Текст книги "Тогда, сейчас и кот Сережа"

Автор книги: Татьяна Догилева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

7. Моя третья школа

Моя третья… О! Она была абсолютно замечательная, моя третья школа! После пережитых ужасов во второй она мне просто показалась раем и землей обетованной. Хоть и приходилось туда ездить с тремя пересадками, но это было ерундой и мелкими неприятностями по сравнению с тем, что я получила взамен неудобной дороги к школе.

Во-первых, она была особенной, не такой, как другие школы, и учеников автоматически делала особенными. А как хочется быть особенной в 15 лет! Тут только самим фактом поступления в экспериментальную школу при Академии педнаук ты как-то отделялась от всех других московских школьников. Это наполняло гордостью, пусть и мало заслуженной.

Вообще-то подразумевалось, что при поступлении в эту школу в 9-й класс должны были проверить уровень твоих знаний, приобретенных раньше. В моем случае должны были устроить мини-экзамен по истории и литературе. Я поступала в гуманитарный класс, но по истории ничего не знала, потому что у нас была очень странная историчка в 7–8-м классах. Она зачем-то пересказывала нам параграфы учебника слово в слово, причем таким занудным голосом, что привила стойкое отвращение к самому слову «история». Я не считала перечисление многочисленных дат и фамилий генералов, которые кого-то где-то победили, не только за науку, но и вообще за что-то заслуживающее хоть малейшего внимания. Литература – это да! Это вещь! Оттуда всякие роли можно играть, тут я была сильна: читала много и с азартом.

Но на так называемом собеседовании при поступлении в новую школу мне попалась какая-то необычная экзаменаторша. Добрая женщина удовлетворилась моим сообщением о том, что я собираюсь стать актрисой. Она даже восхитилась такой отчаянной мечтой и сразу без дальнейших расспросов меня записала в будущие ученицы 9 «Д» класса. Вот сколько девятых классов было в этой эксперименталке! Сами считайте: А, Б, В (эти с физико-математическим уклоном), Г (химико-биологический) и, наконец, мы – Д, гуманитарии, с основными профильными предметами историей (6 уроков в неделю), русским и литературой (которых тоже было много, но меньше, чем истории).

А вместо труда у нас была стенография. Теперь-то это умение никому не нужно в свете появления всяких штучек, которые все за тебя запомнят и запишут, а тогда очень даже полезный навык я приобрела: двумя маленькими закорючками обозначить целое слово или даже предложение.

А трудовая практика знаете какая была? Это вообще смех! Физики и математики после окончания основного школьного курса еще полмесяца должны были ходить на радиозавод и паять там микросхемы, а мы, гуманитары (нас так почему-то называли, без окончания, правильно-то говорить гуманитарии, как нынче известно) – ха-ха-ха! – в обязательную экскурсию по Золотому кольцу России, всякие памятники древней архитектуры смотреть!

Катя моя (дочь) со своими одноклассниками тоже ездила кое-куда, типа Суздаля, Переславля и т.п., но это она уже по инициативе их несравненной классной руководительницы и за родительские денежки (не очень маленькие).

А тогда наш историк Юрий Иосифович строго объявлял: «В воскресенье в 9.00 утра у входа в школу будет стоять автобус, класс едет во Владимир изучать памятники Древней Руси. Кто не является, получает двойку в последней четверти!» И мы весной на автобусе каждое воскресенье отправлялись бесплатно (за счет школы) в очередное путешествие и еще ворчали: «Когда это уже прекратится?!»

Я даже не знаю, сколько сейчас стоит посмотреть на фрески Андрея Рублева во Владимире? Не всем, мне кажется, по карману. Да и не интересуется сейчас никто такими вещами (хорошо бы я ошибалась в своих ощущениях).

А про историка нашего, Косачевского Юрия Иосифовича, писать я боюсь. Умения у меня не хватит и одноклассников бывших опасаюсь, скажут: «Что ты так плохо и неуклюже про него написала?!»

Когда мы пришли туда в свои девятые классы, Косачевский уже был легендой 710-й школы, легендой и остался. Он был очень невысокого роста и постоянно держал в руках очень длинную и толстую указку (почти ему по макушку, а то и выше).

Прошел он всю войну, был ранен, но даже и орденских планок не носил и про Великую Отечественную войну не рассказывал. Ежедневно и ежечасно с указкой наперевес он вел непрекращающуюся битву с теми, кто не считал, что надо знать историю. И именно ту историю, которую ученику предстоит сдавать на вступительных экзаменах в выбранный этим учеником вуз. Он так и заявлял: «Мне все равно, что вы думаете по поводу того, что вам надо, но знать вы это будете».

Это он к тому, что уже многие нос воротили от Советской власти, а Коммунистическая партия, которая была нашим рулевым во всех областях жизни страны, ничего, кроме презрения, не вызывала. Бу-бу-бу с телеэкранов типа «в закрома Родины» насыпали до фига зерна… А в магазинах – пусто. Неувязочка. Но на неувязочки этим самым рулевым было плевать.

А Косачевский, он что, глупее нас был? Нет, конечно. Просто он понимал, что все равно будут спрашивать доказательства верности марксизма-ленинизма как единственно правильного во Вселенной учения, а без этого ни один бедолага никуда не поступит, будь он хоть семи пядей во лбу. И гонял нас, гонял… Я историю в ГИТИСе вообще никогда не сдавала, мне всегда автоматом все зачеты ставили, во как натаскал!

В институте театральном настоящей истории мало было, там все больше как раз про единственно правильное учение, диаматы всякие. Диамат, думаете, про математику? А вот и нет! Диалектический материализм – так расшифровывается. Сейчас никто и не вспоминает про него, а раньше и шагу не ступишь без этой ерунды. Но это я сильно вперед забежала, про институт уже…

А вот спецраздел «культура Древней Руси» у нас, девятиклассников, в уважухе был. Сидели мы в юношеском зале Ленинской библиотеки (тогда такой был, потом посчитали ненужным) и корпели над всякими умными книжками, чтобы рефераты писать, старались… Ну а потом – трудовая практика: пожалуйте в автобус, чтобы с этой самой культурой, точнее, с ее остатками лично ознакомиться.

Выучил Косачевский нас. Все поступили куда наметили, а многие так и дальше свою жизнь с историей связали, преподают сейчас в самых разных престижных вузах. Мы иногда встречаемся, так никак эти встречи без воспоминаний про Косачевского не обходятся. Любим мы его по сей день и благодарим.

Хотя он вовсе не ангел был, куда там! Мог, например, в угол на весь урок поставить. Это девятиклассника! Мы прямо и не знали, как к этому относиться… Но вся школа знала, что Косачевский в угол ставит, если ему не нравится поведение учащегося, это уже такая традиция была. И шли как миленькие наши мальчики в этот самый угол под смешки сидящих за столами одноклассников и стояли, подпирая стены, а Юрий Иосифович еще и своей гигантской указкой мог слегка уколоть ученика, чтобы не отвлекался на разные глупости от его важнейшего предмета.

Спасибо вам, Юрий Иосифович, что вы были в моей жизни! И 710-й школе спасибо! И всем ее учителям! Здорово научили, и не только знания в наши головы вложили, которых достаточно было, чтобы поступить в институт, нет, еще приучили самообразовываться, привили желание узнать побольше, чем положено по программе, выйти за рамки и получать от этого процесса кайф. Спасибо!

Какой важный предмет история, я только с возрастом понимать начала. И сейчас понимаю очень отчетливо. Жизнь заставляет, и правильно говорил Косачевский: «Все повторяется, все развивается по своим историческим законам».

Одно только неправильно говорил Юрий Иосифович – про всепобеждающую силу марксизма-ленинизма. Но, похоже, он и сам в это не верил.

Жнивье, овины и школьницы с «Луи Виттон»

1. Дейл Карнеги и детская хореография

Я опять про маленькую Катю. Ей было лет шесть, в детсад она не ходила по слабому здоровью, и решила я ее определить в хореографию. Очень полезно для девочки: осанка там, координация, укрепление опорно-двигательного аппарата, но главное – хоть какое-то общение со сверстницами. А тут и школа практически через дорогу, где вечерами как раз проводит занятия хореографическая студия «Лазурь» (условно) для всех желающих: и взрослых, и детей всех возрастов. Вот мы туда с Катей и отправились и были приняты с распростертыми объятиями (плата была немаленькая). И стала моя дочь дважды в неделю посещать занятия танцевальные, и была какое-то время просто счастлива безмерно. С вечера она готовила свою сумочку с нужной амуницией и важно объявляла: «У меня завтра хореография». Ну и мне радость.

Так прошло где-то месяца три, а потом, смотрю, дочь моя загрустила и стала смотреть в окно задумчиво. А это первый признак, что у нее какие-то проблемы. Я тихонько ее спрашиваю: «Катюшенька, что ты такая задумчивая?» Но она отмалчивалась. Потом вдруг стала иногда вздыхать и говорить впроброс: «Как мне не хочется на хореографию…» Я ей не верила, на хореографию ей очень хотелось, но похоже, что-то там у нее перестало складываться… И однажды в очередной четверг Катя попросила меня жалобно: «А можно я не пойду на танцы?» И заплакала.

Тут уж я уселась и попросила: «Расскажи, Катя, что происходит? Я не верю, что ты не хочешь на занятия. Тебя там обижают?» И маленькую дочку прорвало, захлебываясь слезами, она мне поведала, что там, в группе, есть девочка Лиза, старше ее, она уже год там занимается, и она у них «главная», все девочки ее боятся и слушают. А она, Лиза, никому не велела с Катей дружить и вставать с ней в пару. «Никто со мной не хочет танцевать, я одна всегда танцую, а они надо мной все смеются, им Лиза велела». – «А они тебя не поколачивают?» – осторожно поинтересовалась я. Дочь отрицательно замотала головой и добавила: «Ну, толкаются только и подножки подставляют».

Вот что бы вы испытали, расскажи вам такое шестилетняя дочка? Многое. Вот это многое я и испытала. «Собирайся, доченька, пойдем на занятия, мы так просто не должны сдаваться перед какой-то Лизой. Знаешь, сколько впереди таких Лиз будет? Нет, мы еще повоюем. Ты со своей стороны, а я, чем могу, со своей. Но знаешь, взрослые не должны вмешиваться в дела детей. Если уж совсем край, тогда я уж тебе как-нибудь подсоблю, но вообще ты сама должна научиться разбираться с отношениями между сверстниками и уметь постоять за себя. Без этого пропадешь. Главное – не давай себя бить. Вот тут уж не стесняйся и кричи изо всех сил». – «А что кричать?» – с тихим ужасом поинтересовалась дочь. «Вообще, взрослым в экстремальных ситуациях советуют кричать что-нибудь особенное, что может привлечь внимание обязательно, например “Пожар!”». – «И мне кричать “Пожар!”?» – спросила, почему-то повеселев, Катя. «Кричи! – разрешила я, – а то просто: “А-а!” – только погромче, изо всех сил».

Пришли мы в эту студию, дочь, взглянув на меня несколько испуганно, отправилась в раздевалку, а я пошла в администрацию. А администрация восседала в каморке и представляла собой полную женщину пенсионного возраста, собирающую деньги с родителей юных танцовщиц. «С кем бы мне поговорить из педагогического состава?» – вежливо и интеллигентно поинтересовалась я. «Со мной», – так же вежливо ответила мне дама в костюме джерси. «А я думала, вы бухгалтер», – удивилась я. «Да, – согласилась со мной дама. – Я бухгалтер, но совмещаю эту должность еще и с должностью заведующей педагогической частью. У вас какие-то проблемы? Претензии?»

Я помялась, но все-таки выдавила из себя: «Проблемы, похоже, намечаются». Завуч-бухгалтер сделала какое-то ласково-изумленное лицо. «Видите ли, мою девочку в группе немного подтравливают. Мне не хотелось бы вмешиваться в девчачьи дела, но я знаю, что вся эта кутерьма может плохо кончиться, если ее вовремя не остановить. Не могли бы вы попросить учительницу по танцам побольше уделять внимания отношениям Кати с другими девочками? Это ведь очень легко разрешается, такие ситуации, какая-то совместная игра, где Катя с ее недоброжелательницей в одной команде борются за победу, это сближает. Ну, вы сами лучше меня все знаете, раз вы педагог». – «Все сделаю», – бодро пообещала мне Марь Ванна (пусть так будет), и душа моя успокоилась.

На следующее занятие мы пришли с дочерью с надеждами в наших организмах, что все переменится к лучшему. Катя отправилась на занятия, а Марь Ванна затащила меня к себе в душную каморку и радостно отчиталась: «Все сделала! Поговорила я с нашей учительницей. А она мне говорит: “Да я давно вижу, что Лиза эта новенькую и толкает, и бьет иногда незаметно”». Тут я заорала: «А что же она раньше ничего не предприняла, чтобы оградить мою дочь от всего этого? Катя вон уже просит забрать ее из вашей студии!» Марь Ванну перспектива потерять ученицу напугала ужасно, и она начала тараторить: «Все-все-все! Все теперь будет хорошо и даже отлично! Я сама пришла и объяснила девочкам, что они все вроде как сестрички, кто старшая, кто младшая… И старшие должны отвечать за младших. У вашей Кати теперь есть старшая сестра, и она будет следить, чтобы никто вашу девочку не обижал». Бухгалтерша победоносно смотрела на меня, сама потрясенная своими педагогическими придумками.

Я от всего этого прибалдела и спросила: «А почему бы самой педагогине не отслеживать ситуацию? Это же ее обязанности?» – «Да какие они педагогини! – махнула Марь Ванна безнадежно рукой. – Танцорки!» И тут я вдруг услышала истошный крик моей дочери, внутри все оборвалось, и я ринулась из каморки на крик, задыхаясь от ужаса и предполагая самые страшные происшествия. Поэтому, когда я увидела целую Катю, с руками и ногами, головой не в крови, то у меня внутри образовалось ощущение счастья и немыслимой удачи. А дочь рыдала, содрогаясь всем телом, и выкрикивала: «Я никогда, никогда не пойду больше на хореографию!!!» Я схватила ее в охапку, стала гладить и спокойно повторять: «Хорошо, конечно же, не пойдешь, все будет как ты захочешь». Когда ребенок немного успокоился, я спросила: «Опять Лиза?»

Да, это опять была Лиза. Я не стала выяснять, что она сделала на этот раз. «Одевайся, Катя». Катя стала переодеваться прямо в коридоре, а когда она уже была готова, я сказала: «Подождем окончания занятий, я хочу поговорить с вашей учительницей». Марь Ванна спряталась с глаз моих долой. И вот занятия закончились, девочки стали выходить из зала, и я попросила дочь: «Покажи мне Лизу!» – «Вот она», – указала Катя на девочку, последней выходившую с занятий. Это была очень симпатичная девчушка, просто такой веселый ангел с голубыми глазами, вздернутым носиком и самым развеселым выражением лица. Я перехватила ее у дверей: «Здравствуй, Лиза, давай познакомимся, – сказала я вежливо и доброжелательно, как и написано у Карнеги. – Я мама Кати».

О-о-о! Что тут началось! Лиза шваркнулась спиной о стенку и сразу стала повторять: «Я ничего не делала! Я ничего не делала!» И ангелок превратился в некрасивое и злобное существо. «Лизочка, успокойся, пожалуйста, – попросила я ее, испугавшись такой перемены. – Я не собираюсь ни ссориться с тобой, ни ругать тебя, я, наоборот, хочу попросить у тебя помощи и совета». Та недоверчиво взглянула на меня. «Вот у вас с Катей нелады, ты ее за что-то не полюбила. Она обижала тебя когда-нибудь?» – «Нет». – «А за что ты ее тогда обижаешь? Вот из-за этого Катя не хочет больше ходить на хореографию, а я очень хочу, чтобы моя дочь ходила сюда. Вот такая проблема. Подскажи, пожалуйста, как мне ее решить?» (Опять по Карнеги, он советует пригласить противоположную сторону к совместному решению проблемы.)

В голубых глазах Лизы появился какой-то недоверчивый интерес. «Я ничего не делала», – еще раз, но уже без энтузиазма попыталась она соврать. «Да делала, Лиза, делала. Но это уже неважно, давай решать, как дальше жить?» Но решить нам не дали. Страшным смертоносным смерчем налетела на уже успокоившуюся девочку Лизу неизвестная мне молодая женщина и стала трясти ее с такой силой, что голова Лизы стукалась о стену.

«Сейчас же проси прощения у Кати!» – кричала женщина. «Не надо ни у кого просить прощения, мы почти с Лизой договорились!» – попыталась я вмешаться. Куда там! «Проси прощения, я сказала!» – и трясет, трясет и бьет, и у самой безумие в глазах, а Лиза кричит: «Не надо! Я сейчас попрошу!» И вся эта сцена такая жуткая и болезненная, и так жалко и Лизу, и ее маму, потому что какое-то отчаянное нездоровье и несчастье считывается за их поведением, и думаешь: «Боже! Да как же они живут, если нервы их в таком состоянии! Какой же ад у них, наверное, дома!» И хочется им как-то помочь, честное слово. Но тут в дело вмешались бабушки, ну, те, которые других юных танцовщиц поджидали и переодевали, налетели они птичьей стаей и давай галдеть глупости: «Лиза не нарочно! Она нечаянно! Она девочка хорошая! Лиза, скажи, что ты не нарочно!» Бабки были не очень в курсе событий, но шума стало столько, что я схватила дочь и побежала без оглядки с этой Лысой горы. А дома мы отдышались, помолчали, переваривая увиденное, и я сказала: «Я тебе обещала, что ты бросишь хореографию? Так вот ты ее бросишь, но только когда мы сами этого захотим. А до этого я буду сидеть на всех уроках и следить за ситуацией. Согласна?» – «Да», – ответила дочь. И я готова была выполнить свое решение и защитить свою дочь, и не дать неучам и безжалостным паразиткам, которые взялись за работу с детьми, лишить мою дочь радости от занятий танцами. Но… был перерыв на майские праздники, мы уехали на дачу, а на даче Катя и ее друг Тема решили научиться летать. Катя была Икаром № 1, она смело прыгнула с высоченного шкафа, но быстрое махание руками не помогло полету, и она шлепнулась на ковер и сильно растянула связки голеностопа, что, на мой взгляд, было большой удачей, так как полет мог закончиться более драматично. Но вопрос о хореографии отпал надолго. А потом лето, а потом Катя пошла в школу, а там была своя хореография. Но Лизу с ее мамой я вспоминаю часто и очень надеюсь, что у них в конце концов все наладилось, а то уж больно страшно тогда было на них смотреть…

P.S. Я совсем не считаю себя хоть что-то смыслящей в педагогике. В отношениях с дочерью случались страшные бури и катаклизмы, а пару раз в совершеннейшем отчаянии я отправляла ее «жить к папе», к тому времени мы с ним развелись и жили отдельно. Так что я пишу все это не для поучений, а просто рассказываю, как было у меня, вдруг какой-нибудь мамаше пригодится…

2. Жнивье, овины и школьницы с «Луи Виттон»

Катя росла девочкой умненькой, хорошо училась, и я как-то была спокойна по поводу ее интеллектуального развития. Но в один прекрасный день она пришла и обратилась ко мне за помощью. Было это не то в шестом, не то в седьмом классе. Надо было ей выучить срочно стих про Родину, ну, не только ей, всему классу дали такое задание. Я немного посидела, подумала и полезла в книжный шкаф, откуда извлекла толстый том Лермонтова. «Вот, – сказала я. – Самый знаменитый стих про Родину. Учи и будешь в полном порядке».

Катя и пошла учить, память у нее отличная, так что где-то через минут сорок она меня попросила послушать, как она читает вслух. Что тоже было странно, она обычно никогда ко мне с такими просьбами не обращалась. А я что ж? С радостью! Зашли мы в гостиную, и я начала слушать. Катя как-то уныло пробубнила прекрасные строки, уставилась на меня, и некая безнадежность затаилась в ее взоре. А я ж актриса. Расстроилась, что моя дочь так стихи плохо читает, и начала «работать», объясняла ей про эмоциональность и идею автора. Попробовали еще раз, потом еще… Бесполезно. Катя заунывно бубнила, глядя в правый угол потолка. Я отчаялась и даже разочаровалась в способностях своей ненаглядной дочери.

А потом у меня мелькнула догадка, и я спросила: «Катя, а ты вообще понимаешь, про что Лермонтов пишет?» – «Ничего не понимаю, ни единого слова», – горестно сообщила она. Я прямо растерялась. «А что же тебе непонятно конкретно?» О! Моей дорогой шестикласснице было непонятно примерно следующее: овины, жнивье, обоз и даже «чета белеющих берез». Но это я малую часть перечислила. Я была потрясена и впервые почувствовала пропасть между поколениями. Я помню, мы откуда-то знали все эти слова, никто нам не объяснял, что такое овин, как-то само собой было понятно, что это сельскохозяйственная постройка.

Я вздохнула и стала рассказывать. Катя недоверчиво слушала мои объяснения. Не доверяла она мне, а, может, я плохо объясняла. В тишине я прочитала ей лекцию и спросила: «Поняла теперь?» Дочь кивнула, но и кивок был какой-то неискренний. Она помялась и совсем меня ошеломила следующим вопросом: «А что такое “избы, крытые соломой”?» А я-то еще успела пожить в такой избе в своем раннем детстве у бабушки в подмосковной деревне и со знанием дела рассказала: «Это теперь крыши в деревнях покрывают железом или черепицей, а раньше крестьяне покрывали их соломой, понятно?»

Дочь помолчала задумчиво, что-то там у нее не складывалось в ее головке, и выдала мне: «А зачем они покупали такие дома?» – «Кто?» – «Крестьяне эти?»

Похоже, она и про крестьян не знала, просто стеснялась уже меня спросить. А ведь она на тот момент была почти отличницей… Что ж там у них за учебники такие, в школах современных? А каждая школа учила детей по своим учебникам, как правило, их писал кто-то из родственников или деловых партнеров школьного начальства, учителя сами плакали от этих учебников, но против приказов начальства не попрешь, как говорится.

«Бедные они были, крестьяне эти. Давай, Кать, другой стих искать». Потому что Катя мне все равно не поверила, что человек, имеющий загородный дом, даже и «крытый соломой», может быть уж таким бедным. У нас-то загородного дома не было.

А дальше непонимание между мной и моей дочерью стало расти и шириться. В седьмом классе она вдруг стала говорить про какую-то «элиту». Я заинтересовалась. Оказывается, элитой 7 «Г» класса считалась группа девочек, и «элитность» их заключалась в том, что они каждый день ходили в школу в разных дорогих брендовых нарядах и меняли сумки «Луи Виттон», и поэтому все хотели с ними дружить, а они только выбирали, с кем им общаться. Предпочитали они мальчиков из старших классов, которых все боялись, потому что те были «безбашенные кавказцы». (Прошу не обвинять меня в национализме, я просто описываю, как было. Например, один буян бил всех ему неугодных и при этом кричал: «У меня папа – главный прокурор Москвы! Я тебя убью, в асфальт закатаю, и мне ничего не будет!» Вот элитные семиклашки решили сделать его своим рыцарем.)

Тут все возмутилось во мне, и я, нервно куря, стала с жаром объяснять, что менять одежду и сумки – совсем не может быть признаком элитности, что гордиться надо умом и талантом, добротой и честностью. Ну, и тому подобное, чему меня учили в моем советском детстве и о чем я в книжках читала.

Дочь слушала меня без интереса. «Да, я не могу покупать тебе каждый день “Дольче и Габбану”, потому что я зарабатываю деньги своим трудом, а у нас в стране такие люди никогда не станут богачами». Тут Катя совсем загрустила. «Но я и не бедная, и если тебе уж так жизненно необходима сумка “Луи Виттон”, я тебе ее куплю, но ты меня сейчас очень расстроила. Ну чем тут гордиться? Девочки носят дорогие тряпки, купленные на родительские деньги? Сами-то они что сделали хорошего? Не рисуют, не поют, никакими талантами не обладают, даже учатся плохо, а ты, например, уже на трех языках говоришь, а испанский сама решила изучать, по собственному желанию. Я вот, например, этим горжусь. Катя, ты поняла, о чем я сейчас с тобой говорила?» Дочь кивнула и скрылась в своей комнате. Через 20 минут она вышла оттуда с очень серьезным видом и торжественно сказала: «Мама, я поняла. Мне жизненно необходима сумка “Луи Виттон”».

Эта несчастная сумка была куплена, когда мы поехали с ней в Германию, и не очень-то она и дорогая оказалась. Катя походила с ней месячишко и забросила: неудобно с ней было ходить, учебники не помещались. Элитницы-то на уроки без учебников ходили. А потом моя дочь поехала на месяц в международный лагерь в Германию (она тогда была увлечена немецким языком) и вернулась совершенно другим человеком. «“Луи Виттон” носят только русские, и над ними все смеются. Подростки из других стран не носят дорогих брендов, это дурной тон». И ее качнуло в другую сторону: она наотрез отказалась покупать, как ей казалось, дорогие вещи и этим создавала мне некоторые неудобства, потому что, например, никак я не могла купить ей пальто. «Нет, это дорого», – категорически заявляла она и уходила из магазина. А я уважала ее новые принципы.

P.S. Кстати, как мне потом донесли всезнающие мамаши, «Дольче Габбаны» и «Виттоны» элитных девочек были куплены в подземных переходах, т.е. не очень-то их родители обладали средствами на гламурную жизнь. А хотелось. Да и разницы они особой не видели между настоящими и поддельными вещами, они, как правило, приехали покорять Москву из разных регионов и решили, что покорили. Что стали элитой. Что тут скажешь? Остается только повторить изумительные слова великого Михаила Юрьевича: «Люблю Отчизну я, но странною любовью…»

P.P.S. А парень тот, «прокурорский сынок», был очень несчастливым. Папаша его и в самом деле занимал какой-то пост, только семью он свою бросил и объявлялся только для того, чтобы жестоко наказать сына, когда на него из школы жаловались. Это мы уже после окончания школы узнали. Мы – мамаши в смысле. Конечно, от его несчастливости ни избитым ребятам, ни их родителям легче не стало, но дело обстояло именно так.