Текст книги "На грани счастья"
Автор книги: Татьяна Алюшина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Долго выбиралась со своего места – кто-то затормозил движение в конце ряда, и все стояли и ждали – и, добравшись в буфет, обозрев очередь, решила, что бог с ним, с чаем, не стоять же очередину такую из-за него. И уже уходила, когда кто-то громко ее окликнул.
Она обернулась, поискала взглядом, кто это мог быть, и сильно удивилась, поняв, что ее позвала Юля Байкова. Она стояла у буфетной стойки в очереди и махала ей рукой.
Дашка с безнадежной какой-то досадой подумала, что для полной обоймы ей как раз общения с Юленькой и не хватало! Ну, чтоб наверняка уж все плохо!
Но, как говорится, поздняк метаться, не сообразив сразу, что лучше ретироваться, сделав вид, что не услышала, она уже автоматически махнула рукой в ответ и только потом поняла, что попала.
Пришлось пробираться к Байковой. Навстречу из буфета выходила компания, и Дашка, пропуская их через узкий проход между столиками, посмотрела в сторону Юльки и заметила стоящего у нее за спиной мужчину.
У Дарьи вдруг почему-то зазвенело под коленками, и она перепуганно как-то подумала: «О господи!»
И больше ни единой мысли в опустевшей почему-то голове не проклюнулось. Она что, испугалась?
По ощущениям вроде нет!
Потрясение чувствовала: «Откуда, какое, с какого боку и почему? Непонятно».
Она присмотрелась внимательнее через плечо последнего проходившего перед ней человека. Мужчина возвышался сзади Юльки, выглядывающей Дарью среди людей, на целую голову. Темные, почти черные волосы, скучающее выражение лица, черты которого с такого расстояния подробно не рассмотреть.
Но что-то в его облике вызывало у Дарьи коллапс в голове, слабость в коленях и сбой сердечного ритма.
«Дура!» – обругала она себя, возвращаясь в разум из временного не пойми чего, перевела взгляд на Юльку, махнула ей в ответ и больше на мужчину старалась не смотреть.
Когда Дашка с ходу что-то шутливое ответила Юльке на ее идиотский вопрос, мужчина сделал некое движение корпусом, как бы собираясь защищать ее, и Дарья испытала такое неприятное, горькое разочарование!
Следом за которым, как чугунная плита, навалилась усталость сегодняшнего дня.
Теперь уж она вообще на него не смотрела, убедившись, что они вдвоем, обращалась только к Юльке и не помнила, о чем они говорили. Но когда Юлька представила их друг другу, Дашка на мгновение встретилась с ним взглядом и…
«О господи!» – снова тюкнуло в голове, как заевшая старая пластинка.
Высокий, сухощавый, лет за тридцать пять, темные, слегка вьющиеся волосы, с нитками седины, нос с горбинкой, чувственные губы с намеком на снисходительную улыбку правым уголком, волевой подбородок и серо-голубые с металлическим отливом глаза.
У нее возникло ощущение, что она его узнала, некое иное чувство узнавания, не так, как человека, которого когда-то точно видел и пытаешься безуспешно вспомнить, где и при каких обстоятельствах.
Этого Игоря Николаевича, как представила его Юлька, она не видела никогда. Уж это точно!
Несколько застопорившихся мгновений они пробалансировали в перекрестье взглядов, как перед озарением, когда ты совсем близко, на грани понимания того, что тщетно пытался понять, но Юлька что-то сказала, и момент растаял легким дымочком. И Дашка, чувствуя неловкость перед самой собой, поспешила смыться.
И всю дорогу домой перед ее мысленным взором стояли его лицо, и эта кривая, потрясающе эротичная, немного саркастическая усмешка правым уголком губ, и его серо-голубые глаза. И этот странный взгляд.
И она вдруг на себя так разозлилась! Прямо ух!
И, пользуясь тем, что находится в лифте, поднимающем ее домой, одна вслух наподдавала себе остужающих выводов:
– Так! Он с Юлей, а это уже диагноз! Клиника! Или такой же, как она, или до такой степени циник, что ему по фиг, что думает и говорит женщина! Ну и аминь!
И мысленно добавила: «И как говорится: счастья! А за Юльку можно только порадоваться!»
Дашка вспоминала его.
Не каждый день, разумеется, за работой и семейными делами не до отвлеченных мыслей, но почему-то, когда делала новую книжку, часто думала именно о нем. Может, поэтому сюжет сам собой получился о рыцарях, состязаниях-подвигах и, разумеется, с главным призом в финале – прекрасной принцессой. Даже главный герой, самый-рассамый рыцарь, у нее получился на него похож.
Впрочем, все это ерунда, и она отмахивалась от изредка всплывающего воспоминанием образа этого непонятного Игоря Николаевича.
Через три месяца, в середине мая, у Лизки был день рождения, аж пять лет барышне их исполнилось! Возраст!
Дашка воспользовалась служебным положением и закатила праздник с кучей приглашенных детсадовских и дворовых Елизаветиных друзей, которых родители доверили Дарье и еще трем мамочкам. Ирина и Оксана согласились взять на себя роль больших игрушек в костюмах и оформили площадку возле беседок в заказанном ресторане.
Детей после игр рассадили за столы, Дарья со ступеньки, ведущей в беседку, с весьма выгодного наблюдательного пункта, зорко следила за малышами, когда услышала за спиной ровный, низкий, насыщенный тонами голос:
– Здравствуйте, Даша Васнецова.
Она развернулась резко, скорее от неожиданности, и увидела этого мужчину. Первое, что Дарья почувствовала после естественного удивления, – странную радость, как волной прокатившую от головы до ног. И следом – разочарование, неприятное, чуть горчащее, вспомнив про Юльку и свои тогдашние выводы о них двоих и о нем в частности.
– Здравствуйте, Игорь Николаевич, – постаралась скрыть эмоции и вежливо поздоровалась Дарья.
– Вы запомнили, как меня зовут, – улыбнулся он своей потрясающей кривой улыбкой правым уголком губ.
– Запомнила, – холодила ледком Дарья.
А он помолчал недолго, внимательно ее разглядывая.
– Юля не моя любовница, она дочь моего хорошего знакомого, если вас это беспокоит, – перестал улыбаться Игорь Николаевич, плеснув металлом взгляда.
А Дашке вдруг стало безудержно весело! И она от души, искренне расхохоталась. Как она вообще могла подумать, что он может иметь близкие или какие-либо еще отношения с Юлей? Это же бред! С такой-то улыбкой и нечитаемым, непонятным взглядом!
– Беспокоило, Игорь Николаевич, – призналась она. – Я совершенно не знала, как с вами разговаривать!
Они еще о чем-то говорили, Дашка от чувства освобождения, что ли, не запомнила, что они говорили, да к тому же вмешалась любопытная Елизавета, внеся существенную лепту в легкость разговора.
Дашке было перед собой немного стыдно, что сделала тогда о нем поспешные выводы, и еще она не понимала, зачем он сейчас к ней подошел. Поздороваться? Да с чего бы! Подумаешь, мимолетно знакомая три месяца назад, да к тому же показавшая себя не в самом лучшем свете, Юленьку обидела несколько раз, дочь хорошего знакомого.
Неожиданно прерывая их разговор, началась суета, Жанна Михайловна, одна из мам, присутствовавших на празднике, тянула Дашку за руку разгребать неприятности.
И вдруг этот Игорь Николаевич предложил встретиться и попросил номер ее телефона! Обескураженная, подгоняемая Жанной Михайловной, она только успела крикнуть, что ее номер есть у администратора.
Инцидент затушили в зародыше, праздник закончили, реквизит с костюмами вынесли через заднюю калитку возле беседок, туда же вывели всех детей, рассадили по машинам. Дашка успела напоследок посмотреть на загадочного Игоря Николаевича, сидевшего за столом на веранде с двоими мужчинами.
А вечером она рассказала Катьке и про театр, и про сегодняшнюю встречу, а Лизка, толкавшаяся рядом с ними на кухне, услышав, о чем рассказывает Дарья, дала свой комментарий:
– Такой большой, – и, вытянув руки вверх, показала какой. – Кра-си-вый! – И закатила глазки.
– Берем! – рассмеялась Катька.
Катюшка на празднике не была, ездила забирать билеты назавтра, провозилась с делами дольше, чем рассчитывала, и ужасно расстроилась. Теперь расстроилась еще больше: и день рождения дочери пропустила, и большого красивого мужчину, проявившего интерес к Дашке.
– Да все это фигня, Кать! – утверждала Дарья. – Ничего серьезного! Давай лучше собираться.
Дашка проснулась от громких голосов.
С ней в палате лежали еще две женщины, лет на двадцать старше ее, милые и вполне доброжелательные. Они-то как раз с удовольствием воспользовались предложением Власова отвлечься и целыми днями смотрели видеофильмы, диски с которыми Катька таскала целыми пачками, пытаясь хоть как-то развлечь сестру.
С не меньшим удовольствием они пользовались и Катюхиной добротой – постоянно просили что-то принести, купить, помочь, правда не забывая благодарить много и с усердием. Катя практически поселилась в больнице, знала тут всех и все, ухаживала за Дашей, старалась занять чем-то, веселить и уходила только обедать, купить чего-нибудь да поздно вечером возвращалась в гостиницу спать.
Прошла неделя, как она находилась в этой палате, и одиннадцать дней после аварии. Даша не признавалась Кате, да и врачу тоже, что практически не спит ночами из-за непрекращающейся боли, и медсестру ни разу не вызывала, чтобы сделать обезболивающее. Ей казалось, если она научится контролировать свою боль, отслеживать, как она меняется, ослабевает, то будет точно знать, как движется процесс выздоровления, и это поможет ей скорее выкарабкаться.
Ночью шел дождь, под него хорошо думалось, вспоминалось, и равномерный дробный звук, залетавший в тишину палаты через распахнутые окна, отвлекал от непростого преодоления боли.
Катюшка ушла обедать и купить Дарье фруктов, а она заснула, убаюканная легкой прохладцей из окна после дождика, и проснулась от неожиданно громкого звука.
Санитарка, Даша не знала, как ее зовут, с громким звуком поставила ведро на пол, утвердив свое присутствие. Простая женщина, деревенского вида, лет за шестьдесят, говорившая без остановки, не сдерживая громкого голоса.
– Значит, здесь у меня лежачие. Хорошо. А то шастают по намытому или ногами под тряпку лезут!
Она отжала в ведре новомодную автоматическую швабру с ручным отжимом, плюхнула ее на пол, изобразив процесс трения оной по линолеуму.
– Щас протру у вас, шоб полегче вам было, а то жарища стояла! По телевизиру говорят, теперь прохлада будет, дожди. А то жарища, да в июне! Точно потепление это настало! Так какое тут сердце выдержит, жару-то палящую! Давить и давить.
Она терла-размазывала без особого усердия, соседки Дашины молчали, не вступая в разговор, да этой барышне, похоже, собеседницы не требовались.
– Так и инфаркт получишь, как тот водитель! Она пополоскала швабру в ведре, отжала, плюхнула на пол.
– Правильно я, девочки, говорю? – обратилась она к Дашиным соседкам, которые на девочек тянули приблизительно так же, как сама санитарка.
– Спала жара, и слава богу, всем полегче, – отозвалась одна из женщина. – Дождь какой хороший ночью был! Я уж порадовалась, а то у меня огород на даче сгорит.
– Так вот и я про што! – обрадовалась санитарка завязавшемуся диалогу. – И огород погорит, и сердешникам в пекло-то совсем худо! – И остановила трудовую деятельность, обхватила швабру двумя руками, опираясь на нее, рассуждала: – Вон водитель тот раз – и помер в одночасье! Так и ладно б сам, так еще и четверых с собой прихватил! О как! Вот так ростишь, ростишь детей, а хто-то как въедет в них на своем драндулете – и нет дитя! О-хо-хо! Четвертая-то в районной померла, а пятая у нас, Леднева эта!
– Что-о-о?! – прохрипела Дашка, пытаясь сесть в кровати. – Ира Леднева? Умерла?!
– Дак уж схоронили, поди, а как же, неделю назад, как представилась! – с удовлетворением знающего информацию человека делилась она.
– Как! – заорала Дашка. – Пятеро?!
Она порывалась встать, не обращая внимания на безумную боль, огнем полыхающую во всем теле и стучавшую в голове набатом так, что темнело в глазах. Дашка пыталась встать, что-то делать, трясти эту санитарку, чтоб призналась, что придумала все ради красного словца.
– Да замолчите вы! – закричала одна из женщин на санитарку.
Та округлила глаза от понимания и запричитала:
– О господи, да што ж это я! – И прижала руку к губам, жестом заядлой проговорившейся сплетницы.
– Да что ты стоишь, дура! – прокричала с кровати вторая. – Держи ее, она же сейчас упадет!
А Дашка все рвалась встать в безумном, безотчетном порыве отчаяния, темной жижей заполонившего мозг. Не может быть! Этого не может быть!
В этот момент в палату вошла Катя и с порога, не осознав, что происходит, рванула к сестре, бросив сумки, пакеты, все, что держала в руках, на пол. Из одного пакета выпали и покатились по полу апельсины, как яркие точки, подтверждающие безысходность горя, в котором уже ничего не важно и ничего не исправить.
– Даша! – закричала Катя.
Она подхватила Дашку на краю койки, уложила назад, а Дашка пыталась встать, увернуться от ее удерживающих рук.
– Почему вы мне не сказали?! – кричала она, не осознавая себя.
– Да что случилось? – удерживая ее на кровати, проорала вопрос Катя.
– Да эта ей про погибших сказала, – пояснила одна из женщин, ткнув пальцем в сторону притихшей санитарки.
– Почему ты мне не сказала?! – кричала Дашка, вырываясь, ничего не соображая, кроме страшной безвозвратной беды.
Катька хлопнула рукой по кнопке вызова медсестры, навалилась худосочным телом на Дашку, прижав к подушке, ухватила одной рукой за подбородок так, чтобы она не крутила головой и смотрела ей в глаза, совсем близко – лицо к лицу!
– Потому что тебе нельзя было говорить, Даша! Даша! – трясла она сестру. – Посмотри на меня! Думай! Включись! Ответь мне! Если бы я сейчас лежала на твоем месте и тебе врачи запретили мне говорить об этом, ты бы сказала? Ты бы сказала, зная, что мое состояние ухудшится от твоих слов?
Дашка смотрела на нее глаза в глаза, не понимая, отвергая любые аргументы, находясь не здесь – там, в аварии, в горе, в потере!
Хлопнули двери палаты, кто-то что-то говорил, объяснял, снова громко хлопнули двери палаты, – они не слышали, смотрели в глаза друг другу.
– Нет, – выдавила из себя Дашка, переключившись из шокового ступора, сумев преодолеть бедовое отчаяние, и расплакалась, – нет, не сказала бы. Не сказала бы.
– Вот так! – немного расслабилась Катя, уперлась лбом в лоб сестры и повторила: – Вот так.
– Кто? – спросила Дашка, беззвучно плача.
Катя подняла голову и тревожно разглядывала выражение ее лица.
– Элла, Лена, Саша. Лену не довезли до районной больницы, а Ира на третий день здесь.
– Почему мне Власов не сказал? – Она смотрела на Катю невидящим обвиняющим взглядом, в полном несоответствии с которым из глаз катились и катились слезы. – Он должен был мне сказать!
– Он не мог, Даша! – тряхнула легонько ее еще раз Катя. – Ему запретили врачи! Они все, все и он боролись за твою жизнь, понимаешь? Ты была очень тяжелая! Он не мог!
– Он мне соврал, когда я спросила, как остальные, он сказал: выздоравливают в других больницах, – обвиняла Дашка.
– Он не соврал! Он сказал про тех, кто выжил, они действительно в других больницах, в этой только ты и Оксана. – И повторила: – Он не мог!
Прибежала медсестра, а за ней быстрым широким шагом вошел Антон Иванович. Медсестра сделала укол, Катя Дашку отпустила и встала рядом с кроватью, о чем-то перебросившись фразами с врачом.
– Васнецова! – грозно принялся отчитывать Антон Иванович, взяв за руку и проверяя пульс. – Ты что здесь устроила? Крик на все отделение подняла! Вон сестрицу напугала!
Дашка молчала, и только слезы лились и лились из ее глаз. Он погладил ее по голове большой, грубой ладонью.
– Ничего, девочка, ничего. В жизни всякое бывает. И проходит, уж поверь мне.
Он ушел тяжелой, усталой походкой, что-то сказав остальным двум пациенткам. Катя села рядом на стул и гладила Дашу по руке, успокаивая их обеих, сама перепугавшись до смерти.
– Это я виновата! – охрипшим горлом сказала Дашка, глядя куда-то в недоступное пространство. – Мы должны были выехать в двенадцать, а я задержала отъезд на час. Позвонила им, а они говорят: мы собираемся, ленимся, с детьми на речку пойдем, они уговаривают, искупаемся, я и отложила! Это я виновата!
– Да никто ни в чем не виноват! – наклоняясь к ней, утвердила Катя. – Гришка, что ли, твой виноват, что задержался на десять минут, водитель ваш, что ехал еле-еле, вместо того чтобы нормальную скорость набрать, дети в лагере, что не хотели твою команду отпускать, или водитель, что умер, или начальник его автоколонны, что выпустил на трассу с больным сердцем? Что за глупость, Даша! Это несчастный случай!
– Я за них за всех отвечала, Катя! Я! Настоять должна была! Запланировано в двенадцать – значит, в двенадцать! А я от Власова оторваться не могла! Я виновата в их смерти! – обвинила себя Дашка, рыдая.
– А может, все-таки Гришка? – спокойно рассуждала Катя, не повышая в ответ голоса. – Ведь, если бы он на эти десять минут не задержался, ничего бы не случилось. А может, Федор Михайлович, ваш водитель? Как установило следствие, он ехал со скоростью двадцать километров в час, а обязан был ускориться до шестидесяти. Там, перед перекрестком, знак стоит: «60». По-твоему, его от фонаря там поставили, этот знак? С той дороги постоянно грузовики выезжают, и, чтобы их не задерживать, такой скоростной режим установлен. А может, водитель КамАЗа? У него в то утро болело сердце, он от начальства скрыл, и таблетки у него были, но он их не принял. А может, все-таки дети? Они так не хотели отпускать твоих ребят, что им пришлось пойти с ними на речку и поиграть еще намного. Кого еще можно обвинить? Ах да, может, Власова? А что, он вообще самый лучший объект для твоих обвинений! Он же детям праздник устроил, значит, виноват! Иногда, Даша, так бывает, что в одном месте накапливаются сразу несколько ошибок технического и человеческого фактора, которые приводят к катастрофам. Следствие установило, что виноваты оба водителя. Вот так.
Первая волна слепого горя и болевого шока от потрясения отпустила Дашкин разум, смыв страшные обвинения с себя, да и с других.
Господи, как это страшно, такая простота объяснения – накопившаяся серия ошибок в одном месте, в одно время! Накопленная всеми!
В этот день у нее начались кошмары. Она больше не могла спать, то есть вообще спать! Дашка закрывала глаза и видела летевший им наперерез грузовик, несущий им смерть, улыбающееся Гришкино лицо, пляшущие пылинки в солнечном луче, и чужой металлический голос в мозгу начинал отсчет: «Раз… два… три…», она дергала Гришку на себя – «четыре!». Все!
Она категорически отказалась от снотворного, требовала, чтобы ей показывали ампулы того, что колют, не слушала никакие суровые уговоры врача и мольбы Катьки.
Она не могла, не могла спать! Стоило закрыть глаза, и начиналось: «Раз… два… три… четыре!»
По распоряжению Антона Ивановича ее перевели в отдельную палату, там была более широкая кровать, и Дашка, впадая в полузабытье, не выдерживая такого напряжения сознания и организма, металась на ней, как на пыточном столе, мучимая видениями катастрофы.
Ее состояние резко ухудшилось. Боль, начавшая вроде притухать, вернулась и стала изощренней, что ли. Дашка слабела с каждым часом, понимала это, сопротивлялась, как могла. Смотрела на букеты цветов, присылаемые Власовым по заказу из магазина, считала количество листьев, лепестков, чтобы не заснуть. Она ни с кем не разговаривала, отдала телефон Катьке, не в состоянии никого слышать.
– Говори всем, что на процедурах или сплю. Я пока не могу ни с кем говорить. Совсем не могу.
Катька продержалась два дня – тот, когда Дарья узнала правду, и до вечера следующего. И позвонила Власову, послав куда подальше Дашкин наистрожайший запрет сообщать кому бы то ни было, и Власову в первую очередь.
Игорь находился в нормальной такой, рабочей полной заварухе, сопутствующей данному времени года, порой еле ноги домой дотаскивал, еще и аврально стараясь сделать те дела, которые не требовали особой спешки, рассчитывая освободить на будущее время для Дашки.
Он через день разговаривал с Антоном Ивановичем, с Катей, знал, как идет процесс Дашиного выздоровления, посылал ей с водителем овощи, фрукты, ягоды, заказывал доставку цветов, когда разрешили держать их в палате, и каждый день звонил, часто по два раза, и, слыша ее голос, шутки, успокаивался ненадолго.
Но последние полтора дня вместо Дашки отвечала Катя, сообщая немного напряженным голосом, что Даша спит, или ее увезли на процедуры, или делают уколы. Он спросил, не изменился ли график лечения, Катя подтвердила: да, изменился. От перегруза он списал все на естественную усталость Кати и, хоть что-то ему смутно не понравилось, вдаваться в выяснения не стал.
А вечером, около девяти, она позвонила сама с Дашкиного телефона.
Увидев определившийся номер, он улыбнулся: ну, слава богу!
– Даша.
– Нет, Игорь Николаевич, это Катя.
Он перепугался до холодного пота, мышцы напряглись, как перед боем.
– Что? – жестко спросил, потребовал Власов.
– Она узнала о погибших, – заторопилась Катя объяснить. – Были шок, истерика, и теперь она не спит, вообще не спит, вторые сутки, от снотворного отказывается. И ей стало намного хуже. Антон Иванович прислал психолога, она не стала с ним разговаривать. Лежит и молчит все время. И я не знаю, что делать! – заплакала Катя.
– Я сейчас приеду! – взял ситуацию на себя Власов. – А вы, Катюша, постарайтесь не паниковать. Все будет хорошо.
В темной палате горел ночник, терпко и насыщенно пахло медикаментами и цветами, расставленными на подоконниках и тумбочке.
Дашка лежала, прикрытая до подбородка простыней, положив левую ладошку на грудь, словно молила о чем-то Господа, не спала, смотрела в пространство. Власов подошел, придвинул к кровати стул, сел. Она посмотрела на него глазами полными горя, невыплаканных слез страданий, расширенными от боли черными зрачками. Он наклонился поближе, погладил ее по голове.
– Ну что? – спросил он обо всем сразу.
– Я не могу спать, – не жаловалась, а как бы тайну сообщила. – Когда закрываю глаза, вижу, как летит на нас грузовик, я единственная из всех, кто его видел, все смотрели на нас с Гришкой, а я видела. И в голове кто-то время отсчитывает таким жутким автоматическим голосом четыре секунды.
Власов встал, приподнял ее на руки вместе с простыней, передвинул к краю кровати, запахнув на себе наброшенный на плечи белый халат, лег на койку рядом, с ее левого, менее пострадавшего бока, осторожно приподнял Дашину голову и, уложив себе на руку, обнял:
– Расскажи мне. Все, что помнишь про аварию, подробно, и что видишь.
– Власов, это же страшно! Я спать из-за этого не могу, дышать, так это страшно! – и пожаловалась, и возмутилась Дашка.
– Ничего. – Он поцеловал ее чуть выше виска. – Вот ты расскажешь, и это перестанет быть таким страшным. Я обещаю. Я же рядом, тебе ничего теперь не надо бояться. Давай начни с того, как ты оказалась на заднем сиденье.
Она помолчала, он ждал, взял ее левую, молящую ладошку в руку и ждал.
– Меня утащил Гришка… – заговорила Дашка.
Она рассказывала долго, подробно, припомнив массу самых мелких деталей, плакала, пугалась, переживая все заново. И как не могла дышать и уже умирала, но слышала, как он ее зовет, и возвращалась на его голос. Игорь успокаивающе покачивал ее, целовал тихонько, переживая вместе с ней все ее страхи и ужасы тех страшных часов отчаяния.
И холодел сердцем, осознавая, что она чудом выжила! Чудом!
Дашка все говорила, говорила и о том, как узнала о гибели ребят, и как растолковала ей про вину Катя. Власов незаметно нажал кнопку вызова медсестры. По заранее оговоренному с Антоном Ивановичем плану медсестра неслышно проскользнула в палату, Дашка заметила ее, только когда на ней откинули угол простыни, чтобы сделать укол.
– Не надо! – испугалась она.
– Не бойся, – легонько прижал ее к себе ободряющим жестом Власов. – Больше никаких кошмаров тебе не приснится. Я обещаю.
– Откуда ты знаешь? – недоверчиво спросила Дашка, но укол выдержала.
– Знаю, – уверил он тоном, которым мужчина ставит точку в любом споре. – Теперь тебе будут сниться только хорошие сны, можно про любовь.
– Сны про любовь, Власов, называются эротическими, – закрывая глаза, еще пыталась говорить Даша. – У меня нога и рука в гипсе и ребра перетянуты, я себе пока эротические сны позволить не могу, боюсь оконфузиться.
– Ну, никто же не увидит твоего конфуза, – порадовался ее быстрой сонливости он. – Так что все можно.
Она уже не ответила. Спала.
Власов полежал рядом еще минут пять, поцеловал Дашку в висок, переложил на середину кровати, поправил простыню, не удержался, поцеловал легко в губы и вышел.
– Ну что? – измученная вконец беспокойством, ожидала его в коридоре Катя.
– Все хорошо. Спит.
Власов взял ее за локоток и повел за собой к медсестринскому посту.
Медсестра их ждала, встала из-за стола и поспешила навстречу.
– Сколько она будет спать? – спросил Власов.
– Антон Иванович распорядился дать усиленную дозу, восемь часов под действием лекарства, но организм ослаблен, поэтому десять часов как минимум точно.
– Спасибо, – поблагодарил он.
И, не выпуская Катиного локтя, повел ее дальше по коридору на выход из отделения и, только когда дверь за ними закрылась, отпустил, повернувшись к ней.
– Катюш, как насчет выпить по рюмашке? – совсем не вопросом-предложением, скорее утверждением обратился он. – Снять стресс, и нам давно пора поговорить и познакомиться поближе.
– Вы настолько серьезно относитесь к Даше? – недоверчиво спросила она.
– Даша Васнецова будет моей женой, а вы, Катя, соответственно родственницей. Как по-вашему, это достаточно серьезно? – поинтересовался устало Власов.
– А она дала свое согласие? – защищала сестру Катя.
– Нет, – улыбнулся он задорно. – Последнее, что она сказала мне на эту тему: «Я еще ничего не решила!»
– В таком случае, – с очень серьезным видом сделала заявление Катерина, – одной рюмашки будет маловато!
Он рассмеялся негромко, легко и приобнял ее за плечи:
– Вы молодец, Катюша! Молодец!
– Да, – не стала отрицать очевидного она, – но на дворе ночь-полночь, и тяпнуть, наверное, можно только в шумных заведениях, а я зверски устала, мне этого не потянуть.
– Вы иногда фразы строите как она, – улыбался уголком губ Власов. – Никаких заведений! Сейчас мы перевезем вас из клоповника в нормальную, хорошозвездную гостиницу, где останавливаюсь я. Вам надо отдыхать в максимальном комфорте, а в больницу будете на такси ездить. И это не обсуждается. – Он достал телефон, быстро пролистывая записную книжку в поисках нужного номера, спросил: – Что будете пить? Вы, наверное, вино предпочитаете?
– В это время суток и при данных обстоятельствах считаю, что водочка гораздо уместнее, – с максимально серьезным видом заявила Катя.
– Умница! – в очередной раз похвалил Власов. – Сейчас закажем, пока доедем, они накроют в моем номере.
Долгого разговора у них не получилось, увы, слишком сильно оба вымотались за последние дни и физически и морально, подойдя к некоему пределу сил.
Выпив пару рюмок за Дашкино выздоровление, закусив немного, почувствовали, как покидает напряжение, уступая место давящей тяжестью усталости, решили, что, пожалуй, хватит.
Власов проводил Катю до ее номера, пожал руку и поцеловал в висок.
Благодарил за Дашу и понимание.
Дарье снились речка, песчаный берег, большое дерево плакучей ивы, ветки которой опустились до самой воды, белый пластмассовый шезлонг, на котором она лежит, прячась в тени листвы от солнца.
Маленький мальчик в смешной панаме и ярких трусишках с серьезным, сосредоточенным личиком у самой кромки воды строит замок из песка. Набирает пригоршни мокрого песка и выкладывает на уже сформированные холмики, видимо подразумевающиеся башни.
Возникший откуда-то сбоку Власов, мокрый, холодный, опустился возле шезлонга на колени.
– Ты спала, а мы плавали и замок строили.
Дашка посмотрела на мальчика, он в этот момент был занят рассматриванием песка у себя в ладошке, посмотрел, посмотрел и засунул его в рот.
– Он ест песок, – сказала она Власову.
– Выплюни сейчас же! – прокричал Власов громко, подскочил и побежал к мальчугану.
А пацан, зажав в кулачки по пригоршне песка, улепетывал, смешно перебирая толстенькими ножками. Власов подхватил его на руки и повторно приказал:
– Открой рот и выплюни!
Мальчишка покачал головой, вывалил из ручонок песок Власову на грудь и с удовлетворением растер.
– Выплюни! – совсем грозно потребовал Власов.
Ребенок выплюнул на ту же широкую грудь, звонко рассмеялся и заявил:
– Какать!
А Дашка расстроилась ужасно, даже мысли свои во сне слышала: «Да что же это такое? Никакой идиллической картинки! Мальчишка, жующий песок, и Власов так нелепо за ним гонялся на полусогнутых ногах, словно курицу в огороде ловил! Да еще это «какать»! Ну почему никакой сентиментальной пасторали, умиротворяющей красоты?»
От обиды она даже проснулась, чуть не плача, и сразу увидела Власова, сидевшего рядом на стуле и внимательно за ней наблюдавшего.
– Ты так смешно бегал, – сказала Дашка, еще не проснувшись до конца.
– Где? – спросил он и улыбнулся своей фирменной улыбкой.
– В моем сне.
– Значит, тебе снилось, как я бегаю? А страшное не снилось?
– Нет, – смотрела на него серьезными глазами Дарья. – Ты прогнал все мои кошмары, как и обещал.
Он посидел рядом с ней совсем недолго, вручил свежий букет, коротко поцеловал и уехал. Кошмары больше ей не снились.
Даша уговорила Катю съездить в Москву на несколько дней.
– Езжай, Кать, я теперь в порядке, а они там одни. Их успокоить надо, дела бытовые решить. И отправь их, бога ради, в Италию. Езжай, Катюш, хоть переключишься, отдохнешь от больницы и меня капризной.
Катька посопротивлялась, скорее для порядка, без искры и напора, и уехала, перепоручив Дашку медсестрам и санитарке, другой, менее болтливой.
А Дарья нашла себе убежище от боли и скорби по погибшим. Она перебирала, как драгоценности в шкатулке, воспоминания. Закрывала глаза и погружалась в них, как в теплое, ласковое море, когда уплываешь далеко-далеко от берега, ложишься на спину, раскинув руки-ноги, расслабляешься телом и позволяешь легким волнам качать тебя в своей колыбели.
Она так ярко, так подробно их видела, до самой крошечной детальки, до сопровождающих запахов, ощущений, звуков, проживания тех чувств и эмоций.
Сбегала из настоящего, исцеляясь одновременно.
Мама и Марио встретили их в аэропорту, пробыли с ними три дня на вилле и уехали по своим рабочим делам, оставив их троих на попечении Марии, экономки и кухарки в одном лице.
Девчонки кайфовали, ленились, немного сибаритствовали под теплым итальянским солнышком, задвинув суету куда подальше, до Москвы.
– Даша, – позвонила ей бабушка, – мы с Лидой опять потеряли где-то телефон моей парикмахерши. У тебя он есть, я помню, найди, пожалуйста.
