям: Москва всё прочнее забивалась пробками, оказалось удобнее передвигаться по подземке. И главное – Михаила удерживал подспудный страх, зародившийся в детстве: отец погиб в автокатастрофе, когда ему не было и трёх лет. Он не помнил отца, помнил только каменное лицо матери, огромную толпу народа и венки из ярких бездушных искусственных цветов.

Передумав в очередной раз, он больше не жалел о несостоявшемся приобретении. К весне Михаил решил вложить деньги в собственный бизнес. Интеллектуальный и беспроигрышный. Открыть аптеку. В Светловодске. Где аренда помещений и зарплаты гораздо ниже, чем в столице. Вета загорелась идеей мужа:

– Миша, так это же мой профиль! Что я, зря училась? До Светловодска ночь езды. Аля подросла. А главное – найти место проходное, где народу много. Надеюсь, справлюсь.

Про подводные камни среднего бизнеса никто тогда не думал.

Глава 5. Теремок

В хлопотах и разъездах пролетели летние каникулы. Наступил учебный год. В один из дней бабьего лета позвонил Кречетов. Не как обычно, Але, чтобы уточнить время урока. Позвонил Вете и нерешительным голосом (как же она была удивлена!) спросил:

– Вы не могли бы мне помочь?

Вета развеселилась: интересно, чем она может помочь ему, «чародею»?

– Да, Владислав Александрович, конечно, если это в моих… наших силах! – с готовностью ответила она и добавила:

– А может быть, Михаил?

– Нет-нет! Тут особая просьба, – перебил Кречетов. – А с Михаилом я только что разговаривал. Он очень занят. Просьба такая: не могли бы вы с Алей приехать ко мне на дачу и задержаться до завтрашнего дня? Мне надо отъехать, а я не хочу оставлять дом без присмотра, к тому же утром должны прийти рабочие, им я как-то не доверяю. Аля бы позанималась на рояле. Ну как, вы согласны? Добираться совсем не сложно, – Кречетов, не дожидаясь ответа, подробно расписал, откуда и куда следует рейсовый автобус. – Запомнили? До Крюковки. Если выедете прямо сейчас, успею провести с Алей урок.

Пережив лёгкую оторопь от неожиданного предложения, Вета собиралась с мыслями. Она, конечно, была наслышана о традициях музыкантов уроки с учениками проводить у себя дома или на даче. И Нейгауз-старший, и его ученик профессор Добрышев очень демократичны. Чему удивляться? Вон однокурсница Лёши Филимонова живёт у своей педагогини. А что делать? Снять жильё не всем по карману, а общежитием училище не обеспечивает.

Далеко ехать. Зато урок, Аля может на рояле позаниматься… Похоже, ему и в самом деле обратиться не к кому.

«Конечно, жизнь его загадочна и непонятна, но надо, пожалуй, помочь», – решила Вета.

И не мешкая позвонила Мише:

– Не хочешь проведать Владислава Александровича?

Но у Михаила было полно вызовов.

– Да сами справитесь! На автобусе доедете, там Кречетов вас встретит, он так сказал. Ему куда-то ехать надо. А вы с Алей прогуляетесь. Всё там нормально. Свежий воздух и рояль в придачу.

И Миша исчез в лабиринтах метро на очередном перегоне к очередному пациенту. Он был прав. Пока погода позволяет, грех не прогуляться, да и занятия на рояле не часто выпадают, дома приходится довольствоваться стареньким хозяйским пианино…

Автобус сломался аккурат на повороте к деревне Крюковка. До неё ещё километра три, и там, на автобусной остановке, Алю с Ветой дожидался Кречетов. Он уже позвонил раз сто: «Где вы?»

Вета с Алей, видя, что ни одна машина не сворачивает в сторону деревни, пошли пешком. На глазах солнце укатило на ночёвку, с окружающих полей подступили сумерки, а с ними прохлада и неуют.

Не очень-то приятно тащиться по незнакомой дороге на ночь глядя и неизвестно куда. С тех пор как появилась на свет Аля, Вета стала боязливой и осторожной. «Только бы дочь сиротой не оставить». На просёлочной дороге ей мерещились встречи с промышляющими маньяками и сбежавшими рецидивистами. Столкновение с заблудившимся гастарбайтером, если верить газетным сообщениям, сулило не меньше неприятностей.

Вдалеке на дороге замаячил встречный автомобиль. Вета напряглась. Сумерки, две дурочки на пустынной дороге. Самое то – позабавиться. Машина летела на всех парах. Она оттянула Алю на обочину:

– Давай пропустим, а потом пойдём быстрее, – прижала она дочь к себе.

– Мама, я устала и хочу скорее куда-нибудь прийти! – закапризничала Аля. – Почему мы должны его пропускать?

Но всё-таки послушалась и пошла вперёд теперь уже по обочине.

– Глупышка! – мать последовала за дочерью в направлении деревни Крюковки.

Стального цвета жигулёнок неотвратимо приближался. Со страшным скрежетом колымага затормозила, поравнявшись со спутницами.

– Ну, вот я вас и нашёл! – из окошка высунулась взъерошенная голова преподавателя музыки. – Я уж думал, вы не приедете.

Вета с облегчением вздохнула и не удержалась:

– Ну, Владислав Александрович, и напугали же вы нас!

– А меня нет, – возразила Аля, – только маму.

– Ну да, у страха глаза велики, это ещё моя бабушка любила говорить, – поддержал Алю Кречетов и открыл им двери для посадки. Жигулёнок развернулся, метнулись искры из-под колёс. Машина помчалась в направлении Крюковки.

Дом оказался совсем не дачный. Огромный кирпичный особняк с несколькими отдельными входами затейливой конфигурации, похожий на сказочный теремок. Пребывал он в состоянии затянувшихся отделочных работ. Вета с любопытством рассматривала наглядный результат побед хозяина на музыкальных конкурсах. Она ещё отметила про себя, какой заботливый и любящий муж этот Кречетов, если построил такой дворец для своей Юлии.

«Уж дом-то её устраивает наверняка, – думала Вета, вспоминая выходку жены музыканта на мастер-классах, – было бы странно, если бы не устраивал. Хотя запросы…»

Она осматривалась и замечала подробности обстановки в доме и мелочи, которые обычно выдают с головой обитателей жилища.

Два десятка пар босоножек и туфель – на высоченных каблуках и с «блестящим» дизайном: стразы, металлические вставки, серебристо-золотистые броши – выстроились на полке в прихожей, как в обувном супермаркете.

Когда зажгли свет в гостиной, лица в лучах ультрафиолета стали жёлто-восковыми. «Странные светильники», – покачала головой Вета, рассматривая плафоны цвета «морской волны накануне шторма».

Зато мягко засветились диван и кресла, облачённые в накидки из выбеленного льна, и такие же занавески на огромных окнах.

Посередине гостиной, справа от окна, красовался рояль. Именно к нему сразу направился Кречетов.

– Аля, ты не очень устала? Может, позанимаемся? – спросил он присевшую на краешек дивана замученную Алю.

– А соседи? – последовал наивный вопрос ребёнка.

– Соседи? – не сразу понял Кречетов. – Соседи… привычные! – махнул он рукой, не желая объяснять, что соседям за такими стенами ничего не слышно, не то что в современных многоэтажках.

Пока Аля доставала ноты из сумки, Кречетов разбирал завалы нот на поверхности рояля и переставлял на столик перед зеркалом посторонние предметы. Флаконы с лаком для волос разной степени фиксации выстроились, потеснив на столике причудливые пузырьки с духами.

Кречетов же сразу включился в процесс. Он отрабатывал с Алей этюд по тактам, добиваясь точности пальцев. В ноктюрне Шопена придирчиво отлаживал фразировку. Значило это, что сегодня у него хорошее настроение.

А бывало, он приходил на уроки с газетой «Советский спорт» и бутылкой фанты или кока-колы. Тогда на все сто можно было быть уверенным, что, развернув газету и уткнувшись в неё, он так и просидит, слушая игру ученика. Потом он обычно нехотя вставал, лениво обходил рояль, открывал окно, закуривал и, сделав первую затяжку, говорил, расставляя слова:

– Ну, ты, Петя, понимаешь, что это плохо? Ты играешь неталантливо. А надо играть талантливо… Чтобы всем хотелось тебя слушать, я ведь уже объяснял, как надо, а ты…

И занудству конца-края в таком случае не было видно. Потом Кречетов усаживался за второй рояль и начинал играть куски, а порой и всё произведение целиком, при этом лицо его было обращено к ученику и выражало вопрос: «Видишь, как надо? Слышишь? Вот так и ты делай! Теперь ты повтори всё в точности, как я показал. Это же просто! Чистое обезьянничанье! Хочешь научиться играть, как я – смотри на мои руки и повторяй, лови музыку с рук!»

Напоследок Владислав Александрович вручал бедолаге ноты и скучным пергаментным голосом говорил:

– Учи, как я тебе сказал. А так – ничего, всё уже лучше. Пока!

И попробуй пойми – неталантливо или уже лучше?

Раздражение, недовольство его как преподавателя посещало всё чаще.

Сегодня газеты не было.

Вета продолжала незаметно исследовать окружающее пространство. И наткнулась на коллекцию дисков. Собрание концертов Владимира Горовица, Марты Аргерич, Эмиля Гилельса. Отдельным блоком Святослав Рихтер и записи Клаудио Аррау. Были записи и самого Кречетова, сделанные где-то в Америке. Попался на глаза диск Добрышева с произведениями Чайковского. Несколько дисков с восторженными надписями: «Учителю…» И немного в стороне лежали записи групп «Ленинград», «Кино», «ДДТ», «Агата Кристи» вперемешку с Beatles, Queen, Kiss, Led Zeppelin, Pink Floyd.

«Любопытно, – подумала Вета, – он что, ещё и роком увлекается? Вроде возраст уже не подростковый. Это лет в пятнадцать-шестнадцать – шумелки, тусовки…»

Она оторвалась от коллекции, и взгляд её упал на предмет, выглядевший здесь неуместно: в углу, за роялем, прятался синтезатор. «Неожиданно, – отметила про себя. – Зачем он тут?»

Кречетов между тем краем глаза наблюдал за мамой ученицы и, перехватив её удивлённый взгляд, пояснил:

– Иногда сажусь пофантазировать. Мой друг увлечён современной музыкой, попросил помочь.

– Вы ещё и музыку пишете?! – изумилась Вета.

– Да нет, хотя когда-то даже сонату написал, ещё в школе. Конкурс юных композиторов выиграл. Потом забросил. Переключился на исполнительство. Надо бить в одну точку, если хочешь чего-то достигнуть, – расфилософствовался вдруг Кречетов.

– Я где-то читала, что дар сочинительства надо успеть поймать до восьми лет, потом он начинает угасать, – вспомнила Вета совет какого-то музыканта.

– Наверное. Мне больше нравится вживаться в чужую музыку – так, чтобы почувствовать её, как свою. А моему другу я редактирую тексты, которые он сочиняет, – пианист подошёл к синтезатору и проиграл какую-то замысловатую мелодию.

Вета уважительно покивала головой:

– У вашего друга… очень своеобразный талант. Но музыка… – как бы это выразиться? – притягательная!

– Да, этого у него не отнять, – с усмешкой подтвердил Кречетов. – Кстати, который час? Мне ведь надо ехать! – спохватился он. – Аля, ты всё поняла? – обернулся он к ученице, старательно заучивавшей новые пальцы в этюде. – Если хочешь, ещё позанимайся на рояле. И не забывай про нон-легато в этюдах.

– Что, все этюды так и играть нон-легато? – похныкала вымотанная девочка.

– Пока да, – Кречетов налил из бутылки воды и выпил большими глотками, клацая зубами о край стакана.

В это время на лестнице со второго этажа раздался топот торопливых тяжёлых шагов, и в гостиную ворвался внушительных габаритов заспанный господин в самом расцвете сил.

– Влад! Уже время! Нам пора! – накинулся он с ходу на Кречетова. Потом повернулся к Вете и расплылся в улыбке:

– О, а вас я знаю, милая особа! Вы сидели впереди, когда господин Кречетов изволил побезобразничать. Помните прошлое лето? Большой зал консерватории? Ну вот, я за вами наблюдал…

Лёнечка (а это был он) расхаживал по гостиной, рассказывая в подробностях о тогдашней реакции Веты, и с удовольствием изображал портреты сидевших в зале.

Вета смутилась и забеспокоилась, как на всё это отреагирует Кречетов: приятно, что ли, когда тебе напоминают о поражениях?

Но Кречетов, казалось, был неуязвим.

– Ну, вы тут поговорите, – не обращая внимания на болтовню многословного дружка, распорядился он, – а я пойду переоденусь. Только ты давай сильно не матерись, тут дети, – и, уже скрываясь за дверью, добавил: – Ты хоть представься…

– Понял! Без вопросов! – бросил Лёнечка и с интересом переключился на Алю, которая продолжала отрабатывать этюды за роялем: – Это дети? Да ей уже завтра замуж выходить, – объявил он своё мнение неведомо кому.

И живо спросил Алю:

– Как тебя зовут?

– Меня? Аля! А вас? – не стушевалась юная пианистка.

– Аля, аленький цветочек, – не сразу ответил на вопрос Леонид. Он обошёл вокруг рояля, мурлыкая и жмурясь, как толстый кот, нажал несколько клавишей на синтезаторе. – Значит, у Владислава Александровича учитесь? Вам повезло, Алечка, он классный музыкант. А меня можете называть просто Лёней. Если полностью, то Леонид Беленький, друг детства и однокурсник вашего Владислава Александровича. Если возникнут проблемы, рад буду помочь аленькому цветочку.