Текст книги "Без названия. Книга 2"

Автор книги: Татьяна Денисова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

– Ася, выпей, пожалуйста.

Ритус помог женщине сделать несколько глотков. Разбавленное подогретое вино подействовала сразу: веки сомкнулись сами собой. Объясняться с Асей сейчас у Ритуса не было ни охоты, ни сил, ни знаний. Силы, действительно, утратились, ведь их он передал Рихарду. А оставшиеся необходимо беречь – нельзя позволить себе роскошь оказаться совсем без них. Что же касается знаний, он не уверен, что сталось с Рихардом, так что даже захоти он ответить Асе, сказать было нечего.

Через несколько дней Ася сидела около окна, забравшись с ногами в кресло. Чай, что принес Сан, остался нетронутым. Она обещала Рихарду, что будет есть, но сейчас не было сил заставить себя сделать даже глоток. Услышав шаги в коридоре, Ася по инерции протянула руку к чашке и опрокинула ее в ближайший цветок. Она поставила пустую чашку как раз в тот момент, когда в комнату вошел Рихард.

– Привет.

Он погладил жену по щеке и посмотрел на нетронутое печенье. Ася перехватила его взгляд и сказала:

– Я выпила чай, печенье позже.

– А я думал, что чай выпила пальма. Вероятно, она попросила тебя об этом.

– Рихард, пожалуйста, не надо, – устало проговорила Ася.

– Хорошо, – муж сел около ее ног.

Они сидели и смотрели в окно. Она на реку, он на небо. Река чему-то хмурилась, вода была непроницаемой, плотной, тяжелой. Небо тоже хмурилось, тучи сменяли друг друга без остановки. Краски неба и воды оказались похожими: темными, нечеткими.

– Может, все-таки стоит сказать твоим? – спросил Рихард.

– Зачем? Чтобы и им было плохо? Не стоит.

– Есть боль. Она может причинить много страданий, может убить человека. Но стоит ее разделить с кем-то, она уменьшится. Если оставшуюся половину тоже разделить, то…

– Я не хочу отдавать свою боль!

Рихард осекся, понурив голову, уставился в пол. Слова были бесполезны. Рука не ныла – заходилась в боли. Завтра, наверное, будет хуже – он тоже не отдаст боль. Щека передернулась в нервном тике.

– Распорядиться насчет ужина? – натянуто спросил он, теряясь, о чем можно еще спросить, понимая, впрочем, насколько бестактно звучат его слова.

– Как хочешь, – безразлично ответила Ася, не отводя взгляда от реки, что начала протестовать против ветра, ерошившего ее наперекор течению.

Рихард тяжело поднялся и пошел в кабинет. Сегодня он переночует здесь. Надо предупредить Сана, чтобы не беспокоил ее. Он постарается не шуметь, как обычно. Хотя об обычном шуме судить ему трудно: сам он не помнил, Сан молчал, а при Асе приступы не появлялись вплоть до сегодняшнего дня.

Рихард метался, скрипя зубами. Даже в беспамятстве помнил: боль только его. Он ее не отдаст никому и никогда. Сан не отходил от дивана. Здесь неудобно. На кровати был размах. Здесь же удержать мечущегося человека невозможно. Дважды Сан падал сам, один раз с Рихардом. В дверь постучали – этого только не хватало.

– Н-е– в-п-у-с-к-а-й!

– Да, мой господин.

Сан приоткрыл дверь ровно на столько, чтобы прошмыгнуть в нее самому.

– Госпожа…

– Прекрати, Сан, знаешь, я не люблю этого. Где Рихард? Уже поздно.

– Он сегодня согласился помочь мне, но если вы против, то я передам.

– Нет, Сан, не надо. Я хотела узнать, что с ним. Мне показалось, ему нездоровится.

– Вам показалось.

– Спокойной ночи, Сан. Рихарду тоже.

Сан, помедлив несколько секунд, пока Ася скрылась за поворотом, вернулся в комнату. Рихард беззвучно пытался обуздать боль.

– О, мой господин… Я сейчас…

Сан несся по коридору. Хлопок остановил его. Хлопок. Сан знал, что это за… Когда он ворвался в кабинет, Рихард все еще сжимал пистолет…

Ася проснулась от звука вертолета. Она сначала подумала, что это во сне. Нет. Ветер прерывался отчетливым звуком винтов машины. Внизу что-то происходило. Она поднялась с постели, подошла к двери. Та оказалась запертой. Что за шутки? Дом! Она постучала в дверь.

– Откройте!

Распахнувшаяся дверь столкнула Асю лицом к лицу с Ритусом.

– Здравствуйте! – растерялась женщина.

Ритус молчал.

– Дверь почему-то не открывалась.

– Я приказал Сану запереть тебя, – жестко сказал Ритус.

– Что!

Ритус взял ее за руку и, совсем неучтиво впихнув в спальню, толкнул к кровати.

– Надо поговорить.

Ася потерла покрасневшую руку – железная хватка, но промолчала.

– Итак! Первое. Кого ты любишь больше: себя или Рихарда? Если себя – вот пистолет, можешь застрелиться. Если же Рихарда – живи, черт тебя дери, и дай жить другим.

– Не понимаю.

– Она, видите ли, не понимает. Слушай, крошка, к твоему сведению, ребенка потеряла не только ты, но и Рихард тоже. К тому же, он чуть тебя не потерял. Он за тобой ходил туда, куда смертному вход запрещен, так как плата несоизмерима ни с чем – плата душой. Ладно, он наплевал на себя – вытащил тебя. И? Что произошло сегодня между вами?

– Ничего, – прошептала Ася.

– Настолько ничего, что он пустил себе пулю?

Он что, смеется или хочет убить ее.

– Нет! – Ритус зло перебил ее мысли. – Ни то и ни другое. Я констатирую факт. Итак, какие слова за сегодняшний день произносились при Рихарде?

Ошеломленная, Ася вспомнила все до мельчайших подробностей.

– Значит, не захотела отдать свою боль? – подытожил Ритус, – Замечательно! Он тоже! Когда случился приступ, он не позвал тебя. Когда боль не стало сил терпеть, он выстрелил! Ну, что ж, не смею дольше вас задерживать наслаждаться болью. Можете упиваться ей!

Ритус развернулся и направился к двери. Он не повернул головы, даже услышав шелест опавшего тела.

Первое, что увидела Ася, придя в себя, – маму, устало улыбавшуюся дочери.

– Здравствуй, моя хорошая. Я все жду, когда же ты проснешься. Уже беспокоиться начала, но Сан сказал, что ты не в обмороке, а просто спишь.

– Рихард! – еле слышно прошептала Ася.

– Он в больнице. Рана не опасная. Через несколько дней вернется домой.

Ася закрыла глаза.

– Асечка, девочка моя! Знаю, тебе больно. Ничего, это пройдет. Вот увидишь, все будет хорошо. И у Рихарда тоже…

– Он не сказал мне…

– Не хотел беспокоить, ведь ты бы…

– Он не отдал мне свою боль, как я ему…

– Понятно. Ничего. Все будет хорошо.

Мать гладила руку дочери: что она могла сказать. Потерять первенца, такого желанного, любимого еще до появления, – страшно. Для эмоциональной Аси – страшнее в разы. Одному Богу известно, почему Ася, не посмотрела по сторонам, переходя по пешеходному переходу. Разбираться теперь поздно: ребенка не вернешь, как и спокойствие молодой женщины.

С Саном Ася не разговаривала – предатель, не мог сказать. С родителями, которые проводили теперь с ней большую часть времени, она старалась выглядеть веселой, насколько это было возможно. Даже братец нарисовался. Взглянув на сестру, сказал:

– В гроб кладут краше, но я все равно рад, что ты не там, а с нами, – и, схватив в охапку, прижал к себе.

– Егор, силы рассчитывай, – забеспокоилась мама.

– Ничего, не растает.

Он отстранил, наконец, от себя еле живую сестренку, маленькую, по его меркам, и как-то подозрительно закашлялся.

Через несколько дней вернулся Рихард. Осунувшийся, он выглядел старше себя лет на десять. Ася ждала его каждый день, но не знала, как пройдет их первая встреча. Она сидела на ступеньках лестницы, когда входная дверь осторожно впустила его в дом.

– Привет!

Рихард поднял голову и увидел Асю.

– Привет!

Он подошел и сел рядом.

– Ты напугал меня.

– Я не хотел.

– Я тоже.

– Почему ты босая?

– Не знаю.

– Чем занимаешься?

– Жду тебя.

– Давно?

– Всю жизнь.

– Я опоздал?

– Нисколечко.

– Уверена?

– Да.

– У нас есть жизнь?

– Да. Большая-пребольшая. Такой большой не будет ни у одного человека в этом мире. Мы обязательно будем счастливы. Просто был экзамен. Очень страшный, жестокий, но всего лишь экзамен. Я уверена.

Она прислонилась щекой к его плечу. Так они сидели, пока их уединение не нарушил Сан.

– Прошу прощения, мой господин. Я могу быть полезным?

Ася вскинула голову, прищурив глаза, наметила жертву.

– Спасибо, Сан. Ася? В чем дело? – Рихард увидел хищнический взгляд жены.

– Ни в чем? – солгала она.

– Чем тебе не угодил Сан?

Сан поклонился Асе, еще больше раззадорив ее, но промолчал.

– Предатель, – сквозь зубы процедила Ася.

Рихард рассмеялся.

– Сан, похоже, попал меж двух огней. Но, Ася, если он что-либо сказал бы тебе, то теперь я называл бы его предателем. Это я запретил ему, Сан выполнил приказ.

– Значит, ты? – Ася перевела кровожадный взгляд на мужа.

– Ты же не станешь наказывать больного калеку? – спросил Рихард, впрочем, сомневаясь, что слова проймут жену.

– Позже непременно. А теперь, так как мы с тобой два больных человека, причем в большей степени на голову, идем на кухню. Сан, у нас есть что-нибудь съестное?

– Да, моя госпожа.

– Еще раз назовешь меня госпожой… это будут последние слова, произнесенные тобой на этом свете!

– Хорошо…

Рихард улыбнулся и, через силу поднявшись со ступенек, последовал за Асей.

Когда через несколько дней в дом приехала Марина, жена Бориса Топоркова, с дочкой, Рихард обрадовался: есть возможность сменить темы для бесед. С новым человеком всегда так. Дьявол, кивнув на женщину и ребенка, грубо сказал:

– Присмотри за ними, пока я буду занят. Еще чего-нибудь наворочают.

– Интересно, что могут «наворочать» женщины без присмотра мужчин? – Асю задел тон, которым были сказаны слова.

Он даже не соизволил сказать «здравствуйте», хотя она, Ася, например, видела его второй раз в жизни. (Первый раз она видела его на собственной свадьбе, но и тогда он показался ей грубым). Не представил ни женщину, ни ребенка, что прятался за юбку матери. Несчастная девочка – как ей, видимо, плохо с таким отчимом. Дьявол не стал отвечать на вопрос Аси, нагло проигнорировав его, обратился лишь к Рихарду:

– Проводи меня.

– Здравствуйте, – Ася потом выговорит мужу за его приятеля, – давайте знакомиться. Я Ася.

– Марина, это Иришка. Она очень застенчивая с незнакомыми людьми.

– Еще бы не быть застенчивой при таком папочке! – саркастически заметила Ася.

– У каждого человека свои скелеты в шкафу, – не совсем понятно ответила Марина, обращаясь то ли к собеседнице, то ли к себе.

– Вы с дороги, должно быть, устали?

– Все хорошо. Спасибо за гостеприимство. Мужу вдруг взбрело в голову, что беременная женщина приравнивается к больной. Работать запретил, отправил в деревню на свежий воздух, но, признаться, нам с Иришей не очень комфортно среди своей семьи.

– У вас будет маленький?

– Очень надеюсь, что девочка. В противном случае, мне придется задушить его сразу после рождения, чтобы не получить точную копию моего благоверного…

Марина улыбнулась. Ася попыталась ответить, но получилась кислая гримаса. Вошел Рихард. Он остановился перед девочкой.

– Как жизнь? – спросил он, присаживаясь перед ней на корточки.

– Нормально…

– Нет, Ася, не могу с тобой согласиться. Когда-то и я была такой же, не терпящей слова «половина». Если любить, то без остатка, если ненавидеть – тоже. Прошли годы, прежде чем я поняла, что надо искать середину в самой себе. Мне кажется, что даже в плохом надо искать что-то хорошее. Уверена, оно есть.

– Да ты чудовищная оптимистка, – сказала Ася, хмурясь.

– Нет. Просто, я чуточку больше жила и чуточку больше видела. Было время, когда мне не хотелось жить: после гибели мужа и сына, но у меня оставалась дочь. Сначала жила только для нее, пыталась забрать ее муку. Получалось не всегда. Жизнь столкнула меня с ЭСВ. Встретила Бориса. Он напугал меня до смерти. Он не просил – требовал, чтобы я вышла за него замуж, наставил столько условий. Но он любит Иришку и меня в придачу (Марина улыбнулась). У нас будет маленький. Я не уверена, смогу ли после всего выносить его, родить здоровым, ведь я уже не молода. Просто надеюсь на лучшее…

Женщины гуляли по лесу. Природа замерла, не мешала им. У каждой из них своя боль, во многом невысказанная. Есть над чем поразмыслить.

– Знаешь, Марин, твой Борик напоминает моего братца чокнутого.

– В чем чокнутость твоего брата?

– Сначала сделает, потом подумает.

Женщины рассмеялись.

– Мне кажется, эта чокнутость не столько от характера, сколько от безысходности, – сказала Марина, несколько подумав.

– Объясни, пожалуйста, – Ася нахмурила лоб: при чем здесь безысходность?

– Ведь твоему брату, скорее всего, нелегко?

– Может быть, – в раздумье протянула Ася.

– Вот видишь. Борису тоже плохо. Он никогда ничего не говорил о себе. Я лишь однажды видела его сестру. При нем она и рта не смела раскрыть, несмотря на то, что она взрослая замужняя женщина.

– Есть люди, которые являются деспотами – суть в этом, – отрезала Ася.

– Может и так. Но будь он деспотом, вряд ли переживал за Иру и меня. Не обращал бы внимания – да. Не помогал бы. Все делал бы только для себя. Мне кажется, в его жизни было что-то страшное, что перевернуло основы его сознания, всего того, к чему привыкает человек. Теперь он боится, что, если ослабит хватку, страх перейдет и на близких ему людей. Это защита…

– Грубость – защита?

– Да. Сердце беззащитно. Его легко ранить, убить. Нужна надежная броня.

– Если твою точку зрения считать правдивой, то получится, что любого, абсолютно любого преступника можно оправдать. Он жесток, так как защищал свое сердце. Грабил, насиловал, убивал… – Ася качала головой – не могла она согласиться.

– Я не знаю, как мысль выразить словами, может, я что-то упустила, не так сказала, но чувствую, в главном права: твой брат и мой муж не жестокие люди, скорее несдержанные.

– Когда Борис поднимет на тебя руку, тоже сочтешь это несдержанностью? – фыркнула Ася.

– Не знаю…

– Мама, Ася, смотрите, что я нашла, – кричала им Иришка, убежавшая вперед.

– Идем, родная.

Он был такой смешной, этот ежик, свернувшийся калачиком.

– Вот видишь, – сказала Марина, обращаясь скорее к Асе, чем к дочери, – у него иголки, он, на первый взгляд, колючий, но на самом деле беззащитный и очень добрый.

– Мамуль, можно его взять в дом? – просящим тоном обратилась к ней девочка.

– Ириша, надо спрашивать Асю – не меня.

– Разумеется, мы возьмем его домой, накормим, напоим. Только вот как?

– Я знаю, я знаю, – закричала Ириша.

Она присела на корточки, растопырив подол платья, положила ежа.

– Хоть на что-то пригодилась, – сказала она, помахивая безжизненной рукой.

Рихард удивился воодушевлению женской половины населения дома. Давно он не слышал смеха Аси, уже несколько недель, а тут именно ее смех доносился из гостиной. Он поспешил спуститься из своего кабинета.

Посреди гостиной лежал еж. Он и не думал прятать свои иголки: неизвестно, что можно ожидать от этой галдящей оравы.

– Рихард! Смотри, еж, – Ася подскочила к мужу, – правда прелесть?

– Да.

– Мы ему молока налили, а он не хочет.

Марина покачала головой:

– Он боится.

– Кого, мама? Мы же не тронем его и не сделаем ничего плохого.

– Об этом знаем мы, а не он. Как только зверек почувствует себя в безопасности, он обязательно покажет носик и выпьет молоко.

– И сколько надо ждать?

– Я не знаю, – не стала лгать Марина.

Рихард позвал всех:

– Сю-да.

– Идите сюда, – дополнила его слова Ася.

Все уселись на ступеньках лестницы затаив дыхание. Иришка попыталась просунуть голову в перила, но мама мягко отстранила ее.

Еж не спешил. Прошло несколько минут, полных тишиной, прежде чем он решился на предприятие. Он не стал сразу убирать все иголки. Высунув лишь носик, понюхал вокруг – незнакомый запах. А это что? Такого он раньше не знал. Что-то мокрое. Шлеп. Ой! Да это лужа. Странно, вокруг сухо, только здесь. Странный запах. Вода – не похоже. И цвет не такой. Яд! Надо осмотреться – вдруг где-то притаился враг и только ждет, чтобы он отвлекся. Нет, ничего, но на всякий случай, не мешало бы проверить. Все-таки, что же это такое? Ладно, была не была. Зажмурить глаза и… хм… странно. Очень странно. Вкусно…

Ребенок наблюдал за ежом, пытаясь запомнить все его движения. Это надо зарисовать. Если бы уметь! А еж, насытившись, еще раз понюхав и не найдя знакомого запаха, начал осваивать новый мир, в котором оказался по воле случая…

Ася лежала, уставившись в потолок. Слова Марины не давали ей покоя. Она не считала, что Марина права, а она нет, так как неправой Ася никогда не могла оказаться (так она считала с трех лет), но… Это «но» не давало ей заснуть. Вошел Рихард. Он вопросительно посмотрел на Асю, но жена сказала:

– Не бери в голову.

Муж разделся и лег в постель.

– Свет тушить?

– Да.

Светильник выключили, но лунный свет проникал глубоко в спальню, не оставляя больше человека наедине с темнотой. Рихард положил больную руку под голову. Теперь он вовсе не казался калекой, выглядел очень привлекательно. Он зло усмехнулся над своей попыткой выглядеть лучше, чем есть на самом деле, и пожил руку поверх одеяла.

– Расскажи о Борисе, – без вступления ринулась в бой Ася.

– Не могу.

– Почему?

– Обе-щал.

– Кому?

– Борису.

– Он что предполагал, что у тебя что-то будут спрашивать о нем?

– Да.

– Но речь, наверное, шла о Марине.

– Обо всех.

– Я, по-твоему, отношусь ко всем?

Рихард промолчал.

– Ну, знаешь.

Возмущению Аси не было границ: подумать только. Она и все – одно и то же. Она рывком села на кровати. Отвернувшись от Рихарда, взбила и без того высокую подушку, с размаху упала в нее, надувшись на мужа. С обиды она зевнула: завтра будет дуться от души – и заснула. Рихард лежал без движений. Он вслушивался в ровное дыхание жены. Ей пришлось не сладко – как объяснить? С ее нервами. Тут и сильный упадет…

Глава 2

В ЭСВ не многие знали, почему Борис Топорков стал Дьяволом. А те, кто знали, старались забыть.

В юности человек ошибочно полагает, что у него обязательно все получится, что жизнь бесконечна и ее лучшие плоды предназначены именно для него. Таким молодым человеком был и Борис Топорков. Он не был, скорее, исключением из общей массы юнцов.

Когда отец ушел из дома, Борис не стал переживать: не велика потеря. Инвалидность сестры расстраивала, но не настолько, чтобы занять все его мысли. Он подружился с классными парнями. Мать ведь никогда раньше не жаловалась на здоровье, не жаловалась и теперь. Она ничего не имела против друзей сына – может быть, дружба поможет ему найти себя в будущем. Нашел…

Когда у лучшего друга – Влада – погибла невеста, Борис воспринял известие как личное горе. Они просиживали часами в баре, порой, здесь и засыпали. А Ритус… Да что он может понимать в настоящей любви? У него-то все живы.

Они сидели под навесом придорожного кафе. Село так себе: зачем сюда ставить части ЭСВ? Зачем их вообще куда-то ставить? У Ритуса новый пунктик. Неужели им мало места в Б..? Нет, подавай ему полигон. Ладно. Черт с ним! Как никак начальство. Можно съездить посмотреть. Посмотрели: захолустье, как и везде! Ни дорог, ни мостов – брошенный полигон, на котором оставалась еще кое-какая техника, что не успел приспособить в личном хозяйстве сметливый русский мужик. Ничего. Вот выпьет и поедет по грибы на БТР. А почему, собственно, нет?

Борис и Влад не спеша потягивали полутеплое пиво, заедали рыбой. Противно, конечно, но все лучше, чем ничего. Возвращаться назад не хотелось. Эх, Ташку бы Воропаеву сюда. Угораздило ее родить. Сидит теперь пялится на дочуру – чего с ней делать.

– Как ты думаешь, кто будет ее кормить? – спросил Влад, имея в виду младенца.

– А фиг ее знает. Может, Ярослав себе грудь отрастит, – хохотнул Борис.

– Да, эта версия мне кажется тоже более вероятной.

– На кой ляд она вообще рожала?

– По неопытности. Думаю, ветром занесло.

Опять взрыв хохота, запиваемый пивом.

– Ну и кислятина.

– Я бы не отказался от Ташкиных анекдотов.

– Я тоже… «Какое рожать – я лопать хочу. Курицу мне!»

Они вытирали выступившие от смеха слезы.

– Таких родов я еще не принимал.

– Я тоже…

– «Одной курицы, пожалуй, может не хватить. Лучше две…», – вспоминал Влад Наташины слова в родовой палате.

– «и картошечки»…

– «и огурчиков»…

Они хохотали, не обращая внимания на группу молодых людей перед входом в магазин. По одежде чувствовалось, что приезжие, как они сами. Борис повернулся только, когда услышал хохот, более дикий, чем их с Владом. Он увидел, как трое подвыпивших юнцов пристают к девушке.

– Эй, уроды, девушку отпустите, – угрожающе произнес он.

– Ты че сказал?

Разборка закончилась быстро. Борис отряхивал рубашку – уроды пролили пиво.

– Спасибо вам.

– Пожалуйста, – Борис не взглянул в ее сторону.

– Вас сам Бог послал мне на помощь.

– Бог? Это тот урод, что якобы сидит на небесах? – зло уточнил Борис.

– Зачем вы так? – девушка отпрянула от него как от прокаженного.

– Как? – Борису стало интересно. Он, наконец, оставил испорченную рубашку в покое и взглянул на девчонку. Перед ним стояла совсем еще подросток. Женские начала только-только обозначались. Простенькое платье облегало стан. Русая коса доходила до пояса. Глаза бездонные.

– Как можно подобное говорить о Боге?

– Не волнуйся, он не услышит, даже если существует, – с издевкой продолжил Борис.

– Даже если? Так вы что, не верите?..

Борис громко рассмеялся.

– Несмотря на повальное увлечение боженькой и хороводы вокруг церкви, я не просто не верю, или совсем не верю, я даже и не задумывался никогда о нем, потому что его нет.

– Но это не так! – девочка в ужасе прикрыла рот ладонью.

– Ты его видела?

– Нет.

– А почему, в таком случае, говоришь, что это не так? У тебя же нет доказательств его существования.

– В Библии есть.

– Уволь! Библия – книга. Ты когда-нибудь читала фантастику? Нет, лучше сказки? Хотя какие сказки – там всегда все счастливы, а добро побеждает.

– В жизни тоже так.

– В жизни? – теперь настало время изумляться Борису. – Издеваешься? Или, может, дурой прикидываешься? А, нет, я понял: ты сумасшедшая.

– Думайте, что хотите, но вы не правы. Ведь если отвергнуть Бога, придется принять Другого.

– Под другим, я полагаю, подразумевается Дьявол?

Девочка истово троекратно перекрестилась, шевеля губами, вероятно, произнося молитву. Лицо Бориса передернул нервный тик: она что, в самом деле, верит?

– Да я скорее поверю в плохого Дьявола, чем в вашего хорошенького Боженьку. Бог, ты где? – Борис саркастически посмотрел на небо, затем на бледную девчонку. – Нет ответа. Видишь, его нет.

– Нельзя… это грех… грех неискупный… – девочка в ужасе отпрянула от мужчины.

– Грех? А не грех убивать дорогих людей, отнимать у них жизнь? Что-то я не увидел, чтобы за тебя заступился боженька. Или вон за него, – Борис махнул в сторону Влада. – Чего же он, такой хороший, забрал у него все? А? Молчишь? Вот и молчи.

– Я буду за вас молиться, – шепотом произнесла девушка.

– Не стоит. Я лучше продам душу Дьяволу, чем позволю добренькому Богу молча взирать с небес на горе близких мне людей.

Она больше не стала спорить. Пятясь, словно от прокаженного, она повернула домой, забыв, зачем приходила – в магазин так и не зашла.

– Ну, и зачем напугал девчонку? – спросил Влад.

– Я сказал правду.

– У каждого своя правда. Возможно, для нее правда в Боге.

– Глупо. Рано или поздно она поймет, что в жизни крайне редко побеждает добро на этом свете, а на том оно мне ни к чему, знаешь ли.

– Оставь свои демагогии при себе. Тоже мне – лучше Дьяволу…

– А что? Между прочим, я не врал сейчас.

– Не боишься, что когда-нибудь эти слова выйдут тебе боком?

– Нет.

– Мне бы твою уверенность… Простите, – Влад обратился к проходящей мимо женщине, – кто та девочка, что была здесь.

– Это Мария. Дочка нашего батюшки.

– Понял, дубина.

– И что я, по-твоему, должен понять?

– Что вера у нее с молоком матери. Она искренне верит, а ты своими глупыми замечаниями пытался опорочить ее веру.

Борис пожал плечами: ему безразлично.

– Знаете, как она поет. На ее пение из соседних сел приезжают.

Оказывается, женщина все еще стояла здесь, видно, спешить ей было некуда.

– Вы ведь приезжие. Как-нибудь сходите – послушайте. Наверное, так ангелы поют в раю.

Борис поморщился как от надоедливого зуба, что болит, не переставая, подряд многие дни. Хотел что-то заметить, но передумал – Влад пристально смотрел.

Когда Борис разместил части своей армии в этом селении (первый эксперимент ЭСВ), он впервые остался один, без Влада, с которым они были друзья не разлей вода. Теперь оставалось много, по его меркам, свободного времени, а занять его, кроме выпивки и женщин, нечем. Такое времяпровождение рано или поздно не столько надоедает, сколько опресняется, хочется чего-нибудь иного. Он не раз слышал перешептывания за спиной между военными о Марии. Оказывается, она была местной знаменитостью. У нее, если верить ребятам, что ходили ее слушать, чудесный голос. Борис лишь усмехался. Почему бы в таком случае не попробовать себя на эстраде. Это модно, престижно, доходно…

– Командир, мы завтра в церковь, лады?

Вот опять нате, пожалуйста.

– В пору, продавать билеты на представление.

– Ты бы не зубоскальничал, а послушал. Тогда и говорил бы.

– Ладно, ладно, достаточно, что все вверенные мне солдаты и офицеры истово кинулись замаливать грехи. Глядишь, намолите себе…

Он махнул рукой и пошел по своим делам, но за спиной не услышал обычного ни смеха, ни смешка. Да черт с ними! Он сам по себе. Однако в тот вечер он не захотел ни пить, ни получать женской ласки.

Борис медленно катил по занесенной дороге. Надо пускать грейдер – сколько снега. Завтра сам не проберется на машине. Дьявол! Борис забуксовал на ровном месте. Да что в самом деле? Он вышел из машины, попробовал раскачать – не получилось, одному не справиться. Тьфу, зараза. Борис медленно курил, сидя в машине. На улице хлопьями валил снег. Уже набрал номер пропускного пункта, но передумал, позвонит позже. Он посмотрел на стекла, запорошенные снегом, нажал щетки, счистил снег, но уже через несколько минут стекло снова скрыло от него улицу, на которой ничего, кроме снега. Хоть где он?

Борис снова вышел из машины. Поежился от снега, что тут же оказался за воротником куртки. Не то чтобы неприятно – щекотно. Вообще-то тепло, наверное, на улице плюс. Да, снег в руках липнет. Борис скатал снежок и бросил в пустоту, так, во всяком случае, ему казалось. Снежок нашел преграду. Озадаченный, мужчина, подошел ближе. Ограда. Черт, да это же церковь! И свет в ней. Ага, молятся за грехи. Борис попытался хмыкнуть, но не получилось. Его словно что-то потянуло к калитке, распахнутой настежь.

Он подошел к ступенькам без мыслей в голове. Да, что это он? Неужели струсил? Дверь затворилась поразительно гулко, может, оттого, что церковь была пуста. Никого, слава… Он поймал себя на мысли – интуитивно. Шаги отдавались так же гулко, как и дверь. Горело всего несколько светильников, да и то не в полную силу. Хорошо, такой свет он любил. Мужчина переходил от одного сюжета к другому. На иконах не задерживался. Дойдя до угла, вдруг встретился с двумя свечами, что горели теплым ровным пламенем. Мария молчала: зачем нарушать тишину. Борис продолжил осмотр. Обойдя церковь, вернулся к ней.

– Почему ты так поздно здесь?

– Мне тут нравится.

– И чем занимаешься?

– Готовлюсь к завтрашней службе.

– К ней надо готовиться?

– Для меня да.

– Чем занимаешься помимо подготовки к службе?

– Учусь. Садитесь.

Мария подвинулась, хотя места на лавке было предостаточно.

– Ты дочь попа?

– Да, батюшки.

– Впервые вижу дочь священника.

Мария раскладывала свечи по размеру. Положила стопку чистых листочков для записи треб.

– Тебе здесь нравится?

– Да.

– Странно.

Борис сбоку посмотрел на девочку. Ничего особенного: может, и миловидная – не более того. Платок повязан наглухо – не рассмотришь. Что возьмешь с подростка?

– Тебя родители с детства приучали?

– Нет. Мои родители весьма прогрессивные люди. У нас в семье никто никого ни к чему не неволит. Пришло само.

Хотелось съязвить – сдержался.

– Чувствуете?

– Что?

– Здесь страсти, что кипят в повседневной жизни, усмиряются сами собой, и на душе становится спокойнее. Снаружи метель, невообразимо что, а здесь тихо. Всегда можно остановиться и отдохнуть.

– От чего?

– Разве вы не устали от ноши на сердце?

– Ты считаешь, что она есть?

– Не будь ее, вы не пришли бы сюда. Увидев меня, не остались и не начали разговаривать.

– Чудно.

– Почему чудно – чудно.

– В чем разница?

– «Чудно» – то есть «смешно», а «чудно» от «чудо». Вот вы немного посидите здесь, на лавочке, поспорите со мной, посердитесь и отдохнете.

– Ты всем читаешь мораль или только избранным?

– Никому и никогда. Если я вас обидела, – простите – не по злому умыслу. Мне показалось, вы хотели спросить. Возможно, я ошиблась.

Разговор казался законченным. Борис не знал, что сказать. Девочка просила прощения, правда, за что, он так и не понял, но уходить не хотелось. Она открыла молитвенник и начала читать. Он откинулся на стену, даже вытянул ноги, закрыл глаза. Хорошо. Так хорошо бывает только в детстве, в том возрасте, в котором еще не помнишь себя – оттого и хорошо.

– Мария.

В дверях стоял мужчина, вероятно, отец. Борис очнулся – нехорошо, в самом деле, хотя, что нехорошо?

– Добрый вечер, – батюшка подошел к столу.

– Здравствуйте, – Борис поднялся с лавки.

– Борис Александрович Топорков?

– Откуда вы меня знаете?

– Как раз наоборот. Я вас не знаю, единственного в этих местах.

– Хотите сказать, что всех, кто приходит к вам, вы запоминаете?

– Хорошая память – не более, – батюшка примиряюще развел руками. – Мария, – обратился он к дочери, – что же ты не пригласишь гостя на чай?

– Не уверена, что он согласится, – девочка опустила глаза.

– Вы всех приглашаете в гости? – нахмурился Борис: не хотел он чаевничать с попом.

– Нет, – ласково, словно ребенку, ответил батюшка, – лишь тех, кто в этом нуждается.

– У меня на лбу написано, что я стражду? – снова упрямо спросил Борис.

– На лбу у вас, молодой человек, написано другое, но об этом позже. А помощь вам необходима – машина, как я понимаю, ваша на дороге, – улыбнулся батюшка.

– Да, – Борис только теперь вспомнил и о снегопаде, и о машине. – Черт, я и забыл…

Мария непроизвольно сжалась от слов.

– Ничего, Мария. Все хорошо. Идемте, – полувопросом-полуутверждением предложил святой отец.

Борис ожидал увидеть… Что он ожидал увидеть, если ни разу в жизни не сталкивался с попами? Матушка выглядела совершенно не матушкой, скорее интеллигентной женщиной средних лет, да и батюшка оказался не в рясе, а в обычной одежде. И дома, похоже, никого кроме них.

– Таня, у нас гость.

– Хорошо. Гости всегда хорошо. Проходите, пожалуйста.

Борис расположился за столом, ожидая дальнейшего, но ему предложили лишь ужин. Вопросов или рассказов о себе не последовало. Домашняя еда была сытная, хотя и постная.

– Вы кушайте. Военные не часто хорошо питаются, – заметила матушка. – Пирожки с разной начинкой.

– Спасибо. Это вы или дочь?

Надо же о чем-то спросить – хоть о пирожках.

– Это бабушка Нюра хлопочет. Она тут живет у нас в соседнем домике, любит делать разные вкусности, баловать нас. Я так никогда не научусь, а Машеньке некогда.