Текст книги "Последний романтик"

Автор книги: Тара Конклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Часть II
Нью-Йорк

2079 год

Огни в зале мигнули, потом еще раз. Микрофон отключился, и я замолчала. Генри, милый Генри встал со своего места в первом ряду и начал подниматься на сцену. Ему было всего восемьдесят четыре, но его колени все эти годы болели от верховой езды, так что он прихрамывал, преодлевая подъем. Возле меня как раз был свободный стул, с которого только что убежал организатор, и Генри сел на него, взял мою руку и поднес к губам. Из второго ряда на нас смотрели молодые мужчина и женщина. У нее были ярко-красные, как флаг, волосы, он обнимал ее за плечи, а ее волосы падали ему на грудь. Они тоже держались за руки. «Сплетенные, – подумала я. – Связанные, свитые, соединенные».

И в этот момент зал погрузился во тьму. Я почувствовала, как Генри сжал мою руку. С балкона раздался короткий, резкий вскрик, но остальная толпа сидела тихо. Ни шума рвущихся к выходу, ни истерик. Такие вещи случались слишком часто, чтобы поднимать панику. Но я все равно ощущала в зале накал напряжения. Глубокие вдохи, руки, стискивающие другие руки, выступающий на ладонях пот, глаза, уставившиеся в пустоту. Испуганный и успокаивающий шепот.

Мы просидели в темноте минуту, три, пять. Мои мысли обратились к Луне, той юной Луне из зала, и другой Луне где-то там еще. Жива ли еще эта Луна? Думает ли она когда-нибудь обо мне? Носит ли на пальце кольцо с бриллиантом? Или цепочку на шее? Или они спрятаны где-то в ящике, брошены и забыты?

Мои глаза привыкли к темноте. Несколько указателей на выход светилось оранжевым светом. Зеленоватыми бликами, как светляки летней ночью, мерцали экраны телефонов. Я вспомнила проверку безопасности: в зале строго запрещены все приборы! Но конечно, люди всегда найдут способ обойти правила.

– Весь город обесточен! – воскликнула какая-то женщина, читая с подсветкой.

Эта информация вызвала в зале оживление, вскрики и торопливые, приглушенные разговоры. «Кого волнует, что там в городе?» – подумала я. Возможно, это очередной мегашторм, или глубокие подземные толчки, или ураган где-то на Борнео. Новости меня утомляли. Новости нагоняли скуку. Какая разница? Мы сидим тут, как те утки. С тем же успехом можно, вытащив из кармана шоколадку, держать за руку своего любимого и улыбаться.

За сценой я услыхала шорох и суетливые шаги технического персонала, которые торопливо пытались наладить освещение.

– Вот он, – послышался голос, – вот генератор.

Раздался звук, как будто волокли тяжелый предмет, и тусклый желтый свет появился вдоль основания стен и вдоль рядов, между сиденьями.

Внезапно помещение переменилось. Оно не было больше темным и угрожающим, но перестало быть большой аудиторией, поделенной на сцену и зал. Теперь это была просто большая уютная комната с выгнутым потолком и множеством стульев. «О, это уже что-то, – подумала я. – Теперь можно будет поговорить как следует. Можно будет дойти до важных вещей».

Юная женщина Луна сидела, примостившись на складном стуле. Теперь она снова поднялась. Она тихонько постучала по микрофону, но он не работал, и она просто окликнула меня: «Миссис Скиннер?»

Я испытала нерационально сильный прилив симпатии к ней. Эта родинка на правой скуле. Я старалась вспомнить другую Луну, ту, из прошлой жизни.

– Да, дорогая, – ответила я. – Пожалуйста, продолжайте. – Мне хотелось схватить и защитить ее, вытащить ее отсюда, забрать в свой дом в лесу с его заборами, бункером, генератором и свежей родниковой водой. Там я могла убедить себя, что мы в безопасности.

– Когда начался распад? – спросила Луна.

– Распад? – повторила я.

– Вы сказали, что это история об ошибках любви, – сказала Луна обвинительным тоном. – Вы сами так сказали.

– Да, я так сказала.

– В «Поэме Любви» вы несколько раз повторяете слово распад. Вы сказали, что в вашей семье было счастье, а потом… – Луна не закончила фразы. Ее вопрос нависал надо мной, над всеми нами.

– А потом… – повторила я. Откашлялась. Взглянула на Генри, и он подмигнул и кивнул мне, чтобы я продолжала. «Если у меня что и получалось в этой жизни, – подумала я, – так это выбирать мужей».

Когда же начался распад Джо? Я задумалась, как ответить на вопрос Луны. Когда он встретил Сандрин? Или начал работать в «Морган капитал»? Или когда его бейсбольная карьера завершилась в одно мгновение? А может, это началось еще раньше, когда он был еще ребенком, золотым и высоким, похожим на мужчину, которому весь Бексли поклонялся, как местному божку маленького городка. Когда потом я спрашивала об этом сестер, то Кэролайн считала, что все это началось во время Паузы, когда нам впервые открылись пути, по которым может исчезнуть любовь. «Мы были слишком молоды, – сказала Кэролайн, – для такой мудрости».

Рене не согласилась, нет, с Джо это сделала не Пауза. Вспомни день похорон отца, когда он злился и выл. Рене думала, что распад начался еще тогда, в желтом доме, когда Джо, схвативший каминную кочергу, был окружен теми, кто любил его, но никто, даже никто из нас, не мог ему помочь. Вот с той минуты, считала она, это и было написано на его коже, впрыснуто в его вены.

Распасться значит распуститься, отделиться, распутаться, отсоединиться. Разлететься в куски.

– Вот что я вам скажу, – повторила я. – Любовь вашей жизни – та, которую вы предаете больше всего. Любовь, определяющая вас, – та, от которой вы однажды отвернетесь. – Теперь я говорила только для Луны, не для женщины с красными волосами, не для ее партнера, не для безликой массы зала, заплатившей за то, чтобы послушать меня. Только для Луны. – Распад начался, – сказала я, но тут же остановилась и опустила голову. – Боюсь, я не знаю, когда он начался. Но я помню, как впервые осознала, что он происходит.

Глава 5

Осень 2004-го. Год выборов. После 9 сентября прошло уже достаточно времени, чтобы мы не говорили об этом каждый день, но все еще слишком мало, чтобы горизонт Манхэттена не казался разорванным. Я согласилась помочь Кэролайн убраться в новом доме, который они только что сняли в маленьком городке Хэмден, Коннектикут. С тех пор, как Кэролайн с Натаном уехали из Бексли, я видела их семейство очень нерегулярно. За двенадцать лет они переезжали четыре раза, из одного университетского города в другой, потому что Натан защищал диссертацию и искал постоянную преподавательскую работу. Семейство Скиннер-Даффи к этому моменту насчитывало пять человек: Натан, Кэролайн, десятилетний Луис и шестилетние близнецы Лили и Беатрис. Последние разы они переезжали в места, где жили брат и сестра Натана, – Терри в Колумбусе, Мэдди в Остине. Мы уж думали, что они так и осядут в Техасе и дети вырастут с местным характерным говорком и пристрастием к барбекю, но месяц назад Натан получил приглашение на должность с испытательным сроком в небольшом гуманитарном колледже Хэмдена, который находился в получасе езды на машине от Нони в Бексли и в часовой поездке на поезде от меня, Рене и Джо в Нью-Йорке.

Кэролайн наконец возвращалась домой.

– Я рада помочь тебе с переездом, – сказала я ей. – Сделаю все, что надо.

– Спасибо, Фи, – ответила Кэролайн.

Мы говорили по телефону, Кэролайн из Остина, а я из своей квартирки в Куинсе, которую делила с Джинджи и Бет, своими подругами из Вассара, и с третьей, Умани, которую мы нашли по объявлению в Крейгслисте. Мне было двадцать семь, я работала помощником редактора в экологическом НПО, которое называлось «Почувствуй климат!». Это прекрасно звучало на званых обедах, но на деле было не многим больше, чем исправление дурацких опечаток за моим боссом, которого звали доктор Гомер Гошен, и написание время от времени заумного пресс-релиза. Но поэтому и потому, что в час мне платили чуть меньше, чем подростку, подрабатывающему бебиситтером, я чувствовала себя вправе регулярно брать отгулы, сказавшись больной. Гомер безотказно разрешал. «Надеюсь, лодыжка скоро заживет», – говорил он по телефону или: «Должно быть, гадкий вирус». При этих словах меня всегда пронизывало чувство вины, впрочем, редко настолько сильное, чтобы заставить пойти на работу.

– От Козлов никакого толку, – продолжала Кэролайн. – Никто не может приехать, даже на пару часов. Они все страшно заняты: то женятся, то заканчивают диссертацию, то еще что-то. Эмили тут участвовала в нью-йоркской Неделе моды, Нони тебе говорила?

Эмили была второй сестрой Натана, недавно окончила нью-йоркский колледж дизайна и специализировалась на изготовлении одежды из пищевых продуктов.

– Нет, не говорила, – ответила я, хотя Нони как раз говорила. – Трудно уследить за всеми достижениями этих Даффи. – Я слышала в телефонной трубке, как одна из близнецов поет дурацкую песню, а Луис кричит: «Мам, где мой гобой?»

– Я так рада, что ты возвращаешься на восток, Кэролайн, – сказала я.

– Господи, а я-то как. – Наступила приглушенная пауза, пока она ответила Луису, и потом снова: – И, Фиона, нам надо поговорить о Джо.

– Конечно. – Я была с похмелья и ела чипсы прямо из пакета. Слизав соль с пальцев, я продолжила: – Ну да, Джо.

Затем мы еще поговорили о прилете самолетов и расписании поездов, и потом я повесила трубку.

Я не особо размышляла, почему Кэролайн вспомнила о нашем брате. Это было за неделю до празднования помолвки Джо, и я решила, что она хочет обсудить предстоящую свадьбу. Джо собирался жениться на Сандрин Кейхилл, пепельной блондинке, которая работала закупщиком аксессуаров в «Барниз». Сандрин выросла в пригороде Чикаго и была единственным ребенком в семье промышленников со Среднего Запада, которые владели производством чего-то такого распространенного и скучного, типа бумаги для компьютеров или автомобильных запчастей. Она выросла при вполне достойных деньгах, и сама успешно работала над их приумножением, но все равно в ее стремлении к лучшей жизни было что-то безжалостное. Она хотела признания, хотела, чтобы вы обязательно знали, чем она обладает: креслом в первом ряду у Марка Джейкобса, безупречным прессом, позицией в Младшей лиге, заказом столика в «Нобу». Я терпеть ее не могла, и Рене тоже, но Кэролайн, вечная оптимистка, была убеждена, что наше мнение предвзято. Как ни странно, Нони тоже относилась к ней вполне терпимо. Думаю, наша мать втайне восхищалась Сандрин за ее коллекцию достижений, даже когда эта помолвка расстроилась. Я не могла избавиться от ощущения, что Нони постоянно сравнивает нас: если бы Фиона была такой целеустремленной, чего бы она только смогла достичь…

Во вторник утром я села на Центральном вокзале в поезд, следующий сквозь городскую суету и низкие серые предместья, мимо пригородных владений и дальше по зеленым просторам в мелкие городки среднего и рабочего классов типа Данбери, Вудбери и Хэмдена.

Кэролайн в красном пальто махала мне с платформы.

– Ой, какая ты тощая, – сказала она, когда мы обнялись, и это не было ни комплиментом, ни осуждением.

С тех пор, как мы виделись на прошлое Рождество, я сбросила девять килограммов, а сейчас был октябрь.

– Погоди, сейчас увидишь дом, – говорила она. – Он так похож на крепость. Думаю, это он. Наш настоящий дом. – Она подмигнула.

Этот настоящий дом годами был ее черным лебедем, голубой мечтой. После смены трех домов, от Миссисипи до Огайо, Кэролайн уже начала говорить, что ее разговоры о настоящем доме примерно то же, что разговоры первоклашек о зубной фее. Существует ли он? Увидит ли она его когда-нибудь?

Мы проехали на машине вдоль железнодорожных путей, вдоль ряда обшарпанных домишек, сквозь полупустой центр Хэмдена, мимо зеленой территории колледжа и спортивного поля и въехали в соседний поселок, где в беспорядочно стоящих старых домах с плакатами КЕРРИ ЭДВАРДС, воткнутыми на каждой лужайке, жили профессора. Кэролайн, вглядываясь в номера домов, то разгонялась, то тормозила. Стояло позднее утро солнечного прохладного дня, деревья были покрыты ярко-оранжевыми листьями. Хэмден очень напоминал мне Бексли: те же дощатые домики, тротуары, изрытые корнями деревьев, те же тыквы с зубастыми мордами. На тротуаре толстая девочка в розовой куртке с плотными, круглыми, как бревна, ногами лениво пинала кучу листьев. Когда мы проезжали мимо нее, я почувствовала внутри боль не от горя или ностальгии, а от чего-то среднего между ними.

– Вот он, – наконец сказала Кэролайн, въезжая в короткий проезд, засыпанный гравием.

Двор настоящего дома Кэролайн был покрыт неубранными отсыревшими листьями и весь зарос одичавшим кустарником. Упавший ствол дерева размером с машину. Боковая клумба с засохшими бурыми ноготками. Застрявший в кустах белый полиэтиленовый пакет развевался на ветру. Кэролайн смотрела на все это, ничего не говоря, лишь поворачивая голову и осматривая хозяйство.

Дом был бледно-лиловым с желтой отделкой, краска поблекла и облупилась. На крутой крыше там и сям росли клочья зеленого мха, а передние ступеньки были серыми, просевшими от времени. Но сам дом был большим, настоящим викторианским, с высокими окнами, островерхой крышей и, что было лучше всего, круглым строением вроде башенки с собственной острой крышей, торчащей со второго этажа.

– Прямо как замок, – повернулась ко мне Кэролайн, жадно, как щенок, ожидая моего одобрения.

Я никогда не видела у нее такого выражения лица. Когда Кэролайн уехала из Бексли, я была совсем юной, а с тех пор она всегда жила далеко. Все эти умные светловолосые Козлы так захватили нашу Кэролайн, что я с неодобрением осознала это лишь много лет спустя. Они помогали ей во время беременностей и родов. Они советовали, какую машину покупать, будет ли школа Монтессори хороша для Луиса, нужно ли делать близнецам прививки от туберкулеза. Она позволила увлечь себя в клан Даффи, и кто мог ее осуждать? Бодрые, яркие родители, куча родственников, семейные игры в футбол на Благодарение. Нас, Скиннеров, было слишком мало, и мы были чересчур сложными, чтобы конкурировать со всей этой фотогеничной дружественной массой.

Но теперь она была тут. Слегка пересушенные самолетным воздухом волосы, красное пальто, слишком легкое для прохладного дня. Она прилетела в аэропорт Кеннеди в пять пятнадцать утра и весь день добиралась до дома, который до того видела только на фотографиях.

– Точно, Кэролайн, – сказала я, улыбаясь. – Это замок.

Мы отперли входную дверь и вошли в сырой, пронизывающий холод. Я поежилась. Мы стояли у подножия широкой лестницы, которая вела в темноту. Слева от нас была голая, пустая гостиная с закопченным сажей камином в дальней стене, который зиял на нас темной угрожающей раной. Всюду лежала пыль, по углам комнаты хрустело что-то коричневое и сухое. Пахло плесенью и чем-то еще, душным, мускусным, животным.

Кэролайн уронила на пол сумку со средствами для уборки.

– Думаю, нам не помешает помощь, – сказала я. – Что там у Рене с Джо?

– Рене взяла дополнительные дежурства, – монотонно ответила Кэролайн. – Как будто хирургической практики было мало. А Джо… Не знаю. Я его не спрашивала. – Последние слова она произнесла неразборчиво, удаляясь от меня в тусклую глубину дома.

Мы шли из комнаты в комнату. Слышны были только наши глухие шаги и время от времени резкие вдохи, которые делала Кэролайн, обнаружив очередную грязь или разрушение. На кухне были старый белый холодильник с длинной серебряной ручкой вдоль всего корпуса и кладовка, полки которой были застелены промасленной бумагой, воняющей старым беконом и аммиаком. В холле мы обнаружили небольшую ванну с непередаваемым туалетом. В столовой с потолка свисали, как канделябры, гроздья паутины.

Мы обошли круг и снова вернулись в гостиную.

– Кэролайн, а колледж не может найти для вас другой дом? – осторожно спросила я.

Натан с детьми должен был прилететь из Остина через два дня.

– Нет, этот был единственный, – ответила она. – Он сдается в аренду до покупки. Это то, что мы можем себе позволить. – Глаза ее горели. – И он мне нравится. Он прекрасный. Эти огромные окна. Натуральные полы. – Она ковырнула ногой пол, и там под грязью мелькнуло темное, зернистое дерево. – Давай начнем.

И мы начали уборку, взяв щетки, бумажные полотенца и чистящие жидкости и надев жуткие желтые перчатки и эти маленькие белые маски, которые ассоциировались у меня с азиатским гриппом и ипохондрией. Работая бок о бок, я осознала, как же здорово, что она снова тут. Я скучала по Кэролайн как таковой, но еще больше мне недоставало самой идеи нас, всех четверых Скиннеров, вместе. Она была выпавшим кусочком пазла взросления, который я годами пыталась найти и вставить на место тут, в Нью-Йорке, с Джо и Рене. Теперь я смогу стать для детей Кэролайн придурочной тетушкой, смогу водить их на выставки и вечера поэзии в городе, учить их ругаться и покупать сласти. Рене станет их ролевой моделью, покажет, как надо работать и преуспевать, и будет профессионально лечить им разбитые коленки. А дядя Джо будет учить их дурацким шуткам, покупать на день рождения навороченную электронику, обучать бросать и ловить. Джо продолжал любить бейсбол, хотя и не играл больше, и, кто знает, может, у Луиса окажется талант. Тут, в Хэмдене, Кэролайн станет устраивать семейные обеды, где мы будем собираться все вместе, пить, произносить тосты, есть пироги и играть в «Скрэббл». Наконец мы станем родными, которые выросли и больше не дети.

Я мечтала обо всем этом, отдирая жесткой пластиковой щеткой присохшее нечто в одном из углов кухни, когда Кэролайн, стянув свою бумажную маску, вдруг спросила:

– Фиона, а когда ты в последний раз видела Джо?

Я приподнялась.

– Ну, я… – Я попыталась вспомнить, когда же я в последний раз видела брата. Это было по меньшей мере месяц назад. Какое-то французское место с плетеными стульями, накрахмаленные салфетки в одиннадцать утра. Сандрин тоже была там. – Мы встречались на бранч, – сказала я Кэролайн. – Я точно не помню, когда. Он так занят работой и всеми свадебными делами.

– А ты ничего не заметила? Ну, что с ним что-то не так?

Я попыталась вспомнить подробности того утра. Они опоздали, оба были с похмелья, такие худые и страшно гламурные. Попросили меня написать стихотворение в честь их помолвки, чтобы прочесть его на церемонии, которая должна состояться через неделю, и я согласилась. Я была польщена и тут же начала нервничать. Что, если им не понравится? Я же никогда раньше не писала стихов о любви.

Я рассказала Кэролайн о стихотворении для Джо и Сандрин. Я взяла его с собой в Хэмден, надеясь, что смогу устроить сестре предварительное чтение. Но Кэролайн не заинтересовалась.

– Фиона. Мы говорим про Джо, – напомнила она. – Как он тебе показался?

– Да нормально, – ответила я. – Похудел слегка, но он так много работает. Ты же знаешь.

– Рене беспокоится о нем. Он заходил к ней пару недель назад по поводу проблем с сердцебиением. Она думает, мы должны поговорить с ним. Все вместе.

– Сердцебиение… – начала я, но тут мы услышали шум наверху, звериный писк на высокой ноте.

У нас над головой раздался скрип полов, прошедший от одной стороны комнаты до другой. Потом все стихло.

– Что это было? – прошептала Кэролайн.

– Ничего страшного, – сказала я. – Я пойду посмотрю.

Я все еще помнила ночные кошмары Кэролайн и темные следы бессонных ночей у нее под глазами.

Но Кэролайн покачала головой:

– Нет, пойдем вместе.

Став взрослой, Кэролайн поверила в то, что Нони говорила нам насчет независимости, силы и надежды только на себя. Больше всего на свете Кэролайн не хотелось бы разочаровать нашу мать. Но воплотить уроки Нони в жизнь было для Кэролайн труднее, чем для всех нас. Она ничем не могла впечатлить Нони. Давно стало ясно, что самыми впечатляющими из нас были Джо с Рене, и по этому поводу Кэролайн могла только испытывать определенные зависть и обиду, но также и глубоко скрытое облегчение.

Кэролайн оставалось только попытаться удивить мать. И ей это удалось.

Следуя за Натаном по всем его летним исследовательским экспедициям и гостевым преподавательским позициям, Кэролайн не бросала учебу. Она изучала антропологию, историю, историю искусств, биологию, испанский язык, театр. С каждым переездом перевод и пересчет набранных баллов все усложнялся, администрация становилась все раздражительнее, а путь к получению степени все труднее. Но Кэролайн не бросала. Она не была звездой в смысле успеваемости, ее полочку не украшали кубки за отличие, но наша мать ценила упорство.

Но однажды, еще в Кентукки, она забеременела. Ей было двадцать один год. У Натана шел третий год диссертационного исследования тропических лягушек Центральной Америки. В их съемном домишке целая комната была отдана под несколько пластиковых детских бассейнов, соединенных сложной системой фильтров, насосов и освещающих ламп, температура в которых поддерживалась строго на тридцати трех с половиной градусах. Эту экосистему населяли болотные растения, идентичные для тропического климата, и восемь крошечных панамских золотистых лягушек.

В день, когда Кэролайн окончательно разочаровала Нони, она оставила Натана дома с лягушками, склоненного над бассейном с блокнотом в руках. Когда она поцеловала его в щеку, он кивнул с отсутствующим видом. Кэролайн в очередной раз опаздывала на урок. Этот – курс по древнекитайской керамике – проводился с другой стороны большой лужайки, на вершине невысокого, но крутого холма, за тяжелой дверью, в помещении, которое выглядело как медицинская приемная или накопитель в аэропорту: бело-серо-коричневая, полная обвисших на стульях, зевающих людей.

На седьмом месяце беременности Кэролайн ощущала себя огромной, как виолончель. Слегка запыхавшись, с пылающим лицом, она толкнула тяжелую дверь класса. Преподаватель поднял на нее взгляд, после чего отвел глаза с характерной гримасой. Кэролайн, хоть и знала, что ей совершенно нечего стыдиться, почувствовала неловкость. За то, что опоздала на занятие, что была замужем и беременна, что устала и хотела спать, что была такой, какая есть.