Текст книги "Легкие горы"

Автор книги: Тамара Михеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Опубликовано в журнале:

Тамара Михеева

Легкие горы

 Повесть

Ясенка, Ших и Кошкары

Это место называлось Легкие горы. А почему – никто не знает. И по правде сказать, неподходящее это было название. Потому что горы были совсем не легкие.

Их было три: Ясенка, Ших и Кошкары. Начиналось все с Шиха. Дорога плавно спускалась с пригорка, на котором стояла деревня, вихляла между сосен, перепрыгивала через ручей, впадающий в речку Ямолгу, и утыкалась в Ших.

У Шиха все дороги заканчивались. Вернее, не заканчивались, а расплетались на еле заметные тропки, потому что каждый шел по Шиху, как ему вздумается, как ему сможется, как ему легче будет. Да и не шел, конечно, а еле-еле поднимался, полз, карабкался, вздыхая и отдуваясь. Тяжела гора Ших, ох тяжела…

Только бабушка Тася взойти без остановок может. Да нет, не может и она. Просто остановки у нее особенные, коротенькие и всегда по делу. Ягодку сорвать, траве-душице поклониться, деревню свою с высоты окинуть ласковым взглядом; посмотреть, не поспела ли хотя бы одним боком поздняя ягода брусника, скоро ли собирать? Или прохладно-кислую заячью капусту под язык положить, чтобы пить не хотелось. Хороша гора Ших, ох хороша! Все на ней есть! А воздуха сколько – дышать не надышаться! С детских лет ходит сюда бабушка Тася: траву собирать, и сухую от солнца землянику, и сладко-горькую бруснику, а все не налюбуется, не нарадуется легкой горе Ших.

Дина за бабушкой никогда не поспевает. Тяжелый Ших, тянется и тянется и все никак не кончится, ни конца ни края, ноги с тропинки сбиваются, пальцы за ломкие стебли травы хватаются, а запах душицы такой густой да масляный, бьет в нос и кружит голову. Жарко. Хочется пить. Когда наконец добираются до верха, Динка падает без сил в траву, смотрит в небо. Ветер дует ей прямо на щеки, остужает. Будто извиняется, что Ших – тяжелая гора.

– Пойдем, Диночка, вот Кошкары перевалим, там родник есть, водички попьешь.

Бабушка тоже будто извиняется, но не перед Динкой, а перед Шихом за то, что Динка на него сердится.

Кошкары – гора обманная. Топаешь по ней, топаешь, и вроде как не в гору вовсе, только дорога чуть-чуть, да вверх забирает, и ноги медленно устают, наливаются тяжестью. А главное, обидно так – вот она, вершина, видно ее, рукой подать, а дойдешь до нее, глядь – еще выше вершина вырастает. И так целых три раза обманывает тебя Кошкары. Да еще мелкие острые камешки в сандалии лезут, сбивают шаг. У Динки слезы на глазах выступают, и хочется закричать от злости в негнущуюся спину бабушки Таси.

Но зато кончилась Кошкары, а за нею – лесочек сосновый, а в лесочке – родник. Все как бабушка Тася сказала. Сосенки здесь были молодые, невысокие, чуть выше бабушки Таси. Только одна – старая, высоченная, с темной корой, которая отслаивалась тонкими, ломкими пластинками. А ветки все наверху – в небе. У ее корней была каменная горка, из-под нее и бил родник, круглый, как блюдце, и весь засыпанный сухими рыжими иголками. Но бабушка ладонью зачерпнула, все иголки у нее в горсти и остались.

– Пей потихоньку, холодная у нас вода-то.

Ой-е-ей! Холодная! Это кто же выдумал все эти названия неправильные? Лед, а не вода, зубы у Динки сразу заломило. Но она все равно пила и пила.

У родника они немного посидели. Бабушка Тася дала Динке трехлапчатый листик, велела положить под язык, тогда долго пить не захочется.

– Заячья капуста, – сказала бабушка Тася.

Динке сразу представились длинноухие зайцы, которые шмыгают между сосенок, когда людей нет, срывают суетливыми лапками свою капусту и под язык кладут. И прыгают потом без устали по Легким горам.

Бабушка Тася тяжело поднялась, длинную темную юбку оправила. И Динке, хоть и не хотелось, тоже пришлось вставать. Бабушка Тася много молчит, и Динка научилась понимать ее без слов.

Вот и Ясенка. Ясенка не просто гора, Ясенка – это скала, каменная стена над рекой Ямолгой. Она так высоко уходит в небо, что у Динки затекла шея, пока она смотрела на нее.

– Пойдем, – поторопила ее бабушка Тася.

На Ясенку подняться можно только в обход, круто вверх, и Динка даже немножко волновалась за бабушку Тасю. Сосны, зверобой и крапива, каменистая тропинка, шишки выскакивают из-под ног, как живые. Бабушка Тася отстала, а Динка выскочила на макушку Ясенки и замерла.

Высоко-высоко – небо. Далеко-далеко, внизу, – река. И лес на весь простор. У Ясенки носятся стрижи, они строят в щелях скалы глиняные гнезда. На макушке у Ясенки, будто волосы на голове великана, стелятся мох и розово-ползучие цветы, Динка еще не знает, как они называются. Во мху и цветах застряли сосновые шишки. Тут везде сосны, даже на скалах. А за Ясенкой разливались луга, луга назывались Верхними, там росла клубника.

Вдруг совсем рядом с Динкиной ногой скользнула ящерка и скрылась в камнях. Бабушка Тася неслышно подошла сзади, положила Динке руки на плечи, и Динка услышала, как бьется ей в голову бабушкино сердце.

Бабушка Тася

Верхние луга – вот куда они шли, вот ради чего перевалили за три горы. Клубники здесь видимо-невидимо, успевай кланяться.

Динка совсем недавно гостит у бабушки Таси, но она уже поняла всю разницу между собирать клубнику и собирать землянику. Земляника, конечно, тоже бывает разная. Вон на Шихе ее сколько, и на Кошкары, но это не то, сухая она, та земляника, что растет на склонах и пригорках. Настоящая земляника растет в сумрачных лесах, среди тонких сосен, поросших с северной стороны голубым кружевным мхом. Среди темной травы растет земляника, алая, тяжелая. В таких лесах всегда полным-полно комаров. Они зудят, зудят и забираются даже под платок, который повязывает Динке бабушка Тася. Тяжело собирать землянику в таком лесу. Каждая ягодка наводит на Динку тоску, а ягод здесь – больше, чем комаров, алые моря, мука, мука, комарино-ягодная мука. Домой бы, домой… Но бабушка Тася такая – пока ведро не наберет, ни за что не повернет к дому.

А клубника – ягода веселая, легкая, и, хоть и прячется в траве, под листьями, собирать ее нетрудно. Даже от стебля отрывается она с радостным звонким звуком. Динка легко наполняет стакан и бежит к ведру, которое бабушка Тася носит за собой, – высыпать. Клубника на Верхних лугах крупная, ведро набирается быстро.

Они вернулись на вершину Ясенки, по пути собирая в букеты сиренево-розовую душицу, коричнево-желтый зверобой и белый тысячелистник. И Динка, и бабушка Тася любят крепкий сладкий чай с легкогорскими травами.

Сели на макушку Ясенки, прямо на землю, Динка таскала ягоды из ведра, а бабушка достала из холщовой сумки через плечо сверток. Развернула белую тряпочку, а там и хлеб, и огурчики, все в пупырышках, перышки лука, веера укропа, два овсяных оладушка с завтрака в промасленной бумаге и даже две конфеты. Динка развернула оладьи, кусала попеременно огурчик – оладушек, а в промежутках подхватывала то укропчик, то лучок.

Бабушка Тася ела не спеша. Откусит огурец, положит его на белую тряпицу. А руки тут же опустит на темную шерстяную юбку. И Динка не может отвести от них взгляд. Пальцы у бабушки тонкие, как веточки, высушенные, сцепленные узлами костяшек, вены пролегли по кисти темными реками, оплетают сухие пальцы. Сухие, но сильные, Динка чувствует. А ногти у бабушки ровные, чистые, гладкие. Динка смотрит на них и удивляется. Сама она ничего не делает, играет во дворе, в лес ходит, но под ногтями у нее черт знает что, не вымыть, не выскоблить. А у бабушки? У нее дел – не переделать. Во-первых, кухня. Во-вторых, огород. А еще три курочки и петух, две кошки и собака Юла. Кормить, убирать и чистить бабушка Тася Динке пока не доверяет, все делает сама. Но руки у нее всегда такие, что погладить хочется. Динка, конечно, не решится. Рот у бабушки всегда поджат, даже когда разговаривает, поджат, и смеяться она не умеет, и улыбается будто через силу. Мама говорит, это называется “трудная жизнь”. Динке хочется спросить бабушку об этом, но она не решается. Только смотрит и смотрит на острый подбородок, нос с горбинкой, сжатые губы и глаза непонятного цвета.

Динке достались обе конфеты. Она просительно посмотрела на бабушку.

– Бери, бери, – кивнула та. Бабушка Тася сладкого мало ест. Полконфетки утром за чаем, полконфетки вечером. Динка как-то спросила:

– Почему ты конфеты не ешь?

– Как не ем? Ем.

– Ты не так ешь. У тебя вазочка на столе три дня полная стоит.

Бабушка Тася сказала сквозь улыбку:

– Привычки нету.

И объяснять ничего не стала.

Динка не торопилась. Сосала барбариску, смотрела с обрыва на реку и лес и думала про бабушку Тасю. Трудная она, ее бабушка Тася. Динка каждый раз с духом собирается, когда хочет что-нибудь спросить.

“Ну и пусть, – думает она сейчас, сидя на макушке Ясенки. – Зато это теперь МОЯ бабушка”. Динка обвела взглядом лес, реку и горы вокруг. Не было бы бабушки Таси, не было бы у Динки и Легких гор. Динка вздохнула и прислонилась головой к бабушкиному локтю. Ноги гудели у нее от усталости, и гудели шмели над легкогорским разнотравьем.

Динка закрыла глаза и поглубже вдохнула в себя все, что ее окружало, – ведь это тоже была ее новая жизнь.

Новая жизнь

Первое время Динка еще помнила свою настоящую маму. Запах ее помнила, руки в веснушках и деревянную шкатулку, в которой лежали сережки с голубыми камешками, золотое колечко и жемчужные бусы. Еще помнила что-то огромное и очень синее, но что это, не знала. И только повзрослев, поняла, что – море. Как маму звали и что с ней случилось, Дина забыла. Ей было три года, когда ее привезли в детский дом. Она плакала и плакала и все не могла остановиться. Ей задавали глупые вопросы: почему ты плачешь? А она не могла ответить, только звала и звала маму, которая все не приходила. Тогда ей сунули в руки облезлого длинноухого зайца и отвели в изолятор.

Потихоньку, год за годом, затхлый запах зайца вытеснил из Дины запах мамы. Это был чужой запах, детдомовский, сиротский, в нем не было ничего от дома и радости, но ей не с кем было больше поделиться своим непрекращающимся горем, и она ходила везде с этим зайцем, спала с ним и сажала на колени, когда приезжали артисты. Сначала зайца пробовали отнимать, потом перестали. Кому он нужен, старый и облезлый? Еще штук пять точно таких же валялось в игровой комнате.

Когда Дине исполнилось четыре года, она поняла, чего ей хочется больше всего на свете. Иногда к ним приезжала красивая женщина с белой пушистой головой. Она гуляла с ними, играла, иногда подолгу расспрашивала о всякой ерунде, а потом шла к директору и смотрела личные дела. Пушистая женщина занималась усыновлением в Испанию. Звали ее Марина.

С Диной Марина разговаривала уже дважды. Спрашивала, помнит ли она родителей, во что любит играть и как зовут ее зайца.

– Ты похожа на испаночку, – улыбнулась как-то Марина, – такая же смуглая и черноглазая.

Все думали, что Дину скоро заберут в Испанию. И Дина, которой во сне еще изредка, но все-таки снились веснушчатые руки и большое синее море, Дина, которая ни разу не назвала ни одну нянечку мамой, Дина хотела теперь только одного: пусть у нее будет новая мама! Пусть чужая, пусть даже некрасивая, только бы ее забрали домой! Прошло еще два года.

Однажды приехала не Марина, а другая. Она была худая, печальная, с тонкими руками, на которых звенели браслеты. Рядом с ней ходил мужчина. Волосы его топорщились ежиком. Мужчина разглядывал всех ребят, а Браслеты как-то сразу посмотрела на Дину внимательно и уже не сводила с нее больших ласковых глаз. Дина прожила здесь уже три года, она хотела домой. Она робко улыбнулась Браслетам и даже не подозревала, как была похожа в эту минуту на неведомую еще ей бабушку Тасю, которая не умела улыбаться.

Браслеты долго разговаривала с мужчиной-ежиком, а глаза ее все смотрели и смотрели на Дину. Потом они позвали воспитательницу тетю Наташу, а тетя Наташа позвала Дину.

– Диночка, подойди к нам.

Подбежали все, вся группа, но тетя Наташа быстро-быстро увела остальных, а Дина осталась одна напротив этих двух. Браслеты присела перед ней и посмотрела в глаза.

– Тебя зовут Дина, да?

Дина кивнула.

– А меня зовут Катя. А это Сережа.

Дина потрогала браслеты.

– Нравятся?

– А у тебя есть шкатулка?

– Шкатулка? – неуверенно сказала Браслеты. – Нет, но если хочешь, можно будет купить.

Сережа нахмурил темные брови и стал смотреть в сторону, но Браслеты улыбалась. Тогда Дина решила выяснить все сразу.

– Ты из Испании?

– Нет, солнышко, мы из России.

Потом ей сказали, что она может идти к ребятам. Они спорили, но не сильно. А через месяц стало известно, что Динку Алаеву удочеряют.

– Фамилия у тебя теперь будет Хорсова. Дина Хорсова. Согласна?

– Согласна, – еле прошептала Дина. Она вспомнила, как тихо звенят браслеты на руках и как Сережа нежно обнял Катю, уводя к машине.

Она ждала новых родителей почти год. Весь год они приезжали. Особенно часто Катя. Мама. Теперь ее нужно было называть мамой. Она привезла красивые тетради, когда Дина пошла в первый класс, и пенал, какого ни у кого не было, и карандаши, все Дине завидовали. Тогда мама привезла такие всем в классе. Но что-то затягивалось, не получалось.

– Все так сложно. Столько бумаг… – говорила новая мама. Дина ее жалела.

Наконец весной все решилось. И мама приехала веселая. Сказала, что можно собираться, что на следующей неделе они ее заберут. Мама уехала. Динка вцепилась в облезлого зайца. Она не хотела с ним расставаться.

Нянечка Надя ахнула:

– У тебя же все новое будет! Тебя ж домой забирают! Вот ты какая! Задрипанного зайца пожалела! Все у тебя будет, а они-то, они-то остаются! – ее грозный палец ткнулся в кучку ребят. Им не нужен был Динкин заяц, но нянечка Надя требовала справедливости.

Дина плакала и плакала. Когда приехала мама Катя, она не могла говорить от слез. Но нянечка Надя сама все рассказала. Она говорила, что у Дины ужасный характер и с ней будет трудно. Катя посмотрела на Дину, звякнула браслетами и сказала:

– Я скоро вернусь.

За ней захлопнулась калитка, а нянечка Надя тут же:

– Во, видишь, даже мама от такой жадной девочки уехала. Смотри, откажутся от тебя!

Динка сидела на мокрой скамейке, держала зайца на коленях. Слез не было.

Но мама вернулась. Она была сердитая. Она привезла огромную сумку зайцев, медведей и собак. Сунула ее нянечке Наде и села рядом с Динкой, обняла ее одной рукой. Динка уткнулась ей лицом в бок.

Забрали ее в дождливый день. Над детским домом висела серая лохматая туча. Ребята высыпали в коридоры, прижимали носы к стеклам. Никто Динке не махал. Мама вела ее через двор к машине. На Дине был новый плащ и беретик в тон.

– Привет, – сказал ей папа Сережа. Он сидел за рулем. – Поехали?

Дина кивнула. Мама захлопнула дверь. У зайца вздрогнули уши. На окна детдома Дина не смотрела.

Сначала было все хорошо. У Дины появилась своя комната. Свои игрушки. Свои книжки. И чудесный розовый стол со стулом. Кукольный дом. Платья, туфельки, сапожки с цветочками, красивый свитер, заколки и даже своя кружка. Мама купала ее каждый вечер в ванной с какой-то особенной пахучей пеной, из которой можно было строить облака и замки и после которой Динка почти не пахла протухшей водой, в которой в детдоме они мыли ноги. Ее записали в школу. Правда, опять в первый класс.

Ко многому Динке пришлось привыкать. Оказывается, простыни и пододеяльники тоже стирают, как носки и трусы, фрукты нужно мыть, а овощи чистить ножом. Раньше Динка не знала, что картошка на самом деле коричневая, а не белая, что мыло бывает разноцветным, что полы моют руками, а не шваброй. Она учились мыть посуду, пришивать пуговицы и даже делать чай сладким. В первые дни она молча пила невкусный чай, но наконец решилась сказать:

– Чай невкусный.

– Почему? – удивилась мама и тут же догадалась: – Да ты сахар-то положи, Дина!

И мама пододвинула ей фарфоровую сахарницу. Там лежала крупная желтоватая соль.

– Это сахар, – сказала мама и протянула Динке ложку. – Ты какой любишь? Сильно сладкий? Положи две. Размешай. Теперь вкусно?

Динка кивнула и сказала:

– А у нас в детдоме чай сразу сладкий!

Папа вскочил и вышел из кухни. Динка испуганно уткнулась в кружку.

А зато она умеет аккуратно постель заправлять! Ее всегда хвалили за это! Она хотела сказать это маме, но потом вспомнила, что здесь это не нужно: постель убиралась в ящик дивана.

Долго Динка не могла привыкнуть засыпать одна. Мама читала ей книжку, целовала и уходила, прикрыв дверь. Тускло горел ночник – улыбающийся месяц. Было слышно, как проносятся вдоль их дома машины и гудят за окном тополя. Динка потихоньку вставала, выскальзывала из своей комнаты и садилась на пороге родительской. Они смотрели телевизор или шептались о чем-то, будто Динки и не было. Несколько раз она так и засыпала у них на пороге. Открыв дверь, папа чертыхался, мама охала, и они несли Динку в постель.

Потом Динка стала замечать, что новые мама с папой ссорятся, потом – что из-за нее, что папа недоволен ею, а мама – папой. Потом они поругались совсем сильно, и он ушел, его не было несколько дней, но потом он вернулся, и все было по-старому. Динка мучилась, потому что не знала, что она делает не так. Но она ничего не говорила, боялась говорить, боялась, что с ней заговорят об этом, ведь все равно здесь было лучше, чем в детдоме. Потому что каждое утро мама вела ее в школу, где никто не знал, что она приемная. Потому что мама целовала ее в щеки перед тем, как уйти. Потому что она всегда улыбалась, даже если Динка вдруг разбивала тарелку или проливала компот, а вечерами они подолгу лежали в обнимку на кровати и читали по очереди книжки: строчку – Дина, страницу – мама. Перед сном мама рассказывала про далекую бабушку Тасю, замечательный город Лесногорск и волшебные Легкие горы.

При папе нужно было вести себя тихо-тихо, а при маме – как хотелось.

Потом он ушел совсем.

– Это из-за меня.

– Нет, Диночка, что ты… просто… – Динка чувствовала, как мучительно подбирает мама слова. Слезы медленно катились по щекам и капали Динке на макушку. Казалось, мама сама не замечает, что плачет. – Просто мы очень долго жили одни, ему трудно привыкнуть и… – она опять замолчала. Потом сказала сердито: – Но знаешь, тебя я люблю больше, чем его.

Когда Динка закончила первый класс, мама сказала, что, наверное, они переедут из этого большого города в Лесногорск.

– У меня там и братья, и мама рядышком, там хорошо, там так хорошо, Динка, тебе обязательно понравится!

Динка была уверена, что понравится. Она понимала, что здесь маме одной, без папы, трудно, а там, конечно, и брат Саша, и брат Петя. И бабушка Тася. Там горы и речка, можно купаться все лето и ходить за ягодами, грибами, там у Динки много двоюродных братьев и сестер… Всех их Динка боялась. Боялась тихих маминых разговоров по телефону, когда там, на другом конце, ее спрашивали: Дина? Как же полностью? Диана? И мама вкрадчиво, будто извиняясь, говорила, нет, что вообще-то по документам Динара, но какое это имеет значение, и почему не может быть просто Дины? Боялась, что неведомые ей, далекие, чужие Вика, Миша, Женька, Андрюша и Юрась будут смеяться над ее старым зайцем, а она ничего не сможет объяснить. Боялась, что она глупая. Что все уйдут, как папа Сережа. Вместе с мамой она послушно рассматривала их на фотографиях.

– А почему твой брат такой старенький?

– Саша? – смеялась мама. – Ну, он старше меня на 18 лет… Я ведь тоже уже не молодая, Динусь.

С фотографии смотрел на Динку синеглазый старик. Нет, мама молодая…

– А это все его дети, да?

– Нет, его только Светочка и Ника, – мама проводит по лицам пальцем, – а остальные – это Петины. Он у нас богатый. Три сына!

Богатый дядя Петя совсем другой. Он толстый. Улыбчивый. Рыжий. Взгляд его скользит мимо Динки. Рядом его худенькая жена тетя Аня. Дина отложила фотографии в сторону. В синий с подсолнухом ранец легли аккуратно трусики и майки, тетрадь, карандаши, заколки, книжка “Мурзук” Бианки, заяц… Лесногорск так Лесногорск. Динке все равно, где жить. Лишь бы с мамой.

Лесногорск

Динка первый раз ехала на поезде. У нее была удобная нижняя боковая полка, и можно было целыми днями смотреть в окно. На проплывающие мимо поля, речушки, мосты через них, переезды с полосатыми шлагбаумами, вереницы машин, огороды с низкорослыми домиками, тонкие облака в небе, кусты с желтыми цветами, пасущихся коров, а однажды – вот это да! – из зарослей кустарника на краю поля вышли две косули и застыли, глядя на поезд. Мама даже вскрикнула:

– Смотри, Дина, косули! Смотри!

И все соседи, как один, бросились к окну. Косули постояли, трогая ноздрями воздух, и бросились наутек. Соседи обсудили, откуда бы это здесь взяться косулям, так близко к железной дороге, и успокоились, а Дина вдруг спросила:

– А там есть море?

– В Лесногорске? – удивленно вскинула брови мама. – Нет, нету.

Динка смотрела в окно. Чем дольше она жила с новой мамой, тем реже и реже приходили к ней воспоминания ее самого раннего детства, когда был еще у нее родной дом и родная мама. Динка иногда сама не могла понять, что это: воспоминание или просто давний сон?

Мама пристально смотрела на нее и вдруг спросила, впервые за два года, будто почувствовав:

– Ты помнишь своих родителей?

Она так нехорошо это спросила, безличное “родителей” вместо “маму” поцарапало Динку, и она невольно отодвинулась, насупилась. Но тут же мама притянула ее к себе и прошептала на ухо:

– Как только все устроится в Лесногорске, я найду работу, подкопим денег и съездим в тот город, где ты родилась. Слышишь, Дина, обязательно. Там есть море.

В Лесногорске их встречал мамин брат дядя Саша. Они приехали туда рано утром, и весь город плавал в туманном молоке, и только выплывали из этого молока то вершина горы, то домик с резными ставенками, то исполинский тополь, перила моста, черно-белая коза на нем, остров на реке, весь поросший ивами… Выплыл и дядя Саша, сияя синими глазами, как пароход сигнальными огнями. Он расцеловал маму, подхватил Динку, поднял высоко над туманом и сказал радостно:

– Вот ты, значит, какая, красавица! Ну, прыгайте в машину, дома пироги-ватрушки стынут, Марина напекла на целую армию.

– Ну, что ты, – испугалась мама, – зачем ты, мы сразу к маме…

– А вот это видела? – и седой дядя Саша показал маме фигушку. Динка прыснула, а мама покачала головой. Но больше не спорила и тоже улыбнулась.

У дяди Саши была большая квартира в самом центре Лесногорска. Этот дом, и все, что было в нем, и тетя Марина, и Вика, и сам дядя Саша называлось Крымовы.

– Ты, наверное, страшно богатый, – шепотом сказала ему Динка.

– Ну, не то чтобы страшно… – шепотом ответил дядя Саша, – но почти.

Они ели пироги с мясом, капустой, с яблоками, пили чай, было желе, светло-желтое, прозрачное, с кислинкой. Динка слушала, как говорили про то, что Света сейчас в Москве, а приедет только в августе, все дела-заботы, ребята – хорошо, Юрась совсем большой стал, самостоятельный, а Ника такая красавица. У Пети тоже все хорошо, Женька только от рук отбился, еле-еле девятый класс закончил, что дальше – непонятно.

– Как мама?

Нормально, по возрасту, опять настояла, чтобы отвезли ее в Легкие горы, не могу, говорит, летом в городе, а страшно, она там совсем одна, купили ей телефон, а толку-то, она и подходить к нему боится… У Динки тяжелели веки, наполнялись снами, в которых плавно качался на волнах поезд, и машинист с дяди-Сашиными глазами махал ей и просил дружить с Юрасем и не обижать Женьку…

Утром мама повела Динку на экскурсию по Лесногорску. Город был странный. Он лежал, как в чаше, между пологих гор, и даже на самой центральной площади было тихо и пахло близким лесом. По обочинам дорог росла кашка, одуванчики, на газоне у серого дома паслась белая лошадь с жеребенком. В центре города стоял дворец с колоннами, вокруг дворца был парк.

– Что это? – шепотом спросила Динка.

– Это Дворец культуры, я здесь занималась в театре, когда маленькая была. И в танцевальном, и пела… Почему ты шепчешь? Тебе страшно?

Динка замотала головой. Нет, совсем не страшно, просто как-то… Она не могла объяснить. Разросшийся парк с травой в Динкин рост, с лопухами, огромными, как полотенца, с асфальтовыми дорожками, в трещинах которых прорастал подорожник, со всеми этими покореженными скамейками, старыми деревьями, похожими на гигантских коричневых ящериц, заброшенными фонтанами, парк будто протянул Динке руки и сказал: “Здравствуй, Динка!”

– Когда-то здесь все было по-другому… – сказала мама со вздохом. – За ним следили, и фонтаны работали, и детская площадка была, да и вообще, сами берегли все, вот такого не было, – мама, нахмурившись, подняла с дорожки смятую банку от пива, отнесла в урну. – Но знаешь, мне здесь все равно нравится! Ему больше ста лет, нашему парку, представляешь? А однажды, я помню, сюда прилетела зимой настоящая полярная сова! Мы даже успели ее сфотографировать…

Мама замолчала, будто не знала, что еще сказать про свой любимый парк. Можно было бы еще рассказать, что именно здесь ей впервые признался в любви мальчишка, и какое было тогда солнце и золотой листопад… Здесь она узнала от брата Саши, что папа уезжает в Москву, и она, скучая по нему, ходила по этим дорожкам, думала, думала год, два, три… Пока не поняла, что он не вернется. Здесь они с Сережей решили, что возьмут ребенка из детского дома…

Динка взяла ее за руку, и Катя вдруг почувствовала, как к глазам подбираются слезы.

– Пойдем, пойдем скорее, я покажу тебе наш завод и речку! – сказала Катя поспешно.

Уходя, Динка украдкой погладила одно дерево. У него была теплая, будто кожа, кора, по ней полз муравей.

Мы с Юрасем

Это случилось в тот день, когда Юрась решил окончательно: все, хватит с него этих лагерных порядков. Пусть сами сюда едут, если им так хочется “интересной жизни и новых друзей”, а с него хватит. Не жалко было ничуточки. Ну… конечно, он подведет вожатую Юлю, она хорошая, но что она может сделать, чтобы было не так тоскливо?

Собирался Юрась недолго. Побросал вещи в рюкзак, написал и подбросил Юле записку и на рассвете махнул в город. Умнее, конечно, было бы пойти в Легкие горы к бабушке Тасе, туда и ближе, но Юрась здраво рассудил, что бабушку не проведешь, она знает, до какого числа Юрась должен быть в лагере.

А Юрась не мог в лагере. Его мучили предчувствия. Мама третий раз за весну-лето уехала в Москву. А теперь совсем надолго. Говорит: хороший проект, заработаем кучу денег, рванем куда-нибудь в Египет, хочешь, Юрась, в Египет? Не хочет он. Потому что измучился весь. Потому что чувствует – не в проекте дело. Почему с мартовской той, самой первой, поездки она так изменилась? Почти не сердится, но и не говорит с ним больше подолгу, пароль поставила на свой ноутбук, а еще звонить кто-то стал и молчать в трубку, если Юрась возьмет. Мама тогда пошутила:

– О, Юрась, твои поклонницы, наверное?

А у самой губы дрогнули, он заметил, почти улыбнулись, а глаза виноватые. Все из-за ее глаз! Юрась с них читает, как с листа.

В лагерь на все лето – тоже ее идея.

– Ну как ты будешь здесь один?

– Не один, а с дедом.

– Ой, дед весь день на работе, и бабушка тоже…

– Ну, тогда к бабушке Тасе.

– Да я с ума сойду! Там и река, и скалы, и лес такой дикий, я тебя знаю, ты же на месте сидеть не будешь. Нет, дорогой, давай-ка в лагерь, в коллектив, под присмотром…

А у самой глаза умоляющие – прости, прости меня, прости… Юрась, хватаясь за соломинку, проговорил почти шепотом:

– Бабушка сказала, тетя Катя приезжает.

Мама вздохнула:

– Ты думаешь, ей будет до тебя? Надо перевезти вещи, квартиру найти, работу, и потом… ты же знаешь, у нее теперь дочка…

– Приемная!

– Ну и что? – возмутилась мама. – Ну и что, Юрась? Ты что? Это же… я не знаю! – она зашагала по комнате крупными, нервными шагами. – Катя такая счастливая стала, как появилась у нее эта девочка. Юрась!

– Что?

– Ты ее не обижай, слышишь? Она теперь член нашей семьи, такая же, как ты, Миша, Ника… Понял?

– А я все лето в лагере буду, я ее не увижу! – мстительно сказал Юрась и закрылся в своей комнате.

И вот он садится в автобус. Мама поправляет ему рубашку, улыбается грустно, что-то говорят в мегафон, фыркают один за другим автобусы и уезжают, уезжают…

В лагере на длинных и тоскливых сончасах он все сопоставил, обдумал и понял: скоро в его жизни произойдут перемены. Конечно, перемены эти могут быть только к худшему. Знаем – читали и в кино видели. Всю жизнь они были с мамой вместе, не одни, конечно, был рядом и дед, и бабушка, двоюродные братья-сестры, дядьки, бабушка Тася была, но все равно он и мама были как твердое круглое яблоко. Никогда бы раньше она не отправила его в лагерь, если бы он сам не захотел, а теперь? Юрась ЕГО в глаза еще не видел, даже не знает, как ЕГО зовут, а ОН уже разлучает их с мамой.

Если бы не тяжкие думы, в лагере было бы вполне сносно, даже интересно. Но сейчас… сейчас Юрась чувствовал себя на тропе войны, он должен быть на поле боя. И бой этот был дома. И вот Юрась ушел. Ему чудилась погоня. Он шел лесом, уходя подальше от дороги.

Дома разрывался телефон, но Юрась его отключил, он понимал, что звонят из лагеря. Так, теперь нужно было приготовиться к осаде. За ним наверняка придут. К тому же он может встретить знакомых на улице, они доложат деду. Значит, нужно очень быстро сбегать за продуктами, запастись, чтобы потом можно было до приезда мамы, то есть два месяца, не выходить из дома. Юрась вскрыл свою копилку (прощайте, ролики!) и отправился за покупками. Он купил хлеба и молока, колбасы, чипсов, яиц…

– Юрась!

Он метнулся в сторону, но запнулся и чуть не упал.

…Темные, длинные, ожидающие – вот какие были у девочки глаза. Узкое, строгое, какое-то треугольное лицо. Крупными блестящими кольцами черные волосы. Рваная челка. Тонкая шейка. Она смотрела своими глазищами на Юрася снизу вверх и вдруг улыбнулась. У Юрася мурашки пробежали по рукам, ему показалось, что девочка улыбнулась впервые в жизни.

– Ты – Юрась, – не спросила, а сказала она.

А Катя уже обнимала его, целовала, тормошила…

– А Саша сказал, ты в лагере…

– Нас отпустили на один день, то есть я приехал с вожатой… ммм… за призами, сейчас обратно…

– Ой, мы тебя навестим! Да, Динка, навестим? Ты в каком отряде?

– Я… мне идти надо! – он выскочил, оттолкнув девочку с прохода, она обернулась и смотрела ему вслед, пока мама не сказала ей:

– Ну, вот это наш Юрась, дяди-Сашин внук. Вырос как!

Вечером стали звонить в дверь, стучать и звать его. Юрась спрятался в ванной. Потом все стихло. Он не зажигал свет, боялся, что его увидят с улицы и вышибут дверь. В темноте всплывали инопланетные глаза девчонки, которая стала его родственницей.

– Тетей, – усмехнулся Юрась.

Ему было непонятно и странно, что он не чувствует к девчонке ни презрения, ни жалости, ни интереса, ничего такого, будто она всегда с Катей жила, будто своя, будто в ней неведомым образом соединились и бабушка Тася, и бабушка Марина, и мама, и тетя Катя, и даже Ника… Назло маме ему хотелось НЕ ПРИНЯТЬ девчонку, отодвинуть. Это Катя взяла ее, вот пусть сама с ней и будет, а они новую родственницу не просили!