Текст книги "Секреты обольщения"
Автор книги: Таня Кадзи
Жанры:
Эротика и секс
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Что, стрекоза, – сказал он и улыбнулся, – устала ягоды собирать?
– Ага, – ответила я и прижалась к его плечу, как в детстве.
Потом улыбнулась и тихо попросила:
– Деда, расскажи про «Масу».
Он развернулся ко мне и рассмеялся, выпустив трубку изо рта.
– Что, все еще не забыла сказку про Аматэрасу?
– Конечно, нет!
– Хорошо! Только вкратце. У Аматэрасу, богини Солнца, был брат Сусанно-о, бог Урагана, – начал рассказывать дед. – И вот отец разгневался на него за плохое поведение и решил изгнать с неба. Сусанно-о захотел попрощаться с сестрой и сообщить ей, что уходит в Страну мертвых. Но поднимался он к ней на гору с таким грохотом, тряской земли и разрушением людских жилищ, что Аматэрасу испугалась и спряталась в грот на своей горе. Сразу наступила тьма на земле, и злые духи выползли из своих убежищ. Собрались боги и стали решать, как им выманить Аматэрасу и вернуть свет на землю…
Из голубой тетради с изображением розовых цветов сакуры на обложке:
«…Густоветвистые деревья Масакаки с небесной горы Кагуяма, выкопав с корнями, к верхним веткам прикрепили длинные нити со множеством магатама, на средние ветки навесили большущее зеркало, к нижним веткам подвесили белые, голубые лоскуты нигитэ, и все эти различные вещи бог Футодама-но микото благоговейно, для преподношения, держал, а бог Амэ-но коянэ-но микото сильное молитвословие благоговейно вознес, а Амэ-но-тадзикара-о-но микото – Небесный Бог-Муж Могучих Рук – у двери притаился, а Амэ-но-удзумэ-но микото – Небесная Богиня Отважная, рукава подвязав лозой, – с небесной горы Кагуяма, из небесной лозы Сасаки сетку кадзура сделав, листья Саса с небесной горы Кагуяма пучками связав, пустой котел у двери Небесного Скалистого Грота опрокинув, ногами с грохотом колотя, в священную одержимость пришла и, груди вывалив, шнурки юбки до тайного места распустила.
Тут Равнина Высокого Неба ходуном заходила – все восемьсот мириад богов разразились хохотом.
Тогда Великая Священная Богиня Аматэрасу-но оо-ми-ками, странным это сочтя, дверь Небесного Скалистого Грота чуть приоткрыла и молвила изнутри: «Я сокрыться изволила, из-за этого Равнина Высокого Неба вся погрузилась во тьму, да, я думаю, и Тростниковая Равнина – Серединная Страна тоже вся во тьме. С какой же стати Амэ-но удзумэ потешается, да и все восемьсот мириад богов хохочут?» – так молвила.
Тогда Амэ-но-удзумэ сказала: «Есть высокое божество, превосходит тебя – богиню. Вот и веселимся-потешаемся», – так сказала. А пока так говорила, боги Амэ-но коянэ-но микото и Футодама-но микото, то зеркало принеся, Великой Священной Богине Аматэрасу оо-ми-ками показали, и тогда Великая Священная Богиня Аматэрасу оо-ми-ками еще больше в удивление пришла, постепенно из двери вышла-выглянула, и тут тот бог Амэ-но тадзикара-о-но микото, что у двери притаился, взял ее за священные руки и вытащил, а бог Футодама-но микото тут-то веревку-заграждение позади нее и протянул, и сказал: «Отныне возвращаться туда не изволь», – так сказал.
И вот, когда Великая Священная Богиня Аматэрасу-но оо-ми-ками выйти изволила, тут и Равнина Высокого Неба, и Тростниковая Равнина – Серединная Страна сами собой озарились светом…»
Закончив рассказывать, дед неожиданно усмехнулся.
– А ведь танцующая богиня Удзумэ разделась практически донага. Я на этом никогда не акцентировал, ведь ты была мала. Но знаешь, Таня, я часто думал, когда читал «Кодзики» в школе, именно об этом моменте. Представляешь, как давно существовал тёнкина?
Я с нескрываемым изумлением воззрилась на него.
– А что это? – спросила я после паузы.
– Тёнкина – это танец с раздеванием в «веселых» домах старого Эдо, – ответил, улыбнувшись, дед. – Сейчас это называется стриптиз, – добавил он.
– А я, возможно, вновь поеду в Токио ненадолго, – неожиданно призналась я. – Только нашим не говори.
Глаза деда на миг расширились и словно заглянули в невидимую даль.
– Это было так давно, Таня, словно не со мной и в другой жизни. Странно все это вспоминать, сидя здесь. Я ездил в Токио, и не раз. Знаешь, – он усмехнулся и повернулся ко мне, – и в Ёсивара побывал. Это такой район, где были собраны «веселые» дома.
– После войны американцы уничтожили его, – тихо сообщила я.
– Что ж, всему свое время, – вздохнул дед. – Я, конечно, помню многое, но внутренне я уже успокоился, прижился на этой земле. До войны я был совсем молод, всего двадцать! И очень горяч, – после паузы проговорил дед.
Я увидела, что его глаза затуманились. Бабочка-крапивница села на конец мундштука его погасшей трубки, которую он держал в опущенной руке. Но дед этого даже не заметил.
– А я ведь был влюблен сразу в двух девушек, – неожиданно засмеялся он.
И бабочка вспорхнула и перелетела на цветок ромашки, росший возле колодца.
– И обе абсолютно не подходили такому парню, как я, – добавил он после паузы, не переставая улыбаться.
– Расскажи, деда! – не выдержала я. – А то сейчас кто-нибудь придет и нам помешает.
– Танюша! – раздался голос бабушки. – Ты где? Там тебя соседский паренек спрашивает.
– Ну вот! Я же говорила! – рассердилась я.
– Иди, внучка, – сказал дед, – а то невежливо. Я потом расскажу, если тебе интересно.
– Обещаешь? – спросила я, вставая и одергивая короткий сарафан.
– Обязательно, – ответил он и вновь раскурил трубку.
Я вышла за ограду и увидела сидящего на скамейке Стаса. Он сильно покраснел и поздоровался тихо и робко. Желание мгновенно захлестнуло меня, но я постаралась принять невозмутимый вид.
– Привет! – спокойно сказала я.
– Я соскучился, – откровенно заявил Стас и заглянул мне в глаза.
– Погуляем? – предложила я.
Тут до меня дошло, что мы оба четко знаем, чего хотим. Я видела, что Стас изнемогает от желания, так же как и я.
Я схватила его за руку и быстро пошла по улице. Днем она была пустынна, так как население занималось многочисленными хозяйственными делами. И даже собакам лень было в такую жару выбираться из дворов и облаивать нас. Только гуси, если мы проходили близко от них, начинали шипеть, вытягивая шею и хлопая крыльями.
Мы вышли на окраину деревни, перебрались через шоссе, пересекли поле, засеянное кукурузой, и зашли в тенистый прохладный березняк. Все это время мы молчали. Сильный ветер, дующий сегодня с утра, делал жару не такой нестерпимой. Я заметила, как он ворошит сено в недавно сметанной, рыхлой копне, которая возвышалась на небольшой круглой поляне. Мы, не сговариваясь, направились туда и упали на сено практически одновременно. Оно спружинило под нами, обдавая ароматом разогретой на солнце, высыхающей травы. Я закинула руки за голову и посмотрела в небо на белеющие тоненькие облачка, напоминающие разметанные перья. И тут же перед моими глазами появилось раскрасневшееся лицо Стаса. Он навалился на меня и начал лихорадочно целовать лицо, шею, потом опустился ниже. Я перебирала его крупные спутанные кудри, закрыв глаза и изнемогая от желания. Он поднял подол короткого сарафана, отодвинул уже влажную серединку трусиков, и я почувствовала с легким изумлением умелый ласкающий язычок. Он нашел мое «зернышко», и я быстро достигла оргазма, извиваясь на сене и с трудом сдерживая крик. Но Стас не остановился. Переместившись, его язык проник в «яшмовые ворота». Но когда я почувствовала приближение оргазма, Стас отстранился и быстро перевернул меня. Он стремительно вошел сзади, но так резко и глубоко, что достиг моей точки боли. Я невольно вскрикнула. Привычный спазм, правда, не такой сильный, закрыл «яшмовые ворота». Стас дернулся, потом замер и начал мягко массировать мои бедра и живот. Когда я расслабилась, он аккуратно вышел и лег на сено. Я ощутила страх.
«Неужели все вернулось?» – думала я, стараясь не расплакаться.
– У тебя спазматические явления, – тихо заметил Стас. – Раньше такое бывало?
«Ах да, он же доктор, – вспомнила я, вначале удивившись его словам, – хоть и ветеринар. Основа-то одна».
– Нет, – солгала я.
– Это довольно опасно. Мне показалось, что спазм был сильным, – сказал он. – Тебе стоит по приезде в Москву обратиться к соответствующему специалисту. Возможно, это произошло от чрезмерного перевозбуждения. Ты необычайно страстная девушка. Но учти, что бывают случаи, когда любовников увозят на «Скорой» после такого вот «склещивания». Хорошо, что я вовремя почувствовал и остановился.
Стас встал. Я сползла с копны вслед за ним. Вернулись мы в деревню, болтая ни о чем. Но я чувствовала себя крайне неуютно и старалась не встречаться с ним взглядом.
– Вы когда уезжаете? – спросил он, когда мы подходили к моему дому.
– Через день, – ответила я, не поднимая глаз.
Его присутствие становилось отчего-то все более неприятным, и я хотела поскорей уйти.
– Может, телефон оставишь? – неожиданно попросил он.
– Зачем? – удивилась я. – Будешь из деревни мне позванивать?
Я глянула в его смущенные глаза и отрицательно покачала головой.
Вечером, когда все угомонились, я вышла во двор с чашкой чая и устроилась за маленьким деревянным столом, вкопанным под раскидистым кленом в углу огорода. Я отодвинула банки с малосольными огурцами, поставила чашку и задумалась. Настроение оставляло желать лучшего. Я все думала о Стасе, вернее, о том, что сегодня произошло.
В этот момент между грядами с луком появился Тимофей. Он припал к земле и затаился, явно охотясь за мышью. Его уши прижались, кончик пушистого рыжего хвоста подрагивал. Я невольно улыбнулась, наблюдая за ним. В огород зашел дед и, видимо, спугнул мышь. Тимофей сел и глянул на него, как мне показалось, укоризненно.
– Деда, иди сюда! – позвала я.
– А я подумал, что ты опять гулять с мальчишками отправилась, – сказал он, подходя и усаживаясь рядом.
– Нет желания, – ответила я. – Ты мне лучше расскажи про своих двух девушек. Помнишь, ты обещал? – перевела я разговор на другую тему.
Дед прищурился и достал из кармана неизменную трубку и старый, вытертый кисет. Я знала, что его сшила когда-то давно бабушка, и дед так и таскал его с собой.
– Ну, если тебе так интересно, – начал он, раскурив трубку, – то слушай. Я жил в городе и учился в университете, как все обычные ребята из хороших семей. Мой отец был уважаемым человеком, бухгалтером на одной крупной фирме. И я учился на бухгалтера. Мама занималась домашним хозяйством. Мой старший брат женился и жил отдельно. У нас была хорошая квартира в новом доме. До университета я добирался пешком, так как он располагался в получасе ходьбы от нашего жилья. Мне было девятнадцать. Знаешь, Таня, мне все говорили, что я очень симпатичный юноша.
– Неудивительно, – сказала я. – Ты и сейчас очень симпатичный.
Дед глянул на меня, улыбнулся кончиками губ, потом продолжил:
– Понимая, какой я красавчик, считал, что могу вскружить голову любой девушке. Но получилось так, что я влюбился сам и сразу в двух. И при этом ужасно мучился.
– Деда! – расхохоталась я. – Но как такое могло быть?
– Они обе были для меня абсолютно недоступны, поэтому я и любил их с такой страстью.
– И ни одна не ответила взаимностью? – спросила я, погладив Тимофея, который подошел и прижался к моим ногам.
– Юко была дочкой мусорщика. Казалось, что ей не больше четырнадцати, такая она была худенькая и низкорослая. Я иногда видел ее по утрам на улице, сжигающей небольшие кучки мусора. Ее жалкий вид при довольно красивых чертах лица и изящной фигурке вызывал во мне нежность и желание защищать. Она нигде не училась, потому что ее семья была «эта», и часто помогала отцу.
– Эта? – переспросила я. – В смысле?
– Переводится как «отбросы», – ответил дед и вновь раскурил погасшую трубку. – Ты мало жила в Японии и не знаешь всех тонкостей. Издревле «эта», или официально «буракумин», как бы вне приличного общества. Они выполняли работу могильщиков, убойщиков скота, они обмывали трупы, убирали мусор, то есть делали работу, «оскверненную смертью» по буддийским понятиям. И селились они за пределами городов в специальных поселках «бураку». Во времена Токугавы почти все они служили доносчиками для господ из сёгуната. В наше время они живут на окраинах городов. И молодой человек из приличной семьи никогда не сможет породниться с девушкой из «бураку». Они и на хорошую работу не могли устроиться. Не думаю, что и сейчас что-то изменилось. Древнее название Японии – Ямато, или Великая гармония, – после паузы задумчиво добавил дед. – Возможно, «буракумин» никак не укладывались в понятие гармонии и даже разрушали ее, поэтому их как бы вынесли за пределы общества.
– Кошмар какой-то, – заметила я. – А у нас, по-моему, все равно, мясник ты или инженер, лишь бы хорошо свою работу выполнял.
– В этом преимущество русского характера, – улыбнулся дед.
– А вторая девушка? – с нетерпением спросила я.
– Я увидел ее, когда гулял в южной части города после сдачи трудного экзамена. Помню этот ясный летний день и мое прекрасное настроение. Я забрался на склон, называемый Голландским, потому что там располагалась знаменитая вилла Гловера. Она очень красива. Ее еще называют домом мадам Баттерфляй. В саду есть статуя японки. Я увидел Итисудзу возле этой статуи. Она внимательно ее разглядывала, я подошел и завязал разговор. «Говорят, что это статуя знаменитой гейши Чио-Чио-сан», – сказала она. И повернулась ко мне. Ее тонкое одухотворенное личико с большими светло-карими глазами поразило меня выражением непритворной печали. И я мгновенно влюбился. Мы познакомились. Итисудзу было всего шестнадцать, и она училась на гейшу. Ее имя значит «колокольчик». И она действительно оказалась веселой, живой, со звонким голоском, напоминающим колокольчик. Мы потом периодически общались, и это всегда доставляло мне много радости.
Я с замиранием слушала этот рассказ. Меня так и подмывало сообщить деду, что я тоже своего рода гейша. Но я понимала, что ему лучше этого не знать. Он, конечно, благодаря постоянным занятиям йогой сохранял ясный живой ум и острую память, но кто мог знать, как он отреагирует на такое сообщение.
– А потом? – спросила я с нетерпением.
– Потом война началась, – сказал дед и замолчал.
– А ты говорил про «веселые» кварталы, – решила я изменить направление разговора.
Дед повернулся ко мне и лукаво улыбнулся.
– А ты бабушке не расскажешь? – тихо спросил он.
И я рассмеялась. Тимофей, лежащий у меня на коленях, поднял голову и недоуменно посмотрел на нас сонными глазами.
– Конечно, и у себя в Нагасаки, и когда выезжал куда-нибудь. Я уже тебе говорил про Ёсивара, – сказал дед, глядя на мою улыбку. – Все молодые люди посещали такие заведения. Общаться с гейшами, артистками и с… – он замялся, подбирая слово.
– Путанами, – пришла я на помощь.
– Да, – улыбнулся он, – входило в традиционное воспитание молодого человека.
– Интересно, – заметила я.
– И правильно, – сказал он. – Тогда каждый мог выбрать, что ему больше нравится, какие женщины, какие способы. Ведь предпочтений в сексе великое множество. Ты стала совсем взрослой, раз мы говорим на такие темы, – заметил он.
Я посмотрела на его лицо, освещенное заходящими лучами солнца. Оно казалось высеченным из красновато-коричневого камня и поражало живым блеском глаз.
– Но это была другая жизнь, – после паузы добавил он. – И трудно сказать, что было лучше. Я и не сравниваю никогда. Ведь здесь, рядом с твоей бабушкой, поверь, удивительной женщиной, я тоже на своем месте. И, возможно, это лучшее место для меня.
Из тетради лекций госпожи Цутиды:
«Итальянец Джакомо Пуччини внес едва ли не самый значительный вклад в создание романтических представлений о гейшах, написав оперу «Мадам Баттерфляй» по повести «Гейша» американского писателя Лонга. Но в основе этой красивой истории подлинная судьба гейши Кага Маки родом из Нагасаки.
В семидесятые годы XIX века в Нагасаки жили три брата-шотландца по фамилии Гловер. Алекс, один из братьев, познакомился в чайном доме с пятнадцатилетней японкой по имени Кага Маки. Она была гейшей и носила псевдоним Чио-сан, или Бабочка. Молодые люди влюбились, но такой брак в то время был невозможен, и они заключили так называемый «временный брак», то есть Алекс заплатил сто иен семье гейши. Такой союз мог быть расторгнут по воле мужа в любое время. Кага Маки родила сына, назвав его Синсабуро. Но Алекс оставил их и уехал.
По законам гейше не разрешалось воспитывать детей. Брат Алекса Томас, который жил гражданским браком с японкой Авайа Цуру, усыновил племянника. Он поменял его имя на Томисабуро, сокращенно Том. Кага Маки запретили общаться с сыном. Когда Том Гловер вырос, его отправили учиться в Америку. Все, кто знал, что Том сын гейши, хранили молчание. Но когда была написана повесть «Гейша», основанная на подлинных событиях, а потом и опера «Мадам Баттерфляй» стала иметь оглушительный успех по всему миру, Том Гловер рассказал в интервью, что он действительно сын гейши Чио-Чио-сан. Исследования учетных записей регистрационных служб подтвердили это.
Кага Маки, после того как ее покинул горячо любимый муж, а сына отдали в приемную семью, еще какое-то время работала в качестве гейши. И вот она узнает, что Алекс женился в Америке. В опере мы видим эффектный конец – Чио-Чио-сан после этого известия кончает жизнь самоубийством, пронзив горло кинжалом. Но на самом деле Кага Маки приняла ухаживания давнего поклонника, своего соотечественника, и вышла за него замуж. Они переехали в другой город. Но брак оказался неудачным. Когда они развелись, Кага Маки вернулась в Нагасаки, где и умерла в 1906 году.
Ее сын, которого она так больше никогда и не увидела, вернувшись из Америки, поселился в Нагасаки. Он женился на Накано Вака, дочери английского коммерсанта. Их брак был бездетным. Накано Вака погибла во время Второй мировой войны. А после атомной бомбежки в августе 1945 года сын Баттерфляй покончил с собой.
После успеха оперы многие захотели посмотреть на дом Тома Гловера. В южной части Нагасаки, в районе Оура-Тэнсюдо, неподалеку от Дэдзимы, располагается своеобразный заповедник западной архитектуры – Оранда-дзака (Голландский склон). Вот там и располагалась резиденция Гловера. Дом был построен в 60-х годах прошлого века японскими мастерами по проекту английского архитектора и стал одним из первых сооружений европейского стиля в стране. Это прекрасная вилла, построенная в форме цветка клевера. Ее окружает великолепный сад, где стоит отлитая в бронзе фигура японки в кимоно, которая указывает прижавшемуся к ней мальчику на морские просторы. Ее поза передает глубокую тоску. Большинство туристов считают, что это памятник Чио-Чио-сан, хотя на самом деле изображена японская певица Тамаки Миура, прославившаяся исполнением главной партии в опере Пуччини. Внутри дома сохранены обстановка, документы и фотографии той эпохи».
Свиток четвертый
Солнечный корень
Гнет и ломает,
Вихрем гудит в полях,
Ливнем промчится…
И только вы над ветром,
Облака! Листья деревьев!
Сётэцу
На вокзал мы приехали за полчаса до отправления. Я прощалась с родными, а сама оглядывалась по сторонам. Но Тима все еще не было.
«Опять этот оболтус опаздывает», – с невольным раздражением подумала я, почти не воспринимая, что мне сбивчиво говорит мама.
– Обязательно звони, – услышала я голос отца и повернулась к ним.
– Хорошо, – ласково ответила я, глядя в повлажневшие глаза мамы.
Когда до отправления оставалось десять минут, я решила идти в вагон. Расцеловавшись с родителями, протянула билет проводнице и в этот момент увидела идущего от здания вокзала Тимура. Его сопровождала какая-то дама лет пятидесяти. Ее лицо показалось мне знакомым.
Тим подошел к нам, беззаботно улыбаясь.
– Привет! – как ни в чем не бывало произнес он.
– Здравствуйте, – удивленно ответила моя мама, перестав всхлипывать и быстро вытирая глаза.
Я увидела, как спутница Тима окидывает ее пренебрежительным взглядом. Затем она довольно враждебно посмотрела на меня.
– Это Инга, – сообщил он, небрежно кивнув головой в сторону спутницы.
– Мои родители, – торопливо сказала я. – А это мой друг Тимур.
Отец хмыкнул и потащил маму за руку.
– Пора, пора, – бормотал он. – Пусть спокойно усаживаются. Попрощались уже на сто раз.
– Как приеду, позвоню, – крикнула я.
Мама обернулась и махнула рукой. Ее глаза были полны слез.
Когда я зашла в купе, Тим и Инга сидели на нижней полке и что-то оживленно обсуждали. Я посмотрела на ее холеное лицо с большими глазами и крупным чувственным ртом и внезапно вспомнила, где я ее видела. Тим какое-то время жил в моей квартире, а потом переехал к богатой дамочке. Мы с Лизой наблюдали с балкона, как он садится в ее машину. И это была именно Инга, сейчас я в этом не сомневалась.
«Но какого черта она здесь делает? – недовольно подумала я. – Ведь, как говорила Лиза, они расстались. И он сейчас с другой. Хотя, – припомнила я, – речь шла о каком-то соревновании между ними за Тима. Ну и дела!»
– Ну, как отдохнула, Танечка? – поинтересовался Тим, как только я села напротив них.
– Отлично, – сказала я, глядя в его синие глаза.
Тим выглядел, как всегда, прекрасно. Но с его губ не сходила какая-то затаенная и хитрая улыбка.
Когда проводница взяла наши билеты и выдала белье, Тим, нисколько не смущаясь, начал переодеваться при нас. Он скинул майку и бриджи и остался в трусиках-стрингах. Я усмехнулась, видя, как побелело от злости лицо Инги.
– Может, прикроешь чем-нибудь свой срам? – прошипела она. – Мы все-таки не одни.
– Срам?! – переспросил Тим и громко расхохотался. – Вообще-то достоинство. К тому же Таня мне словно сестра. Я даже не переспал с ней ни разу, хоть мы и жили в одной квартире. Правда, Танюша?
Я с трудом удержала улыбку, но промолчала.
– Это правда? – более дружелюбно спросила Инга, сверля меня испытующим взглядом.
Я хотела возмутиться, но вдруг поняла, что она безумно волнуется, и спокойно ответила:
– Правда. У нас чисто дружеские отношения.
– Но это возможно? – никак не могла она успокоиться. – Вы такая красивая и сексуальная девушка.
– Я люблю другого, – ответила я.
И увидела, как Тим удивленно приподнял брови.
– Ах, тогда все ясно, – тут же заулыбалась Инга. – Я вас понимаю.
– А я нет, – встрял Тим.
– Где тебе? – усмехнулась она. – Самцы вообще не в состоянии понять нас, женщин. Может, перейдем на «ты»? – добавила Инга, пересаживаясь ко мне.
– Хорошо, – после паузы согласилась я.
Инга начала мне нравиться. Я почувствовала в ней сильную и неординарную личность.
– Шампанское будешь? – неожиданно предложила она.
– Буду, – тут же оживился Тим, пододвигаясь к столику.
– Ну, куда мы без тебя! – усмехнулась Инга. – Достань вон из той сумки.
Она показала на большой пакет, стоящий в углу полки, и повернулась ко мне.
– А каким образом ты в наших краях? – спросила я.
– Так, решила прокатиться, – нехотя ответила она. – Перерыв в работе тоже нужен.
– Ага, – ехидно заметил Тим, ставя шампанское на стол. – Только раньше ты куда-нибудь к морю каталась. И вдруг – российская глубинка! Скажи уж лучше правду, что приехала из-за меня!
– Из-за тебя, – согласилась Инга и замолчала.
Тим украдкой показал мне язык, а я в ответ покрутила пальцем у виска.
– Открывай шампанское, – предложила Инга. – А то скоро от этой тряски взболтается, и устроим тут фейерверк.
Она, к моему удивлению, достала из пакета узкие хрустальные фужеры и поставила их на столик.
– Неудачная идея, – заметил Тим. – Наливать будет неудобно.
– Зато красиво, – улыбнулась Инга.
Она выложила коробку конфет и отправила Тима сполоснуть груши и персики. Потом повернулась ко мне и мягко улыбнулась.
– Я рада, что ты ничему не удивляешься, – сказала она.
– Просто я в курсе, – ответила я. – Мы ведь действительно с Тимом друзья. Правда, я видела его перед отъездом с другой.
Сказав это, я сама себе удивилась. Не в моих правилах было обсуждать чью-либо личную жизнь с посторонним человеком. Но Инга странно притягивала неуловимым обаянием. Я видела, что она умна, воспитанна и красива. Выглядела она для своих лет превосходно и, несомненно, сексуально. Но в ее больших светло-карих глазах постоянно пряталось какое-то легкое недоумение.
– Да, я знаю, – спокойно ответила Инга, открывая коробку конфет. – Такие отношения крайне сложны, – добавила она после паузы.
– Не вижу особой сложности, – не выдержала я. – Обычная сделка.
– Ох, Танечка, если бы было все так, как ты говоришь! Мне, не буду скрывать, пятьдесят шесть, а Тиму двадцать три. И я люблю его, а он пользуется ситуацией.
Такая откровенность показалась мне немного шокирующей. Но Инга сказала это так просто и грустно, что я мгновенно ей поверила.
«Вот, значит, как, – подумала я, наблюдая за ее неторопливыми движениями. – Любит! В таком возрасте женщина, наверное, прекрасно отдает себе отчет в своих чувствах. Но как можно любить такого шалопая?»
– Иногда, правда, – продолжила она после паузы, – я думаю, что люблю не конкретно Тима, а его юность. Просто он воплощение юности и задорной сексуальности.
– Но тогда чего же проще? – сказала я. – Ведь можно найти другого, не менее юного и сексуального. И не такого шалопая!
– Я попробовала, но через какое-то время с ужасом обнаружила, что мне нужен только он.
– Обо мне сплетничаете? – спросил зашедший в этот момент Тим.
Он улыбнулся и поставил тарелку с вымытыми фруктами на стол.
– О тебе, солнце, о ком же еще? – сказала Инга и подмигнула мне.
Через какое-то время мы выпили шампанское и полностью расслабились. Тим без конца рассказывал анекдоты, зачастую крайне неприличные, и случаи из жизни коллег-стриптизеров. Увидев, что Инга смотрит на него весьма недвусмысленно и он периодически тоже посматривает на нее с аналогичным выражением, я решила выйти в тамбур.
– Пойду, подышу с часок, – сказала я и покинула купе.
И тут же услышала, как щелкнул замок.
«М-да, – скептически подумала я, но на душе стало грустно. – Хорошо, что утром уже приедем. К тому же одно место свободно. Может, кто-нибудь еще подсядет».
Но до Москвы мы ехали в одиночестве. Как потом выяснилось, Инга выкупила свободное место, чтобы нам никто не мешал.
Из черной записной книжки с изображением красного дракона на обложке:
«Внутри вас нет ни радости, ни печали. Они приходят извне. Когда радость или печаль заканчиваются, улыбка или скорбь сходят с вашего лица, и оно становится совершенно обычным. Люди склонны видеть лишь различия и не видят за ними постоянства. Человек, который знает постоянство невозмутимости, легко следует изменениям. Если бы радость и печаль проникали глубоко, они были бы неизменными. Однако они приходят и уходят неожиданно. Все эмоции мимолетны. Но наш подлинный ум отражает их, как зеркало. Если в сознании преобладают отражения, вы имеете дело с мимолетным. Если же сознание становится чистым, подобно зеркалу, вы прикасаетесь к неизменному».
Такуан Сохо
Прошла неделя после моего возвращения, и мне уже казалось, что я никуда не уезжала. Начало июля в Москве было дождливым и прохладным. Я почти все время проводила в агентстве. Сакура поехала в отпуск в свой родной Питер, и мы активно занимались с Идзуми. К тому же, к моему удивлению, заказы на присутствие гейш на вечеринках продолжали поступать. Интенсивность наших выступлений была почти такою же, как и в сезон с осени до лета.
Лиза вела дела аккуратно и со всем прекрасно справлялась. Мы отпустили и Злату на две недели.
– Как там поживает Павел Николаевич? – как-то вечером спросила я Лизу. – Что-то он к нам и не заглядывает.
Она оторвалась от монитора и вскинула на меня глаза с лукавым выражением.
– Отпуск взял после больничного, – ответила она. – В загородном особняке отлеживается.
– Замечательно, – сказала я. – Расстаться еще не надумали?
– Упертая ты, Танюха! – рассмеялась Лиза. – Мы сейчас вообще никогда не расстанемся, – серьезно добавила она после паузы. – И только смерть разлучит нас!
– Это еще почему? – испугалась я.
– Он же стал рабом Григорием!
– Это еще кто? – спросила я, недовольно глядя на раскрасневшееся лицо Лизы.
– Игра такая у нас новая, – объяснила она и зачем-то вновь посмотрела в монитор. – Иди сюда, прочитай, – предложила Лиза.
Я, недоумевая, подошла и увидела на мониторе открывшийся текст.
Вот что он гласил:
«Договор между г-жой Вандой фон Дунаевой и г-ном Северином фон Кузимским.
От сего числа г-н Северин фон Кузимский перестает считаться женихом г-жи Ванды фон Дунаевой и отказывается от своих прав в качестве возлюбленного; отныне он обязывается, напротив, честным словом человека и дворянина быть рабом ее до тех пор, пока она сама не возвратит ему свободу.
В качестве раба г-жи Дунаевой он должен носить имя Григория, беспрекословно исполнять всякое ее желание, повиноваться всякому ее приказанию, держаться со своей госпожой как подчиненный, смотреть на всякий знак ее благосклонности как на чрезвычайную милость.
Г-жа Дунаева не только вправе наказывать своего раба за малейшее упущение или проступок по собственному усмотрению, но и мучить его по первой своей прихоти или просто для развлечения, как только ей вздумается, – словом, он ее неограниченная собственность…»
– Что это такое, Лизавета?! – сурово спросила я, когда закончила читать.
– Это литературный шедевр, повесть «Венера в мехах» Леопольда фон Захер-Мазоха, – сказала Лиза, сделав невинные глаза.
И тут же прыснула.
– Только мой раб решил претворить эту историю в жизнь. Тем более он уверяет, что Захер-Мазох составил такой договор на самом деле, и его жена подписала. И по их примеру Павел Николаевич тоже составил аналогичную бумагу, только проставил наши имена. Его хороший знакомый, нотариус, оформил и узаконил печатью. Так что все серьезно!
– Кошмар! – не выдержала я.
– Он сказал, что если вдруг я его забью до смерти, то эта бумага послужит мне оправданием, – добавила Лиза и звонко расхохоталась. Но увидев мое взволнованное лицо, тут же быстро проговорила: – Успокойся, не собираюсь я никого убивать. Но если ему нравится думать, что я на это способна, то пусть тешится!
Лиза вышла из-за стола и подошла ко мне.
– Чайку? – спросила она, ласково заглядывая мне в глаза. – Я тут по твоему настоянию изучала основы чайной церемонии. Ох, и сложная штука оказалась! Просто так не сотворишь!
– Еще бы! – усмехнулась я, покидая приемную и направляясь в комнату для репетиций.
Я решила успокоиться и пока не обсуждать ее взаимоотношения с Павлом Николаевичем.
Лиза шла за мной.
– К тому же необходим хотя бы маленький садик. В репетиционную есть вход со двора, помнишь? – быстро говорила она.
– Но ведь там тупик и настоящая свалка, – повернулась я к ней. – Мы той дверью никогда и не пользуемся!
– Можно все расчистить и огородить какой-нибудь красивой решеткой.
– Надо подумать, – ответила я, заходя в комнату и обозревая пустое пространство.
