Текст книги "Ведьмин вяз"

Автор книги: Тана Френч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

– Вода.

– Черт. Я оставил стакан на подоконнике, а теперь там мама, и если я вернусь в дом, примется расспрашивать меня о каком-нибудь проходившем в Берлине интересном культурном мероприятии, о котором она вычитала в газете, был ли я там и что об этом думаю. Честное слово, я этого не вынесу. – Он глубоко вздохнул, словно его мучила жажда.

Последние несколько дней я ни о ком не думал так часто, как о Леоне с Сюзанной. В детстве дядюшки и тетушки – не Хьюго, он был другой, а Оливер, Мириам и Фил с Луизой – представлялись мне аморфным облаком из взрослых, которые время от времени нас кормили и которых мы, как правило, избегали, чтобы они не помешали нашим занятиям, и даже когда я вырос, толком не заморачивался навести на резкость и хорошенько их рассмотреть. Леон же с Сюзанной, по сути, мои брат с сестрой, и мы знали друг друга так же буднично и досконально, как собственные ладони. И в глубине моей души, вопреки всем доводам рассудка, теплилась надежда, что одно их присутствие соберет воедино рассыпавшиеся в труху обломки личности, ведь рядом с ними я не могу быть никем иным, только самим собой. Но одновременно я со страхом ждал этой встречи, нутро переворачивалось от ужаса при мысли, что они с первого же взгляда в мельчайших деталях разглядят за моими жалкими потугами истинный масштаб разрушений.

– Дай и мне, что ли. – Я протянул руку. Меня еще потряхивало от адреналина.

Леон покосился на меня, вскинул бровь:

– Ты разве куришь?

– Балуюсь иногда, – пожал я плечами.

Хотя к сигаретам прежде я не прикасался, покуривать начал месяц-другой назад, но признаваться в этом не собирался, чтобы Леон не счел мою просьбу доказательством трагической тяги к саморазрушению, дело-то было совершенно в другом. Из-за травмы мозга у меня странным образом изменилось обоняние, я чуял какие-то невероятные запахи (от макарон из микроволновки воняло хлоркой, от штор, когда я задергивал их на ночь, вдруг потянуло отцовским одеколоном), а поскольку нас вечно предупреждают о вреде табака и пугают, что, в частности, курение притупляет обоняние, я и решил: попробую. Мелиссе я пока не говорил, что курю, но на террасе мне ничего не угрожало – вряд ли она оставит Хьюго и отправится меня искать.

Леон протянул мне сигарету и зажигалку. Из нас троих он переменился сильнее всего. В детстве он был озорным, веселым, непоседливым, но к средней школе от этого не осталось и следа. Мы учились в разных классах, но я знал, что дети над ним издеваются, и этого следовало ожидать: Леон был хилый, малорослый, тихий, с подозрительно тонкими чертами лица; я помогал ему, чем мог, но всякий раз, как мы сталкивались в коридорах, он спешил прочь, вжав голову в плечи, и явно думал о чем-то своем. Он и сейчас на пару дюймов ниже меня ростом, по-прежнему хрупкий, как эльф, и темная челка все так же небрежно спадает ему на глаз – хотя теперь на эту небрежность явно уходит битый час и тонна воска для укладки, – но мне никак не удавалось совместить собственные воспоминания с этим худощавым парнем, который, прислонясь к стене, покачивал ногой и в целом выглядел так круто, что в его присутствии поневоле казалось, будто ты сам всю жизнь старательно упражнялся в том, чтобы пустить все псу под хвост.

– Спасибо. – Я вернул ему зажигалку.

Леон расслабился и наконец спокойно смотрел на меня, я сделал усилие, чтобы не отвернуться.

– Извини, что я редко звонил, – бросил он. – Когда ты лежал в больнице.

– Да нормально. Ты же писал.

– Твоя мама сказала, что тебе нужна тишина и покой, просила тебя не доставать, ну и… – Он дернул плечом. – В общем, меня это не оправдывает, конечно. Надо было чаще звонить. Или навестить тебя.

– Ой, нет. Только не это. – Я не мог понять, то ли мой голос звучит непринужденно, то ли я переигрываю. – Мне хотелось целыми днями валяться в пижаме и отдыхать. Смотреть всякую хрень по телику. Понимаешь? Какие уж тут гости.

– Все равно извини.

– Ну вот и увиделись, – ответил я и переменил тему: – Ты останешься ночевать?

– Только этого не хватало. Нет, я к родителям. Увы. – Он сунул зажигалку в карман. – Я бы, конечно, лучше пожил у Хьюго, но меня ведь тут же запрягут за ним ухаживать, и в качестве официальной сиделки я вообще не смогу никуда отлучиться, потому что если Хьюго, пока меня нет, почувствует себя хуже и умрет, виноват во всем буду только я и никто другой, нет уж, спасибо. Я его люблю, мне нравится с ним общаться, пока есть такая возможность, я не прочь пожить у него пару недель, если ему потребуется помощь, но брать на себя серьезные долгосрочные обязательства не готов. У меня работа, – Леон работал на безумно модном инди-лейбле, – у меня отношения, у меня жизнь, наконец. И я не могу от всего этого отказаться.

Его слова неприятно меня резанули – я тоже не метил в официальные сиделки, – но Леон всегда был склонен драматизировать, к тому же, судя по всему, его основательно допекли.

– Достали? – спросил я.

Он закатил глаза.

– Даже говорить не хочу. Наседают на меня каждый божий день, как два копа на допросе. Сперва звонит мама, распинается, что бедный Хьюго доживает последние дни в одиночестве. Потом вступают скрипки: звонит папа и разражается пафосной речью, дескать, Хьюго всегда был к тебе добр, почему бы не отплатить ему тем же, после чего очередь мамы: сынок, мы в тебя верим, ты справишься, это же ненадолго, ну а дальше я даже не знаю, до чего бы они договорились, потому что перестал брать трубку. Надеюсь, хоть теперь отвяжутся, раз уж я приехал, а может, наоборот, решат поднажать, рассчитывая довести меня до белого каления, а тогда я перееду как миленький, лишь бы от них избавиться. А вот хрен.

Леон был чуть пьян, но не настолько, чтобы кто-то это заметил.

– Я у него поживу, – сказал я.

Он высоко вскинул брови.

– Ты? – спросил он с таким недоверием, точно я был шимпанзе, которому доверили запустить ракету. Меня это взбесило.

– Да, я. А что?

Леон откинул голову на стену и расхохотался.

– Боже мой, – выдавил он. – Какая прелесть. С удовольствием на это погляжу.

– Что смешного-то?

– Наш Тоби, ангел милосердия, жертвует собой ради тех, кто нуждается в помощи…

– Всего пару недель. В сиделки я тоже не нанимался. – Смех осекся, Леон хмыкнул сухо, и я спросил: – Что?

– Вот сюрприз так сюрприз.

– Да чего ты ко мне привязался? Сам же сказал, ты не переедешь к Хьюго ни за что на свете…

– Потому что для меня в этом случае обратного пути не будет. А вот ты спокойно свалишь, как только тебе надоест…

Меня мутило от сигареты, выпитых коктейлей и всего этого окрашенного лихорадкой дня, ругаться с Леоном совершенно не хотелось.

– Я же не виноват, что тебе не хватает… не хватает… – я пытался вспомнить слово cojones[8]8
  Яйца (исп.).


[Закрыть], – яиц возразить предкам…

– Мы все прекрасно понимаем, что долго ты не протянешь. Неделю от силы. Максимум дней десять.

В голосе его сквозила издевка, точно я какой-нибудь принц на горошине, в жизни не страдавший ничем сильнее похмелья, – да если бы он только знал, этот Мистер Крутой с выпендрежно-многозначительными кожаными браслетами и беззаботной клубной жизнью, если бы он только знал…

– Что ты несешь? По-твоему, я не справлюсь?

Я нарывался на ссору – отчасти специально. Леон всегда быстро шел на попятный, и мой вызывающий тон непременно его разозлит, тем более что он и так уже на взводе. Я вовсе не собирался затевать полноценную драку на террасе, чтобы бездыханное тело проигравшего потом уволокли прочь, – хотя, признаться, это не самый худший вариант досуга, а то в доме как раз кто-то запел, – но мне отчаянно, со злостью самобичевания хотелось, чтобы Леон, потеряв терпение, высказал мне в лицо все, что думает о новой моей личности.

Он поднес сигарету к губам и жадно затянулся.

– Ты сейчас не в лучшей форме, – ответил Леон и выдохнул вбок струйку дыма. – Правда же?

Меня охватило такое бешенство, что я даже обрадовался.

– Что? Я здоров.

Взгляд из-под полуприкрытых век.

– Как скажешь.

– Что ты имеешь в виду?

У меня руки чесались врезать ему хорошенько, но Леона, казалось, это нисколько не волновало. Краешек его губ изогнулся кверху.

– Да ладно тебе. Ты за сегодня не произнес и дюжины слов. И ничего не ел – так, пару раз ткнул вилкой.

Я изумленно рассмеялся, и мой смех отразился эхом от высоких стен. Я-то думал, он скажет что-нибудь насчет моей походки, о том, что я постоянно теряю нить разговора и умолкаю, мучительно подбирая слова, – в общем, бессердечно и ловко полоснет меня по больному и бросит истекать кровью. Вместо этого мне слегка погрозили пальцем за недостаточную общительность и нежелание есть овощи, и от облегчения у меня закружилась голова.

– Сегодня не лучший день, – со смехом признался я. – Сам же сказал. Как-то не хочется притворяться, будто все в порядке. Если у тебя это получается, вперед. Я на тебя посмотрю.

– Узнаю старого доброго Тоби, – раздраженно сказал Леон, он не любит, когда над ним смеются. – Пусть другие надрываются, а он не будет.

– Чувак, я тебя вроде ни о чем не просил. Сам же делаю то, что считаю нужным. И не вижу в этом ничего плохого, – произнес я так естественно, так похоже на себя прежнего, что по тому, как Леон вздернул подбородок, ясно понял: мне удалось задеть его за живое; не выдержав, я рассмеялся.

– Полная чушь, – отрезал он. – Чувак. Ты глаза свои видел? Остальных ты, может, и обманул, – он кивнул на дом, – но это не значит, что ты умеешь притворяться. Ты же бесишься.

Я расхохотался так, что дым пошел носом. Я согнулся пополам от кашля.

– Еще и ржешь как сумасшедший, – раздраженно сказал Леон и отодвинулся от меня. – Уж не знаю, что ты там принимаешь…

– Героин. Все крутые парни сидят на героине. Может, тебе тоже стоит…

– Заткнись, пожалуйста, сделай одолжение. Докуривай свою сигарету – мою сигарету, – вали в дом и оставь меня в покое.

– А, вот вы где. – Из задней двери высунула голову Сюзанна и опасливо оглянулась. – Леон, твой отец поет “Раглан-роуд”. Я сказала, что пойду вас искать, ведь вы наверняка расстроитесь, если пропустите такое. Правда, никто не говорил, что я сумею быстро вас найти. Над чем смеешься?

– Тоби сошел с ума, – Леон сердито раздавил каблуком окурок, – если, конечно, там вообще было с чего сходить.

– Господи боже мой… – Я наконец отдышался. Сердце колотилось. – Ради такого стоило переться на это сраное семейное сборище.

– Ну спасибо, – ответила Сюзанна. – Мне тоже было приятно с тобой общаться.

– Сборище вышло… – я пытался вспомнить слово “блистательный”, но безуспешно, – роскошное. Чумовое. Но согласись, если бы ты могла выбирать, как провести день, этот вариант оказался бы в самом низу списка, сразу же за походом к зубному.

– Скажи мне, что ты принесла выпить, – попросил Леон. – Если я не выпью, мне духу не хватит туда вернуться.

– Я думала, у вас есть. Подожди, – она повернулась к двери, заглянула в щелку, – вроде все чисто. Пойду в дом. Но если меня перехватят, заберите меня оттуда, договорились? – И скрылась на кухне.

– Извини. – Голос мой потеплел, и не только потому, что Леона раздражало лишь повышенное, по его мнению, внимание прочих к моей персоне, в остальном же он не заметил за мной никаких странностей. Давненько мы с ним не говорили по душам, со школы уж точно: новые друзья, бурная светская жизнь, к тому же он публично объявил о своей сексуальной ориентации, а чтобы никому в голову не пришло в этом усомниться, стал вести себя как стереотипный гей – наркотики, клубы и прочее, чего я никогда не понимал, – словом, с тех пор наши пути разошлись, и тем трогательнее было обнаружить, что я по-прежнему легко могу играть у него на нервах. – Мне просто вдруг показалось, будто ты решил, что я обдолбался. Было смешно.

Леон закурил новую сигарету, мне не предложил.

– А это всего лишь обезболивающие. После сотрясения мозга у меня до сих пор голова побаливает. Ничего серьезного, но семейное сборище на больную голову для меня многовато.

– Понятно.

– Кто-нибудь еще заметил?

Леон пренебрежительно фыркнул.

– Не-а. А если бы и заметили, то решили бы, что ты еще не оправился от потрясения. Мать говорит, тебе нужно заняться йогой, чтобы восстановить энергетический потенциал.

Я хрюкнул от смеха, и Леон невольно ухмыльнулся.

– Чудесно, – ответил я. – Обязательно попрошу ее порекомендовать мне какую-нибудь школу йоги.

– Ты поосторожнее все-таки. – Леон оглянулся, не идет ли Сюзанна, понизил голос и продолжал уже безо всякого раздражения: – Один мой друг… а, фиг с ним. Я хочу сказать вот что: таблетки – не безобидное драже, даже если тебе их выписал доктор. Смотри не переусердствуй.

– Кто, я? Никогда.

Леон скривился, но сказать ничего не успел: вернулась Сюзанна с бутылкой вина.

– Есть! Горючее нам явно не помешает. Леон, твой отец как раз поет “Спэнсил Хилл”.

– О нет.

– Мелиссу вытащить я не сумела, – сообщила мне Сюзанна. – Она сидит рядом с твоей матушкой, и та обнимает ее за плечи.

– Пора ее спасать, – сказал я, но с места не двинулся.

– Да ладно, ей, похоже, нравится.

– Мелиссе нравится все и всегда. Такой уж она человек. Я не об этом.

– Представляешь, – сказал Леон Сюзанне, – он будет тут жить.

Сюзанна уселась рядом со мной на крыльцо, выудила из заднего кармана штопор и зажала бутылку между коленями.

– Знаю. Это я его попросила.

Леон вскинул брови:

– Ты мне не говорила.

– Ну так я же не думала, что он согласится. Но, – она мельком улыбнулась мне, сражаясь с пробкой, – похоже, я его недооценила.

– Дело нехитрое, – произнес Леон, уставясь на сад.

Чпокнула пробка. Сюзанна сделала большой глоток – причем, к моему удивлению, с видимым удовольствием, а я-то в глубине души по-прежнему смотрел на нее как на восьмилетнюю девочку – и протянула мне бутылку.

– Не обращай на него внимания, – сказала она мне. – У него день не задался.

– А у кого задался, – ответил я. Вино было красное, густое, пахло августом, и, еще не пригубив, я почувствовал, какое оно крепкое. – Как жизнь?

– Сам как думаешь? – Сюзанна запрокинула голову и принялась массировать шею. По сравнению с Леоном она практически не изменилась. Вместо двух толстеньких детских косичек или всклокоченной юношеской гривы – волнистое короткое каре, подростковая невзрачность сменилась основательностью, привлекательной своим спокойствием, и уверенностью, что Сюзанна будет выглядеть точно так же и двадцать, и пятьдесят лет спустя, но рождение двух детей лишь отчасти смягчило ее длинноногую угловатость; ненакрашенная, в линялых джинсах, она сидела на крыльце по-турецки, раскованно, как в детстве. – Том научился гениально делать массаж. А у тебя как дела?

– Отлично.

– Правда?

– Разве что Том мне спину не массирует. А так лучше некуда.

Леон насмешливо покосился на меня, но я его проигнорировал.

– Что бы это сейчас ни значило. – Сюзанна потянулась к сигарете Леона. Кто-то – видимо, дети – нарисовал на ее запястье фиолетового жука. – Дай затянуться.

– Я тебе целую дам. Держи…

– Не надо. Не хочу, чтобы дети увидели, что я курю.

Она тоже была чуть пьяна – как и я сам, насколько я сейчас понимаю.

– Дай сюда, – сказал я Леону, – я поделюсь со Сью.

Дети в глубине сада тыкали палками во что-то, скрывавшееся в траве, и не проявляли к нам ни малейшего интереса. Я всегда старался заботиться о Сюзанне, хотя она всего-то на три месяца меня младше. Помню, как лет в пять обхватил ее за туловище, приподнял с натугой и отчаянно потащил прочь от кружившей вокруг нее осы. Я прикурил сигарету, глубоко затянулся и протянул Сюзанне.

– С папой совсем беда. – Она выпустила струйку дыма. – На днях мы приехали навестить Хьюго, захожу в комнату, а он плачет. Рыдает, аж заходится.

– Ничего себе, – удивился я.

– Вот-вот. – Она покосилась на меня. – Он приготовил тебе подарок. В знак извинения за то, что пропустил твой день рождения. Наверное, какая-нибудь дурацкая семейная реликвия. Ты уж притворись, что рад, даже если окажется, что это полное говно.

– Ладно.

– А то он не выдержит даже малейшей… Зак! – окликнула она сына, карабкавшегося на высоченный вяз. – Слезь с дерева! Сколько раз тебе говорить!

– Мы-то лазили по деревьям, – заметил я.

Зак подтягивался всё выше, пропустив окрик матери мимо ушей.

– Именно, а потом ты упал, сломал ногу и лежал в гипсе целый… Зак! Слезай сейчас же. Ну мне что, подойти?

Зак спрыгнул с ветки, повалился на траву, театрально запрокинув голову, чтобы показать матери, как сильно она его достала, после чего вскочил и побежал донимать Салли.

– Иногда он совершенно меня не слушается, – проговорила Сюзанна. – От родителей Тома толку чуть. Они все ему прощают, а когда мы его ругаем, бросаются защищать – он же мальчик, что с мальчишки взять. А позицию Хьюго вы знаете: пусть дети делают что хотят, вырастут – возьмутся за ум. С нами так и вышло, но когда ты родитель, как-то не получается закрывать глаза на шалости.

Я не стал ей говорить, что эта проблема вскоре отпадет сама собой. Да и выкрутасы Зака обсуждать не хотелось.

– Даже не вспомню, когда я в последний раз видел твоего отца, – произнес я.

И по изумленному их молчанию мгновенно понял, что облажался. Я лихорадочно соображал, что упустил, но припомнил лишь, как подростком нажрался в хлам и потерял кошелек на какой-то дискотеке, Хьюго тогда не ответил на звонок, и я позвонил дяде Филу, тот отвез меня домой и с кислой миной посоветовал вести себя потише, но ведь наверняка с тех пор мы с ним встречались…

– Они же были здесь на Рождество, – заметила Сюзанна. – Помнишь? Подарили Заку тот долбаный кинжал, и он порезал диван.

– А… – Сюзанна впилась в меня взглядом, словно вдруг что-то заподозрила, и у меня свело кишки. – Точно. Просто у меня в Рождество голова была занята другими вещами, на работе завал был. Да и все эти семейные праздники как-то слились воедино, с тех пор столько всего произошло… – Тут Леон фыркнул, достаточно громко, чтобы все его услышали. Не так-то просто забыть, как ребенок порезал диван.

– Да ты пьян, – сказала наконец Сюзанна.

– Есть такое, – согласился я. Меня охватила благодарность за то, что Сюзанна помогла мне выкрутиться из неловкого положения, изумление перед ее бесконечно добрым, невинным миром, в котором мысли путаются разве что с перепоя, и я едва не разрыдался.

– Дай-ка сюда, – Леон отобрал у меня бутылку, – хватит с тебя. – И вскинул бровь, точно хотел добавить: “Тем более ты пьешь таблетки”.

– Еще чего. Я не закончил.

– М-да, повезло Мелиссе, не поспоришь. Она тоже побудет здесь с тобой?

Я пожал плечами. Сердце колотилось: рано или поздно я облажаюсь по-настоящему, что-нибудь ляпну или сотворю такую дикую чушь, что ее не сгладит никакая наивность, и зачем я вообще сюда приперся…

– Да, несколько дней.

– Не хочет упускать тебя из виду?

– Ну что тебе сказать, чувак. Ей нравится быть со мной. У твоего парня не так?

– Карстен работает. И не может просто взять и всё бросить.

– Ооо. Большая шишка, похоже.

– Как бы мне хотелось, чтобы все это поскорее закончилось, – вдруг с ожесточением произнес Леон. – Я понимаю, это жестоко, но правда. Как нам себя вести? Должна же быть какая-то инструкция.

– Наверняка у некоторых народов это есть. – Сюзанна взяла у него бутылку. – Я имею в виду, ритуалы, которые нужно выполнять, когда кто-то умирает. Песнопения. Танцы. Воскурение ароматных трав.

– Жаль, что я живу не там. Заткнись! – рявкнул он на меня, заметив, что я закатил глаза. – Да, мне жаль. Все, что нужно делать после чьей-то кончины, расписано по пунктам: похороны, венки, поминки, заупокойная служба через месяц после смерти. Но ждать, пока человек умрет, еще труднее, и ни одна сволочь не скажет тебе, что делать.

– Кстати, о смерти, – перебила Сюзанна. – Кто-нибудь знает, что потом будет с домом?

Повисло озадаченное молчание. Леон потянул к себе со стены стебель жасмина, повертел в пальцах, не глядя на нас.

– Ну, то есть, может, до этого и не дойдет, – поправилась Сюзанна. – Разумеется, мы проконсультируемся у других врачей. Но все-таки.

– Не рановато ли интересуешься? – спросил я.

Леон с Сюзанной пропустили мою ремарку мимо ушей.

– Дедушка с бабушкой завещали дом Хьюго, – сказал Леон.

– А потом что?

– Ты хочешь знать, – проговорил Леон, – выставят ли его на торги?

– Именно.

– Если я имею право голоса, то нет, не выставят.

– Это понятно, – с легкой досадой ответила Сюзанна. – Я как раз и спрашиваю, имеем ли мы с вами право голоса. Если дом отойдет к нашим родителям и они решат его продать, а деньги поделить…

На этот раз молчание затянулось. Этот вопрос мне раньше как-то в голову не приходил, и я несколько растерялся. Такое впечатление, будто бы Леон с Сюзанной решили побороться за наследство и ни минуты не сомневаются, что и я не прочь поучаствовать в этом, хотя я понятия не имел, как они намерены распорядиться домом: сдавать? поселиться под одной крышей большой счастливой коммуной, как хиппи, по очереди варить чечевицу и шить из органической конопли шмотки с психоделическими узорами? Несколько месяцев назад я всей душой был бы за продажу – любые деньги, вырученные за дом, приблизили бы меня к белому георгианскому особняку окнами на залив, – но теперь былая мечта ранила, как издевка, и я чувствовал себя простаком, который верит, что победит на шоу “Икс-Фактор” и станет суперзвездой, хотя ему медведь на ухо наступил. Вдобавок у меня вдруг возникло подозрение, что брат с сестрой строят планы без учета моих интересов, незаметно подают друг другу знаки, которые вьются у меня под носом, точно насекомые; я почувствовал себя лишним, чужим, казалось, Леон и Сюзанна были бы рады, если бы я под каким-нибудь невнятным предлогом ушел в дом, а еще лучше – погрузил свои шмотки в такси и свалил.

– Спроси у отца, как и что, – сказал Сюзанне Леон, подпалив зажигалкой стебель жасмина и быстро задув занявшееся пламя.

– А ты почему у своего не спросишь?

– Потому что у тебя с твоим лучше отношения.

– Если мы живем в одной стране, это еще не значит, что у нас лучше отношения.

– Но вы хотя бы видитесь. А раз так, тебе проще ввернуть в разговоре: кстати, пап, ты случайно не знаешь?..

– Между прочим, ты сейчас здесь. И живешь у своих предков.

Леон раздраженно дунул на жасмин.

– Это значит, что мне и без того нелегко.

– А мне, по-твоему, нет?

– Тогда почему бы тебе не спросить у своих? – обратился ко мне Леон. – Расселся тут, понимаешь, в полной уверенности, что кто-то из нас сделает все за тебя…

Как ни странно, их препирательства меня успокоили – во-первых, я к такому привык, а во-вторых, понял, что я не персона нон грата, просто, видимо, оба нервничают и не в себе.

– Я живу у Хьюго, – заметил я. – Не могу же я сказать: да, Хьюго, а что будет с домом, когда ты отбросишь коньки?..

– Тогда спроси у отца.

– Ты сам об этом заговорил. И если тебе так не терпится выяснить…

– А тебе нет?

– Нет, конечно, зачем ему, – ответила за меня Сюзанна. – Еще не хватало.

– Да чего вы завелись-то? Вот когда умрет, тогда и узнаем, какая разница…

– Не когда, а если.

– Ладно, сам спрошу, – перебил нас Леон.

Мы обернулись к нему. Он дернул плечами и прислонился к стене.

– Я спрошу у отца.

– Договорились, – помолчав, ответила Сюзанна.

Леон бросил ветку жасмина на пол веранды и раздавил каблуком.

– Спрошу.

– Вот и прекрасно, – откликнулась Сюзанна. – И хватит уже грызни. Я и так весь день вынуждена это выслушивать, так что участвовать в этом не хочу. Оливер еще поет?

Я наклонил голову к двери.

– Ага. “Она ушла по ярмарке прочь”.

– Господи боже, – Леон потер лицо ладонью, – дай сюда бутылку.

Сюзанна судорожно выдохнула – не то вот-вот расплачется, не то засмеется.

– “Вчера ночью она пришла ко мне, – пропела сестра негромко, – моя покойная любовь вошла ко мне…”

Эхом ей вторил доносившийся из дома голос Оливера, тонкий, точно вуаль. “Моя покойная любовь вошла ко мне…” Песня летела над травой, дикой морковью и листвой.

– Ну давайте, – Леон поднес бутылку к губам, – посмотрим, до чего мы способны докатиться.

Сюзанна промурлыкала отрывок какой-то мелодии, которую я не узнал, Леон расхохотался и вывел тенором, неожиданно густым для его хрупкого тела: “Разве ж не славно в ящик сыграть? Хныкать не будем…”

Тут уж и я не выдержал, рассмеялся.

– “Рыдать так рыдать”, – подхватила Сюзанна, и мы закончили хором, вскинув кверху бутылку и сигареты: “Главное, помни: чем дольше живешь, тем скорее тебе помирать!”

На кухне хлопнула дверь шкафчика. От испуга мы замерли на миг, потом дружно расхохотались, уж очень символически получилось. Леон сложился пополам, Сюзанна поперхнулась вином, закашлялась и принялась стучать себя в грудь, у меня потекли слезы. Смех был пугающе-неудержим, как рвота.

– О боже, – выдохнул Леон, – “Ручки у гроба, глянь, золотые…”

– Тише ты, а вдруг это Хьюго…

– Ух ты, – на пороге показался Том, – вот где настоящее веселье.

Мы взглянули на него и снова покатились со смеху.

– Чего вы? – недоуменно спросил он и, не получив ответа, уточнил: – Накурились, что ли?

Это было сказано в шутку, но таким серьезным голосом, что Леон выпрямился, вытаращил на Тома глаза и прижал руку к сердцу:

– Ой. Неужели так заметно?

Том моргнул. Он среднего роста, средней упитанности, средней блондинистости и средней же внешности, хотя и очень милый; так и подмывает предупредить его об опасности хищных коал и вреде монооксида дигидрогена.[9]9
  Хищные коалы и монооксид дигидрогена – шуточные мистификации: первая – из современного австралийского фольклора (хищными коалами пугают туристов, на самом деле коалы травоядные), вторая – из научного обихода (монооксид дигидрогена – не что иное, как вода).


[Закрыть]

– Э-э… – протянул он. – А что… Ну, что это?

– Бинго, – ответил Леон. – Никогда не пробовал?

– Бинго?

– Попробуй обязательно, – вмешался я. – С бинго ты поймешь, что такое настоящий кайф.

Том встревоженно нахмурил брови, перевел взгляд на Сюзанну, но она так ослабла от смеха, что лишь махнула ему рукой.

– Я не…

– Это совершенно законно, – перебил Леон.

– Ну как сказать, – возразил я.

– Ладно. Почти законно.

– Хочешь? – Я протянул Тому сигарету.

– Нет, спасибо. Сью, – Том потер шею, – тут же дети. Если они…

Сюзанна снова покатилась со смеху.

– Да ладно, они не заметят, – Леон указал на детей, – они же далеко.

– А если заметят, мы им все объясним, – подхватил я. – Изложим, так сказать, факты. В современном мире чем раньше они узнают о бинго, тем лучше.

– Наверное. Но мне кажется, не стоит…

Никогда не понимал Тома. Сюзанна стала с ним встречаться на первом курсе колледжа – к общей радости, поскольку в тот год она переживала изощренный кризис переходного возраста: сперва увлеклась эмо-культурой, носила длинные волосы, мешковатые свитера, ни с кем не общалась, сидела день-деньской у себя в комнате, слушала песни о том, как безразличный жестокий мир губит чересчур чувствительные души, потом изменилась до неузнаваемости, превратилась в сущую оторву, одевалась в духе “Алисы в Стране чудес”, тусила в каких-то клубах-однодневках, расположенных черт знает где, пропадала неделями, только присылала дурацкие эсэмэски из чьего-нибудь трейлера в Корнуолле и вечно забывала сдать контрольные. Мне-то казалось, что ничего страшного не происходит, все девчонки так себя ведут, но ее родители очень волновались, тетя Луиза все время приставала ко мне, не кажется ли мне, что Сью режет себя (мне-то откуда знать?), и не думаю ли я, что она принимает наркотики (наверняка так и было, но я тогда и сам баловался), несколько раз они даже пытались показать дочь психологу. Том – основательный, спокойный, славный, совершенно ничем не примечательный – оказался идеальным антидотом, после встречи с ним Сюзанна сразу успокоилась и практически в одночасье превратилась в прежнюю благовоспитанную беспроблемную девушку. Я не старался найти с ним общий язык, поскольку не сомневался, что, остепенившись, Сюзанна тут же его бросит, а потому известие о том, что они, еще не окончив колледжа, решили пожениться, совершенно меня ошеломило. Через пару лет у них уже было двое детей и все разговоры вертелись вокруг приучения к горшку, выбора детского садика и всякого прочего, от чего мне хотелось немедленно подвергнуться вазэктомии и обнюхаться кокса. Том, в общем, парень неплохой, но я совершенно не понимал, почему он до сих пор не исчез из нашей жизни.