355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Танит Ли » Белая змея » Текст книги (страница 9)
Белая змея
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 09:22

Текст книги "Белая змея"


Автор книги: Танит Ли



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

– Да уж, тебе лучше прийти, – кивнул он, довольный милостью висских богов, и повел зееба через сад. Едва он отошел, Велва достала из-под плаща флакон с ядом, отвинтив крышку, окунула палец в жидкость, а потом погрузила его в глубину кувшина с молоком.

Когда полукровка вернулась, молоко уже было спокойным, а палец сухим. Вместо цветов в руках у служанки болталась щедрая связка дрэков.

– Да хранят тебя небеса, – с невинным видом Велва вручила полукровке две монеты и направилась к деревьям у ворот, где ждал своего удовольствия молочник. За все должно платить, и это тоже закон богов.

Молодой солдат из войск наместника обнаружил, что Лидиец смотрит ему в затылок и терпеливо ждет чего-то под палящим западным солнцем.

– Зайди, если угодно, – произнес солдат. – Но если хочешь знать последние новости, то они дурные.

Лидиец ответил, что готов слушать, и солдату пришлось рассказать все как есть.

– Прости, что сообщаю тебе об этом, и не вини меня, – сказал он в заключение. – Ты все еще хочешь пройти в дом?

Регер кивнул и, поблагодарив его, прошел через ворота в сад.

Стояло жаркое предвечерье, небо слепило глаза странным мерцанием. Дом словно вымер, тени покинули его. Солдаты, дежурившие на лестнице, тоже пропустили Регера, сочувствуя ему. Один из них спросил его о состоянии руки и без всякого смущения поинтересовался, когда тот снова сможет сражаться.

– Шлюха обворовала ее и сбежала, – уронил другой. – Будут проблемы с Ша’лисом, запомни мои слова.

Судя по всему, сегодня она приказала принести ей на выбор несколько образцов кружева. Таким образом, именно кружевница с двумя помощницами нашли ее – и бросились вон, в испуге зовя стражу. На полу в гостиной валялся отрез кружева, забытый в панике – весьма ценный, сплошь из золотой нити, газовую основу под которой выжгли раскаленным утюгом. Наверное, кружевница решила, что ее заказчица погибла от злого умысла – хотя кто осмелится пойти против эманакир? Однако кто-то осмелился…

Все дверцы и ящики шкафов были настежь раскрыты, шкатулка с драгоценностями – разломана и пуста. Полукровка ограбила свою госпожу, возможно, ради этого и убив ее. Иногда слуги восстают против хозяев. А что до Шансарского Элисаара – Ша’лиса, то он вечно беспокоится о шансарском союзе с Равнинами больше, чем сам Шансар, полностью смирившись с властью светлой расы. Убийца – служанка-полукровка, других предположений нет.

Она лежала на кровати рядом с окном, тем самым, у которого плакала. Несмотря на то, что полукровка сняла кольца с ее пальцев и драгоценные застежки с платья, эманакир лежала так мирно, словно спала. Ее немыслимо светлые волосы поблескивали в лучах солнца. Глаза были закрыты, но губы чуть приоткрылись – свежие, едва подкрашенные, словно у статуи. Суеверие не позволило воровке тронуть ни янтарную каплю на лбу, ни эмалевую змею на запястье. Глаза змеи тускло блеснули, когда Регер пересек комнату. Больше ничего не шелохнулось.

Он видел смерть много раз, заглядывал ей в лицо и сам нес смерть. Но она не выглядела мертвой. Регер опустился на колени перед эманакир, заслонив солнце, падавшее ей на лицо.

Да, такой она была во сне. Он уже видел ее столь безмятежной и тихой. Мертвые, что бы там ни писали поэты, никогда не выглядят так. Они выглядят иссохшими, словно нечто сошло с них, как кожа со змеи, и ускользнуло прочь. Но она лежала, готовая пробудиться для жизни – только жизнь уже не вернется к ней.

Перед сумерками его слуха коснулось, что ему пытаются изложить подробности, будто они имели какое-то значение. Яд, обнаруженный в стоящей тут же кружке с остатками молока, уже определили. Хотя запах был очень слабым, оба врача, посланных наместником, легко узнали снадобье, ибо навидались людей, умерших от него. Было очень жарко, и она выпила весь кувшин. Ничто в мире не могло бы ее спасти, таким крепким оказалось зелье. Удивляло, что она выглядела столь спокойной – отравление этим ядом вызывает сперва эйфорию, а потом жестокую боль… А кроме того, каким-то образом предугадав свой конец, она подготовила и положила рядом все необходимые бумаги и распоряжения. Их воровка тоже не тронула.

Эманакир удивила всех, высказав желание быть похороненной, а не сожженной. Обряды предполагалось исполнить в шалианском храме Ашары, а для захоронения предназначалась гробница, недавно купленная у танцовщицы Пандав. Еще больше удивляло то, что документы были заверены и скреплены печатью лишь прошлым вечером.

По всем этим признакам можно было заподозрить самоубийство. Но это выглядело нелепо – ведь она была молода, здорова, принадлежала к народу, считающему себя благословенным богами, и вдобавок являлась любовницей мужчины, которого желала каждая женщина в городе.

Мертвым нельзя ничего сказать. Они все равно не услышат. Регер захотел произнести ее имя – «Аз’тира», – но не стал делать этого. В полной тишине было слышно, как на дереве в саду запела птица.

Глава 9
Падение ястреба

Регер снимал комнату над оружейной лавкой на улице Мечей. Для Клинков и танцовщиц из Женского дома в этом не было ничего необычного. Так они обретали уединение, которого не могли предоставить им стадионные спальни, необходимое, чтобы встретиться с любовником и просто побыть в одиночестве. Регер всегда считал, что надо вовремя платить за комнату и ее приведение в порядок, и его деньги подстегивали рвение уборщицы, присылаемой оружейником. На белых стенах – ни единого пятнышка, ковры выбиты, постель проветрена и заправлена. Сегодня вечером уборщица зачем-то положила на подоконник крапчатые лилии. Точно такие же цветы облаком поднимались над фигурной вазой в ее гостиной…

Он появился бесшумно, поднялся по задней лестнице лавки и отпер дверь. Солнце все еще не зашло. Между ним и новым днем лежала бездна времени – так ему казалось. Он не знал, что делать с этой ночью, с Застис, с грузом ужасной неожиданности и с чувством, которое он не мог ни измерить, ни определить как-то иначе, ни сгладить до обыденности, ни возвысить. Суеверие подсказывало Регеру, что рассвет унесет прочь все сомнения. Или его учителем станет ночь, заполнив его целиком. Он почти боялся учиться. Пока что он пришел сюда в поисках одиночества. Давно он уже не жил во дворах Дайгота так долго…

Не прошло и трех четвертей часа, как в дверь комнаты кто-то поскребся. Регер решил, что пришла рабыня или жена оружейника, спросить, не надо ли принести чего-нибудь – ужин или вина. Не желая отвечать, он помедлил, но, решив не опускаться до неучтивости, подошел к двери и открыл ее.

Никого не было. Через двор протянулись тени от раскидистого дерева и его молодых побегов. На дальней стороне двора, подобно гневному сердцу, глухо стучал по наковальне молот. На пороге лежал свернутый и перевязанный лист тростниковой бумаги, прижатый вложенным камнем.

Может быть, какая-то девушка? Но уединение победителей принято уважать. Обычно любовные послания приходят на стадион или в винные лавки…

Регер поднял письмо. Зайдя внутрь, он сел, с бумагой в руке взглянул на лилии в лучах заходящего солнца и только потом потянул за шнурок.

На стадионе детей учили грамоте, но там не слишком часто находилась возможность для чтения. Бойцы, акробаты и танцовщицы жили телом, а не умом. Что же до любовных записок, то они бывали короткими, а более долгие не требовали внимательного изучения.

Бумагу покрывали слова, выведенные четким и красивым почерком. Письмо начиналось так:

«Регеру эм Ли-Дис, сыну Йеннефа, сына Ялена, принца королевского дома Ланна из рода Амрека, короля Дорфара, Повелителя Гроз всего Виса».

Лишь один человек мог обратиться к нему таким весьма необычным образом. Та, что поднялась среди ночи, покинув его объятия ради того, чтобы своей магией исследовать дрэк из золота с примесью меди. Та, подобная идолу из белой кости, что, пока не догорела лампа, крутила монету и рассказывала ему о его матери, которую никогда не видела, и об отце, которого никогда не видели ни он, ни она. И об отце его отца. О незаконности и глупости, о рождениях и странствиях, о тех мелких деталях, которых она просто не могла знать. Она описывала ему жалкую ферму в Иске и город Амланн. Она поведала ему о жрице, дочери Амрека… В конце концов он слез с кровати и вернул ее назад к своей жаждущей плоти. Стояла Застис, и прошлое с будущим могли подождать.

«Друг мой, – гласило письмо, – когда до тебя доберется это послание, я буду мертва, и ты уже узнаешь об этом. Смею думать, что ты немного интересуешься моей судьбой, но не настолько, чтобы это сильно поранило тебя – разве что поцарапало. Приложи бальзам к ране, и пусть она заживет быстро и без последствий. Что до меня – я люблю тебя, наверное, с того мгновения, как увидела. Я не рассказывала тебе подробностей своей жизни, но, как и тебя, меня рано забрали от родных. А эта любовь, если вдуматься – дар, который Она преподнесла мне. Мстить нет нужды.

Моя служанка, которая принесла тебе это письмо, изменила внешность согласно моим указаниям. Ей также было велено забрать мои драгоценности. Она знает, что должна делать, хотя за ней будут охотиться, предполагая, что она убила меня. Конечно же, она не виновата. Виновный будет наказан в должное время, если вообще потребуется наказание.

Осталось сказать тебе лишь две вещи, и надо торопиться. С помощью того, что ты называешь колдовством, я могу изгнать боль, но все равно времени почти нет. Наверное, это тщеславие, но я не хочу умирать некрасиво. Они найдут меня лежащей на кровати, словно я заснула. Если не случится непредвиденных ошибок, ты тоже найдешь меня. Я жалею, что мы больше не вместе. Но, так как настоящей смерти нет, я верю, что мы снова встретимся.

Установив связь с монетой, я, как и обещала тебе, смогла приоткрыть будущее: когда ты получишь возможность искать отца, то найдешь его на Равнинах, в провинции Мойхи. На самом деле других сведений тебе и не надо. Думаю, тебе предназначено узнать его. Сыновья героя Ральднора никогда не видали своего отца. Он считает, что его сын умер. Висы говорят – «судьба», а мы, люди Анакир, должны всегда поддерживать равновесие там, где следует. Знание придет к вам обоим в нужный час.

Буду краткой. Итак, я приглашаю тебя на свои похороны – хотя, скорее всего, они будут скучными и ничуть не приятными – чтобы ты увидел меня на моем ложе из черного камня, на вершине холма. Храм Ашары позаботится обо мне, но мне хочется, чтобы кто-то шел за моими носилками. Сделай это ради привязанности ко мне, Регер. Я полагаюсь на тебя.

Сейчас я доползу до кровати и лягу на нее.

Будь счастлив. И, пожалуй, вспоминай меня иногда. Иначе как ты меня узнаешь, когда мы встретимся снова?»

Подписано письмо было без всякой торжественности, подобной той, что начинала его. Просто – «Аз’тира».

Хозяйка лично явилась, чтобы выставить Чакора. Ее широкие бедра заполнили дверной проем, а ее запах – комнату.

– Так скоро, – произнес он.

– У нас чистый дом высокого уровня. В грязных заведениях деньги текут медленнее, но принц из Корла вряд ли захочет туда.

– Я лишился вашей милости вместе с моей последней монетой.

– Лишился? Едва ли, судя по тому, что я слышала. Ты достаточно хорош собой, чтобы совратить всех моих девушек совсем за другую плату. Даже моя гордость, Тарла, так кидается на тебя, что теряет свои лепестки, и только Ясмат знает, нет ли у этой дурочки чего в утробе и не пора ли звать врача. Конечно, если ты не хочешь выкупить это, чтобы помогало тебе править Корлом.

– Останься у меня какие-то деньги, я отдал бы их тебе как возмещение, – ответил Чакор, деликатно вкладывая в руку хозяйке помятый бархатец и целуя ее в густо напудренную щеку. – Но того, что у меня есть, хватит лишь на чашу дрянного вина.

Насвистывая, он спустился по лестнице. Девицы перегибались через галерею, поругивая его за слишком быстрый уход или за свист, и желая удачи.

Снаружи стемнело, узкий переулок выглядел мрачно. Чуть поодаль он раздваивался – можно было идти вниз, к рыбному рынку, либо вверх, к Высоким Божественным вратам.

Чакор подумал о том, как однажды Тарла ушла, причитая об упругом «лепестке» из мягкой коровьей кишки, который должна была вставить внутрь перед близостью, но в порыве страсти забыла его на умывальнике. В сельском Корле женскую дорогу закрывали куда проще – листом, прилепленным на пупок.

События вроде того, что случилось на арене стадиона, и дикие слухи вокруг них вызывали всеобщий интерес не более чем три дня и сейчас должны бы уже забыться. Так или иначе, сейчас для скитальца было подходящее время, чтобы снова пуститься в путь. Коррах указывала дорогу разными способами. У него все еще хватало денег, чтобы оплатить проезд на какой-нибудь плавучей посудине. А куда плыть, не так уж и важно. Он может поймать свою удачу где угодно.

Лучше свернуть к гавани, пока не закрылись все ночные заведения и грабители не вышли на промысел.

Едва Чакор повернул к рынку, впереди раздался женский вопль.

Разнообразные вопли не были редкостью в этой части города. Однако затем из сгустившейся темноты прямо на него вылетела сама кричавшая. Чакор тут же решил, что это воровская уловка, и подобрался, но женщина пронеслась мимо и пропала. За ее спиной развевались волосы и плащ, в глазах горела паника. Получив это предупреждение, Чакор отступил к глухой стене какого-то дома, ожидая появления шайки мужчин или женщин – в общем, преследователей. Но то, что явилось из темноты, не было человеком.

Сначала корл подумал, что это несет лампу какой-то запоздалый прохожий. Но на самом деле лампа двигалась сама по себе – бледно-синее солнце, призрачное, но достаточно яркое, чтобы окрасить стены своим цветом. Рука Чакора сама собой поднялась и сложилась в охранительный знак, призывающий защиту Коррах. Призрачное солнце медленно плыло по переулку вслед за сбежавшей женщиной. Положив руку на нож, он мог лишь наблюдать, как оно поравнялось с ним и поплыло дальше.

Нож бесполезен. Без сомнения, он стал свидетелем чего-то сверхъестественного. Что могла совершить эта женщина, если ее преследует столь ужасная смерть?

Ошеломленный и обеспокоенный, Чакор продолжил путь к гавани, гадая, что же предвещает этот знак. Переполненный своими переживаниями, он погрузился в себя. Он не замечал, что вечер полон предчувствием беды, а весь прибрежный район взволнован, пока не оказался в самом центре событий.

Обычно в день большого улова рынок озарялся факелами и продолжал работать даже в темноте, но в таких случаях рыбой пахло куда сильнее обычного. Сейчас же воздух был полон совсем иным – запахом страха и электрическим треском огня. Ночь стала неожиданно светлой. Корл рассеянно подумал, что завтра отплывет при ясном небе, но тут на него наткнулся один из бегущих мимо людей.

– В чем дело? – спросил Чакор.

– Ты что, ослеп?

Только тогда Чакор обратил внимание на происходящее. Ночь посветлела не от факелов и не от звезд. «Рановато для восхода луны» – пронеслось у него в голове. Нет, не луна… Должно быть, в бухте загорелся корабль.

Он пошел взглянуть на него вместе с кричащей и толкающейся толпой.

Рынок заканчивался у ограждения порта. Отсюда открывался вид на залив, отлогие берега и границы гавани, обозначенные линией сторожевых башен. Слева, в четверти мили ниже стены, за лесом мачт галер, торговых судов и красноглазых кораблей с высокой надстройкой, стоящих на якоре в заливе Саардсинмеи, качалось какое-то небольшое суденышко. Вся разумная деятельность в порту утонула в сумятице. Благодаря острому зрению Чакор разглядел, как на борту одного из кораблей у причала люди указывают на что-то или в страхе борются друг с другом. Это «что-то» горело – но не корабль, а само море.

Ему доводилось слышать, что порой в юго-западных океанах на воде вспыхивают синие огоньки. Во время плавания на второй континент в море весьма часто наблюдается это явление. Его называли Каймой Рорна, бахромой его мантии, и считали добрым знамением, не приносящим вреда.

Но если это и исходило от Рорна, то лицезреть его не было ни малейшего удовольствия.

Оно начиналось сразу за гаванью. От берега до берега вода залива стала жгучим немилосердным огнем, то и дело ударяя в небо то ли струями, то ли лучами. Один такой язык пламени взмыл вверх как раз тогда, когда Чакор протолкался к ограде. Послышались вопли отчаяния.

– А я говорю, что это масло разлилось, – произнес рядом с Чакором крупный, толстый, хорошо одетый мужчина, сжимающий цветок, но забывший о том, что его надо нюхать. – Кто-то из перевозчиков пролил масло в море, и оно вспыхнуло от искры.

Однако никто не согласился с этим предположением, его слова никого не убедили.

– Смотрите! Снова они! – раздался новый крик. Толпа, как один человек, повернула свою общую голову, и Чакор сделал то же самое. Через миг он увидел еще два призрачных огненных шара, плывущих через рынок. Один из них внезапно вспыхнул и взорвался, другой же исчез в аллее.

Над морем раскатился гром. Разгневанные своеволием воды, небеса грозили бурей. Море еще ярче вспыхнуло навстречу тяжелым массам воздуха. Синие и красноватые молнии с шипением разрывали облака, раскалывая их, как яичную скорлупу.

Человек, стоящий позади Чакора, обратился к нему, как к брату по несчастью:

– Уж я-то знаю, что думаю. Это женщина-эманакир. Она и ей подобные насылают такое, чтобы отомстить. Что ж, у них есть на то причина. Они ненавидят нас, мы ненавидим их с их белой кожей и отвратительными змеями. Кто бы ее ни убил, никто не жалеет об этом. Но она не успокоится, пока…

– Эманакир? – прервал его Чакор. – Ты хочешь сказать, что…

– Что ее будут хоронить этой ночью. В такую жару пришлось поторопиться. Но никому от этого не легче.

– Ты говоришь, что она умерла?

Но человек, обрушивший на него удар судьбы, уже исчез. Насмотревшись на зловещее действо в заливе, толпа растеклась во все стороны в поисках совета или утешения. Тускло-красная луна, смутно поблескивая, застыла у горизонта, но все еще не поднялась.

Перед глазами Чакора встало белое лицо девушки, полускрытое серебряными волосами. Серебряная рука легла ему на плечо, и что-то темное шевельнулось у него внутри. Кровь вытекала из него по капле, словно понижался уровень воды в огромных часах, и когда он опустится до земли, наступит час его смерти. Но серебряная рука пронзила его тело лучом света, и механизм жизни снова заработал. Тело вздохнуло и начало оживать. Он поднимался на волне прилива, ведомый этой рукой, и вот кровь побежала по сосудам, появился пульс, чресла вздрогнули, а из глаз потекли слезы.

Чакор сполз по ограде. Воздух вспыхивал и кололся. Он был почти на грани обморока…

Теперь он знал. И зная, больше не мог прятаться в безразличии.

Он был так же близок к смерти, как были близки к дереву его пальцы, стиснувшие столб. Но она, эманакир, исцелила его. Неужели их поклонение богине было не ложным? Она вывела его из темной бездны. И пока он валялся с девицами в публичном доме, доказывая себе, что жив, его провожатая сама обрушилась в колодец бесконечной ночи. Была отравлена, как он понял из того, что говорили вокруг об убийстве и мести Равнин.

Чакор сжал в ладони острое железное навершие столба, и резкая боль привела его в себя. Когда он выпрямился, призрачная луна уже поднялась над пылающим морем.

Шалианский храм стоял позади Могильной улицы, в циббовой роще. Двери храма, также сделанные из циббового дерева, были отполированы и выложены позолоченной бронзой. Все остальное было каменным – темным, как принято на Равнинах, однако с облицовкой из песочного и белого мрамора. Так что, несмотря на небольшие размеры, здание было дорогим, и доступ в него открывался не так просто. Даже цветное стекло высокого алтарного окна стискивали черные железные рамы. Рисунок на окне представлял собой тучу цвета крови, пронзенную и обвитую золотой змеей на пурпурном основании – мотив, ставший обычным для Равнин и Дорфара после прихода к власти сыновей Ральднора.

Поначалу в городе имелось несколько шалианских святилищ, возведенных в угоду немногим живущим тут шансарцам. Когда же Элисаар разделился и его юг стал полностью висским, из всех храмов уцелел лишь этот, получавший поддержку из Ша’лиса, но время от времени по ночам кто-то выцарапывал на его мраморе изречения, которые так и оставались там.

Однако сейчас никому бы и в голову не пришло царапать на мраморе что бы то ни было. Скромный эскорт, посланный наместником, прибыл сюда заранее: десять крепких мужчин, вооруженных до зубов, их капитан – и тело в закрытых длинных носилках, в каких обычно перевозят больных или женщин на сносях. В храме зажгли подобающее освещение. Должно быть, странное сияние над морем сбило с толку птиц, гнездящихся в циббовых ветвях – решив, что внезапно наступил рассвет, они закричали громче, чем обычно, и поднялись в воздух. Большая часть птиц в Саардсинмее поступила так же, тогда как люди стекались к набережной, желая взглянуть на зрелище. Те же, кто уже насладился им, по большей части устремились в свои собственные храмы, где сейчас молились и приносили жертвы богам.

С Могильной улицы можно было видеть океан, но не залив, который заслоняли шпили города. Гроза бушевала над гладью воды, мерцающей сполохами, однако дождь так и не пошел. До храма донесся слабый отзвук грома. Воздух стал плотным, как вода, и только молнии рассекали его.

Верховой скакун, на котором ехал капитан, забеспокоился. Зеебы его людей лягались и ржали. Сами же люди почесывались, чихали и ерзали в седлах.

Шалианские жрецы, среди которых не было шансарцев, только полукровки, казались безразличными и к электрическому напряжению ночи, и к тому, что делают. Они осмотрели тело в задней комнате.

В письменных указаниях, оставленных покойной, она требовала лишь омыть себя. Очистительный огонь она предпочла обычный, а не окрашенный и не пахнущий благовониями на висский лад. И никакого особого облачения – пусть ее хоронят в том платье, в котором она умерла. Пусть смерть увидит ее такой, какая она есть. Такова воля Анакир. Этими словами, если не чем-то иным, она обеспечила себе полное содействие.

Похороны тоже предполагались скромные, за час до восхода. Люди наместника, призванные обеспечивать безопасность, не рассчитывали, что за ее носилками пойдет кто-то, кроме них самих и жрецов.

Поэтому они были весьма удивлены, увидев мужчину, поднимающегося через рощу. Они еще не знали, что чуть погодя им придется удивиться во второй раз.

* * *

Чакор эм Корл обнаружил, что оказался в обществе Лидийца, после того, как почти три часа мерял шагами двор храма, ибо ему не хотелось находиться внутри. Ему не нравился образ Ашары, впрочем, как и Анакир – неважно, рыба или змея, но она пугала и оскорбляла юношу. Правда, на миг он подумал, что его мнение не вполне соответствует истине, но этого оказалось недостаточно для того, чтобы он смог оставаться вблизи. Кроме того, он называл ее имена…

Сперва с ним были только солдаты. Они обыскали его на предмет чего-либо оскверняющего и рассеянно поинтересовались, что он тут делает. Терпение у них было коротким, зато языки – длинными, и вскоре в обмен на свое упорство Чакор услышал всю историю и всю путаницу догадок.

– Должен же идти за ее носилками хоть один порядочный человек! – упирался он.

– Да, мы знаем, что у тебя с ней ничего не было, – кивали они. – Не во время состязаний.

– Ты корл-колесничий, – произнес подошедший капитан. – Тот, кто почти умер. Только это ложь. Взгляни на себя. Какая-то легкая рана, я видел такое раньше – кровь, и ничего более. Тебя исцелила эта ведьма, да?

– Да, – ответил он и задрожал.

– Что ж, – усмехнулся капитан, – если ты хотел отблагодарить ее, как подобает в Застис, то проиграл в третий раз.

Они спрашивали, зачем он здесь, но Чакор и сам не знал этого. Дрожа от гнева, он не мог понять, что это значит. Разносящуюся вокруг похоронную песнь он тоже не разобрал, как-то пропустив даже ее имя, а может быть, и не желая его узнавать.

Так или иначе, был ли он всего лишь легко ранен или тут крылось нечто иное, но стражи явно не хотели обидеть его и позволили ему пройти в храм. Корл нашел жреца – шансарцы держались мужского начала, в отличие от канона Равнин, который был смешанным, женским и мужским, признавая жриц определенного назначения. Жрец оказался смуглым полукровкой.

Чакор осведомился о времени погребения. В самом деле, о чем еще он мог спросить? Он не решался подойти ближе к ее телу, даже если бы ему позволили. Видел ли он ее как следует живой? Эта белизна, словно не лица, а черепа, и прикосновение руки света…

Во дворе стоял небольшой алтарь, совершенно лишенный каких-либо изображений – лишь пламя, полыхающее в стеклянной чаше. Оно вздымалось очень ровно и спокойно. Чакор обошел вокруг него, затем опустился на скамью и провалился в сон, пока некий шум со стороны солдат не разбудил его. Тогда он поднялся и снова стал бродить.

Когда кто-то вошел во двор у него за спиной, Чакор решил, что жрец пришел предупредить его о начале шествия или о необходимости уйти и ждать в роще. Он обернулся, чувствуя, как нарастает в нем раздражение, и увидел меж двух колонн Лидийца, наблюдающего за ним и спокойного, как пламя на алтаре.

В этот миг каждый из них, казалось, пытался понять, что делает здесь другой. Но ни один не произнес ни слова и не усомнился в правах второго.

Лидиец кивнул ему, словно человеку, с которым обменялся несколькими незначащими фразами на каком-то званом ужине. Подойдя к скамье, он плавным движением опустился на нее и замер, невыразительный и прекрасный, как резная статуя, присыпанная золотом и зачем-то облаченная в хороший простой плащ.

«Этот человек убил меня. А здесь лежит тело той, что вернула меня к жизни», – подумал Чакор и громко рассмеялся, что по меркам Корла было неуважением к обряду. Подумав об этом, он рассмеялся еще сильнее. Затем у него в голове пронеслось: «А нашему герою тоже нет дела до шалианской богини».

Отсмеявшись, Чакор ушел ждать в циббовую рощу, встав на некотором расстоянии от солдат.

Статуя Ашары привлекла внимание Регера лишь на несколько мгновений. Он часто видел изображения богов в городских храмах: Рорн с гривой черных морских волн, Зардук, в животе которого горел огонь, и Дайгот у входа на стадион – воин с мечом в руке и победой на челе. Изредка на рынке ему случалось пройти мимо маленьких изображения Ашары-Анак. Он помнил форму статуи, и здесь была именно она, только где-то на локоть выше его. Ее белая кожа выглядела ненастоящей. Ее волосы были желто-золотыми, а глаза – двумя дисками из цитрина. Восемь рук делали ее плечи неестественно широкими. Ее рыбий хвост происходил из Шансара, но был покрыт узором, подобным змеиной чешуе, и густо усажен драгоценными камнями. Должно быть, она стоила несколько мешков монет. На свой лад она была даже красива. Но Регер не мог признать, что она – само Сущее, как идолы его расы, всегда скопированные с мужчин или женщин.

Ашара-Анак даже отдаленно не напоминала Аз’тиру.

Она не сообщила ему, когда будут ее похороны, поэтому он прогулялся через весь город к шалианскому храму и выяснил это там. Затем, поскольку у него еще оставалась масса времени, он вернулся на стадион, чтобы вычистить и накормить упряжку хиддраксов и усиленно потренироваться в одиночестве. Его рука работала превосходно. Рана затянулась и теперь выглядела как десятидневный рубец здорового темного цвета. Регер не стал показывать ее хирургу со стадиона, который мог понять, что все зажило слишком быстро. Сегодня утром надежный человек с улицы Мечей без лишних вопросов снял ему шов.

Похоже, обладания ею хватило, чтобы исцелиться. Хватило ее очарования, ее любви. Но в отличие от корла, у Регера, похоже, останется шрам. В память о ней.

Увидев Чакора в храмовом дворе, Регер понял, почему тот здесь, но не выразил удивления неожиданной компанией, как этот мальчишка. Когда корл засмеялся, Регер, припомнив гонки колесниц, подумал: «Он делает так, когда чувствует уверенность в сердце сомнения. В чем же он уверен?» Там, на арене, корл видел, как меч превратился в змею. Забыл ли он это? Или вспомнил? И не над этим ли он смеется?

На верхних улицах говорили, что в заливе горит море. Группы людей отправлялись взглянуть на это, некоторые – с флягами вина и корзинами еды, собираясь провести ночь на берегу или на стене. Те, кто возвращался оттуда, выглядели куда менее радостными. Регер не придал этому особого значения, отметив лишь сияние неба, затмившее даже Застис, и грозу, не выходящую на берег.

Когда корл ушел, Регер снова встал, подошел к пустому алтарю и уставился в пламя. Аз’тира, по-видимому, поклонялась змеиной богине. Он дотронулся до поверхности алтаря.

– Будь для нее тем, в чем она нуждается больше всего, – сказал он в тишине. – Завтра, госпожа, я принесу тебе кое-что. Не то, что приносят остальные. Я попрошу и принесу тебе кое-что хорошее.

Он не смог бы сказать это изваянию в храме, пока на миг, отбросив нереальность образа, не предположил, что Она слышит его.

Когда он повернулся, меж колоннами появился жрец и жестом пригласил его за собой. Время пришло.

Проходя над городом по вершинам холмов, Могильная улица постепенно пролагала себе путь сквозь годы. Богатые саардсинцы, застолбившие там места под свои посмертные обиталища, приказали вымостить ее и содержать в порядке. Повсюду были высажены тенистые деревья и благоуханные кусты, а меж гробниц, поверхность которых украшали сцены веселья, стояли статуи, алтари и памятники. Между тем на нижней, юго-западной стороне разбивали шатры и строили лачуги из скверного кирпича астрологи, чудотворцы, маги и служители темных культов. Город Смерти разрастался.

Могильная улица начиналась сразу за циббовой рощей. Участники погребальных церемоний неизменно бывали потрясены, вступив на одну из аллей знати, загадочно тихих, но отнюдь не темных – множество больших мавзолеев освещали фонари, горящие в высоких портиках или в какой-нибудь мраморной руке. Сторожа Могильной улицы честно отрабатывали свое жалованье.

Гроза над морем утихла. Время от времени в просветах между деревьями и камнями бесшумно сверкали далекие молнии. Город наконец-то погрузился в глубокую тень и скользил по ее снам в предчувствии рассвета. Застис замерла в небе. Отсветы фонарей вдоль берега и на пристани обменивались своими обычными знаками. Одно-два одиноких окна и факелы на крыше храма Зардука сверкали во тьме, словно желтые жемчужины. В старой столице, Саардосе, каждую ночь загорались огни маяков, предупреждая плывущих по западному океану, что надо зайти в порт, пока Эарл не поглотил их. Но теперь Эарл стал легендой – или состоянием души.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю