Текст книги "Ты станешь моей княгиней? (СИ)"
Автор книги: Тамара Шатохина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)
ГЛАВА 3
Со времени отъезда неожиданного гостя моя жизнь неуловимо изменилась. Стремительный и насыщенный событиями день встряхнул меня и круто изменил отношение ко всему происходящему. Теперь в том, что я здесь нахожусь, появился смысл. И желание сделать свою часть работы лучше привносило какое-то оживление в мои будни. Я все так же спала, добывала и готовила еду, мыла голову раз в неделю. Так же купалась и загорала, но теперь не на лужайке, а на полоске травы за кустами у озера. Мало ли… кого-то еще принесет, а я тут голяком.
Собирала ягоды, заливая их медом в горшочках и сушила листья смородины, малины, мяты, брусники и земляники, укропа. Будут кому-то чаи и приправа на зиму. И все это в ожидании вечера, в предвкушении одностороннего общения с обширной аудиторией моих слушателей.
И к репертуару я стала относиться ответственнее, хотя и не знала, понимает ли язык моих песен князь по ту сторону границы? Почему-то была уверенна, что он будет слушать эти концерты по вечерам хотя бы для того, чтобы удостовериться что гадюки присмотрены.
Я давно перестала на него обижаться за поспешный отъезд. Причины спешить, действительно, были очень серьезные. Огромная ответственность лежала на правителе любого государства, неважно – большого или маленького. В моем представлении понятие «княжество» ассоциировалось с названием «Монако». Оно же означало что-то маленькое и незначительное. А с другой стороны – княжества времен Великой Руси были целыми государствами. Могла быть и золотая середина, это было несущественно.
Правитель сейчас находился там, где и должен был, а я значительно облегчила ему жизнь и в мыслях уверенно рассчитывала на его молчаливую благодарность. И пылкая фраза о желании увидеть певицу тоже имела простой смысл, а мне послышалось в ней романтическое звучание. При всем том, я как-то осознанно не воспринимала его, как объект женского интереса. Его экзотическое происхождение, общую фактурную внешность, закономерную финансовую обеспеченность (что было немаловажно, чего уж там) и симпатичную верхнюю часть лица немилосердно портила БОРОДА.
Она паранджей закрывала нижнюю часть княжеского лика, доходя почти до пояса. Более того – усы тоже не стриглись, а как-то убирались в стороны и держались там, как приклеенные. Длинноволосых особей противоположного пола я вообще не воспринимала, как полноценных мужиков. А у князя волосы были убраны в хвост на затылке и спадали почти до пояса. Это было непривычно и не соответствовало моим представлениям об идеальной мужской внешности.
Еще находясь дома, я любила смотреть трансляцию военного парада в День Победы. Ровные строгие шеренги молодых подтянутых и коротко стриженных ребят приводили меня в состояние восторга и вызывали гордость – шел генофонд нации, так сказать – отборные самцы. Это и был мой идеал внешности мужчины – спортивный, подтянутый, строгий.
Их, коротко стриженых, и кроме военных хватало. И мужским вниманием обделена я не была. Но слишком близко к себе никого не подпускала, потому что был тот поганый опыт, а в процессе предварительного общения всегда всплывали или фраза, или выражение лица, или, на первый взгляд, незначительный поступок, характеризующий объект, как не подходящий категорически. Женатые родители моих деток не воспринимались существами противоположного пола вообще, в транспорте я не знакомилась, а те, кто нарисовался-таки вблизи, были понятны мне, как облупленные, благодаря моей профессии, чтоб ее…
От своего женского одиночества я пока особо и не страдала – лучше так. Ну, а если вообще не сложится, то лет в тридцать можно родить себе малыша, сейчас это никого не удивит. Остаться жить в этой реальности мне не приходило в голову, да и ужиться с чужим бородатым и волосатым мужиком, даже если он вдруг выкажет такое желание, я вообще не смогу – с трудом терплю свою шевелюру. Перетащить же его к себе и превратить в нормального человека, то есть постричь-побрить – нереально. Кто же в здравом уме откажется от власти ради незнакомой бабы? «Отблагодарить» меня он был готов, тем более что, по его мнению, я вела себя, как очарованная дура. А не выгорело – и не надо, практическая выгода от общения со мной по определению была важнее.
Все это я понимала и меня, скорее, расстраивала упущенная возможность общения с интересным собеседником. Сколько любопытного он мог бы рассказать о своем мире! Удивительным показалось и то, что он говорил, как мой земляк. Более того – как современник. О чем это говорило, и почему так было – очередная загадка. Можно придумать сто причин и в одной из них угадать, но так и не узнать об этом. Поэтому незачем и мучиться, придумывая объяснения. В этом князь был прав…
Хотелось узнать и о том, как там продвигается борьба со змеями? Я представляла себе, как заворожено они слушают мое пение по вечерам, открыв жуткие пасти и капая ядом. Мороз по коже! Или, уже с трудом поднимая голову, тихо сдыхают от голода, привязанные песнями к неперспективному в отношении кормежки месту. И как они на них приманились, я даже думать не хотела. С моей точки зрения связи между пением и оттоком гадов к моей территории не могло быть в принципе. А еще потом они издохнут и завоняются, а мне все это вынюхивать… В любом случае, отношение к самой лютой проблеме княжества было отстраненным и несерьезным, а это указывало и на мое отношение ко всему происходящему в целом.
Шли месяцы и палочки, нарисованные угольком, покрывали уже довольно большую поверхность. По прошествии трех месяцев, уже порядком устав от одиночества и заскучав, я стала готовиться к возвращению домой. Хотелось выглядеть хорошо, и я рискнула немного изменить свою прическу, а именно – обрезать челку.
Конечно, я боялась неприятных последствий и поэтому отрезала волосы совсем понемногу, буквально по нескольку волосков. Потом больше и чаще. Возмездия за нарушение не последовало, а меня надеюсь, что украшала привычная челка и несколько вьющихся прядок вдоль лица. Очевидно того, что оставалось, было достаточно для моего благополучного проживания в этом мире. Носить тяжелую косу я давно приноровилась, подвязывая ее к спине пояском.
Я так же пела по вечерам, хотя и не знала, а надо ли оно еще кому? Ближе к окончанию четвертого месяца стало холодать ночами, утром выпадали холодные росы, но в доме было пока еще тепло. А вот вода в озере конкретно посвежела и впереди просматривалась проблема с мытьем головы и купанием. Дядечке, переместившему меня сюда, я верила – слишком много было доказательств его правдивости. Поэтому обещание, что моя ссылка продлится не более четырех месяцев, воспринималось, как непреложная истина. Я ждала, а время шло.
Неприятные мысли начали посещать по истечению полного срока. Сначала я думала, что дней в одном месяце не обязательно должно быть тридцать. Их могло быть и тридцать один. Тогда ожидание немного продляется и вообще не фиг паниковать. Выждав еще неделю для уверенности, я задумалась, а в душе поселилась тревога. Из-за похолодания и дождей приходилось таскать воду от костра домой и мыться в корыте. Само собой, волосы промыть в нем получалось не очень и по мере их загрязнения копилось стойкое раздражение, а потом начал накатывать сплин.
Всю свою тревогу по поводу того, что обо мне могут забыть, я подсознательно трансформировала во все возрастающую ненависть к пучку волос, тяжелых, грязных и доставляющих огромное неудобство.
Когда вечерело, хандра накатывала особенно сильно, и я сдуру допустила маленькую слабость, приносившую временное облегчение – иногда плакала, лежа на топчане и откинув ненавистную косу подальше. Не хотелось кушать, но я пока заставляла себя приготовить хоть что-то из еды, стараясь, чтобы это было вкусно, понимая, что культивировать подступающую депрессию – последнее дело. Но аппетита категорически не наблюдалось и я худела и мерзла, кутаясь в одежки, как капуста, даже в доме.
Попытка растопить печь ни к чему не привела. Дым валил в избу, а тепла я так и не дождалась. Я и заслонку открыла, чтобы не угореть, но похоже, что забился дымоход. Птицы могли свить в нем гнездо. Попасть же на крышу к трубе не было никакой возможности. Наверное, рукастый и сообразительный мужчина справился бы с этой бедой, а я совсем потухла…
И теперь часто сидела, рассеяно глядя на просвет в сосновом лесу, указывающий на тропинку. Туда ушел старик, оставивший меня здесь, а придет он оттуда же? Или возникнет среди комнаты?
Петь я перестала, когда срок моего заключения приблизился к пяти месяцам. Просто в один из вечеров не пошла на берег. Погода портилась, зарядили затяжные дожди и мое состояние ухудшалось. Умом я это понимала, улавливая и узнавая признаки надвигающейся депрессии – потерю аппетита, ухудшение концентрации внимания, слишком продолжительный сон, аппатию… Знала причину – длительное одиночество явилось основным триггером и ожидаемо запустило процесс. Но улучшить свое состояние, включая положительное мышление, выискивая хоть какие-нибудь плюсы в создавшейся ситуации, не получалось.
В один из дней сходила к границе в лесу и долго сидела там под нудным, мелким дождем, угрюмо глядя в сторону свободы. Змей за чертой не наблюдалось и, наверное, я рискнула бы выйти туда, но… меня не выпускали. Видимо, существовал строгий запрет на посещение Хранителями чужой реальности.
Начертив угольком черточку, означающую, что начался шестой месяц, я обрезала ненавистную косу под корень, почувствовав невероятное, немыслимое облегчение, и легла на топчан, завернувшись в одеяло, а поверх него укрывшись теплым тулупом. Это не было актом самоубийства – в гибель из-за отрезания волос я не верила – обрезание челки не привело ни к каким неприятным последствиям. Просто мне необходимо было испытать хотя бы одну положительную эмоцию – я ее получила в полной мере.
А еще теплилась малюсенькая надежда, что мое пребывание здесь как-то все же отслеживается, и прямое нарушение запрета повлечет за собой появление этих чертовых работодателей. Пусть ругают, наказывают, штрафуют, да что угодно! Только заберут отсюда… ждала напрасно… Немного взбодрившись после стрижки, через несколько дней я впала в стойкое состояние депрессии.
Ничего не хотелось, да и не моглось уже. Я отупела от одиночества, тоска все усиливалась. И даже как психолог, холодно анализируя и хорошо понимая свое состояние, я не справлялась – не помогали ни отвлекающие мысли и занятия, ни поиски позитивного посыла, ни попытки аутотренинга. Самообман не получался, самовнушение не действовало – я точно знала, что не выживу здесь одна, сойду с ума, не имея надежды на возвращение.
Выйти в чужой мир не смогу, да и выжила бы я там? Наверняка, кроме предположительно уже издохших змей, существует много других опасностей, несущих смерть страшную и мучительную. Да и не хотела я оставаться в этом мире, я хотела домой, так хотела к маме…
Скоро сил не стало даже на то, чтобы вставать. Я не ела и только понемногу пила воду, потихоньку теряя связь с реальностью. А потом, незаметно для себя, не испытывая ни боли, ни каких-либо эмоций, погрузилась в бессознательное состояние.
ГЛАВА 4
Сознание возвращалось урывками. Я понимала только, что место, где я нахожусь, мне не знакомо. Возле меня появились люди. То я видела старую женщину в платке, неподвижно сидящую возле меня и внимательно всматривающуюся в мое лицо. То девушка поила меня чем-то, а жидкость полилась за ухо.
Мою голову все время трогали и гладили. А я засыпала и просыпалась то ночью, то днем и все время возле меня кто-нибудь был. Они молча подавали мне питье и его вкус я постепенно стала ощущать. Компот и отвар трав, бульон из курицы, а потом полужидкая кашица из мяса и овощей потихоньку возвращали меня к жизни.
Скоро появились силы на то, чтобы кушать сидя, а потом и чтобы самостоятельно сползать на горшок. Каждый день меня клали поперек кровати, уложив затылком на табурет, и мыли голову, втирая в нее какие-то пахучие штуки. Запах был очень приятным, травяным и свежим. Смывали и снова что-то втирали… вода журчала и падала в корыто. Потом волосы сушили и очень долго расчесывали, пока я не засыпала.
Женщины всегда молчали, и в этом молчании было что-то угрожающее, словно меня готовили к казни. Скоро я стала узнавать их, даже попыталась приветливо улыбнуться, поблагодарить, заговорить. Ответом было напряженное молчание, они отворачивались и отходили. Ну, что же, не хотите – не буду. И я так же молчаливо выполняла их безмолвные требования, ведь пока ничего плохого мне не делали.
Со временем сил прибавилось настолько, что я уже вставала и ходила по комнате. Попытки выйти за дверь пресекались. В этой комнате я спала, кушала, лечилась, мылась, ходила на горшок. Можно было подходить к окну, и я простаивала возле него почти все свое свободное время.
Окно выходило на задворки и сараи, но там тоже кипела жизнь – ходили и бегали люди, мужчины проводили лошадей и играли дети. Провозили на телегах мешки, бочки и ящики, выгружали их и заносили в сараи. Одежда на людях не была бедной или оборванной и походила на ту, что я нашла в сундуке в доме Хранителей.
Мужчины и женщины не выглядели расстроенными или опечаленными тяжелым трудом. Они делали свою работу, разговаривая между собой, иногда пересмеиваясь. Слов я не слышала – стекло отсекало звуки. По тому, что все мужчины были волосаты и бородаты, я сразу поняла, что осталась в чужом мире. Значит, еще предстоит искать способ вернуться, а пока нужно выздоравливать.
Очень напрягало то, что со мной принципиально не разговаривали, не показывали своего отношения, не выпускали наружу. Они обращались со мной, как с невоодушевленным предметом, не желали видеть во мне личность, но в то же время добросовестно обеспечивали всем необходимым и продолжали обихаживать и лечить.
Не знаю, сколько времени я провела безвылазно в этой комнате – две недели, три, месяц? За это время я поправилась, кости больше не выпирали углами, вернулся хороший аппетит, а с ним и округлости, присущие женскому телу. А главное – отрасли волосы. Опять я была обладательницей косы, достающей до поясницы, но ухаживать за ней мне не приходилось. Все так же каждый день мне мыли голову и вычесывали волосы, и я была совсем не против этого.
Как-то раз я более настойчиво попыталась пройти через дверь в соседнее помещение, но едва ее открыла, мужчина, находившийся за дверью, развернул и втолкнул меня обратно. Не грубо, но и не бережно. Так я окончательно поняла, что являюсь пленницей. При мне мои тюремщики между собой тоже не общались, и я даже не могла понять, на каком языке здесь разговаривают.
Иногда мелькала шальная мысль взять табурет и раздолбать к чертям окно, заорать не своим голосом – хоть что-то предпринять, чтобы разрешить ситуацию. Но то, что я только недавно вернулась к жизни, заставляло меня бережно относиться к ней, ценить и бояться того, что все может повернуться не самым лучшим для меня образом. Рассержу их, а они вдруг выведут меня и устроят образцово-показательную казнь, чтобы другие были послушнее? Куда я попала? Мне нужно было больше информации.
Раз в неделю мне выдавали свежую рубашку, и это была вся моя одежда. Очевидно, из-за стресса не приходили праздничные женские дни, которые раньше посещали меня исправно. Это не волновало – проблемой меньше, подумаешь.
В один из дней ко мне в комнату вошла знакомая уже пожилая женщина. Улыбаясь, что уже само по себе было странным, она подошла и, размахнувшись, больно ударила меня по щеке. Просто так, ничего не говоря, ни за что. Меня мотнуло в сторону, а потом мозг взорвался. Швырнув тетку в сторону, я кинулась к двери и распахнула ее настежь. За дверью никто не стоял, и это тоже было странно, но думать об этом мне было некогда – я неслась по коридору и лестнице на выход. Бешенство застилало глаза туманом. Суки, твари, да что же это такое? За что?
Дверь на улицу оказалась не запертой, и я выскочила во двор, да так и застыла в шоке: двор был буквально забит бородатыми и волосатыми мужиками в воинских доспехах и нарядной одежде. Они расхаживали, сидели на скамьях под большим навесом, стояли группами, разговаривая и смеясь. Меня увидели и постепенно звуки стали стихать. Я потерянно обводила глазами толпу, и вдруг от одной из групп раздался полный бешенства рык:
– Убрать!
Я посмотрела на кричавшего и обмерла – на меня глядел мой пациент, злющий до изумления…
Сказать или сделать я ничего не успела, только воздух в себя втянула, как меня подхватили под руки двое мужчин и затащили обратно в дверь, из которой я только что выскочила. Подняли почти на весу по лестнице и втолкнули в мою комнату. Я потрясенно огляделась – никого. Упала на кровать и загнанно задышала, глубоко хватая ртом воздух. Ах, ты ж гад! Так вот где я! Тварь неблагодарная, гад ползучий, нет, ну надо же! Собака бешеная! А я пела им тут, старалась, как последняя дура. Сотрудничала!!!
Уставившись в потолок, попыталась осознать…мысли путались. Вскочила и сделала то, что хотела сделать давно – схватив табурет, швырнула его в окно. Следом полетели ночной горшок и кувшин. Чашку швырнула уже об стену и потерянно оглянулась вокруг. Нет, это немыслимо, невыносимо просто!
И опять рванула к двери. Высказать все этому гаду, разодрать морду его гадскую! Дверь оказалась запертой и даже не дрогнула. Возле нее я и просидела в ступоре до вечера. Чего я только не передумала! Каких только версий не строила! Просто не верилось… Должна же быть у него хоть какая-то совесть, как же так?
А ночью ко мне в комнату зашел сам князь. Я не спала и сразу болванчиком села на кровати, кутаясь поверх рубахи в простынь, а он поставил на пол табурет, который принес с собой, и уселся на него. Мы молча смотрели друг на друга. И опять страшно было заговорить первой. Он почему-то горько усмехнулся и спросил:
– И что это было?
Я возмущенно вдохнула и…выдохнула. Молча смотрела на человека без чести и совести, что я могла сказать ему, предъявить претензии? А толку? Он что, не знал, что делал?
– Это значит, что ты уже готова встретиться со мной и поговорить?
Он ждал ответа, а я ничего не понимала, совсем ничего. О чем он говорит, что имеет в виду? Поэтому просто молчала, затаив дыхание и вытаращив на него глаза. Ждала…
– Ты опозорилась сама и опозорила меня. Зачем ты это сделала? Чего ты хотела? Что было не так? Почему ты просто не позвала меня, если тебе что-нибудь понадобилось? У меня важные гости, бывшие враги и я надеюсь – будущие друзья. Очень важная встреча… Ты выскочила без одежды…
Я дернулась сказать, что это было не совсем так, и на мне была рубашка.
– Без одежды, – процедил князь, – без паволоки, босая… Тебя видели все, все… Я растерялся, сказал, что служанка повредилась умом. Ты своей выходкой перечеркнула все, о чем я мечтал! Я берег тебя, выполнял все твои желания, я ждал, как дурак, когда же ты захочешь увидеться со мной? Боялся испугать тебя своей настойчивостью, терпел, хотя ноги сами несли меня сюда. Сколько раз я стоял под твоей дверью, упершись в нее головой и сцепив зубы!
Ты не хотела меня видеть – твое право, Хранительница. Я ждал, посылал подарки, думал – понравится, а ты молчала. Я отослал по домам всех своих женщин, я думал только о тебе, а ты не стала даже говорить со мной, хотя уже совсем здорова.
Я мечтал, как выведу тебя за руку и назову своей. И кто теперь признает княгиню, бегающую по двору в исподнем? Ты знаешь наши обычаи и знала, что делаешь. Значит, у тебя был какой-то план. Чего ты хотела добиться? Чтобы я отвез тебя к границе? Зачем? Ты там чуть не погибла, я успел в последний момент, еле успел… Сейчас там нет никого, ты опять будешь одна, ты не выживешь там в холода. Чем тебе плоха моя любовь, чем плох я? А ты снова молчишь, почему, скажи ты мне?!
Мужчина давно уже вскочил и ходил, метался передо мной по комнате, а я, замерев, слушала его, находясь в каком-то странном состоянии… неожиданно… Откуда что взялось? И какая такая любовь? И я что – должна была о ней знать? А главное – за что мне вся эта выволочка? Это он держал меня взаперти, как пленницу, это он был виноват, а не я…
С моей точки зрения, он городил полнейшую чушь, но! ТАК не врут. Да и зачем ему этот театр и вся эта патетика? Мы сейчас не понимали друг друга, и нужно было спокойно выяснить, что происходит? Я не знала с чего начать, а нужно было его успокоить, остановить и так, чтобы наверняка. Использовать какой-то отвлекающий прием, заставить и его выслушать меня, а то мечущийся перед глазами мужчина уже стал вызывать обоснованные опасения – я совершенно не знала его, на что он может быть способен в таком состоянии?
Попробовать стоило и несмело кашлянув, я спокойно, насколько могла, сказала, сделав вежливый приглашающий жест рукой:
– Присаживайся, Старх. Я тоже рада тебя видеть.
– Да ты издеваешься? – изумился князь, замерев посреди комнаты, как будто давая возможность рассмотреть себя в слабом свете свечи. Его одежда была окрашена в зеленоватые и шоколадные цвета. Странный длинный жилет с короткими рукавами, обтягивая стан, отливал мягкими перламутровыми бликами, как атлас… горький шоколад… а на нем бледно-зеленым шнуром выложен узор. Я залюбовалась… одеждой, конечно же. Очнулась… ответила:
– И в мыслях не было. Хочу сказать тебе, что Я обо всем этом думаю. Выслушай меня, пожалуйста, потом можешь опять начинать орать. Да! – входила я в нужный настрой, – ты на меня орал! А теперь слушай, как все было на самом деле – меня месяц или около того, держали в этой комнате без права выхода за дверь. Со мной не разговаривали, не сказали за все это время ни единого слова. За месяц! Ни слова! При попытке выйти отсюда вталкивали обратно. Лечили правда и кормили, горшок выносили, меняли рубаху раз в неделю и в окно разрешали смотреть.
Утром пожилая женщина, которая часто приходила ко мне, зашла, улыбнулась и ударила меня по щеке. Я оттолкнула ее и выскочила за дверь. На этот раз охраны там не было, и я смогла выбежать на улицу. После команды «убрать» меня отволокли обратно и заперли. Я немного побушевала (не жалею об этом и минуты) и…вот, собственно и все. Да – о том, что ты находишься где-то рядом, я понятия не имела. Хочешь – верь, хочешь – не верь. Смысл мне врать? Последнее, что я помнила, это как умирала одна в том доме.
Он слушал молча, внимательно глядя в глаза, а меня в процессе рассказа начало ощутимо потряхивать от волнения. Я сжимала дрожащие руки в кулаки, и даже скулы сводило от напряжения, а горло сжимало спазмом, слова выговаривались с трудом. Опять проснулась обида за то их пренебрежение, за ту пощечину… Сделала глубокий вдох, пытаясь выровнять дыхание и успокоиться. Получился всхлип. Я нервничала, очень сильно нервничала… Мне так нужно было, чтобы он поверил… здесь не было больше никого, на кого я смогла бы положиться, кто защитил бы меня и помог.
– Хотел бы я сказать, что быть этого не может, но по своему опыту знаю, что может быть все, что угодно. Я разберусь и узнаю правду. Я знаю, кого нужно спрашивать, – тихо проговорил князь, задумчиво проводя взглядом по моему лицу, почти осязаемо, почти ощутимо. Я поежилась, как от озноба.
– Да они все будут отрицать. Мое слово против их слова, и кому ты поверишь? – наверное, надежда, прозвучавшая в моем голосе, выглядела глупо, и я горько улыбнулась – нужно мыслить разумно, стряхнуть с себя это очарование момента – полумрака комнаты, его неправильных взглядов, тех слов… Не до того, сейчас нужно бороться за свою жизнь.
А в ответ прозвучало неожиданное:
– Тебе. Я хочу верить тебе. И, если все так и было, и над тобой издевались в моем доме, не поздоровится даже той, которую я почитал, как свою мать.
– Это та женщина, которая ударила меня?
– Моя няня, больше стариков на подворье нет. Если она виновата – она признается, скажет мне правду. Зачем она это делала, чего этим добивалась?
– Ну, добилась же, если из будущих княгинь меня понизили до свихнувшейся служанки. Очевидно, были какие-то планы на тебя. Кого она планировала выдать замуж за князя? – слабо улыбнулась я, натягивая повыше простынь.
– Она… Я разберусь во всем.
– Тогда тебе придется выбирать между нами. Мне это… не нужно, в общем, а тебе будет тяжело, и исправить все равно ничего нельзя. Пусть так все и останется, только сейчас убери ее от меня подальше, пожалуйста. Я же все равно здесь не останусь. Рано или поздно за мной придут. Я домой хочу, жить здесь я не смогу, мне здесь плохо.
И… извини, конечно, но полюбить тебя у меня не было ни времени, ни причины. В первую встречу мы с тобой почти не общались, я тебя совсем не знаю, а время, проведенное у тебя в гостях, мне хочется забыть, как страшный сон. Как ни крути, а и твоя вина есть в том, как тут со мной обращались. Получается, что я вела себя откровенно странно, а тебе это даже не показалось требующим уточнения? Ты настолько доверяешь этой женщине?
А еще я думаю, что твоя няня, скорее всего, не хотела тебе зла. Наверное, она считает мою кандидатуру не годной на роль княгини. И тут я с ней согласна целиком и полностью. Я тут чужая, мне здесь не нравится, я хочу домой, – пыталась я убедить, уговорить его, чтобы до него точно дошло, чтобы он понял меня, а потом и помог с возвращением.
– Она лишила меня возможности добиться твоего расположения, понравиться тебе. Кто знает, может ради любимого мужчины ты и осталась бы. Я не теряю надежды на это, у тебя будет время и возможность меня узнать, – говорил он, все так же задумчиво глядя на меня, – я поговорю с ней, но в любом случае – она уедет отсюда. Это немыслимо, что она пошла против моей воли, не сделала того, что я ей поручил. Обманывала меня… Я, кажется, понял, что именно ей не нужно было поручать заботиться о тебе и обучать. У нее были причины, но я и подумать не мог… Ей теперь нет веры и она может навредить тебе.
– Не она, так кто-то другой… Ведь понятно же, что это не мое место. Зачем я тебе? Я же не люблю тебя. А за что меня любить, когда ты успел? За то, что я тут капризничала и тянула с тебя подарки? Ты готов был жениться на стервозной корыстной бабе? Я скорее поверю, что брак с Хранительницей престижен, признайся уже? По крайней мере, это будет честно, – отбивалась я, не зная какие еще аргументы ему привести.
– За что тебя любить? А за что вообще любят? За спасенную жизнь? За готовность помочь? За светлый ум? За независимый характер? За немыслимую красоту, на которую тянет смотреть и смотреть, не отрываясь? Я думал – ты не в себе пока, после почти смерти и боишься встречи с человеком, которого плохо знаешь, что ты не хочешь, чтобы я видел тебя больной и подурневшей… Мне так и сказали…
– Ну зачем это? – почти простонала я, – не нужно мне льстить, нахваливать, я же ничего не требую, ничего не прошу. Какая красота, что ты несешь?
– За полоумную служанку Димир предлагал мне сегодня свой гарем – семь восточных красавиц, ласковых и умелых… Ты что – не видела себя в зеркале?
– Ви-идела… – протянула я удивленно, постепенно начиная понимать, что чего-то не знаю, – а-а, ты имеешь в виду, что… что-то… там у меня не было зеркала, и здесь нет, как видишь.
– Здесь у тебя есть все. Пошли… – Он решительно откинул простынь. Наклонившись, приобнял меня за плечи и легко поднял, подтолкнув в угол комнаты и захватив по дороге горящую свечу. Ковер сдвигался, открывая проход в соседнее помещение. Я видела, как туда заходили и выходили оттуда женщины. Думала, что там что-то вроде кладовки.
И да – там было все. Основательная кровать стояла изголовьем к большому окну. С резным подобием деревянного балдахина и застеленная пушистым меховым покрывалом.
Стол с массивным резным подстольем, уставленный флаконами и шкатулками, сундуки, на которых лежали ткани и меха. Уже сшитые наряды висели на кованых крюках вдоль стены. Окна закрывали необыкновенно красивые огромные веера, закрепленные над ними, на полу стояло несколько высоких подсвечников художественной ковки со свечами. Кресло на гнутых резных ножках обосновалось у второго окна, а около него – низкая скамеечка для ног, вырезанная из полупрозрачного желтого камня. Ступни тонули в пестрых пушистых коврах, и все это великолепие отражалось в большом зеркале, прислоненном недалеко от входа к деревянной стене цвета янтаря.
– Смотри, – сказал князь, запалив на подсвечниках многие свечи, и подвел меня к зеркалу, встав за спиной и осторожно положив руки на плечи.
Это была не я… Не совсем я. Черты лица как будто и мои, но доведенные до совершенства неизвестным мастером. Темно-каштановые блестящие кудри обрамляли исхудавшее узкое лицо с нежно и четко очерченным подбородком. Большие серые глаза с голубоватыми белками казались серебристыми из-за тяжелых темных и пушистых ресниц, отбрасывающих густые тени, от чего глаза казались еще больше. Тонкие, с изломом, брови темнели на высоком гладком лбу. Небольшой нос выглядел аккуратно, а губы были нежными и свежими, как у ребенка. Но главное – кожа… Она слепила совершенной чистотой и свежестью сливок, как будто светясь в полумраке комнаты.
Полутона, тени, контраст между темными волосами и светлой перламутровой кожей… Общее впечатление было ошеломляющим. Царевна-лебедь, блин… Девочке, смотревшей на меня из зеркала, на вид можно было дать лет семнадцать-восемнадцать.
– Это не я…
– Ты, – прошептал князь, пожирая глазами мое отражение.
– Нет, ты не понял – это действительно не совсем моя внешность. Мне двадцать восемь лет, я старше. Я всегда была симпатичной и даже больше, но не настолько же. Это… временная красота, наверное, данная мне на время пребывания в должности Хранителя. Я не знаю, как достигается такой эффект, но я не так ослепительна. Я нормальный, обычный человек, все это временно и не мое. Ты пойми – это все исчезнет, и останусь я такая, какой была всегда, а ты будешь чувствовать себя обманутым. Это яблоки, больше некому, – бормотала я, не в силах оторваться от созерцания совершенной себя.
– Да мне все равно. Мне почти тридцать пять и да – это яблоки. Потому что и я выгляжу и чувствую себя сейчас лет на десять моложе. Если это временно, то и постареем вместе, испугаем друг друга, – шутил князь.
– Да ты и так пугаешь своей бородой, – ляпнула я.
– А что не так с моей бородой? – флиртовал мужчина.
– У нас мужики не носят длинные волосы и бороды. Я понимаю, что здесь в этом есть необходимость, но для меня это дико и непривычно. Мне никогда не нравились бородатые мужчины.
Я не рискнула сказать, что их бороды смотрятся нелепо, а иногда, когда челюсть двигается при разговоре – то и смешно. И сейчас я отвернулась, чтобы не среагировать неправильно, глядя на это.
