Текст книги "Пока есть на земле цикады и оливы"

Автор книги: Татьяна Бонч-Осмоловская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Он потянулся к ее уху и достал горошину из-за ушной раковины.

Ганя засмеялась. Она раньше не видела этого фокуса.

– А ты уже бывала на корабле? Далеко от дома забиралась?

Бион протянул ей найденный за ухом шарик. Ганя покачала головой.

– Нигде не была, только дома.

– А мой дом – лодка. Я бы ушел подальше от родителей, да и с ними, если далеко. Но она далеко не ходит, без гребцов, без команды. Только взад-вперед по Беспокойному морю, – он вздохнул. – Это оно сейчас такое гладкое, – добавил он в ответ на удивленный взгляд девочки. – А бывает, такие бури гремят! А уж в старые времена, когда русалки и тритоны, ой-ой-ой! Огненные фонтаны прямо из моря! Трах-шарах! Бу-бум! Ого-го!

– Бион! – зарычал из каюты отец. – Быстро за руль, негодник!

Бион подскочил.

Ганя протянула шарик ему. Красивый, конечно, но хранить негде. Но мальчик вложил шарик ей в руку и показал на змейку на браслете. Ганя поднесла горошину к пасти змейки, зубки щелкнули, ухватывая добычу. Бион подмигнул девочке и помчался к рулю.

Голова Артура показалась из-за мачты.

– Где этот паршивец?

Ганя пожала плечами.

Артур свирепо посмотрел на нее и исчез на носу лодки.

Ганя смотрела, как звезды загорались в вышине одна за другой, а небосклон чернел. Граница между водой и небом пропала, лодка висела в аспидной тьме, в редкой россыпи светящихся искр: звезды, светляки, отражений капель… Вода светилась тысячью искр, уколов небесной ткачихи, заживляющей шрам на коже моря после прохождения корабля. Искры покачивались, плыли, подмигивали наверху и в глубине. Луна выглянула из облаков, и мягкие складки воды пустились в танец вокруг алмазной дороги, проложенной на другую сторону Беспокойного моря. Скоро Ганя окажется там, скоро, скоро ступит на землю.

Взошла луна и разделила космос на море и небо, на волны и ветер, на тени и облака. Волны шелестели о борт лодки. Корабль замер на перекрестке дорог, во власти серебряного свечения, влажного ветра, шума соленых слез.

Ганя улеглась на палубу лицом к луне. Она закуталась в шерстяную накидку, которую дала ей Соля, но все равно дрожала, от холода или усталости, глядя, как звезды катятся по небосклону слезами лунной коровы. Ветер гладил ей щеки, звезды перемигивались в вышине. Луна качалась над головой, как колыбель, нитями небесного шелкопряда привязанная к столбам по обе стороны моря, между пропастями, умощенными светом.

Впервые после прощания с мамой девочка вздохнула свободно и глубоко.

Нет, она не собирается сидеть и ждать жениха. Какого-то чужого человека среди множества чужих людей, который будет так добр, что поделится с ней кровом и, чем там еще Соля обещала, он с ней поделится? Ни за что! Скоро они пересекут спокойное Беспокойное море. Она найдет тетю, спросит у нее гребень, который велела привезти мама, снова пересечет море – и будет дома. Сколько еще дней пути, сколько дней до возвращения? Два? Три? Пять?

Над головой девочки прозвучал тонкий смех.

Глава 3

Ганя подняла глаза. Прозрачные облака проносились перед сияющей лунной поверхностью. На полукружии луны мелькали тени – ветки деревьев, всполохи огня, чьи-то лица появлялись и пропадали из вида. Строгое лицо мамы возникло на мгновение. Ганя вскинулась – нет, не строгое, мама смотрела спокойно и грустно, нет, ничего нет, исчезло. Незнакомые тени.

Снова раздался смех.

– Кто ты? – прошептала девочка.

– А ты-то кто-то? – тонкий звон пробежал по морской ряби. – Ты-то кто-то такая?

– Я Ганя.

– Яна-ана-ага-га… – зазвенело в ответ.

– Где ты живешь? – спросила девочка.

– Где-то, тебе-то, где-то, над небесами, то мотыльками, то травами, то густыми лугами…

– Ты на луне сидишь, да?

– Да, не, да лампе луне, – звенело со всех сторон.

– Спой мне песенку, – попросила Ганя, укутываясь в покрывало.

– Пекарь ехал через реку, на мосту ступил в козу, на карету сел скрипач, грач с врачом несутся вскачь. А на нашем пустыре стоит всадник на метле. За калиткой зайцы воют, мышь лисицу не догонит, притворяется скрипач, что вернет корове мяч.

– Это глупая песенка, – поправила его Ганя. – Спой мне другую.

– Слушай, шалун, как барашек скакал, в позднюю пору с ворот ускакал, рыжих лошадок на бой созывал, ласковых фурий, веселых собак, пусть потеряется в море рыбак, змеи на флейте хором свистят, медведи по морю на жабе летят, свалятся под лестницу, о корягу треснутся. А корова поскакала, всех шакалов обогнала, провалилась в трещину, дала ужу затрещину. Лодка ускользнет в пожар, колокольчик возмужал, потеряется браслет, ускоряется бег лет. Размешайся, пыль со льдом, налетайте, вор с дроздом, черные, мятежные, из гнезд улетевшие, назад дорогу не найти, только крылья обрести. Тридцать саженей насмарку, тридцать суток наизнанку, негодяй на сковородку, выпускай в полет селедку, в сене гребень не найду и в тюрьме не пропаду, яд на ягоду, тушу тянут-то, на шкуру свежую, по побережью. Дикий народ, за горой живет, грязью очищается, прясть приучается. Только боком краб на елку, еж гоняет перепелку, уж навскидку с коромыслом, ковыляет жук без смысла, мышь на камыш, шиш на бакшиш, день на небыль, песнь на убыль. Ганя не понимала половину слов, которые пел лунный голос. А уж вязь слов оказывалась такой перекрученной и спутанной, что пытаясь проследить за нитью, девочка сама запуталась. Она вздохнула и закрыла глаза, погружаясь в сон. Серебряный смех все звенел над водой.

– Через зерцало лети, в тине тайной шелести, гриву не трожь, шерсть не тревожь, в омуте рыж, песню услышь, чешуйчатые крылья, заснули на безрыбье.

Луна поднялась над морем. Девочка крепко спала.

Глава 4

Ее разбудил крик и звуки ударов. Во сне она играла с Айкой в мяч на лугу, заросшем высокой травой с белыми созвездиями цветов асфоделий. Айка носом отбивала мячик, отбрасывая его к скалам, бросающим на траву плотную аквамариновую тень. Мячик с гулким стуком отлетал обратно на собачий нос и снова отправлялся на скалу, с каждым разом все выше и выше. И сама Айка росла с каждой подачей. Ее шерсть поднималась густыми зарослями, колючими кустами, дремучим лесом. Ребра вздымались, словно утесы, вровень со скалой. Грузные прыжки сотрясали луг, когти прорезали борозды в земле, открывая влажную, исходящую паром, как дыханием, почву под слоем травяной кожи. Земля оседала под тяжестью чудовища, покрывалась паутиной трещин, оврагов и ям. С боков огромной собаки стекал ручьями пот и заливал луг. Вода уже подступала к ногам девочки.

– Ганя! Ганя!

Девочка озиралась на голос. Это мама зовет ее? Чудовище скакало все ближе, грозя раздавить девочку. Земля расходилась, обнажая белые, словно кости, камни. Ганя скатилась в овраг под лапу чудовища, в холодную лужу, натекшую с его шкуры.

– Ганя! – кто-то больно потянул ее за волосы.

Девочка закричала и открыла глаза.

Струя воды захлестнула палубу. Мирно спавшее море пробудилось в громе и молниях, в ярости и гневе. Бездна поднималась на поверхность, поверхность ныряла в бездну, в бурной круговерти глубина сходилась с вышиной, горизонт дробился на отдельные брызги, сеял визг, рев, мельтешение.

Бион кричал ей, чтобы она схватилась за что-нибудь, за что угодно, и держалась, держалась крепко, изо всех сил. Сам он перебирал руками вдоль борта, направляясь на нос лодки. Гудел в ярости Артур, визжала Соля, стучала о борт надтреснутая мачта. Грохотал гром, море лаяло обезумевшим щенком, разрывая уши.

Ганя пролезла внутрь клубка канатов, ухватилась покрепче, и в этот миг корабль подлетел в воздух. В сиянии молний лодка парила меж облаков, густых и спутанных, как овечья шерсть. Ганя внутри канатов, как птенец в гнезде, взлетела над досками палубы и мягко приземлилась обратно. Она находилась в том провале между бодрствованием и сном, когда все воспринимается резко и живо, но как бы со стороны. Она глядела вокруг впечатлительным, но сдержанным наблюдателем, не желая участвовать в чудовищном чужом столкновении.

Девочка видела, как холодная вода прокатывается по палубе и забирается внутрь ее гнезда. Холодные, спокойные мысли вползали ей в голову. Она не смогла. Она не сможет выполнить мамино поручение, никогда не доберется до другого берега и не принесет маме гребень. Это была успокаивающая мысль – ей больше не нужно было мчаться в неизвестность, к чужим незнакомым людям, просить у них что-то непонятное, добиваться от них чего-то непонятного, чего они не знают и делать не хотят. У нее не получилось с самого начала. Она в самом деле оказалась маленькая, глупая, слабая. И пусть. Ей было холодно и безразлично.

Ганя закрыла глаза и вернулась на луг к Айке, в аквамариновую тьму, залившую асфоделии. Пока Ганя отвлекалась на ураган и морскую бурю, Айка продолжала расти. Она выросла уже со скалу, подпирающую облака. Она нажимала на камень, грозя обрушить его и погрести под каменной крошкой луг, цветы и саму Ганю. Гигантская собака ударяла камень, толкала, давила и напирала на него косматыми лапами, выворачивала землю с корнями травы, в ярости отбрасывала влажные холодные комья. Скала рушилась кусок за куском, валилась на луг россыпью острых осколков. Куски камня поранили чудовище, и оно завизжало тонким щенячьим визгом.

Ганя позвала свою Айку. Чудовище обернулось, оскалило мокрую пасть и прыгнуло прямо на девочку. Тень от гигантской собаки накрыла ее, сдавила дыхание. В последний момент Ганя откатилась вбок от летящей на нее собаки. Падение тряхнуло и стерло из вида асфоделевое поле. Девочка лежала на палубе, на куче канатов. Сожженная молнией мачта свалилась рядом с ней, придавив Артура. Он ничком валялся на досках, раскинув руки, словно пытался удержать на весу всю лодку. Под Артуром, спасенный от удара мачты, покоился драгоценный бочонок. Артур вытащил его из каюты – бочонок, не жену, не сына, самое важное, о чем он беспокоился в ураган, последнее сокровище, оно отправится в бездну вместе с ним.

Ганя схватила канат и, обмотав вокруг себя, привязала другой конец веревки к крюку люка. Это помогло ей удерживать остатки равновесия на палубе. Но сама лодка уже включилась в танец, который танцевало море и все его обитатели. Лодка подскакивала, взлетала, тянулась на цыпочках до вершины волны, дотягивалась и довольная ныряла вниз.

Ганя слышала несмолкаемый, тонкий, словно бы щенячий визг. Она видела тварей, роящихся в морской глубине. Она видела беспечных рыб, захваченных кружением бури. Она видела узор их серебристых чешуек, изменчивый, как лунный калейдоскоп. Она видела других морских существ, чудовищ, с когтями и жалами, со щупальцами и хвостами, щелкающими по воде, словно плети. Она замечала вытаращенные глаза, словно умоляющие ее о помощи, глаза этих ужасных существ, зубастых, шипастых, клыкастых.

Она видела, как волна дотянулась языком до Биона и подняла его над водой. Она видела, как в глубине трюма тяжелый сундук погрузился в воду вместе с Солей, даже в беспамятстве цепляющейся за его крышку. Трещина в глубине трюма разошлась шире, вода заполнила дно трюма, потеребила с любопытством Солю, перевернула сундук и распахнула его. Да волна ли это, такая любознательная?

Гане почудились или она разглядела ряд круглых присосок под пенным гребнем, или это было щупальце морского чудовища? В хороводе теней и всплесков в морской глубине, за пробоиной в трюме, куда соскальзывал сундук, она различила зубы в два, нет, в три ряда, сверкающие остриями, частыми, как у гребенки, длинными, как у быстрой стрелы. Основания зубов терялись в гуще моря или в глубине огромной пасти, она увидела их только на миг, едва различив среди водоворота и обломков корабля, прежде чем они пропали из вида.

Волна изогнулась над лодкой длинной косматой шеей, еще одна поднялась следом, и еще одна, покрытая спутанной черной шерстью. Когтистые медвежьи лапы схватили корабль, как мячик, перебросили с одной ладони на другую, дальше, еще на одну, больше двух, больше трех, больше шести ладоней, играющих с кораблем, как с погремушкой. Обломки мачты вздымались из волн, шлюпка, на которой Ганя с Артуром добирались до корабля, соскользнула с кормы и провалилась в распахнутую зубастую пасть, да, это пасть, Ганя разглядела тонкие частые зубы, уходящие корнями в глубокую тьму. Это медвежья пасть! За ней поднимались косматые плечи, а за стеной из плеч изгибалась еще одна шея и раскрывалась еще одна пасть, и еще одна, и еще… В неумолчном щенячьем лае лодка накренилась и, задрав нос к небесам, медленно сползла в бездну. Артур вместе с бочонком полетели в ближнюю пасть. Соля медузой колыхалась на волне, ее старое свадебное платье выплыло из кучи одежды распахнутого сундука, накрыло несчастную колоколом, от лица до ступней, и вместе с ней сползло в пропасть, исчезло в морской тьме.

Косматая волна, несшая на гребне Биона, услужливо подсунуло тело мальчика в разинутую пасть. Ганя открыла рот для крика, но вода обступила ее со всех сторон. Она провернулась в обмотанном вокруг тела канате, выпустила конец веревки из рук, взмыла на вершине другой косматой волны и, соскользнув по ее шершавой шее, полетела в распахнутую острыми зубами пещеру. За схлопывающимся проемом пасти в последний миг она различила грозное небо, седые облака, башню, разлетающуюся на отдельные камни, хвостатую комету, прорезающую бархат небосклона и оставляющую за собой горящий огненной пылью след, и брызги звезд, расцветающие кудрявыми асфоделиями на густом аквамариновом поле. Пасть схлопнулась, темные брызги потушили всполохи звезд и цветов. Наступила тьма.

Глава 5

Ганя оказалась отрезана от всего на свете. Она сжалась в комок, закрыв голову руками, ожидая, когда ее будут перемалывать острые зубы. Но чудовище не торопилось жевать ее – она ведь уже провалилась внутрь пасти, за страшную пилу челюсти, поняла Ганя. Тут было влажно и тепло. Течение влекло ее по склизкому полу вглубь, в узком желобе, в углублениях между костями. В ушах у девочки шумело, особенно когда она ударялась о стенки желоба. В нос ей бил запах гниющих водорослей и тухлой рыбы. Ганя схватилась за кости, идущие, словно перила, вдоль прохода, от пола до высоты ее локтя, и приподнялась над потоком, стараясь удержаться на месте.

Она находилась в огромной пещере, озаряемой тусклым зеленым светом от клочков водорослей, растущих по стенам и на стыках белых костей. Их света хватало только на близкую окрестность. Потолок пещеры терялся в темноте. Перила, подобные тем, за которые держалась девочка, проходили на близком расстоянии по всему полу и уходили вдаль, насколько она видела. По всем желобам текла вязкая жидкость, зеленая в свете водорослей. Потоки несли вглубь пещеры отбеленные кости, обломки ракушек, палки с острыми краями и даже один ржавый якорь. Ганя вскрикнула – ей показалось, в одном из желобов был человек, он взмахнул рукой и скрылся в темноте.

Ганя встала на четвереньки. Пол был скользкий и мягкий, слегка проседающий под ее тяжестью. Ни следа человека. Только морской мусор полз по желобам. Из глубины пещеры доносился рокот воды и еще один неясный звук, совсем не понравившийся девочке. Она поползла против течения, но в этот момент пол тряхнуло, девочка упала и чуть не захлебнулась. Течение утянуло ее дальше, в глубину, навстречу грохоту падающей воды.

Она попыталась снова ухватиться за перила, но те вдруг разошлись в стороны, выбросив Ганю на илистое мелководье. Слева и справа от нее вода продолжала струиться в желобах, а тут, по центру пещеры, пол поднимался над течением. Ганя встала на ноги. Впереди светился теплый красный огонек. Девочка направилась к нему.

Болотце под ногами превратилось в отдельные чавкающие лужи, затем в сухой мох, затем в россыпь ракушек, хрустящих под пятками. Здесь было еще темнее, чем у входа в пещеру. Светящиеся водоросли пропали. Шуршал песок, хрустели мелкие кости, ракушки и деревяшки.

Через несколько шагов она почувствовала под ступнями траву. Ганя споткнулась о крупный камень, остановилась, прислушиваясь. Вода грохотала, рушась в пропасть совсем близко, впереди, за оконечностью островка. Непонятный шум стал яснее. Это было похоже на то, как если бы какое-то крупное животное, даже два, по обеим сторонам островка, старательно полоскало горло.

На щеках девочки оседал пар. Она различила в свете огонька узоры извилистых лап кустов и деревьев. Тень скользнула перед ее лицом, коснувшись щеки быстрым шероховатым крылом. Ганя вскрикнула.

Огонек впереди мигнул, раздался стук костей, и трава заскрипела под тяжестью шагов. Огромная тень полностью скрыла свет. У тени была туша колоколом и не меньше шести лап, спускавшихся до земли. Под колоколом шевелились еще лапы. Или щупальца. Или длинные шеи, протянувшиеся от головы до земли, до берега, где они завершались острозубыми пастями, издающими низкие полоскательные звуки.

Ганя заслонила лицо руками. Одно из щупалец коснулось ее макушки. Оно с сипением втягивало и выдыхало воздух. Чудовище провело щупальцем по голове девочки, спустилось по руке, нащупало на запястье браслет со змеиной головой. И растворилось в темноте. От него остался запах, рыбный запах, но не противной гнилой рыбы, а словно бы отваренной с терпкими травами.

Ганя убрала руки от лица. Когда она ела в последний раз? Дома? Сколько дней назад это было? Сколько она прошла с тех пор? Сколько переплыла?

Она стояла в шаге от шалаша, сооруженного из кривых веток и прутьев. Он был высоким, наверно, вдвое выше девочки. Изнутри шалаша, от пола, шел теплый свет. В проеме виднелся очаг, выложенный крупными камнями. Стены шалаша были сложены из дерева и высохших костей, перевязанных водорослями. В чередовании темного и белого, кривых линий деревяшек и костей, угадывался сложный узор, подчеркнутый клочьями серо-зеленых водорослей. Узор повторялся на небольших расстояниях и складывался в рисунок по всей стене. В тусклом свете от очага Ганя не разобрала, что или кого он изображает.

Перегородок внутри шалаша не было, он конусом поднимался от пола до вершины. Помещение казалось просторным, хотя стоя рядом с очагом, девочка могла дотянуться до стены. У стен громоздились ящики с резными деревянными дверцами, рисунок на которых продолжал узор на стене. Между ящиками громоздились непонятные сооружения, похожие на ежиков, сплошь палки, колючками торчащие в разные стороны.

В очаге светились угли и горячие камни. От них поднималось тепло и густой травяной аромат. В треноге над очагом висел котелок, где варилось густое, булькающее месиво. От него исходил тот же замечательно вкусный запах рыбы, который остался после чудовища. На плетеном коврике поблизости от очага стояла глиняная миска.

– Добрый человек, – позвала Ганя, но спохватилась.

Какой еще человек? Тут живет чудовище с сотней щупалец! Ест ли чудовище рыбу? Разумеется, ест, что же ему еще есть посреди моря! Готовит ли оно рыбу с приправами на очаге внутри шалаша? Ганя не была знакома ни с одним чудовищем, чтобы знать их поваренные книги. Что она знала – что ноги уже не держали ее. Если бы не шалаш, она упала бы без сил там, где стояла, в луже, на болоте, на песке с костями и корягами.

Она опустилась на коврик и зачерпнула полную миску супа из котелка. В супе плавали куски рыбы, аккуратно очищенные от чешуи и костей. Ганя в одну минуту проглотила полмиски, едва прожевывая крупные ломти и давясь обжигающей жидкостью. Крупинка острого перца попала ей в горло, она чихнула и подняла глаза от миски.

На коврике напротив нее сидела женщина. В одной руке она держала миску, такую же, как у Гани. Женщина аккуратно ела суп ложкой, не запихивала куски в рот пальцами, как девочка.

Это была полная, даже чрезмерно полная женщина с длинными седыми волосами, уложенными в косы. От шеи до ступней ее тело покрывал просторный плащ. На пройму плаща, его подол и продольные швы были нашиты ракушки. Косы женщины спускались по плечам до пола, словно ручьи между ракушечными островками. Когда она двигалась, ракушки касались друг друга, издавая костяной перестук. Она выглядела такой спокойной, уютной, домашней, настоящей хозяйкой, наслаждающейся приготовленным блюдом, ее главным и единственным занятием в этом странном доме.

Глаза Гани слезились от дыма из очага. Ей показалось, женщина отражается на стене шалаша. Узор ее плаща с ракушками словно повторял рисунок на стенах. А может быть, вспомнила девочка, и сочетания линий и пятен на стенах и дне огромной пещеры снаружи шалаша тоже повторяли тот же узор. И этот рисунок, присмотрелась она, этот рисунок из линий и пятен складывался… Если расслабить взгляд, если смотреть не прямо, но на точку в промежутке между женщиной и стеной, рисунок складывался во что-то определенное, что-то узнаваемое…

Хозяйка подняла взгляд от миски. Ее глаза сверкнули красным.

– Понр-равилась р-р-рыба?

– Спасибо, добрая госпожа, за приют, за угощение, за утешение. Это самая вкусная рыба, которую я пробовала, – искренне произнесла Ганя.

– Р-рыба бар-р-рамунди, – расцвела хозяйка, – р-рецепт собр-ралась пр-р-росить?

Ганя в самом деле хотела спросить, из чего приготовлен суп, хотя бы понимать, что она съела. Там явно плавали овощи, чувствовались травы, но какие? Где хозяйка пещеры их добывала?

– Суп просто объедение, – сказала Ганя. – Можно узнать его рецепт?

Сверкнул ряд острых зубов. Женщина засмеялась.

– Спер-рва откр-рой пр-розвище. Откр-рвенно откр-рой.

Девочка не стала отказываться.

– Меня зовут Ганя, добрая госпожа. А тебя как зовут?

Сама вежливость требовала спросить имя у человека или иного существа, спросившего твое имя. А Ганя была вежливой девочкой, даже когда разговаривала с чудовищами.

– Скир-ра, – прорычала женщина. – Пр-розвище – Скир-ра. Хо-рошо, тепер-р-рь р-р-раскажу р-р-рецепт.

Она опустила миску на пол, выпростала руку из рукава плаща. У нее были длинные-длинные ногти. Хозяйка повернулась с удивительной для такого толстого тела гибкостью, выхватила рыбину из ящика в углублении у стены и принялась разделывать ее здесь же, перед очагом.

– Бер-решь мор-рскую р-рыбу, огр-ромную, огр-ромную р-р-рыбу бер-решь, потр-рошишь, р-режешь. Р-рыбу вар-ришь в кастр-рюле, пр-рибавляешь кр-реветки, гор-рсть, др-ругую кр-рошечных кр-реветок, пер-ремешиваешь… Бер-решь кор-рни сельдер-рея, стр-ручки гор-роха, мор-рковь, петр-рушку, р-рубишь, вар-ришь с р-рыбой. Вар-ришь, вар-ришь, вар-ришь… Смотр-ришь, пар-р-р… Пр-рибавляешь пер-рец, бр-росаешь в кастр-рюлю четыр-ре кр-рошки кр-расного кр-р-рокуса. Остор-рожно, др-р-рагоценность! Кр-рокус! Тр-рудно р-раздобыть! Пр-редставь, чр-резвычайно тр-рудно р-раздобыть! Собр-рать! Пр-риготовить! Тр-рудно… Ур-рфх. Тепер-рь пр-рактически пр-риготовили. Дер-ржи, р-р-размешивай повар-решкой, пр-робуй!

Она протянула Гане поварешку. Девочка послушно помешала суп и налила немного в свою чашку.

– Востор-рг! Пр-рекр-р-расно! Пр-ревосходно!

От смущения она сама заговорила, как хозяйка.

Та снова засмеялась.

– Хор-рошая Гар-р-ня… Хор-рошая…

Ганя открыла рот, чтобы спросить, где хозяйка добывает морковь и сельдерей, а также прочие овощи и приправы для супа, как за пределами шалаша что-то заскворчало, забулькало. Скирра метнулась, но не наружу, а к колючему сооружению у стены шалаша.

– Что случилось? – вскрикнула девочка и осеклась. Ее ведь учили: никаких вопросов старшим, пока сами не обратятся.

– Кр-рупный звер-рь пр-рилетел, – спокойно ответила хозяйка, вращая торчащие из ежика рукоятки, как рычаги. Она словно бы не заметила оплошности Гани. – Четвер-ртый р-раз за вечер-р-р, кр-рупный звер-рь пр-рилетел в тр-р-рубу.

Чавкающие звуки заполнили пещеру. Четвертый зверь за сегодня? Крупный? Может быть, это человек, испугалась Ганя. Наверно, это Бион, или Соля, или Артур, какой еще несчастный мореплаватель попадется в пасть чудовищу! Что с ним будет? Чудовище его слопает? Вряд ли супом угостит??

Скирра крутила рычаги обеими руками. Косы летали вокруг ее головы, как щупальца. Звуки чавканья стали тоньше, поднялись до всхлипов. Мокрый кашель сотряс пещеру. Котелок взмыл над очагом. Ганя бросилась к котелку – не перевернулся бы, там ведь суп с драгоценными крупицами крокуса. Она схватила горячую посудину обеими руками.

К этому времени громовой кашель смолк, пол перестал подпрыгивать и только дребезжал под ногами. Скирра прекратила вращать рукояти. Ганя осторожно опустила кастрюлю на перекладину над треногой.

– Пр-роскочил напр-рямик, выбр-рался нар-ружу, мор-ряк хр-ренов!

Она уселась на коврик и посмотрела на Ганю, кутающую ладони подмышками.

– Р-руки? Гор-рячо?

– Я держала суп, там был драгоценный крокус!

Скирра повернула Ганины руки ладонями вверх, подула ей на волдыри. Затем она достала пузатую плошку из еще одного сундука под стеной, сняла слой воска с поверхности и намазала липкой, чуть светящейся мазью обожженные ладони девочки. Кислый запах ударил Гане в нос, ладони защипало, по ее щекам покатились слезы.

Хозяйка заглянула девочке в глаза.

– Р-р-рыдаешь тепер-рь? Кастр-рюля гор-рячая, не р-рыдала, а тепер-р-ь р-рыдает! – засмеялась она.– Пир-рог попр-робуешь?

Теперь от нее пахло сладким пирогом с абрикосами. У Гани уже не было сил спрашивать, откуда в подводной пещере взялся пирог, да еще и с абрикосами. Она кивнула, и хозяйка укутала ее обожженные руки тряпочками, усадила девочку у стены и накрыла покрывалом с узорами. В руках Скирры появилось блюдо с пирогом. Она стала с ложки кормить девочку.

– Спасибо, – прошептала Ганя.

– Р-раствор-р-р, пр-рихлебывай, хор-рошо.

Скирра поднесла к губам девочки тугой прозрачный мешок. Ганя сделала один глоток – и тут же уснула. Во сне она прижималась к мягкому, теплому боку хозяйки и снова видела Айку, уже не огромную и страшную, но как прежде, пушистую и родную. А хозяйка обнимала ее, гладила ей волосы и мурлыкала, как кошка.

Согревшаяся, накормленная, убаюканная, Ганя спала в глубине подводной пещеры, в обнимку с чудовищем, приводящим в ужас моряков и путешественников.

– Тепер-рь р-раскажи. Р-раскажи о бр-раслете.

Скирра сидела спиной к девочке, раскладывая по полу ракушки. Время от времени она наклонялась, присматриваясь к получившемуся узору, и перекладывала ракушки заново. Ганя приподнялась с узорчатого покрывала.

– Р-расказывай, – приказала Скирра, не оборачиваясь.

– Моя мама родом из Лаконии, – в горле у нее пересохло, и слова вылетали наружу короткими сухими хлопьями. – Ее зовут Клара. Мой отец правит в Арголиде. Он царь там. Декаду назад к нашему берегу прибыли гости. Отец с мамой принимали их. Гости пировали каждую ночь. Они сидели во дворе и пели песни. Они пели о красавице, которую видели много лет назад. У нас в доме, не о моей маме, о другой женщине. Тогда мама отправила меня через море, чтобы стать такой же красивой, как та женщина. Ах да, браслет! Мама надела браслет мне на руку, чтобы тетя узнала меня, когда я приеду в город на другом берегу моря и попрошу гребень, чтобы мама стала красивой. Тетя отдаст гребень, и никакой гость не будет петь о другой женщине, когда мама сидит с ними рядом за столом.

Скирра выложила из ракушек вытянутую спираль, подумала и добавила пару ракушек в горловине. Ее косы расползались по полу вокруг. В воздухе стоял густой ароматный пар, глаза у Гани слезились, но она продолжала рассказывать. Она рассказала, как попала на лодку и познакомилась с моряками, и как они сначала отплыли от берега, а потом встали посреди моря, без ветра, без движения по гладкой воде, и как Соля дала ей штаны и рубаху, показала свое свадебное платье и рассказала о женихе, а Ганя сказала ей, что не хочет замуж, а хочет домой, и как Бион показал ей фокус с камешком и вложил его в браслет, а лунный человек говорил загадками, которые она уже позабыла.

Ганя собралась рассказывать дальше, и тут снаружи раздался оглушительный рев.

Девочка вздрогнула, но Скирра продолжала, как ни в чем ни бывало, раскладывать ракушки.

– Сестр-ра ор-рет. Гар-рида пр-розвище. Стр-радает.

– Почему страдает? – спросила девочка у чудовища, позабыв о том, что младшим негоже задавать вопросы старшим.

– Кор-ряга застр-ряла, – пояснила Скирра.

Она повернула багровое лицо к девочке.

– Хор-рошая Клар-ра. Кр-расивая?

– Самая красивая! – закивала девочка.

– Хор-роший бр-раслет подар-рила, отпр-равила Гар-рню за мор-ре, гр-ребень р-разыскать? Кр-расивая?

Ее косы встали дыбом над головой, продолжая узор на стенах шалаша. Линии, пятна, точки… Рисунок сложился… Ганя увидела, узнала ее! Изображение сложилось в огромную морду с клыками, с крошечными глазками и маленькими круглыми ушами над мохнатой головой… Конечно же, это медвежья морда! Медведь пошевелился, растянул острозубый рот в усмешке. Ганя закричала, подскочила на постели. И стукнулась головой о стену шалаша.

– Пр-роснулась? Кр-ричишь? – повернулась к ней женщина.

Сидя на коврике, Скирра помешивала поварешкой в котелке. По комнате разносился запах сладкой молочной каши.

Никакого спирального узора на полу не было.

Так это был сон? Ганя ничего не рассказывала доброй хозяйке о себе и маме? И снаружи никто не ревел?

– Доброе утро! – сказала девочка.

– Добр-рое! – Скирра протянула ей миску. – Дер-ржи! Гр-рызи!

Снаружи донесся усталый больной рев. Пол дрогнул крупной дрожью и опустился.

– Коряга застряла! Я сейчас, – девочка отставила миску и выскочила в проем шалаша.

Над островком, у границы песка и болота, с потолка свисала огромная коряга. Ее верх терялся в темноте, а нижний край был слишком высоко, чтобы Ганя могла допрыгнуть. Она попыталась, но упала на песок, так и не коснувшись дерева.

– Пр-рыгает, пр-рыгает…

За ее спиной раздался костяной стук ракушек и тяжелые шаги. Скирра волокла что-то по песку. Ганя обернулась. Только сейчас она заметила, что Скирра на полголовы ниже ее. Расписной плащ спускался к земле, скрывая полное тело. В руках Скирра держала раскладную деревянную лестницу.

– Пр-рыгает, пр-рыгает… Стр-ремянка! Забир-райся!

Девочка взбежала по ступенькам. Теперь низ коряги был на уровне ее лица. Она видела темные капли, текущие по дереву.

Ганя ухватилась за корягу повыше, где только могла достать, и потянула на себя. Коряга не поддавалась. Ганя рванула сильнее, земля вздрогнула, и в тот же миг девочка потеряла опору. Лестница выскочила из-под ее ног и упала на землю. Ганя висела под куполом подводной пещеры, держась только за корягу. Ее руки сползали по стволу, останавливались, наткнувшись на сучки, и скользили дальше. Повязка слезла с ладоней, и ожоги вспыхнули резкой болью. Ганя не могла даже перехватить руки, только сползала и сползала навстречу усеянной камнями и острыми костями земле. Коряга поддалась немного и поползла наружу из купола. Ганя забила ногами в воздухе – и, о радость, заново нащупала ступеньку. Скирра подхватила стремянку, подняла ее и подставила девочке под ноги.