Текст книги "Выродок (СИ)"

Автор книги: Татьяна Чернявская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Выродок

   Тварь издыхала.

   Крупное тело вяло развалилось в яме, неестественно завернув изломанные лапы. Левое крыло подвёрнуло под брюхо, правое – выбило из сустава, его растрескавшийся коготь сейчас судорожно цеплялся за край воронки. Огромные, шикарные крылья, лощенные и ухоженные, с длинными, круто завёрнутыми внутрь тёмно-нефритовыми когтями. Мелкие серые перья слиплись. От их облизанных пламенем концов блёклыми нитями на тот свет тянулось дыхание тлевшей плоти, дыхание, скажу я вам не самое ароматное. Человеческие глаза в семи аршинах начинало разъедать и приходилось перевязывать их вымоченной в травах влажной тряпкой, чтоб грязно-жёлтая корка не закрывала обзор. Зрение тут уж не столь важно: иди на вонь – и точно не собьёшься. Когда смятые, изуродованные бока зверя конвульсивно вздрагивали в слабом болезненном бурлении крови, сквозь рваные края розовели рёбра. Короткий, не успевший вылинять на лето пух отставал клоками от осклизшей кожи, лип к порезам. Голый, как и подобает самцу, хвост не лупцевал землю в ярости и боевом безумье, его концевой шип слабо подрагивал на кошачий манер, но не более. Отяжелевший от яда, он не мог просвистеть над жертвой преддверьем ужасной смерти, слишком тяжёл был не израсходованный в бою запас и слишком слаб был его обладатель. Последние силы гордеца уходили на то, чтоб, по законам клана, держать голову выше хвоста. Глупые ничтожные потуги чести дорого давались твари с длинной хищной мордой, сохранившей на V-образных скулах свой изначальный зелёный цвет.

   Зелёный. Люблю зелёных. Красивый цвет. Наверное, тварям было бы лучше всем рождаться зелёными – было бы приятнее иметь с ними дело. Так и представляешь себе эту стремительную вереницу свежей листвы, проносящуюся под облаками в погожий денёк. Ветвь ивы, развевающаяся на ветру, неловкий мазок живописца в небесной лазури; оплошность Создателей, услаждающая взгляд. Прекрасен полёт этого гибкого тела. Всё гармонично в нём, всё взвешенно: и взмах бесконечных сотканных самим воздухом крыльев, и мощный рывок оплетённых сталью мышц плеч, и изящное трепетанье смертоносного хвоста.

   Летящая тварь особенно хороша, когда молодая и свежая кровь заставляет её выписывать под солнцем лихие колёса и волчки. Ещё лучше, если у неё, вдобавок к зелёному, окажется голубая или красная полоса по хребту, что будет праздничной лентой извиваться в этом царственном шлейфе. У этого полосы не было.

   Жаль, что шкура сильно попортилась, иначе можно было бы выкроить кусок потоньше на плащ. Мне бы пошёл под цвет глаз. Почти один и тот же.

   Я сделал шаг вперёд и начал долгий и опасный путь к твари. Выжженная земля норовила ускользнуть из под ног, завязнуть, засосать ничтожным пеплом. Отполированные камни и сгустки новоявленного стекла покрывал слой едкой сажи, липкой и жирной. Такая с кожи так просто не сойдёт, её водой не отпаришь, щёткой не сдерёшь. С такой только время справится да, на худой конец, острая бритва и умелые руки. Ну, у меня в достатке было и первого, и второго, и третьего. Глубоко раненая земля зияла вновь образовавшимися пустотами с догорающими залежами торфа, от которых валил удушающий дым. Один неверный шаг – и под тобой разинет пасть такой вот жадный костерок, чтоб поглотить тебя по самую макушку. Твердь пылала.... Тут уж ни одни сапоги не выдержат, сколько б алхимики над ними не бились. Скорлупа твари бережёт от огня, но это ещё как посмотреть от кого огня и какой твари. Хорошо, что я вышел босой...

   Встрепенулась сломанная лапа, расчертила когтями воздух в локте от моего бедра и нелепо загнулась в другую сторону. Тварь со смесью боли и облегченья уронила на неё голову и замерла. Дыханье дважды содрогнуло эту гору, гулом раздалось в грудной клетке и, наконец, вырвалось наружу. Сгусток ненависти огненными плевком сквозь сцепленные зубы исторгся мне под ноги. Кровь обволокла массивный подбородок твари уродливой маской.

   – Ну, ни Дьявол мне в бабушки! – невольно вырвалось у меня, когда над коленом начали расползаться любимые штаны, и без того нуждавшиеся в срочном ремонте.

   Тварь поняла, что потратила последний шанс впустую и коготь последней надежды, что я позволил себе милосердно оставить на поверхности, разжался, с глухим шумом роняя на землю правое крыло. Вонь заметно усилилась.

   Наверное, стоило бы добить и уйти восвояси латать порты, да искать прикопанные под валуном новые сапоги и походную сумку. Стоило б, но что поделаешь – такие условия игры. Для этого она и затевалась, иначе что толку было портить лесопосадку.

   – Сдаём, сдаём позиции, – почти сочувственно усмехнулся я, поудобнее усаживаясь на лапе издыхающей твари прямо напротив её морды. – Раньше жертвы приносили, храмы строили, а теперь что? Куда мир катится.... Вот посмотри на меня, небось, века четыре назад без сорока поклонов и подойти не смог бы, а теперь сижу, болтаю по душам. Нет? Ах да, сорок поклонов для знати было. Челядь пятьдесят или шестьдесят должна была отбивать. Ушли, ушли безвозвратно годы золотые...

   Тварь приоткрыла один глаз, покрасневший от разорванных капилляров, второй – вытек. Ну, и не жалко: всё равно с бельмом был, насколько я помню. А при моей профессии память отличительная черта, куда без неё родимой.

   Кстати о памяти. Я вытащил из кармана треугольный кристалл и оторвал верхнюю, уже порядком замусоленную пластинку, вытянул руку и постарался улыбаться по высшему разряду, что мне крайне редко удавалось: каждый раз то морда в ссадинах, то руки трясутся, то настроение ни Создателям в портянки. Досчитать до пяти. На срезе проявилось изображение.

   – Вот жабьи твари! Снова пол головы краем срезало! Зато ты, брат, хорош! Хочешь, на твою долю сделаю, всё равно мне камень даром достался? Могу твоим послать с какой-нибудь задушевной надписью, чтоб слезу вышибить у особо сердобольных. Не пыхти, – пришлось шлёпнуть тварь по носу, когда из ноздрей угрожающе повалил дым, – ничего личного! Моё дело предложить, так сказать, запечатлеть судьбоносное знакомство с такой выдающейся личностью, а ты можешь трепыхаться, можешь не трепыхаться. Меня твоё мнение особо не волнует. Главное что? Главное, чтоб заказчик был доволен. Ах да!

   Пришлось изрядно порыться в карманах, пока под пальцы попалась знакомая дешёвая бумага, что часто используется в городах во всяких общественных целях. Я облокотился на тварь, так чтоб единственный глаз тоже мог узреть прочитанное. Под локтем отвратительно чавкало, но ощущения у твари должны были быть всё-таки гаже. А куртку от этой дряни в любом ручье отмочить можно.

   – Слушай, друг сердешный: " Сиим постановляю, что монстр, порождённый Кривыми Разрушителями, да будет проклято имя это, что в народе известен как Тварь подлежит повсеместному уничтожению во имя Создателей". Дожили.... Какой позор, какое сказочное свинство! Такую зверюгу тварью называть. А ведь это уже и не ругательство у людей, а, скажем так, официальное название! Обидно, не так ли? Вот и я говорю, хоть бы монстром или нечистью, а то – тварью. Напомнишь мне, болезненный, кого этим прозвищем в ваших стаях кличут?

   Тварь не мог уже рычать, край губы, конечно, дёрнулся в тщетной попытке, но не более. Я отвесил ему затрещину, как шелудивому тупому псу, и засмеялся.

   Смех это настоящее искусство, и люди, как правило, даже не подозревают о всей его мощи. Этими не сложными звуками можно сделать из себя юродивого и повелителя, простака и кляузника, просителя и подателя; можно вызвать в другом радость или сочувствие... мне нужно было иное. А я всегда получаю то, что мне нужно. Я умею смеяться.

   Он был оскорблён, унижен и раздавлен, мой голос стал ему отвратителен. Звук человеческого хохота пробудил в твари ненависть и ярость, плотно смешавшиеся и глубоко теперь засевшие в его естестве. Тварь беззвучно стонала.

   – Поздравляю! – я позволил себе фамильярно сочувственный тон, что готов привести гордецов в бешенство. – Отныне вы все – твари. Поразительное стечение обстоятельств.... Кстати, ты мне ещё должен за то, что просветил твою тупую скисшую башку об особенностях современной лингвистики.

   Щедрость не нашла себе приюта в сознании этой твари, и слова мои остались без отклика. Пришлось снова скатать объявление и запихать подальше, чтоб не мозолила глаза и не сбивала меня с мажорного настроения.

   Ведь, во истину, судьбу видишь, когда она на тебя наступит. Во что превратило время повелителей небес, созданий, что безраздельно правили стихиями и вершили историю. Люди, те, что не удостаивались и съедения, теперь пренебрежительно называют их тварями и объявляют загоны (не самые успешные в большинстве случаев, скажу больше, безуспешные; но важен сам факт). Загоны, как на скот, на убойное мясо, что виновно лишь тем, что мешает плодиться и размножаться этой всёпожирающей двуногой саранче. Саранче, что сметает всё на своём пути. Пали под её напором древние расы со всеми их знаниями и талантами, пали чудеса их же отступников, пала природа. Сейчас пришёл черёд последней силы – и господа, обряженные в прозвища рабов, объявлены в отстрел.

   В кармане случайно обнаружилась горсть лесных орехов, что вместе с тощим кошелём монет была сунута мне подскарбием в качестве аванса за истребление твари. Мелочь за первым же поворотом отправилась в ближайшую канаву, а вот орехи меня действительно подкупили, крупные, поджаристые, щедро сдобренные солью и перцем. Я вытряхнул в горсть пару штук и подсунул твари, на что тот зло застонал.

   – Зря это ты. Хорошая штука. Я бы, конечно, специи поразнообразнее сделал, да кого интересует мнение такого как я. Может, будешь? Нет, ну как хочешь. Орехи, между прочим, весьма сытная и полезная еда, хорошо восстанавливают силы и вообще от них один доход. Ну, предположим, перешли бы вы все на орехи, легче на подъём были бы, перестали бы зверей жрать, и люди бы на вас по-иному смотрели, хотя... за последнее не ручаюсь. На вас, как ни посмотри, всё гора дармового мяса. О, наконец-то!

   Маленький белоснежный голубок, с забавным рыжим хохолком на вертлявой головке спикировал с поднебесной мути ко мне и благодарно рухнул на колени, обессиливший от жары и смрада адской воронки. Его птичье сердечко взволнованно билось от ужаса перед ещё живой тварью. Глупая, натасканная птица из лучшей людской голубятни, последовала б за адресатом хоть к Разрушителям, но не могла справиться с обуревавшими инстинктами и несовершенством собственного слабого тела, задыхалась, тряслась, жалась к человеку.

   Я помог посланцу избавиться от предрассудков перед тварью, пальцами сломав шею, и, отцепив донесение, вышвырнул птицу. Осторожно свёрнутый листок ещё хранил терпкий запах ненавистного мне парфюма этого идиота.

   "Я получил твоё подтвержденье, верный рыцарь мой. Кончай с тварью!"

   Кончай? Нет, Ваше Святейшество. Я ещё даже не начинал.

   Люди на диво кичливые созданья, достаточно похвалить их, умаслить раздражённое до зуда самолюбие и первым ринуться на ничтожную ступень, как они слепнут и глохнут, теряют остатки разума и совести. И если ты сам обделён Создателями, то не успеешь оглянуться, как окажешься под чьим-нибудь седлом рабочим конём. В любом случае, ногу на тебя закинуть попробуют. С другой стороны, коль с брезгливостью ты не слишком дружен, а гордыня не давит хребет, ты с лёгкостью можешь обойти любого. И вот твоя добыча с упоеньем трясётся на табурете, представляя, что понукает тебя вожжами, в то время, как ты спокойно пьёшь мёд в его кресле. Единственное, что в таком положении и может нарушать твой покой, так только свист кнута и команды разыгравшегося горе-всадника.

   День близился к обеду, и я совсем не горел желанием тащиться домой по самому солнцепёку.

   Один мощный пинок сбросил голову обессилевшей твари с передней лапы. Зверь судорожно заурчал, пытаясь поднять морду в последнем порыве чести, но я уже крепко прижал его пасть к земле ногой и, оттянув здоровое веко, склонился над самым глазом:

   – Ща, тварь! Знай своё место! Кто теперь отбивает поклоны? Правильно, правильно, тварь, до самой земли, чтоб слышать запах камней из-под подошв, чтоб брюхом пропахать, как твои предки-ящерицы.

   Тварь пыталась вырываться, и едва не скулила от бессилия, пока её благородная гордыня смешивалась с грязью под человеческой ногой.

   – Вы выродились твари. Смотрите насколько вы пали, пресмыкающаяся голытьба. Теперь другие решают, когда жить, а когда дохнуть. Валяетесь в ногах у человеческого недоноска. Где ваша хвалёная честь, а? Где гордость? Вершители судеб, властелины мира. Вы все сдохните в собственном дерме, под ногами таких вот бескрылых. И что же ты, повелитель, теперь можешь? Пускать пузыри да слюни. Ты ничто, падаль для воронья, отход производства, тварь...очень подходящее название для тебя и тебе подобных. Великий и грозный, ха. Как низко ты пал, тварь. Ты мерзок даже человеку.

   Хоть во рту и пересохло, я собрал достаточно слюны для плевка. В сравненье с огненным плевком твари мой, само собой не годился, только здесь дело в другом, здесь главное побольнее зацепить тонкую и такую звонкую струну самолюбия в инструменте души, чтоб звон её отдавался в ушах до конца жизни, царапая и гадя всё вокруг. По виду твари мне это удалось. Само собой, люди мастера унижений, а умные люди ещё и умеют их правильно продумывать.

   Когда стало ясно, что тварь уже не сможет поднять глубоко вдавленную морду, я попросту присел на корточки возле него, продолжая держать огромный глаз открытым.

   – Помнишь, в вашей стае был дефективный детёныш, – приходилось, как твари, втягивать в голос весь свой яд. – Изгой и выродок, слабый и малохольный, которым брезговали даже породившие его. Вы, вроде, послали его к людям на верную смерть. Вспомнил, тварь? Что ж, хороший способ сбагрить урода.... Вот только вы, тупые пресмыкающиеся, не додумались, что двуногие могут приручить и Разрушителей. Ваш выродок много знает о тебе подобных, много очень полезного для людей. Подумай, пока не сдохнешь о вежливости, семейном счастье и счастье людском.... Пока, дед, у меня по списку ещё три твари из вашей стаи на этот месяц, нужно отдохнуть.

   Я с натугой оттянул сухую кожу и разжал пальцы, чтоб веко больно резануло тварь по глазу. Дыра на штанах совершенно не радовала, и я позволил себе, поднявшись, пнуть ногой окровавленную рожу, попутно окатив её песком и пеплом.

   Не стоило совершать глупостей и возвращаться к краю воронки тем же путём. Всё можно предусмотреть и я брал в расчёт, что оскорблённая тварь вполне способна из последних сил порезать мне спину крылом или снова плюнуть в темечко. А снова стричь с трудом приведённые в порядок после последней драки волосы не хотелось, да и лишняя возня с бинтами была ни к чему. Я пошёл вдоль туловища к противоположному краю, где как раз и должна была появиться дорога на запад к дому и хорошему обеду. Да и склон здесь поднимался удобнее, мелкими покатыми уступами, почти как славная лесенка для усталого путника.

   Проходя мимо хвоста, я не отказал себе в удовольствии с разгону прыгнуть на него обеими ногами, заставив выпустить в землю струю гноистого яда и обвиснуть бесполезной тряпкой. Это было плохим решением в любом случае. Только получить хвостом, на мой взгляд, всё лучше, чем оказаться под ядовитым обстрелом.

   Безумно хотелось помыться, от всей той грязи, что пришлось увидеть и наговорить. Не скажу, что я был себе противен, напротив, даже горд за стойкость и сдержанность. Хотелось наговорить больше, бить больше, измываться, чтоб он блювал, чтоб умолял, но это был уже совсем перебор.... Грязно было от его презрения, от тупой самоуверенности и упёртости в собственном превосходстве и неуязвимости, что тварь так щедро излучала перед дракой. Такая помпезность, такое наигранное благородство.... Грязь, их благородство давно протухло под манерностью и себялюбием! Люди правы, хоть и не верится, что я с ними соглашаюсь, это уже не повелители, это твари и я ничуть не сожалею, что они все передохнут. Туда им и дорога.

   Завеса дыма тяжёлым пологом отскользила в сторону. Лесная прохлада обдала ветром и закутала исцарапанные голые плечи в налетевший тополиный пух. Я улыбнулся, чувствуя черноту и грязь позади, чувствуя боль и злобу твари, каждый вздох, каждую мысль, эмоцию.

   Чувствовать и читать окружающих это не искусство, это – талант, как и талант с ними работать и ими управлять. Просто выродок из драконьей стаи оказался не так уж и слаб, просто похищенная и спрятанная седьмая по счёту из двенадцати дочек местного царька оказалась весьма умна и хороша собой, просто люди так и не стали искать её, просто тварь тоже мужчина, просто очередной выродок уже не нуждался в скорлупе. Так просто объясняется человеческое ополчение против тварей, появление молодого охотника и эта язва в земле. Так просто, но не стоит объяснять это старой твари на дне воронки, что каждое уродство – это скрытое преимущество.

   Бывший вожак жив, я знаю, что он жив, и что он выживет даже в таком состоянии, вернётся в стаю, пылающий жаждой мщения.

   Вот и чудесно вот и прекрасно. Пусть протряхнут свои толстые задницы в кои-то веки. Ни им, ни людям не помешает небольшая разрядка, скажем так, привнесение интриги в отношения, чтоб пересмотрели некоторые вопросы нравов. Пусть обе стороны исчезнут, не суть важно. Важно, что принцессу оскорбили, бросив без помощи. Важно, что тварь унизили, изгнав из стаи. Важно, что новое поколение с их способностями выживет в грядущей заварухе, возможно, они останутся единственными... настоящими, а не тварями.

   Сейчас успокоиться, расслабиться, опустить плечи, вспомнить, где спрятал вещи... Эх, мать моя женщина!

   За пеленой чада не проступало и клочка неба, всё смешалось над умирающим в бесцветное сплошное марево. Поэтому тварь не могла видеть, как в небо поднялся молочно белый, с полупрозрачными золотистыми крыльями зверь. Да и не только по этому. Молодое, поджарое тело двигалось слишком быстро и стремительно, без протяжности и изящества повелителей неба, оно просто мелькнуло лучом солнца и растворилось в сини.