Текст книги "Любой каприз за вашу душу. Нью-Йорк (СИ)"
Автор книги: Татьяна Богатырева
Соавторы: Евгения Соловьева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
Глава 7. Неон-трава, или Сам дурак
Нормальный ужин. Первый нормальный ужин за две с лишним недели в Восточной Европе. Нелегко живется вольным кочевникам. Нормальный горячий душ – и вовсе счастье. Плевать, что шампунь дешевый и бритва одноразовая! Плевать, что вместо душевой кабинки – отгороженный целлофановой занавеской угол. Почувствовать себя чистым – это очень, очень большое счастье. Раньше бы не оценил, а теперь… Боже правый, как меняется взгляд на жизнь, когда слезаешь с облаков!
Выйдя из душа, Кей плюхнулся на нормальную, чистую постель. Одну на двоих, скрипучую, в комнатушке чуть больше гроба – но это уже такие мелочи! Сеновал тоже был один на двоих, ничего, не передрались.
– Ваша отбивная, ледяной принц, – хмыкнул с набитым ртом Бонни и сунул ему в руки тарелку. – Королевская роскошь!
Подмигнув Кею, он смотался в душ, дожевывая на ходу, а Кей всерьез взялся за свинину. Божественно вкусную свинину! С картошечкой фри и кетчупом! И кто сказал, что это есть невозможно? Снобы, глупые снобы, ничего вы не понимаете. Пища богов эта картошечка фри и жесткая, как натуральный лесной кабан, отбивная! А главное, большая. Ее хватит, чтобы в желудке перестало урчать, а если не хватит – можно будет взять еще. Наверняка повар в этом, прости Господи, клубе – однорукий слепой имбецил, и едят его стряпню либо с большого перепоя, либо с еще большей голодухи. Но для двух здоровых парней после целого дня на свежем воздухе и трех ворованных яблок на двоих-то? Роскошь!
Из душа Бонни вышел довольный, мокрый и чисто выбритый. Вот так, с зализанными назад волосами и без недельной щетины, он еще больше походил на своего… отца? Дядю? Вряд ли дальнее родство, уж слишком похож. Может быть, расскажет сам. Или не расскажет. Не одному Кею не хочется вспоминать настоящее имя.
Упав рядом на кровать, Бонни потянулся, заложил руки за голову. И, мечтательно глядя в потолок, усмехнулся.
– Не думал, что ты останешься.
Кей вместо ответа фыркнул, слизнул с тарелки остаток соуса (чертовски вкусно!) и, отставив ее на пол за неимением столика, растянулся на своей половине.
– У тебя была такая морда… – Бонни снова усмехнулся. – Как у полиции нравов.
– Если тебе надоела моя морда, не вопрос. – Не то чтобы Кей всерьез считал, что итальяшке охота остаться одному, но лучше сразу это прояснить.
– Не. Ты прикольный. Косячок взял?
Кей на мгновение замешкался с ответом: потерял логическую связь.
– Ты не говорил, что надо.
– И хер с ним, забей. Ты это… короче, неважно.
На несколько минут повисло молчание. Неправильное молчание. Кей не спал, Бонни тоже, и просто так валяться было как-то… а, черт, зачем врать себе? Любопытно было до жути! Пожалуй, ни разу в жизни не было настолько любопытно. Да и таких острых ощущений, как в последние сутки, Кею доставалось только за штурвалом самолета. Есть смысл продолжить.
– Кастельеро, – тихо сказал он и снова замолк.
Бонни рядом едва заметно вздрогнул и напрягся, но ничего не ответил.
– Мне по херу, кем ты ему приходишься и почему бежишь, – покатил второй шар.
Рядом раздался тихий горький смех. Почти лай. А через минуту Бонни поднялся, уронив полотенце на пол, порылся в карманах куртки, вытащил что-то и щелкнул зажигалкой. В воздухе тут же поплыл сладковато-травянистый дымок.
– Не перестаешь удивлять, Британия. – Сев на постель, Бонни протянул ему раскуренный косячок. Кей взял, затянулся разок, вернул. Полотенце так и осталось на полу, нагота Бонни совершенно не смущала. – Сам-то… Ладно. Бенито Кастельеро. Официально Джузеппе мой дядя, но ему давно нет до меня дела. И слава богу.
Он снова затянулся, а Кей смотрел на его профиль – и почти видел своего делового партнера. Не самую приятную личность на свете, но и не самую дрянную. По крайней мере, работорговлей и тяжелой наркотой Кастельеро не занимался. По крайней мере, открыто.
Но вот так… сын дона Кастельеро – танцует стриптиз и трахается за деньги? Интересно, что бы написал об этом Марио Пьюзо.
– Ирвин Говард. С некоторых пор ненаследный принц в изгнании.
– «Драккар»? Офигеть. – Кею снова протянули косячок, обернулись, посмотрели на него с прищуром: опять дежа вю. – Хорошие байки. Не жалеешь?
Кей покачал головой.
– Не о чем. А ты?
Бонни передернул плечами:
– А я жалею. Надо было сначала кое-кого убить, а потом только сматываться. Или не сматываться. Есть у меня брат, Адриано…
Это была очень странная ночь. Они оба рассказывали о себе, словно бы не слушая друг друга, отдельными фразами, то замолкая, то перескакивая на что-то совсем другое – танцы, небо, любовь, отцы и матери… Наверное, Марио Пьюзо сделал бы из их разговора длинную и очень душещипательную сцену, но Кей не был писателем, и под косячок мысли текли ленивые, размытые, но цветные и в чем-то даже приятные. Да вообще напрягать мозг не хотелось! Он просто мог выговориться, впервые за свои двадцать семь лет, и впервые точно знал: его не будут осуждать, над ним не будут смеяться, его слова не используют против него сразу же, едва он замолчит. Ему не нужно соответствовать, а можно просто быть самим собой.
И Бонни – тоже. Странный парень. Не менее странный, чем сам Кей. И у них до черта общего и еще больше противоположного. У судьбы оригинальное чувство юмора.
Кей сбежал, потому что отец обещал лишить его наследства – а Бонни сбежал, потому что ему пытались это наследство всучить насильно. Кей ненавидел и не понимал искусства – а Бонни сам был искусством, артистом до мозга костей. Кей придерживался строгой английской морали, за десять лет у него было всего три любовницы, последнюю он содержал уже лет шесть и даже не думал о других женщинах… впрочем, и о ней особо не думал, – а Бонни… Бонни мстил своему биологическому отцу (история в духе Пьюзо, Кей не ошибся) собственной аморальностью и унижением. Он ненавидел себя так, словно сам был Джузеппе Кастельеро. И зная Джузеппе, можно было точно сказать: месть удалась. Старший сын дона (неважно, что по документам – племянник) танцует стриптиз, снимается в порно, отдается за деньги и получает от этого удовольствие. И чтобы добить дона Джузеппе – полгода был чем-то вроде сексуальной игрушки и выходного аксессуара отлученной от церкви скандальной поп-звезды, снимался в ее клипах то в ошейнике, то под парой мужиков, не говоря уже о сотнях непристойных фотографий по всей Сети. Сицилийца, доброго католика и поборника традиционных семейных ценностей должен был удар хватить. Даже странно, что дон Джузеппе жив, и еще более странно – что жив сам Бонни после того, как опозорил фамилию.
– Я хастлер. Это единственное, на что я гожусь. Я продаю свое тело, и меня это устраивает, – в его голосе снова звучал вызов: если тебе противно – уходи, не держу.
Кей покосился на Бонни: псевдорасслабленная поза, слишком поверхностное дыхание, слишком спокойное лицо. Только глаза блестят в свете неоновой вывески прямо за окном номера.
– Что, не нравлюсь? – вызов, щедро сдобренный горечью.
– Нравишься. Редкий ублюдок.
Бонни снова рассмеялся и потянулся. В профиль отлично было видно: возбужден. Как будто не трахнул вечером как минимум двух теток.
– Именно. Больной, ни на что не годный ублюдок. Она так и сказала.
– Сирена?
– Вышвырнула, как обоссавшегося щенка. Все это… – Бонни неопределенно махнул рукой на слегка облезлый потолок, – не имеет смысла. Пустота, приятель. По большому счету мы никому не нужны, даже самим себе. Твой папаша, небось, и не почесался, когда ты свалил.
– Плевать на папашу.
Кей врал. До «плевать» ему было так же далеко, как до инвестиций в марсианское оленеводство. Но лорд Стивен Говард в самом деле не почесался. Бросил уходящему сыну: «Когда надумаешь вернуться, предупреди секретаря заранее», – и отвернулся.
– Ага. По твоей снобской морде заметно, как тебе плевать. Принц в изгнании.
Кулаки сжались сами собой, но Кей их расслабил. У него все отлично с самоконтролем. Это единственное, с чем у него все отлично. Всегда было.
– Предлагаешь отрастить бороду, не мыться год и пересесть на ржавый велосипед? – тоном лорда на светском рауте. – А, еще ложиться под старых теток за тарелку чечевичной похлебки.
Бонни засмеялся. Правда, веселья у него не вышло. И смех оборвался очень быстро.
– Сукин ты сын. Не нравится – вали. – Бонни сел на постели, опершись на согнутое колено, с прищуром уставился на Кея. – Гордись своей моралью и мечтай, что папаша оценит. Может быть, даже позовет домой?
На этот раз Кей позволил своему телу сделать то, чего то требовало: как следует врезать сицилийскому укурку хуком справа и добавить…
Черт. Добавил бы, если бы укурок хоть сделал вид, что сопротивляется. Но от удара он просто упал обратно на кровать. Даже блока не поставил. Даже не попробовал увернуться. Рассеченная позавчера бровь снова разошлась, на простыню полилась тонкая струйка крови.
– Полегчало? – итальяшка криво ухмыльнулся Кею в лицо. Снизу вверх: Кей нависал над ним, как злодей над поверженным героем из плохого боевика.
– Сукин сын, – Кей заставил себя немного отодвинуться. До судорог хотелось врезать по этой его ухмылке, стереть ее, выплеснуть злость и забыть, не думать ни о чем. Но бить придурка, который просто позволяет себя бить? Он и так едва его не прикончил. Еще бы чуть, и проломил височную кость. – Чертов сукин сын!
– На себя-то посмотри, ледяной, мать твою, принц. Треска мороженая. Боишься, если перестанешь вести себя как чертов аристократ, папаша расстроится? Иди ты со своей благотворительностью…
Стоило большого труда не зажмуриться и не заткнуть чертова итальяшку. Каждое его слово било больнее, чем хук тяжеловеса. И еще было ясно, что итальяшка нарывается. Доводит до бешенства. Когда Кей ударит снова – только торжествующе ухмыльнется и…
Черт бы его побрал! Еще не хватало вестись на детские провокации!
– Трусишь, Британия, – итальяшка чуть пошевелился, и Кей явственно ощутил его возбуждение. И что было куда хуже, свое собственное. Адреналин, мать его, чистый адреналин, итальяшка не привлекал его от слова «никогда», но выглядело все чертовски однозначно. Комедия, мать вашу. – Драться боишься, трахнуть меня боишься. Жить боишься. Зря ты свалил из офиса, малыш. Попадешь в плохую компанию, научишься бяке.
– Не дождешься, Сицилия. Хочешь сдохнуть – без меня.
– Какой пафос!
Итальяшка склонил голову набок, не обращая внимания на лужицу крови под головой, и смотрел на Кея так, словно все о нем знал. Не просто все, а даже то, в чем Кей и сам бы себе не признался.
Например, что в самом деле боится нарушить табу: слишком глубоко в него врос долг будущего лорда. Трахнуть девицу в баре? Боже упаси. Лорды так не поступают. Напиться вдрызг? Лорду не подобает! Станцевать стриптиз? Кошмар, позор, нельзя! Черт. Черт бы побрал… он же завязал с «так положено»! Свалил в Румынию, сменил имя, выбросил сим-карту в мусорный бак еще в Хитроу, не оставил от прежней жизни ничего, вообще ничего!..
Кроме собственных мозгов.
Глупо-то как. Бежать от самого себя и пытаться остаться самим собой даже здесь. Сейчас. Зачем? Кому он нужен, лорд Мороженая Треска? Правильно, никому.
Даже самому себе.
– Отвали уже, Британия. Я спать хочу, – ухмылка итальяшки исчезла без следа, оставив лишь усталость и тоску. Хотя и тоска растворялась в синем неоновом блеске его глаз. Как будто двери закрывались.
И хорошо. Никому не нужны эти откровения. Каждый сам по себе. Между ними нет ничего общего, кроме одной глупой случайной встречи в баре.
Завтра надо будет сесть на байк и свалить отсюда. Он прилетел сюда за одиночеством и свободой, а не… пустым трепом с незнакомцем? Или почти случившейся дружбой?
Почти – не считается.
Он отодвинулся, не дожидаясь, пока его отпихнут. Улегся на свою половину кровати, завернулся в душное одеяло. Уставился в потолок, прислушиваясь к движению рядом.
Итальяшка… Кастельеро… Бонни… Странный парень, позволивший заглянуть себе в душу, молча обшарил карманы куртки (не своей), ушел с бинтом и спиртом в санузел. Сделал примочку к раненой брови – на весь номер запахло. Вышел из санузла, так же молча улегся на своей половине кровати. Не касаясь. Натянул на себя тонкий плед – одеяло было всего одно. Затих.
Пустота.
«Пустота, приятель. По большому счету мы никому не нужны, даже самим себе».
По большому счету мы боимся жить. Я боюсь. Вцепился в свой снобизм, как в соломинку, словно «честь лорда» может заполнить пустоту. Словно эта гребаная честь лорда может заменить тепло чужого тела рядом. Прикосновение. Хотя бы иллюзию веры, что ты кому-то небезразличен.
Как будто честь лорда – хрупкий товар, дунь на него, и рассыплется.
Как будто эта гребаная честь – последняя надежда заслужить любовь и уважение отца.
Несусветная глупость.
К черту ее.
Завязал – так завязал. Да здравствует свобода, мать ее. И если кто-то не одобряет то, что Кей делает – это его проблемы. В смысле, не Кея.
Покосившись направо, он глянул на Бонни. Тот даже не делал вид, что спит. Смотрел в потолок, словно сфинкс: с надменной каменной мордой, не моргая. Только глаза блестели, и в «расслабленно-сонной» позе сквозило напряжение – почти незаметное, тщательно запрятанное. Возможно, от самого себя.
– Эй, Сицилия, – тихо, почти неслышно, без особой надежды на ответ.
Ответа и не было. Бонни даже не моргнул, словно не слышал. Гордая независимая Сицилия. И по-прежнему возбужден, плед выразительно бугрится, но Бонни начхать. Он выше таких мелочей, как неудовлетворенное желание.
Прямо как настоящий лорд, мать вашу. Хоть иди в ванную дрочить.
Кей чуть не засмеялся картинке, вставшей перед глазами: он, завернувшись в одеяло и воровато оглядываясь, крадется в санузел, запирает дверь на задвижку – чтобы никто не подсмотрел, это ж урон чести! – и сладострастно сбрасывает адреналиновое возбуждение на вырванную из «Плейбоя» страничку.
К этой картинке не хватает подростковых прыщей, мосластых коленок и криво сбритого первого пушка над губой.
И кто тут придурок, даже спрашивать не надо.
Развернув одеяло, Кей накинул край на Бонни, обнял его – так же, как прошлой ночью, на сеновале. Правда, на этот раз они оба были голыми. И у Кея стояло до звона в ушах.
Бонни молча повернул голову (тело под рукой Кея в самом деле было твердым от напряжения) и посмотрел ему в глаза. Без ухмылки. Как сфинкс. А потом выпутался из своего пледа, одновременно повернувшись к Кею, прижался всем телом – живот к животу, член к члену – и потянул на себя, разводя колени.
Странно. Нереально. Безумно остро и возбуждающе. До судороги в яйцах.
Гибкое, горячее тело под ним – жесткое, свитое из жил, сильное. Не покорное, но в то же время готовое отдаться. Запах крови, спирта, дешевого шампуня и чужой комнаты.
Смазки нет. Только слюна – на ладонь, мазнуть по члену, направить, и – мгновение без мыслей, одни ощущения: жажда, стремление, победа, близость…
Бонни был сухим и узким, и когда Кей вошел в него – резко подался навстречу, широко раскрыв глаза и запрокинув голову, и болезненно-хрипло выругался по-итальянски.
Кей на миг замер – его любовнику больно, он весь сжался и застыл… Всего на миг. Быстрый вдох, жесткое тело снова подается вверх – и, едва уловив это движение, Кей вбивается в горячее нутро до упора, обдираясь, жмурясь от боли и животного, не рассуждающего удовольствия. И двигается, двигается, подняв руки Бонни над головой и прижав к постели, чувствуя его порыв навстречу, его жажду, клокочущее в груди рычание – и все безумное напряжение, копившееся последний месяц, спрессованное в тугую спираль, выплескивается из него с криком освобождения, и он долгую, бесконечную секунду повисает в невесомости, среди ослепительных звезд.
Словно со стороны, он видит, как разворачивается другая пружина – под ним, вокруг него, вместе с ним. Бонни кончает одновременно с ним, горячее семя выплескивается на живот, ему – и Кею, и руки, выскользнув из захвата, ложатся на плечи Кея, притягивают к себе, и клокотавшее в груди рычание тоже освобождается – низким, мучительно-довольным стоном.
Больной ублюдок, я ж его порвал, успевает подумать Кей, прежде чем провалиться в сон без сновидений. Последнее, что он ощущает, но уже не осознает – расслабленное мужское тело под ним и прикосновение ладони к спине.
Глава 8. О пользе чтения вслух
«…ладони к спине».
Я поставила точку. Сохранила. Зажмурилась – глаза пекло, словно в них песку насыпали.
Один за другим проявлялись звуки: плеск волн о борт, крики чаек, скрип снасти, шаги матросов. Звон льда в стакане.
– С возвращением, – голос Кея.
Распахнув глаза и захлопнув ноутбук (рефлекторно, вдруг кто увидит, что я там пишу!), я увидела его – за тем же столиком на корме, где я устроилась работать, напротив меня. Поставив полупустой стакан с мохито, он рассматривал меня со смесью удивления и восхищения, словно орнитолог редчайшую птичку.
Щеки залил предательский жар, я машинально сомкнула ноги, хотя знала точно: все, что хотел – он увидел. И покусанные губы, и торчащие соски. А о влажных трусиках догадался, несложно было.
– Подсматриваете, милорд.
– Да. – Он перегнулся через столик и коснулся холодным пальцем моих губ. – Хотел бы я знать, что ты сейчас писала.
Меня обдало второй волной жара, на сей раз всю, от ушей и до пальцев на ногах. Но жарче всего было между ног, и стыдно до ужаса, и страшно, и… Кей совсем близко, касается меня, в его голосе, позе – то же желание, что сейчас жжет меня.
Так почему бы и нет?
Я обещающе улыбнулась:
– Я писала о тебе. Хочешь почитать?
– Нет. Хочу послушать, – его скулы тоже залил румянец, на губах заиграла такая знакомая охотничья усмешка. Черт. Как же он хорош! И как же я его хочу! – Почитай мне вслух.
– Если ты хорошо попросишь, – я машинально облизнула пересохшие губы. – И расскажешь кое-что еще.
– Разве я могу в чем-то отказать моей колючей Розе… – его дыхание участилось, мое тоже, но мы оба не шевелились: игра, предвкушение, азарт! Кто кого?
– Мне нравится, как это звучит. – Одной рукой я открыла ноут, а другой словно невзначай провела по груди, на миг задержав палец у левого соска, и ниже, по животу. Все это не отрывая взгляда от глаз цвета северного моря. – Снимите рубашку, милорд.
– В обмен на ваши трусики, миледи.
Я чуть не застонала от острого, на грани боли, прилива желания. Безумно захотелось сию же секунду стащить чертовы трусы (и свои, и его) – и оседлать его, вобрать в себя… Как, оказывается, эротичен бывает базарный торг в исполнении Никеля Бессердечного!
– Идет, милорд, – я все же удержалась, не набросилась на него. И он тоже. Только голос сел и во рту пересохло.
А с пуговицами Кей не справился. То есть расстегнул верхние две – не отрывая взгляда от меня, непослушными пальцами – и все с тем же каменно-покерным лицом рванул застежку, содрал тряпку с плеч и уронил на палубу.
Через секунду мои трусики полетели туда же, соскользнув по ногам. Я почти почувствовала себя змеей, так пришлось извернуться, чтобы снять их, не вставая. Но дело того стоило. Видеть Кея настолько возбужденным было прекрасно до сноса крыши. А эта его охотничья ухмылка… о, черт. Если он сейчас дотронется до меня, я же кончу!
– Вы обещали почитать вслух, миледи, – меня коснулся лишь голос и морской ветер, но эффект был улетный. Почти оргазм, только не физический, а… даже не знаю, как это назвать.
– Как пожелаете, милорд. Глава называется «Неон-трава»… – я пробежала глазами начало: хорошо, но недостаточно. Для вас, милорд Никель, только самое лучшее. И начала читать с последней трети: – «Эй, Сицилия, – тихо, почти неслышно…»
Не знаю, как мне удалось прочитать несколько абзацев. Сейчас не было того погружения в сцену, как когда я ее писала, зато я невероятно ярко чувствовала «здесь и сейчас»: касания ветра, колышущего юбку, покачивание палубы, тяжелый взгляд Кея и его быстрое дыхание.
– «…Бонни был сухим и узким, и когда Кей вошел в него – резко подался навстречу, широко раскрыв глаза и запрокинув голову, и болезненно-хрипло выругался…» – читала я, когда Кей поднялся, одним быстрым четким движением отодвинул столик с ноутом, опустился на колени между моих ног и поднял мою юбку.
– Продолжайте, миледи. – Его руки легли на мои голые бедра, влажных складочек коснулся ветер, и тут же – горячее дыхание. – Вы прекрасно читаете.
– Да, милорд, – я положила руку ему на голову, сжала короткие пряди, и, уже толком не понимая, что делаю, продолжила с того же места: – «…выругался по-итальянски…»
Мне хотелось кричать, выгибаться, жмуриться и снова кричать от нереальной остроты ощущений, но я держалась. На самом-самом краю перед оргазмом, почти не видя строчек и не слыша своего голоса за гулом крови в ушах и прекрасно-непристойными звуками соприкосновения мужского языка и моих нижних губ. Кей лизал меня, посасывал, прикусывал и снова лизал, не позволяя ни отвлечься, ни кончить. К последним словам главы мои бедра были широко разведены, а его пальцы растягивали и ласкали меня изнутри, и мне казалось, что я – это Бонни…
– «Последнее, что он ощущает, но уже не осознает – расслабленное мужское тело под ним и прикосновение ладони к спине»… – я еле дышала, и совсем не была уверена, что в самом деле читаю, а не смотрю эротический сон. – Конец главы… милорд… ай!
Я вскрикнула от внезапной пустоты: Кей вынул из меня пальцы, отстранился – всего на несколько сантиметров, но слишком, слишком далеко!
– Вы изумительно читаете, миледи, – его голос прерывался, глаза горели, грудь ходила ходуном, а руки расстегивали джинсы.
– Милорду угодно продолжения? – я погладила себя между ног, там, где горело и пульсировало.
– Милорду угодно… – сцправившись с застежкой, он приспустил джинсы с ттрусами, – …продолжения, – поднялся на неоги и притянул мою голову к своему чхлену, – вашими нежными… губами, моя… леди!.. – последние слова получились хриплыми и невнятными, потому что я уже лизнула головку и впустила в рот, плотно обхватив губами; продолжая ласкать себя между ног.
Кей застонал, вплел пальцы мне в волосы, толкнулся…
И снова было острейшее, невероятно яркое «здесь и сейчас» – новая, неожиданная игра посреди моря, под белыми парусами, на виду команды яхты. То есть я знала, что никто не будет подглядывать, но сам факт, что где-то тут рядом капитан, матрос и стюард, и между нами нет и намека на дверь, придавал игре невероятный привкус опасности, стыда и вызова. И сама игра в милорда и миледи… рука Кея, властно сжимающая мои волосы, его член, толкающийся мне в рот, его низкие стоны…
Нет уж, милорд, это будет слишком быстро. Обойдетесь.
Сжав его запястье, я заставила его выпустить мои волосы и слегка отодвинулась. Ровно чтобы едва касаться дыханием покачивающегося перед моим лицом члена. Подняла взгляд, улыбнулась – так, как улыбалась Бонни перед тем, как отходить его плетью.
– Не смейте кончать мне на платье, милорд, это неприлично, – и облизнула губы.
– Миледи так благовоспитанны… – Кей подал мне руку, помог подняться со стула (ноги меня почти не держали, так что пришлось держаться за него). Тут же задрал на мне платье, огладил ягодицы и развернул спиной к себе, прижался бедрами. – Наверное, миледи желает предложить что-то более подходящее? – Нажав пальцем мне на нижнюю губу, заставил меня открыть рот, просунул туда два пальца. Я их тут же облизала и принялась посасывать. – Что-то очень пристойное и приличное…
Надавив на плечи, Кей уложил меня животом на стол, прямо на закрытый ноутбук, и коленом раздвинул мне ноги. Огладил ягодицы, пройдясь по выставленным напоказ складочкам, провел мокрым пальцем между половинок. Я едва сдерживалась, чтобы не орать, как мартовская кошка, и не требовать взять меня сейчас же, немедленно! Только выгнулась и ответила ему в тон:
– Только пристойное и приличное, милорд!
– Вашу прелестную задницу, миледи? – его палец скользнул в меня, и тут же втиснулся второй, рождая сладкую судорогу приближающегося оргазма.
– Да, милорд, – я подалась навстречу его руке, почти не чувствуя боли, только жар и сладкий до головокружения стыд: боже, я сама прошу, чтобы Кей отымел меня в зад, и мне это безумно нравится! И третий палец, растягивающий меня, и задранная на голову юбка, и унизительная, покорная открытость. Я сошла с ума? Я играю в Бонни на сессии? Да. И это чертовски сладко! – Да, прошу вас, милорд…
Не знаю, где этот предусмотрительный гад взял смазку, и знать не хочу. Когда он входил в меня, медленно и осторожно растягивая под свой здоровенный член, я ничего не соображала. Остались одни только животные ощущения, жаркий голод, пустота внутри, покорность и странное, ни с чем не сравнимое чувство полета – очень похожее на то, с Бонни, только чуть другое… нет, я не знаю таких слов. Я в тот момент вообще позабыла всякие слова. Только «да, Кей» и «еще, Кей». А еще я орала, плакала, цеплялась за чертов стол и хотела Кея еще, еще и еще – пока что-то во мне не взорвалось и не рассыпалось цветными звездами.
– Бешеная кошка, – шепнули мне на ухо, поднимая на руки и прижимая к себе.
– Сам маньяк, – лениво отозвалась я и закинула руку ему на шею. – Отнеси меня в ванную.
– Слушаюсь и повинуюсь, миледи.
– И потри мне спинку! – мне было невероятно хорошо, и лениво, и смешно, и не хотелось слезать с ручек ни сейчас, ни когда-либо потом. У Кея так хорошо получается носить меня на руках!
– Как прикажете, миледи, – он бессовестно ржал, и я тоже.
А джинсы он так и оставил на корме, потому что натягивать их, держа меня на руках – неудобно, а отпускать, чтобы одеться – да просто неохота. Настоящий лорд может себе позволить расхаживать нагишом по собственной яхте. Это – прилично и пристойно. А кто не согласен… Короче, это проблемы того, кто не согласен, а не Никеля Бессердечного.
Потом был душ – вместе, и мне не только потерли спинку, но и вымыли целиком. Невероятно, крышесносно, еще один оргазм прямо под струями воды, от одних только его пальцев. Милорд в роли банщика, в нашем кинотеатре только сегодня, спешите видеть! Впрочем, показывать моего лорда в кинотеатре я совсем-совсем не хотела. И тем более давать кому-то трогать. Я собственница, и вообще… вообще, делиться – негигиенично, вот.
После душа мы валялись в постели, кормили друг друга клубникой и в чисто гигиенических целях облизывали перепачканные соком пальцы… и не только пальцы… я закапала ему клубничным соком грудь и даже живот, а все прочее совершенно случайно оказалось рядом…
– Каково это, заниматься любовью с собственным персонажем? – спросили меня, отдышавшись.
– Нереально круто, – я потерлась щекой о мощное расслабленное плечо, на котором лежала. – А каково заниматься любовью с тем, кто тебя пишет?
– Нереально круто, – хмыкнул Кей. – Иногда я думаю: какого черта я не увел тебя у Кобылевского лет так пять назад? Надо больше доверять себе.
– Пять лет назад я была мелкая дура, ты бы помер со скуки.
– А сейчас, значит, не мелкая?..
– Ага. Крупная. Так намного веселее!
То есть я могла бы не отшучиваться, а сказать как есть: пять лет назад я бы повисла у тебя на шее и совершенно не ценила бы то, что ты мне даешь. В смысле не яхту и прочие материальные блага, а понимание, уважение и возможность быть вместе – но при этом оставаться свободной. Это сейчас я могу жить одна, не зависеть от твоих денег и в любой момент свалить в закат, упаковав в чемодан старые джинсы и тонну изумительных впечатлений и нового опыта. А тогда… нет, даже думать не хочу, в какую бяку я бы превратила нашу сказку. Но Кей, мне кажется, и так все прекрасно понимал.
– Маленькая колючка, – меня нежно поцеловали в макушку. – Почему ты написала меня в образе пирата?
Я тихонько засмеялась. Все же Кей – удивительный и очень, очень разный. Иногда совершенный мальчишка, и мне это безумно нравится. И еще мне нравится, что он увидел себя в Торвальде Счастливом, и пришел в его костюме на маскарад, и… и сейчас не раздувается от самодовольства. Да, он понравился мне еще в нашу самую первую встречу. Да, я запомнила не только его внешность, но и пару его характерных фраз, и привычку машинально крутить на мизинце кольцо. Чудесный вышел пиратский капитан! Загляденье!
– Я думала, ты спросишь, почему я отказала самому тебе, хоть ты мне и нравился…
Мотив «я была замужем» для Кея явно не из самых веских, и не потому что он не уважает верность в браке, а скорее потому что реалистично оценивает подоплеку этой самой верности.
– Это-то понятно, – он хмыкнул. – У каждой настоящей женщины есть гештальт «откажи лорду». Или миллионеру. Или звезде. Или все три в одной наглой морде, чтоб серьезнее гордиться. А кое-кому удалось закрыть гештальт целых… сколько раз?
– Ах ты… – я стукнула его ладонью по груди и заржала. – Мерзавец! Негодяй!
И как я могла думать, что он – холодный консервативный сноб? Дурында.
– Подлый пират и ужасный разбойник. Хвалите меня, хвалите.
– Никель Бессердечный! – припечатала я сквозь смех. – И эксгибиционист, вот.
– У, какими страшными словами ругается моя леди… это заразно?
– Да!
– Значит, я заразился, буду ужасно страдать и умру молодым, едва дожив до девяноста. Бедненький я, только поцелуй доброй феи меня спасет… нет, не туда поцелуй!
– Клоун! – я уже не могла внятно отбрехиваться, так смеялась. То есть мы вместе смеялись так, что едва не свалились с кровати.
И снова, отдышавшись и вернув сбежавшую подушку на место (плечо Кея – самая удобная подушка на свете!) я вернулась к добыче материалов для книги. Британские ученые всегда на посту во славу науки!
– Тебе правда понравилось?..
– О да… миледи неподражаемо читает вслух!
– Ну тебя, маньяка… Я не про то!
«Разве?» – читалось в изумительно теплых глазах цвета Тауэрских камней.
– И не смотри на меня так, маньяк, у меня… у меня и так болит…
Насмешливо фыркнув, Кей очень нежно поцеловал меня в макушку и целомудренно прикрыл поднимающийся стояк простынкой.
– Ладно, уговорила, леди Пристойность.
Теперь фыркнула я, подтянула простынку повыше, чтобы меня не отвлекали всякие тут ужасные пираты, и вернула ему поцелуй. В щеку. В высшей степени пристойно.
– Правда, скажи мне. Похоже получилось? И ты не против, чтобы это было в книге?
– Похоже, не против, ты офигенный гений, – тоном очень покладистого папочки. – Почитай мне еще. Там где про мадонну и больного ублюдка.
– Никель!.. – я вспыхнула, представив, как это будет и чем закончится, и… поняла, что я этого хочу. Очень. Только не прямо сейчас. – Ладно. Почитаю, но потом. А сейчас расскажи мне еще!
– Еще? Хм… Ну, о том как Ласло попытался спереть наши документы и байки, чтобы заставить отрабатывать в клубе, я уже рассказывал, и про Бонни в роли злой сицилийской мафии тоже…
Звучит как анекдот, но не хотела бы я оказаться на месте бедняги Ласло. Кей и Бонни, которым нечего терять – это страшно. Думаю, седых волос у румына здорово прибавилось, а наличности в сейфе – наоборот. И черта с два ненаследного дона и ненаследного принца остановила его охрана или угроза попасть за решетку. Думается мне, Кей еще несколько смягчил картину, чтобы не травмировать мою нежную психику.
