Текст книги "Сыскарь чародейского приказа"

Автор книги: Татьяна Коростышевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Зорин махнул рукой, то ли признавая поражение, то ли не желая продолжения дискуссии. Мамаев зааплодировал:

– Браво, Евангелина Романовна, шах и мат.

За толстым стеклом в коридоре кто-то шел, какой-то господин в цилиндре, видимо разыскивал свое место.

– Все равно бабы дуры, – пробормотал увалень так, чтоб я уж наверняка услышала.

– А чтоб мы дурами не были, нужно женское образование в массы продвигать! Увеличить количество школ и курсов для неимущего населения…

Поезд входил в туннель, потемнело, под потолком зажглась и замигала красноватая тревожная лампа. Мамаев как-то странно повел рукой в сторону двери, к которой уже приблизился господин в цилиндре. В воздухе замерцал кружевной след остаточного волшебства.

– На пол! – заорал Зорин, бросаясь на меня и стаскивая с кресла.

– Достали-таки, нелюди! – Мамаев, за мгновение до этого вальяжный и благостный, тоже орал. – Ванька! Бери револьвер! Он сейчас стекло крушить будет!

Будто в ответ на его слова в стену бумкнуло, дверь заходила ходуном.

– Ну еще минуточек семь щит продержится, а потом мы на свет выедем… А уж там…

Состав, дернувшись, остановился.

– Они отцепили вагон!

– Что вообще происходит? – пискнула я из-под стола.

– А то, что некоторым шибко разумным чардеям не следовало на гнумский поезд билеты брать, – пробасил Зорин. – Держите, барышня, револьвер. Будете отстреливаться, как настоящая эмансипе.

Я револьвер взяла и даже попыталась отобрать у Зорина второй. Да чего там, дали бы мне волю, я бы абордажную пушку к себе под стол затащила. Но пушки не было. Я быстро проверила каморы, оружие было заряжено, крутанула барабан и взвела курок.

Мамаев стоял перед дверью, раскинув в стороны руки. Он держал магический щит, и, судя по дрожащей спине, стоило ему это немалых усилий.

– Кто это? – спросила я сюртучный зоринский бок, потому что другими частями господин чардей был повернут ко входу.

– Неклюд, – ответил увалень. – Мы с Эльдаркой от их неклюдского барона в столицу возвращаемся, с подарочком, а этот, видно, отдавать не хочет. Эльдар, ты как?

Мамаев ответил. Слово сие я повторить не смогу даже под присягой.

– Погоди! – Я от нервов легко перешла на «ты». – А другие люди в вагоне? Они тоже в опасности?

Я осторожно выглянула из-под скатерти. Мне было видно затылки пассажиров в соседнем купе, опущенную голову какой-то дамы. Они спят, что ли?

– Ванька, тебе надо из туннеля выбираться, – хрипло выдавил Мамаев. – Подарочек сбереги.

Подарочек? А нет, чтоб жизнью и здоровьем ни в чем не повинной барышни озаботиться! Хотя нет, все правильно. Я же суфражистка, я за равноправие.

Зорин поднялся с пола, сдвинул вниз оконную раму и неожиданно изящно сиганул в темноту. Я тоже поднялась. Потому что от зоринского изящества стол подломился и придавил меня к полу столешницей. За стеклом бесновался неклюд. Я их, конечно, и раньше видала, останавливался у нас под Орюпинском табор кочевой. Но чтоб так, чтоб во время трансформации… Этот неклюд в зверином своем обличье был медведем, длиннолапым таким потапычем, очень похожим на того, что красуется на гербе нашей Берендийской империи. Только в отличие от гербового глаза этого горели красным чародейским огнем, а из оскаленной пасти текла слюна. Хорошо, что неклюды только в темноте превращаться могут, и хорошо, что я доселе этого не видела.

– Его убить нужно? – спросила я спину тяжело дышащего Мамаева.

– Чего?

– Неклюда. Ты для чего дверь держишь?

– Нельзя убивать… Обезвредить… Он баронов старший сын… Нам убийства не простят… А здесь нормально прицелиться не получится… Ч-черт!

В этот момент щит лопнул, вместе с ним осыпалось крошевом стекло. Я заорала:

– Ложись! – И как в стрелковом тире положила две пули в колени, а еще одну в запястье правой руки, ну или лапы. Перфектно!

Зверь рухнул на Мамаева, и после нескольких мгновений звенящей тишины со всех сторон стали раздаваться возбужденные голоса. Пассажиры пришли в себя и интересовались, что за чертовщина здесь происходит.

– А здорова ты стрелять, барышня Попович, – восхищенно простонал чардей, выбираясь из-под туши. – По какому ведомству служить собираешься?

– По сыскному.

Я смотрела на неклюда, который подергивался в обратной трансформации – съеживалась шкура, шерсть как будто врастала обратно под кожу. Хрустнули плечевые суставы, какой-то слизкий кусок плоти шлепнулся на ковер. Меня замутило.

Я только что впервые выстрелила в живое существо. В голове зашумело, я прижала к груди револьвер – предохранителей на них не предусмотрено и от удара об пол он вполне может выстрелить – и лишилась чувств.

Алые простыни шуршат под весом тела. Звякают трубочки ксилофона. Пау… Пау… Пау-пау-паучок, паучок-крестовичок, мою мамку под порог уволок, мого тятьку уволок… Паучок-крестовичок… восемь ног…

Зубы стукнулись о металлическое горлышко фляжки, я всхлипнула, пропуская в горло раскаленный шарик алкоголя. Коньяк? Первый раз его пью. Я сделала еще один глоток, отдышалась и подобрала с подола бублик (надеюсь, он перед этим на полу не побывал). Закуска так себе… Я сидела в кресле, распластавшись по его спинке и безвольно опустив руки на подлокотники. Это меня Мамаев сюда дотащил? Револьвер лежал на полу, под противоположным креслом.

– Ты как? В сознании? – Чардей все еще придерживал флягу перед моим лицом. – Ну-ну, держись. Я тоже, как первый раз трансформацию увидел, чуть в обморок не брякнулся.

– Да это-то тут при чем? – Я истово хрустела бубликом. – Подумаешь, неклюд перекинулся. Я только что человека покалечила! Коленные чашечки ему до смерти не залечить.

Мамаев улыбнулся.

– Бесник, поздоровайся с барышней да объясни ей, что она может себя не корить.

Неклюд сидел в кресле у двери, правая рука пристегнута наручником к поручню, левая – к подлокотнику кресла, ноги… Я опустила взгляд. Ноги ему тоже сковали друг с другом за щиколотки. Бесник был довольно молод и ладен: смуглая кожа, иссиня-черные кудри до плеч, яркие, слегка как будто вывернутые губы, длинный нос и блестящие карие, чуть навыкате глаза. Несмотря на всю избыточность черт, он был хорош яркою, какой-то гишпанскою красотой. Сердобольный Мамаев навалил на него сверху кучу вагонных пледов. Пленник был без одежды, уничтоженной во время трансформации.

Я резво подскочила, начала шебуршать тряпками, оголила неклюдовы колени, выпуклые, мужские, волосатые. И выдохнула – ссадины! Только и остается, что подорожник приложить!

– Если опустишься на карачки да поищешь, пули на полу найдешь. Отвергло их мое тело, – гортанно сказал Бесник и присовокупил фразу на своем наречии, которую я не уразумела.

– Ну вишь как, – ответил Мамаев, видимо, неклюдский язык понимающий, – и получается, что тебя, такого большого и грозного, барышня, букашечка рыжая, под орех разделала.

Неклюд зарычал. Я вернулась к окну, опустилась в кресло. В вагоне, кроме нас троих, никого не было, видно, остальные пассажиры решили переждать снаружи. Я поежилась, представив, как они бредут гуськом во тьме тоннеля. Потом отвлеклась на разбросанные на полу бублики. Они манили глаз.

– Ну, рассказывай, барышня Попович. – Чардей присел напротив. – Кто тебя так ловко с револьвером управляться научил? Папенька?

– И что теперь делать будем? – проигнорировала я вопрос. – С этим господином, с поездом? И Иван где?

– Иван сейчас подойдет. Он, наверное, далеко убег. Без него к пленнику притрагиваться не советую. Ванька его колданет, чары свои наложит, тогда и наручники отстегнем. А потом… думаю, надо Бесника нашего боевитого в столицу везти. Пусть с ним начальство мое разбирается.

Неклюд опять что-то прорычал.

– Не могу я тебя отпустить. Я тебя отпущу, а на меня все твои чудачества повесят. А у меня жалованье за все расплатиться не позволит. Так что сиди, отдыхай. Можешь вон в одеяле пока дырку прогрызть. На манер индейского пончо замотаешься, пока тебя по столице транспортировать будут.

– Так он не один был, – уверено сказала я, – с подельником. Кто-то же вагон отцепил, пока он напасть на нас примерялся?

Мамаев уважительно хмыкнул и перевел взгляд на пленника.

Тревожные лампы под потолком замигали, увеличивая освещение. По коридору вагона шли люди. Хрустели стеклянные осколки под сапогами, кто-то возбужденно говорил:

– Сюда, ваш бродь, извольте.

В провале двери воздвигся холеный гнумский господинчик с видом скорее не грозным, а раздраженным. В петлице сюртука поблескивала орденская ленточка. Кавалер, значит.

– Что происходит? – вопросил господин.

Мамаев скривился:

– Тайная операция чародейского приказа. Непредвиденные обстоятельства…

Лицо гнума вытянулось, его и без того нечеткие черты поплыли.

– Злодеи! Я буду жаловаться! Самому императору доложу! Вы до самой смерти мне убытки отрабатывать будете!

Я поправила на переносице очки и откашлялась. Гнум посмотрел на меня, поклонился. Признаться, барышней иногда быть довольно выгодно.

– Я требую финансового возмещения ущерба, – сказала я твердо, тоном подчеркивая слово «финансового». – Мне, Евангелине Романовне Попович, был причинен физический ущерб, – я приподняла руку, демонстрируя дырищу на сгибе локтя, – а также нефизический, в виде испуга и лишения чувств. Что ж вы, сударь, невинных дев неклюдами стращаете? А если бы он меня покусал?

– Это не мой неклюд, – возразил гнум.

– Это мы еще проверим. А еще узнаем, кто из ваших работников с ним в сговоре состоял. Потому что вагон отцепили, точно когда состав в тоннель вошел. У вашего, – я повела подбородком в сторону пленника, подчеркивая слово «вашего», – неклюда был сообщник!

– Там сцепка особая! – торжествующе проговорил кто-то из сопровождения, просовывая голову в купе. – Четыре с половиной минуты отсрочка.

– Вот! – Я подняла указательный палец. – Отсрочка, сцепка. Обычный человек в такие тонкости посвящен быть не может! Вот я, например, не посвящена. И господин Мамаев тоже.

Эльдар Давидович с готовностью кивнул, пряча взгляд. Все он знал, чардей, но игру мою поддержал.

Гнум – он не представился, но я предположила, что он был в должности начальника состава, – открыл было рот, собираясь возражать, но я не позволила.

– Полторы тысячи рублей! – быстро сказала я.

– Что, простите?

– Полторы тысячи рублей, выплаченные мне наличными в течение, – я провела кончиками пальцев по нагрудным часикам, – полутора суток с момента сего прискорбного происшествия.

Денег они мне не дадут, тем более наличных. В этом я была уверена процентов на пятьсот.

Пауза затягивалась, надо было ускорить процесс принятия решения.

– А еще можно в газеты написать, – протянула я задумчиво. – Очерк о невероятных лишениях невинной девы в страшном гнумском механизме. Знаете, я передумала, не нужно денег. Меня журналистская стезя давно влекла.

Мамаев весь извертелся, наблюдая это небольшое представление, неклюд переводил свои блестящие глаза с меня на гнума, и от аплодисментов его удерживали только наручники.

– Не н-надо газет, – как-то совсем по-бабьи проблеял начальник состава. – Дело секретное, чародейский приказ, опять же… Давайте как-то между службами разберемся.

– Конечно, конечно, ваше благородие, – включился Мамаев. – А я со своей стороны непременно прослежу, чтоб моя коллега не вздумала газетчиков осведомлять.

Чардей как-то незаметно оттеснил гнума в коридор:

– Не извольте беспокоиться, все скроем, все укроем. Секреты – это наша профессия! А у вас в головном вагоне, может, какой аппарат для связи имеется? Мне в столицу телефонировать требуется. Нет? Телеграф? Ну не можем телефонировать, будем телеграфировать…

Говорок Мамаева удалялся по коридору. Сквозь некоторые уцелевшие перегородки я видела силуэты гнумов.

– Ловцы диковинок! – фыркнул, как сплюнул, неклюд и почесал о плечо щетинистую щеку.

Мне стало слегка не по себе. Надо бы револьвер достать из-под кресла. Если что, выстрелю, и никакой барон мне не указ. Я еще помнила звериную ипостась Бесника, и встретиться с ней опять, на этот раз безоружной, не собиралась.

Для того чтоб дотянуться до оружия, мне пришлось опуститься на четвереньки.

– Уф, наконец ушли. – В разбитое окно в купе влазил Иван Иванович Зорин, чиновник по особым поручениям. – Там сейчас состав к обратному маневру готовят, будут наш вагон прицеплять. А ты чего кверху… кхм…

Я быстро вскочила на ноги.

– Держи!

Он расстегнул сюртук и передал мне пояс, состоящий из чеканных пластин черненого серебра.

– Я колдовать буду, он мне мешать станет.

При виде безделушки неклюд подобрался, потянулся к ней всем телом, хрустнул суставами.

– Нравится штукенция? – пробасил Зорин. – Нам тоже… Это, Евангелина Романовна, стариннейший артефакт неклюдский, позволяет им и при свете дня перекидываться, да и вообще звериную ипостась в узде держать.

Я с уважением прижала пояс к груди и плюхнулась в ближайшее кресло. Будут колдовать, я к этому зрелищу непривычная, так что вот он – билет в первый ряд.

– А с чего барон вам свой артефакт отдал?

– На сохранение. Стар он стал, а властью делиться не намерен. А вдруг отберет кто из его ребятушек пояс да на его трон посягнет. Ты подожди, я колдану его, там и обговорим все по порядку.

Бесник рычал, по щетинистому подбородку текла слюна.

– Что-то мне неспокойно, – спокойно сказала я и опять полезла под кресло. Плевать, что я кверху этим самым «кхмымом» полминуты постою, главное, что, если что, я чардея прикрою. Достав оружие, я прижала пояс под мышкой и взвела курок.

– Колдуй!

Иван опустил руку за ворот рубахи и достал нательный крест, сжал его ладонью левой руки, а правую, разведя пальцы, вытянул перед собой. Заклинание было напевным, ритмичным. Я его видела, не само заклинание, а волшебство, им производимое. Было оно золотисто-червонным, ярким, как картинка на бересте, как солнечные зайчики. И пахло хорошо – травой и парным молоком. Зорин напевал, покачиваясь, сделал вперед шаг, другой. Свет стал нестерпимым, я старалась не жмуриться и не мигать лишний раз. Неклюд ритмично подергивался в такт заклинания, но я в любой момент ждала от него подвоха.

– Готово, – Зорин спрятал на груди нательный крест, застегнул рубаху, надел поверх нее серебряный пояс, не торопясь оправил сюртук.

Я отпустила курок и присела. Иван достал из кармана брюк ключик на кожаном ремешке и осторожно, один за одним, снял неклюдовы оковы.

– Ну вот и все. Знаешь ведь, чем тебе грозит, если ослушаешься и бежать попробуешь?

Бесник знал, только с ненавистью зыркал на чардея своими глазищами. И молчал, с таким видом, будто молчать теперь до самой смерти будет. А Зорин продолжал хлопотать. Он легко поднял столешницу, поцокал языком, покачал головой и в три приема починил стол, поставив его на раму и стукнув сверху пудовым кулачищем.

– Ну, давай, Евангелина Романовна, рассказывай, – велел, усаживаясь напротив и отбирая у меня револьвер. – Кто? Какого роду-племени? И кто тебя, такую рыжую, в разбойный приказ определил?

Я рассказала. Не все, в общих чертах. Про то, что с детства любила задачки мудреные разгадывать, да так, что сначала все соседи за помощью обращаться стали, а затем, когда слава дальше пошла, по всему Орюпинску, и прочие граждане подтянулись. Про то, как прочла в столичной газете объявление о курсах всяческих, как обивала пороги, доказывая, что женщины тоже сыскному делу учиться могут, и не хуже прочих. Даже достала из рукава заветное письмо и показала собеседнику.

– Сам обер-полицмейстер тебе направление подписал, – непонятно протянул Иван, – в Кресты, значит…

Но что имел в виду, я спросить не успела, – вагон дернулся, грохотнуло, сдвинулось – мы прицеплялись к основному составу.

– Он задом в туннель сдал, поезд наш, – пояснил Зорин. – Там быстро заметили, что один вагон потеряли. Кто-то из пассажиров стоп-кран отжал.

Вернулся Мамаев, собранный, деловитый, быстрый.

– А, Ванечка, ты уже тут…

Он достал с багажной полки саквояжище, упаковал туда все кандалы с наручниками, фляжку с остатками коньяку.

– Стоп! – Зорин протянул руку. – И мне отхлебнуть дай. А то ни себе, ни людям!

Мамаев протянул коньяк Ивану и обернулся к неклюду:

– Быстро, на три-четыре. Кто вагон отцепил?

Пленник молчал.

– Ваня, – позвал чардей.

Зорин сложил пальцами что-то навроде кукиша, Бесник скривился, будто от боли, и быстро сказал:

– Сам справился, без помощников. О прошлом годе на железке батрачил, знаю, как все здесь обустроено.

– Отдыхай! А что вы здесь читаете? – Он быстро пробежал глазами мое письмо. – Понятно.

Поезд тронулся, мы выехали из туннеля, вид нашего разгромленного купе при свете дня мысли наводил самые безрадостные. Скорость увеличивалась, видимо, гнумы старались нагнать потерянное время.

– Прощаться время пришло, барышня Попович, – сказал Мамаев. – Я с начальством связался, нас на ближайшем полустанке ждать будут. Ты где в Мокошь-граде остановишься?

– На Мясоедской улице, в меблированных комнатах «Гортензия», я по почте у них номер бронировала.

– Так себе райончик… Ну ничего, мы что-нибудь на месте сочиним. Ваня, пакуй неклюда, нам выходить скоро. Гнумы и так ворчат, что от графика отбились, так что у нас на высадку всего минут пять будет.

Зорин мне поклонился, прощаясь. Я почему-то почувствовала себя покинутой и никому не нужной. Бесник послушно поднялся, закутался в пледы на манер древнеримской тоги и вышел вслед за чардеем.

– Еще встретимся, букашечка, – ласково проговорил Мамаев и тоже вышел.

Перфектно! Мне первый раз за очень долгое время захотелось заплакать.

До Мокошь-града весь вагон первого класса был в полном моем распоряжении, никто из его пассажиров на свои места так и не вернулся. Только минут через двадцать после того, как мы сделали еще одну незапланированную остановку и чардей со своим пленником сошли с поезда, в вагон явилась неприветливая гнумская барышня с ведрами и шваброй, которая споро подмела все осколки и протерла все поверхности мягкой тряпицей.

На вокзал Мокошь-града мы прибыли незадолго до полуночи. Я поторговалась с извозчиком на привокзальной площади и без четверти час была уже на Мясоедской под обшарпанными дверями меблированных комнат «Гортензия». Райончик был не тот еще, нет, он был просто-напросто трущобным. Кабы я загодя знала… А хотя… дешевле в столице я все равно ничего пристойного не найду.

Я заколотила в дверь молоточком, велела заспанному смотрителю снести мой саквояж в номера и только тут вспомнила, что свой сундук из багажного вагона забрать так и не удосужилась.

Постель была жесткой, в стенах шебуршали крысы, из рукомойника, прибитого у входа ржавыми дюймовыми гвоздями, всю ночь капала вода. Я считала эти капли, пытаясь заснуть, и все никак не получалось. Дорожное платье мое безнадежно испорчено, другого нет. В чем идти завтра к новому начальству, я даже не представляла. И шляпку я где-то в приключениях обронила. А ведь барышне по улице без шляпки идти никак не можно! Эх, Гелька, все гордыня твоя непомерная. Обрадовалась, что нужна, что чардей твоими услугами не брезгуют, и забыла обо всем. А ведь знала, что если мужчины – существа опасные и беспринципные, то чардей среди них самые что ни есть…

Кажется, я заснула именно на вот этих вот обидных размышлениях. Проснулась на рассвете, вполне отдохнувшей и в приличном настроении. Как говаривает матушка, если не можешь изменить ситуацию, измени к ней свое отношение. Ну подумаешь, в первый раз начальство меня в дорожном платье узрит. И ничего страшного. Зато сразу поймет, что барышня не куры строить в столицу явилась, а на благо Отечества работать.

Я расстелила на голом столе давешнюю газетку, прямо статьей про пауков-убийц кверху, поставила на нее свои дорожные ботинки и от души прошлась по ним бархоткой. Тонкая кожа залоснилась, что добавило мне настроения. Выйдя в коридор, отыскала давешнего смотрителя, прикорнувшего за конторкой в углу, и стребовала с него швейный набор, попутно узнав, что на кухне можно разжиться утюгом и даже услугами прачки за малую копеечку. Люди здесь жили все сплошь неприветливые и какие-то пыльные. И смотритель, и мальчик-посыльный, и кухарка, и прачка – все были как будто древними старичками, с потухшими взорами и жестами, которые давались им через не хочу. Жиличка-соседка, встреченная мною в коридоре, была такой же точно – хмурой неповоротливой бабищей, мазнувшей по мне мутным взором и прошедшей далее, даже не ответив на приветствие. Я зашила порванный на локте рукав, от души наутюжила платье и даже скроила из второй нижней юбки белоснежный воротничок, призванный прикрыть неопрятно взлохмаченную ткань на груди.

Я вертелась перед засиженным мухами зеркалом, когда в дверь постучали. На пороге стояла та самая бабища-соседка, но в этот раз она просто лучилась приветливостью и даже, кажется, подхихикивала:

– Ты, значит, Геля будешь?

– Буду, – кивнула я, понимая, что в этом платье я на улицу не выйду даже под конвоем. Вид был придурковатым, особенно на общий образ работал новый кружевной воротничок, всем своим видом вопивший: «Я был нижней юбкой! Хе-хо!»

– Тебе тут кавалер пакет передавал!

– Какой кавалер? – Мне почему-то вспомнился кавалер ордена, давешний начальник поезда, и я слегка смешалась.

– Эльдаром назвался. – Баба бросила на стол шуршащий оберточной бумагой сверток и прижала ладони к раскрасневшимся щекам. – Бойкий малый! Хват! Передайте, говорит, милейшая раскрасавица, эту вот посылочку барышне Геле да скажите, чтоб она в присутствие не опаздывала.

Тетка уселась на стул и обернулась ко мне:

– Ну давай, раскрывай. Посмотрим, что там.

Уходить она явно никуда не собиралась, и, хмыкнув, я потянула завязки пакета. Там был мундир! Настоящий черный суконный чиновничий мундир. Дамский! Длинный сюртук с двумя рядами латунных пуговок, кипенно-белая блуза с изящным жабо, длинная юбка и шляпка с небольшими полями и кокардой разбойного приказа справа на тулье.

Перфектно! Я чуть в пляс не пустилась и не расцеловала тетку во все четыре ее подбородка. Если таким образом господин Мамаев благодарил меня за помощь, он угадал.

Я быстро разделась, вовсе не стесняясь чужого присутствия. Сюртук был широковат в талии, зато грудь облегал как влитой.

– Сымай, – скомандовала тетка, слюня кончик нитки, – подошьем.

Я замялась.

– Не сумлевайся, барышня. Дело свое знаем, почитай, четверть века в швеях… Меня, кстати, Лукерья Павловна кличут, но ты меня можешь тетей Лушей звать.

Я послушно протянула тете Луше сюртук.

– И юбку скидавай, – командовала соседка. – И накинь чего-нибудь – сходи на кухню, скажи девкам, что от меня, пусть они нам чайку соберут и к чайку чего-нибудь.

Я оделась и спустилась вниз. На кухне на меня сперва попытались наорать, но, узнав, что я по повелению Лукерьи Павловны, быстро сменили гнев на милость. Да чего там на милость, на подобострастие, – тетя Луша оказалась нашей хозяйкой, владелицей меблированных комнат «Гортензия».

Через полчаса мою комнатенку было не узнать: здесь стало многолюдно и как-то по-домашнему суетливо, стол ломился от яств, пыхтел самовар, матово поблескивал в солнечных лучах настоящий фарфор чайного сервиза.

– Ковер ей сюда принесите, – командовала тетя Луша, уверенно накладывая стежок за стежком, – Манька пусть прибраться придет через часок, когда барышня в присутствие удалится, да скажите Гришке, чтоб на чердаке пошуровал, у меня там два кресла от гарнитура почти непользованные.

Я тихонько сидела и прихлебывала чай, боясь спугнуть нежданно свалившиеся на меня чудеса.

– А ты, барышня Геля, не удивляйся. Ты – чиновница, большой человек, и жить должна в приличиях. Манька! Сходи к Петровне, скажи, на чай ее приглашаю сегодня ближе к вечеру!

Я поняла, что милости мне придется отрабатывать, послужив заведению тети Луши в качестве завлекательной вывески.

И вот я, Евангелина Романовна Попович, новоиспеченная столичная чиновница, ступила на улицы Мокошь-града. В сопровождение мне был выделен посыльный Гришка, которому велено было меня до присутствия довести, ворон не ловить, по сторонам не глазеть.

Я предчувствовала начало новой жизни, и меня не смущал ни моросящий дождик, ни трущобная Мясоедская улица, ни подозрительные личности, ее населяющие. Я была счастлива. Заломив набок шляпку и поправив очки, я скомандовала Гришке:

– Веди!