Текст книги "Писатель обгоняет время"

Автор книги: Тамара Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Только тогда может расти и развиваться литературное творчество, когда каждая книга, достойная этого определения, увидит свет".

В черновиках "Истории моих книг" Всеволод Иванов пишет: "Любопытно отметить формальную инерцию редакторов и издателей:

Рассказы цикла "Тайное тайных" критика отвергала. Рассказы этого же цикла, помещенные в сборник, названный "Дикие люди",– проходили. Причем проходили в том же 1934 году, когда был впервые отвергнут роман "Кремль".

В романах "Кремль" и "У" я хотел показать героев, которые не умеют осознать и высказать своих чувств и мыслей, а их посчитали врагами... Мне казалось, что книги эти спорят с моими прежними воззрениями, отрицая орнаментализм и все другие словесные и смысловые изощрения, которыми мы были так богаты – надо принять во внимание, что я был богат этими изощрениями с самого начала своего творческого пути, моя первая книжка рассказов "Рогульки" (мной самим набранная в бытность мою наборщиком в Сибири) тому доказательство... Эта изощренность была создана не в отрыве от народного языка, а в приближении к нему.

...В сущности говоря, радоваться бы да радоваться. Откуда появляться мрачным размышлениям?

Ответ приблизительно такой: я не задавался прямой задачей писать мрачное и тяжелое, но согласитесь, что путь к этим приятным сравнительно дням, которые мы с вами переживаем, был хотя и головокружительно прекрасен, но вместе с тем был и горемычным, и тяжелым, и печальным. И нужно рассказать по возможности все об этом пути, чтобы последующие поколения понимали и ценили эти трудности. Все забывается, особенно, если человек поскорее стремится уйти ото всех страданий и горечи.

...Я хотел и смог описать душу самых простых людей, всю сложность их мыслей, всю ясность – для них самих неясных трагедий".

Шкловский писал (в уже цитировавшемся письме к В. А. Косолапову):

"Новый мир строится не ангелами.

Новые люди создаются, а не даются готовыми.

Многие герои Вс. Иванова – храбрые люди, но это люди, переходящие из одного мировоззрения к другому. Поэтому они дики, они любят свое, в них есть элементы национализма, они его не осознают.

Мы не можем переделывать своей истории, иначе мы начнем отрицать, что у нас было крепостное право".

Вс. Иванов утверждал: "Литература – та же война, война с невежеством, слепотой, бескультурьем, бесчеловечностью, борьба за добро, за человеколюбие. И вести эту борьбу необходимо с верой в человеческое сердце. Опираясь на добро, человеческий ум способен совершать чудеса".

Стремясь пробудить сознание, борясь с бездуховностью, Вс. Иванов не мог не описывать ужаснейшие злодеяния, которые по невежеству, не осознавая того, что творят, совершали иногда его герои и антигерои.

В "Истории моих книг" Вс. Иванов пишет:

"Будущий исследователь (...) скажет: "Боже мой, какой Всеволод Вячеславович был мизантроп". Вовсе не так (...) сам я в конце концов жил счастливо, я страдал во имя интересов моей страны – потому что если уж в такой стране, где были Чехов и Достоевский, быть писателем, то надо быть очень хорошим, а для этого необходимо полностью развить себя".

Вот именно этим – саморазвитием, непрерывным экспериментированием – и занимался всю свою творческую жизнь Вс. Иванов.

В несгоревшей части библиотеки у нас сохранились книги по психологии и другим научным дисциплинам с пометками – следами внимательного чтения Всеволода. Он часто говорил, что "Кремль", "У" и "Похождения факира" части единой трилогии, которую он надеялся закончить.

"У" – "московский роман", так он называл его,– писался в 30-х годах.

Там – мир уходящий, отступающий под натиском новой действительности, но тем не менее еще реально существующий, хотя и потрясенный, переполненный страхом, ощущением нависшего окончательного краха. Смутность мышления порождает слухи, домыслы, заговоры, легенды, мистификации.

Итак, в романах "Кремль" и "У" Вс. Иванов усиленно искал новую романную форму.

Поиски его были продиктованы отнюдь не неуважением к классике, как русской, так и мировой. Нет, он не раз писал о том, как, изучая "магию" творчества Льва Николаевича Толстого или Антона Павловича Чехова, он, будучи наборщиком, от руки переписывал их произведения, улавливая ритм, прочувствуя каждое отдельное слово, стремясь постичь полет их творческой мысли.

Но это было для него школой, теми корнями литературного мастерства, без соприкосновения с которыми нельзя развивать древо искусства художественной литературы.

Однако изучение – не подражание, об этом тоже немало написано Вс. Ивановым. Этим предостережением, по-разному выраженным, наполнены все его отзывы на работы молодых писателей и дипломантов Литературного института.

Подражание, по Вс. Иванову, равно штампу, банальщине. Подражатель не может, по его мнению, не скатиться к графомании.

Он и самого себя боялся "переписывать". Поэтому критика (пока не обрекла его на вакуум) никак не могла за ним угнаться. От него требовали, чтобы он застыл в той форме, которую обрел при создании "Партизанского цикла".

Следующий цикл "Седьмой берег", как и повесть "Возвращение Будды", уже показался недозволенным.

Новый же резкий поворот Вс. Иванова к циклу "Тайное тайных" был воспринят критикой как зловредная ересь.

В боязни окостенения формы Вс. Иванов доходил до крайностей.

В конце двадцатых годов он сжег рукопись романа "Северосталь", решив, что у него стала выходить из-под пера банальность – "как у всех".

Не в гордыне тут дело, а, может быть, в чрезмерном самоуничижении.

Писать "как все" – недопустимо, потому что это унижает величие искусства, которое автор обязан непрерывно совершенствовать, используя все отпущенные ему природой возможности и непрерывно пополняя свое образование.

Когда Вс. Иванов в начале 1921 года приехал из Сибири в Петроград и Горький ввел его в содружество "Серапионовы братья", образованность "брата Алеута" (как его окрестили "серапионы", переименовав потом в "Сибирского мамонта") сразу бросилась в глаза самому тонко чувствующему из всех "серапионов" – Михаилу Михайловичу Зощенко.

Зощенко при первых же встречах (как рассказывал мне Илья Александрович Груздев) сказал: "Не валяй дурака, Всеволод, скажи прямо, какой университет ты окончил? Ведь твоим факирским штучкам один только Веня Каверин, утомленный своей образованностью, способен поверить".

К тому времени Вс. Иванов уже успел прочитать несчетное количество книг, которые он покупал непрестанно и которые были единственным его имуществом.

Но чтением этот требовательный к себе юноша не ограничивался. Он считал, что дерзающий писать обязан знать не одну литературу, но все искусства.

В "Истории моих книг" Вс. Иванов описывает, как он скупал каталоги музеев и заставлял себя воображением воспроизводить и как бы зримо ощущать шедевры.

Побывав вместе с ним в музеях Франции, Италии, Англии, я не раз наблюдал, как, надолго замерев перед какой-нибудь всемирно известной картиной или скульптурой, он наконец тяжело вздыхал, иногда вытирая со лба выступивший от напряжения пот, и говорил: "Одной тайной меньше",– это означало, что, заставляя свое воображение делать невероятные усилия, воссоздавая для себя по каталогу описанный там шедевр, он шел по неверному пути.

Хотя надо сказать, что воображение у него было столь мощным, что его иногда самого изумляли те "попадания", на которые он был способен, воображая в уединении, на берегу Иртыша или Тобола, мировые шедевры искусства.

Поиски лучшего самовыражения Вс. Иванова неустанны и своеобразны.

Почти одновременно создавая "Кремль" и "У", он использует иногда отличающиеся один от другого приемы. Но можно обнаружить и сходные. В "У" антикомментарии помещены в начале романа, а в "Кремле" он поместил "разрывы главы", что опять же не имеет отношения к тем страницам, которые в этих "разрывах" указаны.

Но и то и другое – как антикомментарии, так и "разрывы" – игра, к которой Вс. Иванов приглашает читателя, надеясь на его сотрудничество.

В романе "У" повествование, пусть и с вторжениями в текст автора, поручено третьему лицу, от имени которого ведется рассказ о событиях.

В "Кремле" автор прочно надевает маску летописца. События, описываемые в "Кремле" автором-летописцем, можно отнести к разряду "бессюжетных".

Основной сюжет – течение времени. Новая жизнь еще не построена. Старая не вполне уничтожена. Рабочие мануфактур все еще живут в "казармах", построенных бывшими владельцами. Пытаются создать клуб, утверждая новую жизнь, которая немыслима без удовлетворения духовных потребностей человека.

Фабричные корпуса не имеют никаких "общих" помещений. В цехах непрерывный шум. Поэтому предвыборную агитацию приходится проводить в уборных, там, где люди только и могут покурить и услышать друг друга.

Именно как летописец говорит Вс. Иванов о посягательстве на разрушение храма Вавиловым, человеком, одержимым не только благими намерениями, но и психическими комплексами.

Вавилов – коммунист, но по существу он прежде всего человек невежественный. Ему свойственно устремление к правде и человечности, но никакой научной, даже самой примитивной, основы его устремления не имеют. Он воистину не ведает, что творит, разрушая храм якобы во имя культуры. Да, нужен клуб, но не такой ценой.

Противнику Вавилова – Гурию Лопте тоже не хватает культуры. Он не понимает, что его самоуничижение – паче гордости. У него-то есть кое-какое образование, а самоустраняясь, он предает дело своей жизни – свою веру – в руки невежд, которые ее искажают.

Там, где есть благие намерения, не опирающиеся на научные традиции, рождаются мифы, легенды, вздорные мистификации.

Таким образом, в романе "У" возникают: корона американского императора, перерождение людей переселением их на Урал.

В "Кремле" – христианская православная религия искажается до уровня секты. И как наивысшее проявление мистификации создается легенда о "Неизвестном Солдате", в которой все ирреально, кроме того, что русские солдаты действительно были отправлены в первую мировую войну во Францию, согласно договора о совместных военных действиях России и Франции.

Легендарен узбек Измаил, которого автор-летописец именует азиатцем.

Узбек Измаил воспринимается окружающими его русскими как азиатец потому, что его родина – в Азии, но ведь их-то самих никак не назовешь европейцами, хотя родина их Ужга и находится на территории Европы.

Кулачные бои – стенка – столь же далеки от элементарных культурных традиций, хотя и ведут свое начало от "предков", как и стремление Измаила "наказать буржуев".

Во всеобщем смятении сознания создаются и множатся на основе иногда даже обыденных событий легенды о юродивом Афанасе-Царевиче, мифическом пьянице Гусе-Богатыре, охотнике Бурундуке и драконе Магнате-Хае. И, как ни странно, Магнат-Хай однозначно вписывается в общее мифотворчество.

Путеводной звездой все же является устремление к очеловечиванию, к взаимопониманию. Три антигероя из "четверых думающих" находят себе полезное для общества применение, в противовес антиобщественным "пяти-петрам" и только одному из "думающих" Мезенцеву, ставшему мошенником.

Наводнение, описанием которого автор-летописец заканчивает свою летопись, выявляет лучшие черты противоборствовавших "мануфактурщиков" и "церковников", которые, осознав себя людьми, понимают, что цель у них общая – нормальная человечность.

Автор-летописец не дает никаких оценок происходящему. Он описывает: так было. Читатель все оценки, все выводы должен сделать самостоятельно.

Жизнь в какие-то поворотные моменты сама по себе куда более фантастична, чем дракон о семи головах, которые все семь одновременно курят папиросы.

* * *

Работа Всеволода Иванова над романом "Кремль" началась примерно с 1924 года (иногда он называл и более раннюю дату – 1922 г.) и продолжалась почти до конца жизни (1962 г.).

Однако этого, казалось бы, достаточно для пробуждения интереса читателей к этому роману, так и не увидевшему света при жизни автора и опубликованному отдельным изданием лишь в 1981 году (изд-во "Художественная литература").

В данном издании печатается по рукописи, хранящейся в личном архиве писателя (вариант 1929-1930 годов, фотокопия передана мною в рукописный отдел ГБЛ Ф – 673), структурно сложна и неоднородна. Она сохранилась в совершенной нетронутости с того момента, как Вс. Иванов закончил ее. Рукопись распадается на несколько "кусков", которые отличает разная степень стилевой отделки. Это объясняется тем, что роман, созданный на едином дыхании, не прошел (в целом) необходимых этапов, связанных с публикацией: подготовки рукописи для сдачи в редакцию, затем в производство, последующей корректуры (часто неоднократной)...

Начальный "кусок" – пролог и пять глав – представляет собой машинопись с правкой автора. Это авторская машинопись, известная по другим рукописям (специфические ивановские написания слов, излюбленная им пунктуация). Листы рукописи нестандартные (большие), на таких листах любил печатать Вс. Иванов (поэтому 101 страница авторской машинописи соответствует 170 обычной). Авторская правка невелика – на уровне изменений (вписывания) отдельных слов, редко предложений. Писатель последовательно отмечает красную строку, внимательно расставляет знаки препинания. Каждая глава имеет развернутый подзаголовок, начинающийся словами: "О том, как..." Завершается "кусок" словами: "Продолжение следует. Всеволод Иванов". Эти начальные пять глав романа были отданы им для прочтения (и последующей публикации) в журнал "Красная Новь". Пять глав – треть романа, Всеволод предполагал печатать роман в 3-х номерах.

С шестой главы характер рукописи меняется – это тоже авторская машинопись, но отличная от машинописи первых пяти глав: в ней нет практически авторской правки (есть только отдельные пометки на полях и на верхней части листа, нередко зачеркнутые). Подзаголовки тоже начинаются словами "О том, как...", но далее следует многоточие. При последующей работе Всеволод собирался раскрыть содержание глав. Машинописных страниц такого рода – 43, листы меньшей величины, машинопись идет поперек листа.

За 9-й следует "вставная глава" – "Подлинная история Неизвестного Солдата". Именно с нее начинается рукописный текст (чернила) на больших нестандартных листах бумаги. Это – беловая рукопись, почти без зачеркиваний и правки.

За вставной главой идет главка с нумерацией 60. Последующий текст состоит из подобных главок – с 61-й по 102-ю. Это именно главки, в отличие от глав, на которые распадался текст "Подлинной истории...", в свою очередь делившиеся на части, по объему напоминающие те, на которые распадается последующее повествование. Можно предположить, что первоначально он и весь текст хотел делить на главки (с 1-й по 100-ю), а затем уже они объединялись в главы, получившие развернутые подзаголовки.

Таким образом, можно выделить в рукописи романа три "слоя", вернее всего, три этапа, отразивших работу над ней Всеволода.

Первые 101 страница полностью отработаны для сдачи в журнал, в следующих 43 страницах эта работа сделана менее тщательно, и, наконец, большая часть романа – беловая рукопись, еще не подготовленная к печати. Поэтому, готовя роман к публикации после смерти автора, текстологи, которыми являлись я и Елена Александровна Краснощекова, столкнулись с многими трудностями. Разная степень подготовки рукописи вызвала в издании 1981 года ("Художественная литература") некоторые вторжения в авторский текст. Однако, считая основным принципом в работе бережное отношение к тексту и стремясь максимально сохранить авторскую волю, мы ограничили вмешательство лишь купюрами, иногда для связности вставляли одно или два слова. Сделанные купюры каждый раз отмечались в тексте многоточием в угловых скобках, а вставленные слова заключались в квадратные скобки. Кроме того, был устранен разнобой в именах героев, упорядочена пунктуация в соответствии с современным написанием.

В настоящем издании купюры отсутствуют. Имена героев упорядочены.

Как уже говорилось мною, роман "У" как исключение из метода работы Всеволода, написан им без вариантов. В архиве хранится и авторская машинопись с правкой и идентичный текст рукописный, чернилами, без правки, с которого автор сам перепечатывал и по перепечатанному правил.

Текстологическую работу по подготовке рукописи романа "У" к печати я проводила, точно сверяя с оригиналом, не внося никаких купюр и никаких вставных слов.

* * *

Даже смертельно больной, находясь в больнице, думал Вс. Иванов о литературе. Вел дневник.

Он записал: "Я принимал, и совсем недавно, кислород через трубочку. Этот газ входит незаметно, и так же незаметно улучшается мир, то есть вам кажется, что он улучшился. Всё – ясно, просто, всё разрешено,– а между тем вы всего лишь на "больничной койке", и мир, если привстать с этой койки и оглядеть только вашу палату, довольно сильно неблагоустроен. Тоже недавно врач-анестезиолог мне сказал: "При современном состоянии медицины мы способны уничтожить любую боль. Но как тогда, если не будет болей, мы установим состояние больного (...). Если больной не скажет, что он чувствует, где у него болит, мы не в состоянии лечить его!"

Я думаю, что то же самое и в области литературы. Надо все-таки, чтобы чувствовалась боль – если она есть. А что она есть – это несомненно!

Одни аресты и лагеря чего стоят!"

Читатель не должен забывать, что путь Всеволода Иванова был труден. Лучшая благодарность подвижникам – память о них. Внимание к делу их жизни. Вдумчивое отношение к плодам творчества, ими оставленным.

Тамара Иванова