Текст книги "Встретимся у кромки миров (СИ)"

Автор книги: Татьяна Абалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Глава 8

«Мне жаль, что твоя гнедая сломала ногу.

Боливару не снести двоих…» – пауза и вздох:

«Жаль, что твоя гнедая сломала ногу Боливару…»

Шутка неизвестного, прочитавшего О.Генри

«Дороги, которые мы выбираем»

Кира

Инга усадил меня на скамейку, взял из рук ухват и поставил рядом со своим ведром. Сел рядом, снял панамку и внимательно посмотрел в глаза.

– Как ты? Сильно досталось?

– За тебя испугалась. Скажи, зачем все это?

– Глупость и любопытство. Развлечение.

– Но мы же люди. Живые. Разве с нами так можно?

– Нельзя, Киреныш, нельзя.

Он замолчал. Было заметно, что он хочет что-то сказать, но не знает как начать.

Я решила помочь.

– Говори. Не бойся. Я с тобой. Не предам, не отступлюсь.

– Я уезжаю.

– Когда?

– Завтра утром.

– Вернешься?

– Нет. Не в этом году. И не в следующем.

– Это из-за меня?

– Отец беспокоится. Мне нельзя попадать в неприятности. Собираюсь поступать в юридический и должен иметь безупречную характеристику, иначе не примут. Это очень серьезно, всю жизнь к этому готовился. Буду юристом, как папа. Прости, что так получилось.

– И мы никогда не увидимся? Даже в Москве?

– Не знаю. Нет.

– И все это закончится, так и не начавшись?

Он молчал. Я все поняла. Он сдался!

Я резко встала и вырвала из его рук панамку, напялила на себя, взяла свой ухват и пошла в поселок. Он не остановил.

Что не так? Только что он нес меня на руках, писал К+И, а теперь это холодное, «прости, что так получилось»!

Не буду плакать! Не буду!

Но слезы ручьем потекли по лицу. Сняла панамку, вытерла слезы, высморкалась, постаралась взять себя в руки. Не получилось. Ком в горле рос, хотелось кричать, плакать навзрыд. Почти ничего не видя перед собой, побежала к дому.

Ингмар

– Папа, ты доволен? Выходи, я видел тебя.

– Ты все правильно сделал, сынок, – сказал отец, выходя из-за колонны, – Не нужно тебе это сейчас. Посмотри, на кого ты похож? Я принес твои брюки. Они там, у велосипеда.

Сейчас принесу.

Отец осторожно начал спускаться вниз. С этой стороны не было лестницы. Я перемахнул через перила и пошел следом. Какая разница, где переодеваться?

Я увидел наш велосипед сразу, как зашел в беседку, а потом заметил и отца. Поэтому посадил Киру спиной к той колонне, за которой он встал. Нельзя было устраивать демарш при нем, ничего бы кроме скандала я не получил, поэтому решил сказать те слова, что он хотел услышать.

Жаль, что обидел Киру. Теперь нужно решать проблему, как увидеться с ней. Не хочу объясняться в письме. Я должен видеть глаза.

– Во сколько мы завтра уезжаем?

– Машина придет в пять утра.

Весь вечер отец был рядом, контролировал, как собираю вещи, помогал увязать книги, которые я взял почитать на лето, не отходил ни на шаг. Не давал возможности подумать, все время говорил.

Когда я собрался пойти погулять с Диком, попросил не уходить со двора. Сам сел с газетой на веранде. Черт, он караулит меня!

Соседи уже не донимали. Как поняли, что скорого ареста ждать не надо, (папа устроил ликбез и популярно объяснил о презумпции невиновности), так и разошлись по своим домам. Но все равно были начеку!

Шансов улизнуть со двора не предвиделось, Марта тоже получила нагоняй, к ней не сунешься, мальчишек, что бегают за забором, просить передать записку нельзя, они тоже участники скандала, мигом отнесут куда не надо. Что же делать? Записку написал еще днем, когда зашел в туалет.

Надо было видеть, как я ее писал! Снял с гвоздя всю пачку газетных прямоугольников, что так аккуратно нарезала тетка, выбрал тот, где поля пошире, расположил на колене и… уронил карандаш в дырку. Пришлось вернуть бумагу на место и пойти в дом за другим.

Отец подозрительно наблюдал, как я хожу туда-сюда.

– Живот болит, – пояснил я.

Он кивнул головой и крикнул:

– Марта, что у нас есть от живота?

– У кого болит? – откликнулась та.

– У Ромео.

Я опять зашел в будку с сердечком. На этот раз получилось нормально: «Жду тебя в три часа ночи в беседке. Вопрос жизни и смерти. Твой Боливар».

Я специально так написал, она знала этот пароль. Когда-то Кира загнала в ногу крючок, и мы никак не могли остановить кровь. Ей было больно и страшно, поэтому я пытался отвлечь ее, рассказывая «Дороги, которые мы выбираем». А все началось с фразы «Боливар не вынесет двоих», когда раненая Кирюха взгромоздилась мне на спину, а ведро с уловом пришлось оставить на берегу. Тогда мы решили, что Боливар будет нашей тайной. Вот и пригодилась детская договоренность.

Кира

Ба сразу поняла, что меня опять обидели. Она сидела у двери с лопатой и поднялась, когда я зашла во двор.

– Можешь спрятать лопату. Больше не придут мазать дверь. Это была Галка, – буркнула я, поставив возле нее ухват, и прошла в свою комнату. Она, не выпуская свое оружие, поспешила следом.

– Что случилось?

– Ничего.

– Я же вижу.

– Ба, я потом расскажу, посплю и расскажу, – плюхнулась прямо в одежде на кровать и накрыла голову подушкой.

Она еще немного потопталась, но потом тихо закрыла дверь и ушла.

Я позволила своим слезам пролиться. Рыдала в подушку, била ее кулаками, ненавидела себя, поселок, море. Хотела к маме. Не заметила, как уснула.

Проснулась, в комнате было темно. Спросонья не могла понять вечер сейчас или ночь. Полоска света под дверью показала, что ба не спит. Оправив одежду, пошла к ней. Она опять сидела у открытой двери с лопатой и держала ее как древко знамени, поставленное у ног.

– Сильнее, сильнее три, – сказала она кому-то. С той стороны двери послышались скребущие звуки и сопение. Я подошла к бабушке, та улыбнулась мне.

– Кирюш, мы скоро закончим.

Из-за двери показалось красное лицо Галчонка. В руке, которой она вытерла пот со лба, было мочало. Глаза испуганные. Мне даже стало ее жалко, но я быстро убила это чувство, напомнив себе, что бывшая подруга сама же дверь и испортила.

– Не останавливайся, – скомандовала бабуля и хлопнула черенком лопаты об пол.

Я улыбнулась. Ба, сидящая на стуле с грозным видом напомнила мне Зевса-громовержца на троне.

Галка скрылась за дверью, и оттуда послышались шаркающие звуки и ворчание.

– Узурпаторша, Салтычиха, буржуйка.

– А за буржуйку, – протянула ба, – еще порог вымоешь.

За дверью застонали.

Глава 9

Мы распяты на циферблате часов.

Станислав Ежи Лец

Только время принадлежит нам.

Сенека

Ингмар

– Пусть Ромео пройдет на кухню и выпьет отвар черемухи! – зычно крикнула тетка.

– Уже не болит, – начал было отпираться, но увидев ее кулак и знаки глазами, поспешил в дом.

Там тетка сунула в руки кружку и прошептала:

– Давай записку.

Непроизвольно прижал руку к карману, где лежала записка, чем еще больше выдал себя. Тетка усмехнулась.

– Я дура? Не понимаю, зачем берут карандаш в уборную? Давай, не бойся. Там Галчонок возле калитки отирается, она отнесет.

– Она предательница!

– Тише, отец уже оглядывается! Знаю. Галка теперь расстарается, чтобы перед тобой оправдаться, да с ухватом Киры больше не захочет встречаться. Давай записку.

Протянул, и Марта тут же спрятала ее в необъятном фартуке.

Уселся рядом с отцом и стал потягивать горячий вяжущий напиток. Что тетка придумает? Та не заставила себя ждать.

– Пойду в магазин, соду куплю, штрудель в дорогу испеку, – тетка с кашолкой проследовала к калитке. Привстав, увидел, как она подошла к Галке, стоявшей на другой стороне улицы и, «дружески» обняв за плечи, потащила ее в сторону сельпо.

Кира

Когда узурпаторша освободила рабыню, та зашла на кухню помыть руки. Я спокойно потягивала молочко, рассматривая ее через специально прищуренные глаза. Как на врага революции. Так ей! Поникшие плечи, бесконечные вздохи, нарочито долгое мытье рук (а могла бы во дворе помыть). Галка явно что-то задумала, тянет время.

– В рукомойнике уже нет воды, – подсказала я. Та, опять вздохнув, вытерлась полотенчиком и достала откуда-то из-за резинки шаровар туго свернутую газетную бумажку.

– Вот, Марта передала. Честное комсомольское – не читала.

Бросив прямоугольник на стол, она медленно пошла на выход. Из вредности не стала говорить спасибо. Вот еще! Пусть прочувствует, предательница!

Как только Галка скрылась, сразу начала разворачивать бумажку. От нетерпения руки дрожали. Так, «Жду тебя в три часа ночи в беседке. Вопрос жизни и смерти. Твой Боливар». Что это? Боливар – условный знак Ингмара. Почему вопрос жизни и смерти? Он хочет встретиться до отъезда на станцию. Но к чему эта встреча? Все предельно ясно было сказано – дружба со мной ему во вред.

В волнении забегала по кухне. Идти или не идти? Если бы он подписался, как Ингмар, скорее всего и не подумала бы, но Боливар… Это совсем другое. Пароль из детства. Нельзя не идти.

Ингмар

Как медленно идет время, когда ты в нетерпении! Смотрел на часы каждые пять минут, но стрелка словно замерла. Крутился на диване, сбил все простыни, считал за ходиками, которые громко отстукивали минуты, не выдержав, вскакивал и всматривался в циферблат. Всего двенадцать!

В соседней комнате отец возился с документами. Стол освещала лампа под зеленым абажуром. Ее свет позволял видеть стрелки на ходиках. Как только лампа погаснет, придется определять время на ощупь, свет включить не смогу, это вызовет подозрения. А пока папа что-то читал, писал, вычеркивал, опять писал.

Появился страх, что он так и не ляжет до самого отъезда. Но тут свет погас, зашуршали простыни, скрипнули пружины кровати, отец повздыхал и затих. Сколько лежал, вслушиваясь в его дыхание, не знаю. Мне казалось, я опаздываю, но встать боялся. Представив, что Кира одна сидит в темной беседке, соскочил и подошел к двери. Дыхание папы было спокойным и размеренным. Циферблат часов был неразличим, пальцы не определили положение стрелок. В отчаянии снял ходики со стены и подошел к окну. Два часа.

Не могу больше ждать, лучше я посижу у дома Киры, встречу ее там.

Быстро оделся. Звякнув застежкой ремня, затих. Прислушался. Нет, отец спит.

Кира

На кухню зашла бабуля, села рядом и пытливо посмотрела.

– Зачем Галя приходила?

Не стала таиться.

– Записку от Ингмара принесла, он просит встретиться. Я решила пойти.

– Сейчас?

– Нет, в три ночи.

– Что так?

– Ба, он рано утром уезжает. Навсегда. Сказал, что больше не увидимся. От меня одни неприятности.

– А теперь зовет.

– Зовет, и отказаться не могу. Он слово заветное написал. Я, наверное, спать не лягу, иначе пропущу время.

– Родная, у меня будильник есть.

Тщательно выставила стрелку, завела будильник и легла. Не могла уснуть, прислушивалась к громкому тиканью. Вдруг вспомнила, что не проверила громкость и вообще, работает ли звонок. Покрутила стрелку до нужного часа, будильник так резко и громко завопил, что выронила из рук. Металлическая крышка отскочила, обнажив внутренности, вывалившаяся пружина тут же взвилась клубком змей.

Черт! Что я наделала? И в кого я такая косорукая? Досадуя, прошла на кухню за часами с кукушкой. Механизм, приводящий кукушку в действие, сломался, и бедная птица навсегда застыла в прерванном полете. Установила их на этажерке, прижала книгами и улеглась. Беспрестанно поглядывая на еле шевелящуюся стрелку, не заметила, как уснула.

Разбудил часто повторяющийся стук. Не сразу поняла, что кто-то кидается в открытое окно. Быстро включила свет и обнаружила, что пол усеян молодым яблочками. Тут же вспомнила о назначенном времени и взглянула на часы.

Проспала! Лихорадочно начала одеваться, соображая, что метателем фруктов мог быть только Инга. Значит, ждет на улице!

Выскочила, но не стала подходить к парню, чей силуэт вырисовывался в тусклом освещении уличного фонаря. В записке было сказано «в беседке», вот и встретимся там. Гордо пошагала к морю, навстречу свежему соленому ветру. А сзади шел тот, кто разбил мне сердце.

Ингмар

Отцовские ручные часы показывали три, а свет в комнате так и не зажегся. Записку точно передали – Марта шепнула после тайной встречи с Галчонком. Значит, Кира не собирается приходить в беседку.

От этой мысли снизу к груди прошла ноющая боль. Я должен объясниться, не смогу простить себе, если расстанусь с Кирой, не убедив, что она мне небезразлична. Надо разбудить.

Камней вокруг не нашел, но развесистая яблоня была усеяна зелеными плодами. Прицелился первым яблочком в окно, но оно попало в стенку. Нужно поменять место стрельбы. Пришлось оседлать забор с запасом зеленых яблок в карманах.

Наконец свет зажегся. Заспанная Кира стояла посреди комнаты и непонимающе оглядывалась. Чтобы не испугать, покинул наблюдательный пост.

Ожидание, волнение перед непростым объяснением, радость от грядущей встречи, желание обнять и не отпускать – такие чувства бушевали во мне, пока ждал Киру.

Через несколько минут она гордо вышагивала в сторону беседки.

Я не зря выбрал это удаленное и обозреваемое место. В поселке слишком много чужих глаз. Не хотелось, чтобы мои откровения услышали соседи, порой не спящие даже ночью.

Пошел следом за Кирой, готовя слова, которые помогут все исправить.

Глава 10

Все влюбленные клянутся исполнить больше,

чем могут, и не исполняют даже возможного.

В. Шекспир

Поцелуй – это когда две души встречаются

между собой кончиками губ.

Гете

Кира

В беседке развернулась лицом к темному морю. Поежилась от ветра, который здесь дул сильней.

Рокот набегающих волн казался тревожным. Они с каким-то отчаянием бросались на берег.

Краем глаза наблюдала за Ингмаром. Не сразу подошел, немного постоял.

Почему медлит? Ожидала объяснений, а он вдруг шагнул и одним стремительным жестом обнял, и так крепко, будто хотел вдавить в себя.

Почувствовала его отчаяние, поэтому не стала вырываться. Лишь мелькнула запоздалая мысль: куда подевалась моя гордость? Сомкнула руки за его спиной и застыла. Я вся обратилась в слух.

– Кира, – выдохнул он, прижимая мою голову к груди, – любимая Кира…

Предательские слезы потекли по щекам. Почувствовал, провел ладонью по волосам, успокаивая, словно маленького ребенка.

– Тшшш…

Стояли, не меняя позы, не двигаясь, не расцепляя объятий. Только громкое биение двух сердец. Слова оказались ненужными – мы понимали друг друга без них:

Мой короткий всхлип – Я обижена.

Ласковое движение его руки по всей длине спины – Прости.

Мой кулачок делает один укоризненный удар – Как ты мог?

Более тесное объятие и легкий поцелуй в висок – Прости.

Задираю голову – Мне этого мало.

Короткий поцелуй в щеку – А так?

Качаю головой – Нет, не прощаю.

Осторожно целует мокрые глаза – А так?

Мой длинный вздох – Ну, не знаю.

Теплые губы ищут мои – Прости.

Отвечаю на поцелуй – Прощаю…

Горячая волна медленно поднимается от коленок вверх. Голова кружится. Руки гладят, нежно трогают, сжимают. Губы уже болят, но это сладкая боль – наслаждаюсь ею, хочу еще. Наше дыхание сбивается окончательно, пытаемся отдышаться. Последний в череде поцелуев – поцелуй в висок, легкий, невесомый. Как точка.

Когда открыла глаза, с удивлением обнаружила, что стало светло – серое утро, еще без единого луча солнца, когда все кажется блеклым, не живым. Только два разгоряченных от поцелуев лица – яркое пятно в окружающей бесцветности.

Его руки держат мое лицо. Глаза наполнены нежностью. Всматриваюсь в них, стараюсь запомнить эту нежность, умирая от осознания неизбежности разлуки. Я вся стала одним большим чувством. Впитываю калейдоскоп эмоций, которыми он щедро делится со мной.

– Я люблю тебя.

– Я люблю тебя.

Долгий поцелуй. Опять кончился кислород.

За спиной послышался шум машины. Ингмар вскинул глаза, прищурился.

– Мне пора. Это отец.

Потом торопливое:

– Люблю, сильно люблю, – смотрит внимательно в глаза, пытаясь вколотить в мозг смысл слов,– Никогда не думай, что откажусь от тебя. Не сомневайся.

– Я буду ждать.

– Верь мне, я вернусь за тобой.

– Я буду ждать!

Утреннюю тишину разорвал автомобильный гудок. Из машины выскочил Дик и, виляя хвостом, сел у наших ног. Укоризненный взгляд отца заставил сжаться, но Инга, обернувшись на него всего на мгновение, ободряющее улыбнулся мне, сжал ладонь и тихо произнес:

– Верь мне, жди!

Что произошло дальше, было похоже на сон безумца.

Откуда-то с неба послышался тонкий свист, который стремительно превратился в рев, потом была ослепительная вспышка света, земля вздрогнула, поднялся вихрь из песка и камней. С ужасом увидела, как удивление в глазах Ингмара сменилось недоумением, его тело, ставшее вдруг безвольным, неловко повалилось на пол.

Кричу, но не слышу крика, опускаюсь на колени, не понимаю что случилось, почему лежит, почему не шевелится?! Заглядываю в глаза, но вижу только застывший взгляд, устремленный в небо. Смотрю в это же небо, пытаясь понять, что там видит он, ничего не нахожу, кроме серости, кричу не останавливаясь, срывая голос, переходя на болезненный, мучительный хрип.

Что-то теплое коснулось моих колен, смотрю вниз и не понимаю, откуда столько красного цвета в этом сером утре?

Хотела проснуться, но страшный сон продолжался, показывая, как в одно мгновение все может стать безобразным и безысходным.

Увидела руки отца, который поднимает тело сына, его искривленный в крике рот. Серость неудержимо наполняется черными красками – наступает темнота и забвение.

***

Мы встретились в последний раз,

Надеясь свидеться, но позже,

Был диалог без громких фраз,

И холодок от слов по коже.

Мы так стремились вместе быть,

Нас злые сплетни разлучили,

Но не смогли любовь убить,

На это не было причины.

Я слово ждать его дала,

Он обещал за мной вернуться,

Все вмиг разрушила беда -

И клятвы ложью обернутся.

Увидеть небо в тех глазах,

Что с нежностью вчера смотрели,

И знать, не будет никогда,

Той теплоты, что я хотела.

Что он погиб, а я жива -

Несправедливо, глупо, странно!

Клятв не забуду я слова:

Его ждать буду неустанно.

Вторая часть
Глава 1

Если хочешь ничего не бояться, помни, что бояться можно всего.

Сенека

Холодный нос тыкается в лицо, короткое робкое поскуливание переходит в протяжный, надрывный вой. Не открывая глаза, протягиваю руку и натыкаюсь на теплый мохнатый бок. Вой прекращается. Мою ладонь лижут.

Вздохнула, соображая, откуда в нашем доме собака. И почему так тяжело на душе? Я забыла что-то важное, что ускользает из моего сознания, как сон, который стремительно тает.

Позвала бабушку, но не услышала своего голоса. Болит горло. Почему так жестко лежать? Поворачиваюсь на бок, рука задевает что-то липкое, холодное. Беру в руки кругляш. Открываю глаза– это мужские часы. В крови. И память мгновенно возвращается, а с ней возвращаются ужас, страх, отчаяние, осознание огромной беды.

Лежу на полу беседки в огромной луже крови. Рядом собака, ее шерсть тоже в крови. В глазах собаки страх. Она готова убежать, но почему-то остается возле меня.

Слышу далекий шум. Голоса, крики, топот ног. Собака вскидывает голову, настораживает уши и громко лает. Не зло. Призывно. Мы здесь. Мы здесь.

Поднимаюсь сначала на четвереньки, собака радостно лижет лицо. Голова кружится, тошнит. Меня рвет. Собака убегает навстречу людям. Первая, кого вижу – Марта. Подбегает и пытается меня поднять. Ей помогают мужские руки. Крики, вопросы, плачь. Не могу говорить, не знаю, как объяснить. Не верю, что произошедшее здесь не плод моей фантазии. Но откуда столько крови? Откуда взялась огромная воронка недалеко от беседки? С той стороны, где стоял Он. Опять ухожу в сон, липкий как кровь.

Проснулась от того, что на кровать кто-то сел, и она прогнулась под тяжестью. Мои губы смазали мокрой тряпицей. Сразу захотелось пить.

Сказала это вслух. Радостный шепот, бабушкины теплые руки и прохладная вкусная вода. Хорошо.

Открыла глаза. Ба сидит на кровати, Марта рядом на стуле.

– Как ты себя чувствуешь, деточка? – обе женщины напряженно ждали, когда отвечу.

– Хорошо, – услышала свой слабый голос, – ничего не болит.

– Слава богу, – бабушка перекрестилась. Никогда не делала этого при мне. Она изменилась: резко постарела, хотя ей чуть за пятьдесят, глаза красные от слез и бессонницы.

На пороге кто-то кашлянул. Это дядя Иван, председатель поселкового совета. Марта уступила ему стул и встала за спиной.

– Ты можешь говорить? – бабушка с досадой посмотрела на председателя, но промолчала. Видимо дело важное.

– Да, могу, – интересно, что хотят узнать?

– Что произошло тем утром? Откуда кровь?

– Кровь?

Тут нахлынули воспоминания: взрыв, крик, кровь и Он. Сжалось сердце, опять затошнило, началась рвота. Стало невозможно дышать, конвульсии сотрясали тело, комната и люди начали безумный танец, сливаясь в одно цветное пятно.

Кто-то прижимал к постели, кто-то колол руку, плакала бабушка, причитая и вспоминая святую заступницу, кого-то просили выйти и не мешать. Потом все стало стихать, отдаляться, и я провалилась в безразличную дремоту.

Выздоравливала медленно, все реже и реже окунаясь в страшные воспоминания, тихо убирая их фрагменты в надуманный сундук и крепко запирая на ключ, чтобы уже не болеть ими.

Постаралась оставить в памяти только веру в чудо, что Он выполнит свое обещание. «Верь мне, жди!» стучало у меня в голове и я, повинуясь этому призыву, неизменно отвечала «Верю».

Не выпускала из рук часы, стрелки застыли в одном положении. Пятнадцать минут шестого. Я даже не пыталась их завести или почистить. Мне не нужны были часы, мне нужна была вещь, которую Он держал в руках. Позже, когда я стала выходить из дома, одела их на руку и больше не снимала. Так было спокойнее.

Стали приходить люди и я в сотый, тысячный раз рассказывала про взрыв. Сначала не понимала, почему недоверчиво воспринимали рассказ, но потом все прояснилось. Не нашли Его тело, ни отец, ни водитель машины не вернулись в поселок. След машины обрывался у маяка, который тоже был разрушен бомбежкой. Но под обломками ничего не обнаружили. Эти загадки будоражили местные умы.

Пока болела, жизнь поселка резко изменилась. Сразу после взрыва пропало электричество. В воздухе повис страх. Никто не мог объяснить, откуда прилетела бомба, никто не слышал шум самолета. Жители не могли найти объяснение многим вещам, которые вдруг начали происходить вокруг.

Так и не взошло солнце, низкий туман наползал с трех сторон на поселок, но ни разу не пересек невидимую черту. Люди боялись заходить в этот туман.

Поначалу ничего не подозревали. Местный участковый ушел в район доложить о необычном взрыве и не вернулся, в этот же день после обеда письмоносица Дуся уехала на станцию за газетами и как провалилась. Ее мать, переживая, чувствуя беду, взяла у Марты велосипед и не появилась ни в этот, ни на следующий день.

Несколько семей дачников, в том числе Паша с беременной женой, испугавшись взрыва, решили прервать отпуск, и Иван попросил их позвонить со станции в район. Все ждали, что приедет комиссия расследовать взрывы и уничтожение маяка, но ни один человек извне не появился в поселке.

Иван сам хотел поехать в район, но его заплаканная жена и три дочери вцепились в мужика и не выпустили за порог, хотя он их клял и ругал, кричал, что должен во всем сам разобраться. Собравшиеся на крик соседи поддержали семью и решили не отпускать единственного уполномоченного власти, оставшегося с ними на этот момент.

Две недели жители поселка «Старая мельница» ждали, что приедут люди из района, появится электричество, тучи разойдутся, выглянет солнце и рассеет туман своими лучами. Но ничего этого так и не произошло.

Однажды ко мне в комнату заглянула через окно Галка. Отодвигая занавеску и горшок с геранью, уселась на подоконнике.

Я уже не злилась на нее, последние события стерли из памяти неблаговидность ее поступка, просто мы перестали быть подругами.

– Слышала, – осторожно начала она, – председатель объявил сходку?

В комнату, услышав чужой голос, зашла бабушка и села на кровать. Она всячески ограждала меня, боясь возвращения болезни.

– В двенадцать часов все жители должны собраться у беседки, – произнеся последнее слово, Галка осеклась, но я не проявила никаких эмоций, поэтому продолжила, – будем решать, что дальше делать. Еще один человек ушел и не вернулся.

– Кто? – хором спросили мы с бабушкой.

– Пантелеймон, – это тот самый дед-морячок, который очень любил посмеяться над смущением женщин. Галка между тем продолжала, – Он два дня назад втихую взял свою лодку и поплыл по морю за маяк. Хотел этим путем до района добраться и самому все узнать. Его дочь до вечера не хватилась, но когда старик не пришел на ужин, забила тревогу и нашла у него под подушкой записку, где черным по белому написано, если он не вернется до сегодняшнего утра, считать его погибшим смертью храбрых. Народ волнуется, поэтому, я думаю, придут все. Нужно послушать, что скажет дядя Иван.

Мы согласились, что идти надо. Ба хотела оставить меня дома, но я заверила, что чувствую себя хорошо.

Страшило само место, где будет проводиться собрание, но решила – нужно перебороть себя, иначе придется всю жизнь обходить беседку стороной. И потом, это место, где я последний раз видела Его живым. Даже в мыслях не могла произнести имя, казалось, если назову, то все, что случилось во время взрыва окажется явью. Признаюсь, не верила, что Он умер. Поэтому придумала игру: не называю имени – Он живой.