Текст книги "День матери"

Автор книги: Татьяна Богатырева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

– О, Кешш! – говорит папа.

И снова я не успеваю подумать, а уже прохожу мимо, опустив голову. Папа делает попытку встать, но у него не получается. Он что-то говорит нам вслед.

– Это кто? – спрашивает Женя.

Резко пожимаю плечами. Мне жарко, и сердце бьется часто.

– Почему он назвал тебя по имени? – продолжает недоумевать Женя.

– Обознался, – бормочу я и фальшивым голосом начинаю бодро рассказывать о нашей классной руководительнице, о том, что мы зовем ее Любочкой, и не слушаю сам себя, пока говорю.

Дома я застаю Ларису Дмитриевну в коридоре в тот момент, когда она пытается сесть на корточки перед дверью в комнату Эдика. В руках у нее ящичек с рассадой. Она оставляет ящичек возле двери, выпрямляется и с царственным видом проплывает на кухню. От удивления я иду за ней.

– Да, – говорит Лариса Дмитриевна так, как будто это все объясняет.

Я не понимаю.

– А Эдик-то наш! – поясняет она.

И смотрит на меня со значением. Мол, ну ты, Кеша, в курсе. А я не в курсе, поэтому так и стою, уставившись на нее. Эдика она обычно ругает на чем свет стоит. Заочно, потому что их обоюдная нелюбовь так велика, что они стараются не сталкиваться и даже на кухню ходят по очереди.

– Молодец наш Эдик, – говорит Лариса Дмитриевна. – Нашел себе хорошее и полезное дело.

Оказывается, накануне вечером Лариса Дмитриевна, пребывая в плохом расположении духа, выловила Эдика в коридоре, перерезала пути к отступлению, после чего долго и грозно вопрошала, чем именно он занимается. Застигнутый врасплох и не целиком еще отошедший от трипа Эдик с перепугу выдавил честное: «Выращиваю…»

На то, чтобы уточнить, что именно он выращивает, сил у Эдика уже не оставалось, поэтому Лариса Дмитриевна сделала не вполне верный вывод о том, что Эдик заинтересовался таким хорошим и полезным делом, как садоводство. Подобно нашей классной руководительнице, живя в своем, лучшем мире, где все друг другу помогают и переживают друг за друга, Лариса Дмитриевна приняла решение всячески поддерживать Эдиково здоровое начинание, надавала ему кучу полезных советов и даже обещала взять его весной на дачу, оставшуюся от покойного мужа-профессора.

– А что это у тебя в пакете? Пирожки? – с интересом спрашивает Лариса Дмитриевна.

Мне приходится признаться, что да, пирожки. Действительно, два пирожка – маме и мне.

– С творогом! Вкусные, – резюмирует Лариса Дмитриевна, откусывая половину первого пирожка.

Я вздыхаю и протягиваю ей второй.

* * *

Я стою в маленькой каморке, гордо именуемой офисом. За столом сидит толстый дядька, который всем своим видом показывает, что он хозяин этого офиса. У него есть стакан с ручками и карандашами, пепельница, папка с бумагами и мобильник. Все это разложено на столе по прямой линии в порядке уменьшения. Больше ничего на столе нет.

– А лет-то тебе сколько? – спрашивает он.

Я совсем уже заврался. Теперь вот я вру, что чуть ли не на днях четырнадцать будет.

Он кивает и продолжает делать вид, что он очень крупный начальник. Снова кивает и говорит, что я могу приступить с сегодняшнего дня. Я выхожу на улицу в костюме большой желтой курицы в красном фартуке. Мои глаза смотрят на мир через приоткрытый куриный клюв, а руки торчат из дырок в желтом курином животе. Вид у меня просто зверский. Я – страшилище, которое держит в руках пачку листовок с надписью: «Ресторан „Цыпа-Цыпа“». Светит солнце.

* * *

– Ты сегодня вообще вставала? – спрашиваю я.

Мама внимательно изучает трещины на потолке и слегка качает головой. Она расстроена, и я расстроен оттого, что расстроена она. Я кусаю нижнюю губу и думаю, что сказать.

– Был у меня одноклассник, – неожиданно произносит она. – Паша. Павел Владимирович. Так меня любил, не за стихи, – просто. Искал меня потом, уже когда ты родился. Замуж звал. Почему все так жестоко? – спрашивает она, глядя мне в глаза.

Мне становится страшно от этого взгляда.

В дверь звонят. Я вижу в глазок незнакомого мужика двухметрового роста, вид у него самый решительный.

– Вам кого? – спрашиваю я, не открывая на всякий случай дверь.

– Лизавета Белых здесь живет? – спрашивает он.

– Ну, да, – признаю я.

– Мне ее надо.

– Зачем?

– По делу.

– По какому?

Мужик, видимо, думает, что я издеваюсь, и начинает сердиться.

– По поводу собаки.

– У нас нет собаки.

– У меня зато есть! И ее муж мою собаку травмировал! Теперь нужны деньги на лечение!

– У нее нет мужа.

– Так, мальчик, позови немедленно Лизавету Белых!

Лариса Дмитриевна, хоть и пожилая, а слух у нее отменный. Она уже тут как тут, стоит рядом со мной и негодует.

– Открой дверь! – возмущается она.

Таким образом мужик все же прорывается в нашу квартиру. Лариса Дмитриевна заинтересованно смотрит на него.

– Ее нет дома, – говорю я.

В этот же момент мама подает голос из комнаты:

– Кеш, кто там?

– А это не она! – поспешно говорю я.

Какой же я все-таки врун.

Выясняется, что папа, пребывая последнее время в глубоком запое, при помощи друзей оказался накануне вечером у лифта в подъезде, где жила Рита. Заботливые друзья прислонили папу к лифту и ушли по своим делам. Папа поднатужился, нажал кнопку вызова, но, когда лифт открылся, силы покинули папу, и он упал. Половина папы оказалась в кабине лифта, половина – в подъезде.

В таком положении он и заснул. Проснулся папа рано, оттого что сосед по лестничной клетке, который теперь стоял перед нами, возвращался со своей собакой с утренней прогулки. Высказав все, что он думал о моем отце, и понимая, что в лифт ему не зайти, сосед стал подниматься по лестнице. Собака шла за ним и радостно виляла хвостом, – именно хвост и привлек папино внимание. Прикинув, что подняться на пятый этаж самостоятельно вряд ли получится, папа ухватил собаку за задние лапы и скомандовал:

– Вези, Полкан!

Сосед тянул собаку вверх, а папа вниз. Собака визжала, папа сопел, сосед орал на папу. Кончилось все тем, что сосед упал с лестницы, затем, с трудом отцепив сильные папины руки от задних лап собаки, отвесил папе затрещину, на руках донес собаку до своей квартиры, а потом пошел к Рите с требованием принять меры, а также выплатить ему деньги «на лечение собаки».

Рита деньги платить отказалась и послала соседа сначала в баню, а потом к папиной «жене Лизе». Я очень испугался, что мама сейчас выйдет к нам и все это расстроит ее еще больше. Поэтому моя первая зарплата за работу курицей перекочевала в карман возмущенного Ритиного соседа. Хотя я уверен – с его собакой все в порядке.

* * *

На работе мне скучно, и от нечего делать я тихонько читаю вслух мамины стихи. Я знаю их наизусть. Параллельно я раздаю листовки. Мимо проходит пожилая дама.

 
По березам рябь, утром – вещий сон,
Маленький «Варяг» – старенький балкон.
Небо все темней, днем пойдут дожди.
Здравствуй, пена дней. Жизнь не пережди, —
 

говорю я и протягиваю ей листовку.

Она отскакивает от меня, как от сумасшедшего, и даже оглядывается, сжимая листовку в руках.

 
Нет, не пережди, да, не переждать,
Жизнь не пережить, слов не переврать.
Голоса ворон в шелесте ветвей.
Утром слышен звон тысячи смертей.
 

Я так забываюсь, представляя себе то, что описывается в стихе, что не сразу понимаю, что передо мной стоит Женя с двумя незнакомыми девочками.

 
Днем нам снова в бой, днем нас ждут бои…
 

Я испуганно замолкаю.

– А дальше? – просит Женя. Она меня не узнает.

 
Со своей бедой да с гнильем внутри,  —
 

заканчиваю я, стараясь говорить басом. Женины подружки хихикают, но Жене стих явно понравился.

– А кто автор? – спрашивает она.

– Не помню… забыл, – машу я.

– Видишь – здесь все стихи читают, – обращается Женя к подружке. – Курочка, а можно с тобой сфотографироваться? – Это уже мне.

Я пытаюсь кивнуть, куриная голова-каска заваливается вперед и чуть не слетает с меня. Женя просит прохожего нас сфотографировать, и девочки обступают меня со всех сторон.

Они всё смеются и смеются и идут себе дальше, а я остаюсь стоять со своими листовками, в дурацком костюме и глубокой задумчивости по поводу того, почему у меня в жизни все так глупо происходит?

* * *

Я варю сосиски под руководством Ларисы Дмитриевны. Она сидит за столом у меня за спиной. Я уже смирился с тем, что хитрая старуха ест нашу с мамой еду, и теперь мы с ней устраиваем что-то вроде обычного человеческого обеда. Пока вода закипает, Лариса Дмитриевна рассказывает о своем муже-профессоре, который умер почти десять лет назад. И о том, что у них не было детей. И о том, что у них с мужем осталась двухкомнатная квартира с балконом и высокими потолками почти в три метра, но она эту квартиру сдает и на вырученные деньги снимает комнату у нас, а на оставшиеся покупает себе еду и лекарства. Насчет еды – это, конечно, неправда, но я молчу.

– Чего, мамашка твоя болеет? – спрашивает Лариса Дмитриевна.

Я киваю. В последнее время мама совсем перестала что-либо делать, в том числе есть и выходить из комнаты.

Хлопает входная дверь. Это Эдик. Он прямо в одежде проходит к нам на кухню. Настроение у него отличное, он побрился и выглядит не таким удивленным и ничего не соображающим, как обычно. Эдик достает из нагрудного кармана небольшую пачку денег – купюры по тысяче и пятисот рублей – и протягивает их Ларисе Дмитриевне.

– Вам! За оказание помощи и поддержки! – говорит он.

Мы с Ларисой Дмитриевной недоумеваем: какая-такая помощь?

– За удобрения. И советы. Ну, рассада класс пошла! – поясняет Эдик. – Все продал. Это – деньги!

Он поворачивается ко мне и протягивает вторую пачку, перетянутую резиночкой.

– За комнату! На! – говорит он.

Лариса Дмитриевна убирает деньги в кармашек халата дрожащими руками.

– Эдинька, покушай с нами, – говорит она.

Эдик сияет так, как будто он супергерой и только что спас кучу невинных жизней. Он садится за стол с видом именинника, которому сейчас будут вручать подарки. Лариса Дмитриевна велит ему помыть руки.

* * *

Мы с Женей стоим перед витриной «Евросети» и смотрим на мобильные телефоны. Мне неудобно смотреть на витрину, так как в руках у меня два больших букета цветов.

– Смотри, вот этот вот! Там вай-фай есть, сможешь «ВКонтакте» сидеть! – советует Женя.

Мне толком не видно, на какой именно телефон показывает Женя, – букеты мешают обзору. Я решаюсь. Протягиваю один букет ей.

– Вот, – говорю я, – это тебе. Спасибо тебе за то, что ты есть.

У меня все как всегда вышло глупо – поскольку появились деньги, я решил купить Жене и маме цветов. Но так как после школы я должен был работать курицей, купить цветы заранее, до встречи с Женей, я не успел. Пришлось покупать прямо при ней. А потом как-то глупо уже было дарить.

Женя почему-то смущена. Оказывается, ей еще никто никогда не дарил цветы.

Я захожу в магазин. Я настроен решительно.

* * *

Посреди улицы стоит огромная желтая курица, из глубин куриного живота доносится звук «динь-динь-динь-динь». Это звонит мой новый мобильный в кармане. Курица запускает руку себе в горло и вытаскивает оттуда телефон. Зрелище не для слабонервных.

– Мам, я же просил. Я на работе, – начинаю я. – Мам, что случилось? Успокойся, все в поря… Звонит в дверь? Не открывай! Позови Эдика!! Его нет?! Я щас буду! Мам, успокойся!!

Огромная желтая курица бежит по улице. Вбегает во двор. Дергает дверь в подъезд, дверь не открывается, потому что курица ввела не тот код в домофоне. Курица в панике.

Возвращающийся с прогулки Эдик тоже хотел зайти в подъезд. Эдик видит курицу и застывает в недоумении.

– Жесть, – говорит Эдик.

Зажмуривается. Открывает глаза. Все тот же родной двор и желтая курица приплясывает перед дверью.

– Надо завязывать… – задумчиво говорит Эдик, обращаясь к самому себе.

В костюме я не влезаю в лифт, поэтому бегу на наш этаж по лестнице. В костюме это очень тяжело. Еще не добежав до квартиры, я слышу настойчивые звонки в дверь, сердитые возгласы:

– Ну откройте, нууу!

Перед дверью в нашу квартиру стоит Рита.

– Здравствуйте, – говорю я.

Рита пугается курицы и продолжает жать на звонок.

Еще больше пугается Эдик, который приехал на лифте и обнаружил, что курица, мало того что не является его галлюцинацией, так еще и стоит перед дверью его квартиры и, видимо, собирается в нее войти. Эдик на всякий случай нажимает на кнопку «один» и едет обратно на первый этаж.

– Это я, – говорю я.

Рита смотрит на меня и жмет, и жмет на звонок.

– Это я, Кеша, – говорю я. – Перестаньте.

– Что перестаньте?

– Звонить.

Наконец я догадываюсь снять куриную голову. Рита перестает звонить в дверь.

– Я хочу поговорить с твоей мамой, – говорит она.

– Понятно, – говорю я.

– Она не открывает, – говорит Рита.

– Ну да, – говорю я.

– Но она же дома!

Я киваю.

Рита хватает меня за руку.

– Пожалуйста! Я в отчаянье! – говорит она.

У нее раскрасневшееся заплаканное лицо. Мне становится жаль Риту.

– Подождите здесь, – прошу я.

Рита шмыгает носом.

Я поспешно закрываю за собой дверь. В коридоре на полу сидит мама и плачет.

– Что ей нужно? – слабым голосом спрашивает она.

– Поговорить хочет, – честно отвечаю я.

– Я не могу, – плачет мама.

Я киваю.

– Мам, иди в комнату, – говорю я.

– Не хочу, чтобы она здесь была, – всхлипывает мама.

Я помогаю маме подняться. Это получается с трудом, так как костюм курицы мне очень мешает. Отвожу маму, она ложится на кровать и прячет лицо в подушку. Снимаю костюм, иду на кухню, приношу маме воды и беру со стола феназепам.

– Мам, выпей, – говорю я.

Она не реагирует. Оставляю таблетки с водой на тумбочке и иду обратно на лестницу. Рита сидит на подоконнике и курит.

– Что вы хотели? – спрашиваю я.

– Почему Лиза не хочет со мной говорить? – не понимает Рита. – Она меня ненавидит? Что я ей сделала?

Мне в который раз становится стыдно за маму. А еще обидно, что я снова решаю ее проблемы. И с работы меня, скорее всего, теперь уволят. Смотрю на Риту. Озвучив мысль о том, что мама, по ее мнению, ее ненавидит, она снова начала всхлипывать. Так мы и стоим: одна женщина плачет снаружи, другая – внутри, а посередине я с костюмом курицы в руках. Глубоко вздыхаю и беру себя в руки.

– Мама болеет. Она вас не-не-ненавидит, – медленно проговариваю я.

– Но мне надо с ней поговорить!

Я вздыхаю.

– Ну так поговорите со мной. Пойдемте, мне нужно вернуть костюм, – говорю я.

Рита сейчас кажется совсем не взрослой. Как будто мы ровесники или она даже младше меня. Младше Жени.

– Не плачь, – прибавляю я.

Рита кивает, и мы спускаемся по лестнице в молчании.

Посреди двора стоит Эдик.

– Ты ее видел? – с волнением спрашивает он.

– Кого?

– Курицу…

– Нет.

Эдик с удивлением смотрит на нас, не замечая, что у меня в руках костюм курицы. У меня нет времени – у меня Рита, которая снова собирается плакать, и надо отнести костюм.

По дороге Рита рассказывает мне то, что я, собственно, и так прекрасно знаю, – что жить она так больше не может. Что Леня занимает собой все внешнее и внутреннее пространство, что в голове у него какие-то великие идеи, работать он не может и не хочет и объясняет это тем, что он поэт уровня Пастернака и никак не меньше.

Я иду молча и вспоминаю, как однажды, пару лет назад, папа явился к нам домой со светящимися глазами, крепко обнял маму, и они ушли в нашу комнату, а я остался стоять в коридоре. Я тогда был еще молод и глуп и решил, что все – вот оно счастье, теперь заживем.

Не прошло и получаса, как мама пулей вылетела из комнаты вся в слезах и выгнала папу. Оказывается, он пришел затем, чтобы показать ей новое стихотворение, потому что «только она, как самый близкий и дорогой его сердцу человек, способна понять величие этого стихотворения».

– Рита, – говорю я, когда мы останавливаемся у офиса ресторана «Цыпа-цыпа», – иди домой. Все будет хорошо.

Рита крепко обнимает меня на прощанье, потому что она глупая и не понимает, что, конечно же, хорошо уже ничего не будет. Потом я захожу в офис, и меня увольняют.

* * *

Поскольку Эдик отдал нам деньги за комнату, я теперь могу поехать на экскурсию в Пушкинские Горы, чем несказанно радую Любовь Михайловну и огорчаю Володю.

– Украл, что ли? – шепчет он мне в спину.

Я не реагирую. А зачем? У меня есть Женя, и сегодня после школы я пойду с ней гулять. Но все выходит опять совсем не так, как было мною задумано. Придя домой, я обнаруживаю на кухне сразу троих – маму, Ларису Дмитриевну и… Женю. Они пьют чай и ведут светскую беседу. Женя прижимает к груди сборники маминых стихов. Я в ужасе.

А все потому, что свежекупленный свой мобильный телефон, это чудо современной техники, я неосторожно оставил дома, отправившись утром в школу. А Жене захотелось со мной поговорить. Женя позвонила. Мама в это время лежала на кровати и изучала трещинки на потолке.

– Алло, – сказала мама.

– Кеша? – спросила Женя.

– Нет, это Лиза, – сказала мама.

– Понятно, – ответила Женя.

Они немного помолчали.

– А где Кеша? – осторожно спросила Женя.

– Точно не знаю, но скорее всего в школе, – задумчиво ответила мама.

– А вы, наверное, его мама? – догадалась Женя.

Мама кивнула, но по телефону это было не видно. Сообразив, что Женя не видит ее киваний, мама сказала «да». А потом она взяла и решила представиться: «Лизавета Мироновна Белых, член Российского Союза писателей».

И тут понеслось. Женя сначала никак не могла поверить, что та самая Лиза Белых и есть мама Кеши, потом она никак не могла подобрать слов, чтобы выразить, что именно дали ей в жизни эти прекрасные стихи, потом Женя уже перешла к тому, какой у нас в целом замечательный и творческий город.

– Заходи в гости, – просто сказала мама, продолжая изучать трещинки на потолке. – Я, в общем-то, совершенно ничем не занята.

Вот так это все и случилось.

Хуже того, мама пригласила в гости Жениных родителей, искренне радуясь тому, что у ее сына наконец-то появился друг. Я ковыряю заусеницы на пальцах и судорожно думаю, куда спрятать Эдика, как нейтрализовать Ларису Дмитриевну и как уговорить маму не рассказывать Жениным родителям всяческие подробности нашей жизни, а лучше – как не рассказывать вообще все.

– А когда можно к вам прийти? – спрашивает Женя.

Мама сосредоточенно смотрит на часы.

– Ну, например, сегодня, – говорит она.

* * *

Я впервые вижу Жениного папу. Это солидный, пузатый и очень добродушный на вид мужчина. Живо интересуется нашей жизнью, откашлявшись, признается, «что в молодости тоже пописывал стихи». Как я ни старался, вопросов из серии «какова она, жизнь богемы» избежать не удается. Женя то и дело вскакивает со стула и фотографирует. Женина мама старается быть милой и доброй, но я прекрасно вижу, что она подозревает нас в том, что мы подали не очень хорошо помытую посуду. Время идет, я поглядываю на часы и уже с облегчением понимаю, что скоро они поедут домой. Мама держится молодцом, подписывает книги. Она даже голову помыла для такого случая.

А потом я слышу звонок в дверь. На пороге стоит Леонид Вяземский, знаменитый русский поэт, лауреат множества престижный премий, стоит и качается из стороны в сторону, как длинный, слегка кривоватый метроном.

– Ллл, – говорит папа.

– Так, стоп! – говорит папа.

– Лллллиз-ааа! – говорит он.

Я кидаюсь к нему.

– Папа, умоляю тебя, только не сейчас, – шепчу я и понимаю, что у меня на глаза наворачиваются слезы. Но папа у меня очень сильный. И упорный. Так мы и вваливаемся в кухню – папа, передвигающийся от стенки до стенки, и я, как коала висящий у него на локте.

– Лиза, любовь моя! – причитает папа.

Тут координация движений его совсем уже подводит, и он падает на пол. Оказавшись на коленях, папа, видимо, решает, что раз уж он на коленях, то можно и перекреститься.

– Прости меня, Христа ради, Лиза, я тебя люблю, – крестится он.

Я в испуге оборачиваюсь на маму. Ее уже нет за столом, она стоит на коленях перед папой, который тоже стоит на коленях, и плачет навзрыд.

Это уже потом, когда я, боясь посмотреть в глаза Жене, провожаю ее вместе с родителями к машине, поднимаюсь в нашу проклятую квартиру, я останавливаюсь в коридоре. Стою в темноте под дверью в нашу комнату и не решаюсь войти. Я всей душой ненавижу стихи. Стихи – это болезнь. Стихи мешают жизни. Но, стоя в темном коридоре, не зная, куда себя деть, я шепчу мамино стихотворение:

 
Ты засыпаешь и видишь: снег
Падает в райских кущах.
Богово – Богу. Ты человек,
Лучший из всех живущих.
 

2. Мама

Первое мая – День весны и труда, кельтский праздник начала лета. Мои одноклассники сейчас в автобусе на пути к Пушкинским Горам. Лариса Дмитриевна и Эдик – на пути к той самой профессорской даче, о которой все наслышаны. А я дома один. Давно такого не было. Если вообще такое когда-либо случалось. Хожу по квартире, заложив руки за спину, как капитан дальнего плавания. Сижу на кухне. Открываю настежь все двери. Никого. Тишина.

Когда уже темнеет, звонит домашний телефон. Незнакомый мужской голос.

– Здесь живет Лиза Белых? – спрашивает.

– Здесь, но ее нет, – говорю я.

– А когда она будет? – настаивает голос. Голос в трубке хороший, располагающий к доверию.

– Ее еще долго не будет, – честно признаюсь я.

И это правда. После своего очередного триумфального возвращения папа продержался с неделю. Мама лежит в районной психиатрической больнице с очередным срывом. Я, как обычно, сказал, что за мной присмотрит дедушка. Дедушка, как обычно, за мной не присматривает. Навещать маму можно только раз в неделю. Вот так и получилось, что первый день весны и я дома один.

– Мальчик, с ней что-то случилось? – допытывается голос в трубке. – Послушай, я очень старый Лизин друг, меня зовут Павел Владимирович…

А! Мамин одноклассник!

– …я сейчас в командировке в Питере, очень хотел ее видеть…

– Очень приятно, Павел Владимирович. Я Иннокентий, Лизин сын, – говорю я. – Вы не думайте, с мамой все в порядке, просто она попала в аварию, небольшую такую аварию, и сейчас в больнице, но она скоро выйдет! – вру я. Меня несет. Мне очень не хочется выглядеть идиотом еще и перед Павлом Владимировичем.

Павел Владимирович дает мне номер своего мобильного и адрес гостиницы, где он остановился, несколько раз повторяет, что если нужна какая-либо помощь – деньгами или еще что-то, – чтобы я обязательно обращался. Говорит, что будет очень ждать моего звонка.

Повесив трубку, я долго стою на кухне и думаю, как бы было замечательно, если бы мама вышла за него замуж. Пора бы мне уже лечь спать. Но одному в квартире – страшно. Я обхожу всю нашу квартиру и включаю везде свет, везде-везде, даже в кладовке. Ложусь на свое верное кресло. Ворочаюсь. Решительно встаю и выключаю свет. Лежу в темноте, но так и не могу заснуть.

* * *

Женя рассматривает наши семейные фотографии. Их не так уж и много, все больше я маленький да поэтические выступления. Сегодня маму выписывают домой, и мы с Женей ждем ее возвращения. В квартире жарко, поэтому я открыл все окна, и теперь мы слышим шум улиц.

– Надо бы твоей маме жениха найти, – задумчиво тянет Женя.

– Какого жениха?

– Какого, какого – нормального!

Я уже так привык к Жене, что научился ей доверять. Я киваю. Говорю, что тоже так считаю. Потому что так жить просто нельзя. Только где же его возьмешь, этого нормального жениха, да еще и учитывая некоторые странности моей мамы?

Женя – человек двадцать первого века.

– Интернет! – говорит она. – Повесим заявление на сайте знакомств! Давай, давай, если не мы, то кто.

Женя толкает меня локтем в бок, и от ее прикосновения меня как будто током бьет. Странное чувство. Спорить с ней бесполезно, и мы, не медля, идем к нашему старенькому компьютеру, ждем минут пять, пока он загрузится, и пишем на Жениной стене «ВКонтакте» объявление следующего характера:

– Молодая, красивая поэтесса…

– Нет, не так, – говорю я. – Слово «поэтесса» всех нормальных сразу отпугнет.

Молодая, незамужняя, красивая женщина ищет порядочного мужчину для серьезных отношений.

– Добавь еще – порядочного, адекватного, непьющего и не поэта, – говорю я.

Женя качает головой – это уже явно перебор. Таких, по Жениному мнению, просто не бывает.

Оставляем под объявлением мой номер мобильного.

Я начинаю волноваться.

– А как мы маму-то заставим на свидание пойти? – спрашиваю я.

Женя считает, что проблемы надо решать по мере их поступления. Сначала нужно найти того, с кем идти на свидание, а потом уже думать – как дотащить до этого самого свидания мою маму.

– Еще можно высматривать дорогие машины и как бы понарошку кидаться под них, чтобы потом, когда тебя «собьют», с мамой твоей их знакомить. Я в одном фильме видела, – рассуждает Женя.

Я любуюсь Женей. В окно дует летний теплый ветер и шевелит ей челку. И почему-то снова в голову лезут стихи – и мамины, и папины, и бог знает чьи.

* * *

На наше объявление откликается целый список разных мужчин. Но все это становится вдруг неважным – мы хороним Ларису Дмитриевну.

* * *

В самый разгар ужасного скандала звонит мой мобильный телефон. Это Павел Владимирович. Я выхожу на лестничную клетку, чтобы он не слышал воплей, доносящихся из нашей квартиры.

Дело в том, что перед смертью Лариса Дмитриевна составила завещание, в котором оставила свою квартиру (которую она сдавала) и дачу своего мужа-профессора Эдику. Хоронили мы Ларису Дмитриевну втроем – я, мама и Эдик. А уже после отпевания выяснилось, что у Ларисы Дмитриевны есть какие-то дальние-дальние родственники, которые пришли сейчас к нам и очень негодуют по поводу завещания. Они требуют, чтобы Эдик сдал анализы на наркотики, и грозятся полицией.

А Павел Владимирович как раз хотел в гости зайти. Я огорчаю его своим отказом. Обещаю встретиться с ним, как только мы выгоним родственников Ларисы Дмитриевны. Он грустно вздыхает, так грустно, что мне становится его жаль.

* * *

– Кеш, хочешь новое? – говорит мама.

Она сидит с ногами на стуле. Все двери нашей квартиры открыты настежь, ведь теперь мы живем одни – Ларисы Дмитриевны больше нет, а Эдик сидит за распространение и выращивание наркотиков.

Я киваю. И мама принимается читать. Она всегда читает так, как будто рассказывает о самом важном. Как будто мой отец стоит где-то в глубине комнаты и внимательно ее слушает, а она ищет его глазами:

 
Нам осталось очень мало,
Чтобы я не рифмовала.
Циферблат устало мечет
Бисер мелкий и святой.
 
 
Лучше временною сводкой
Приходи пешком и с водкой.
Я пойду к тебе навстречу
В старом шерстяном пальто.
 

Мама никогда не пишет обо мне. Она думает, что пишет о папе, но на самом деле пишет о себе. Я устал от ее стихов, от ее страхов, от ее мыслей. Я понимаю, что срочно хочу увидеть Женю – единственного нормального живого человека во всем этом вращающемся, как карусель, безумии.

Женя соглашается на встречу неохотно. По иронии судьбы она выбирает для встречи именно тот скверик, где зимой мы столкнулись с моим отцом. Но я так хочу ее видеть, что мне все равно. Мы обнимаемся при встрече, а потом она почему-то долго молчит. Я пытаюсь завязать разговор:

– Дружище, так давно не виделись с тобой, дружище, чем занималась это время?

– Да так, – неопределенно отвечает она.

– Пора бы поиски жениха для мамы продолжить… – как бы между прочим говорю я.

Женя не смотрит мне в глаза. Задумчиво жует нижнюю губу, это делает ее немного похожей на красивого и чуть-чуть грустного жирафа.

– Кеша, послушай, – начинает она.

И вот в зеленом цветущем скверике в самый разгар лета пропадает весь воздух и становится совсем нечем дышать. Я на всякий случай зажмуриваюсь, и ее голос звучит в темноте.

– Кеша, я уезжаю. Учиться. Не знала, как тебе сказать. Вот.

Я открываю глаза. Вот она, Женя, сидит рядом со мной, сгорбившись, на самом краю скамейки. Закрываю глаза – нет Жени.

До меня долетают только какие-то обрывки фраз.

– Кеш, ну не молчи. Просто… Родители… Англия… Школа искусств… Интернет… Можно переписываться…

Я снова открываю глаза. Хочу что-то сказать, но воздух не выталкивается из легких, голос получается такой сиплый, что я его не узнаю.

– Когда? – глухо говорю я.

Женя отворачивается.

– Завтра. Прости. Я просто не знала, как лучше сказать.

Женя уходит первая. Я дохожу до дома пешком, но вдруг понимаю, что не могу туда подняться, не могу видеть маму, не могу слушать ее стихи. Иду к метро, еду на другой конец города, иду по спальному району, поднимаюсь на шестой этаж. Дверь мне открывает старушка в застиранном халатике.

– Мальчик, тебе чего? – спрашивает она.

– А Леонид дома?

– Ленечка, к тебе какой-то мальчик! – Поворачивается ко мне. – Проходи, мальчик, вон там тапочки под комодом.

Моя бабушка провожает меня на маленькую грязную кухню, стыдясь, убирает со стола пустые бутылки. Шаркающими шагами выходит из кухни, оглядываясь на папу: мол, все ли в порядке? А, да, за столом сидит мой отец. Он курит. Я сажусь на табуретку напротив него, тянусь к его «Альянсу», он пожимает плечами. Затягиваюсь и тут же кашляю. Вкус просто отвратительный. Тушу сигарету о пепельницу, сделанную из жестяной банки из-под пива.

Мы молчим. Я молчу, молчит мой отец, молчит весь мир вокруг и внутри нас. Я не знаю, сколько мы так сидим, время теряет свой смысл. Я понимаю, что пора бы уже встать и уйти, но не нахожу в себе для этого сил. Мы сидим. Потом силы все-таки находятся, и я ухожу. Папа молча провожает меня до двери.

Домой я иду пешком. Медленно, потому что я не хочу туда идти. В кармане звонит телефон. Это Павел Владимирович. Я беру трубку, говорю «алле» и вдруг начинаю плакать.

* * *

Мы с Павлом Владимировичем сидим в кафе, передо мной стоит огромная кружка какао, сам Павел ничего не ест и не пьет. Он внимательно меня слушает, а я рассказываю ему все – о маме, о Жене, о Ларисе Дмитриевне, о Пушкинских Горах. Я уже не плачу, вернее, слезы еще текут, но они не оставляют белых полосок на щеках. Он слушает меня очень внимательно, не перебивая.

Потом я умолкаю. Некоторое время мы сидим и слушаем музыку в кафе, наблюдаем за людьми. Потом Павел Владимирович берет меня за руку, – у него очень сильное, крепкое рукопожатие.

– Иннокентий, послушай меня внимательно, – говорит он. – Я очень сильно люблю твою мать, вот уже пятнадцать лет. Я жизнь готов отдать за то, чтобы она была счастлива. Если есть хоть один шанс… как-то участвовать в вашей с мамой жизни. Если есть шанс – только скажи!

– Пойдемте к нам? Пойдемте прямо сейчас? – спрашиваю я.

Он какое-то время колеблется, потом машет рукой и весело кивает.

– А ничего, что время уже позднее? – спрашивает он.

– Нет, нет, сейчас, прямо сейчас…

* * *

– Мам, мама, у нас гости! – с порога кричу я. Оборачиваюсь к Павлу Владимировичу. – Ну что же вы, проходите, не стесняйтесь! Пойдемте на кухню, чай заварим!

Мама выходит из комнаты, завернувшись в большой пуховый платок. Она такая красивая с распущенными волосами.

Павел Владимирович, стесняясь, садится за стол. Когда входит мама, он, волнуясь, встает, чуть не опрокинув стоящую рядом табуретку.

– Мама, сюрприз!

Мама непонимающе смотрит на меня:

– Кеш, это что, шутка такая?