Текст книги "Ловушка для ящериц"

Автор книги: Тамара Орлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Орлова Тамара
Ловушка для ящериц

Тамара ОРЛОВА

Ловушка для ящериц

П о в е с т ь

1

Утренняя панорама небольшого курортного, а когда-то важного имперского города, поделенная на две неровные части: солнечную белую и синюю от тени заросшего кривыми дубками холма, – появлялась с правой стороны спускающегося вниз автомобиля на четвертом витке горной дороги. На предыдущем извиве от нетерпения увидеть живое море, а не скользкую полоску за железнодорожным окном и не китайскую миниатюру в узком дворовом проеме многие пассажиры открытого таксомотора стали приподниматься на своих местах. Ветер, срывая шляпы и шали, смешно надувал рукава платья и забивал мягким шифоном рот.

Никто никого не слышит из-за оглушительного полотняного хлопанья. Сосед справа, удерживая панамой длинные седые волосы, громко кричит что-то про раскроенные трещинами диабазы, а она всякий раз, как машина подъезжает к внешнему краю дороги, закрывает глаза и сжимает пальцы в кулак, чтобы не дать кольцам соскользнуть в пропасть. Не чувствуя боли, представляет то место в спине, куда вонзится первый острый камень, и как рассыпятся один за другим позвонки в момент глухого приземления на мясисто розовые куски этого самого диабаза.

Холодный, перехватывающий дыхание ветер неожиданно стихает, за следующим поворотом слышен только стрекот мотора и цикад, запах степного зноя, тлеющих под низким солнцем камней. Последний виток проходит немногим выше подножья, и городок открывается, как на разборчивой гравюре: прошлого, эклектичного века виллы среди зонтичных крон итальянских сосен; опущенные в кудрявый кресс-салат черепичные крыши низкой городской застройки; рядом, на травянистом поле, – мраморная античная крошка, по которой бродят пестрые козы, позванивая оловянными колокольцами. Чуть дальше и левее – причал с именными (на зеленых бронзовых дощечках имена по большей части умерших людей) местами для лодок. И, по мере того как изображение увеличивается, уточняясь сквозь лупу узнавания до неопрятного подтека по фронтону церкви святого Стефана, до бледно-розового георгина в городском саду, увеличивается и волнение, правда, уже не такое острое, как в ожидании моря. Все ли на месте?

Так, как в прошлом году оставили. Вывески, лошадей с повозками, заигрывающих с покупателями торговцев, деликатесный и ужасно дорогой ресторан, виллу, в конце концов саму хозяйку? Ее внуку и внучке, при живых безалаберных родителях сиротам, предназначался небольшой пакет с игрушками и шоколадом, которые, разумеется, можно купить и здесь, но которые Мина всякий раз привозит с континента.

– Здравствуйте, как поживаете?

– Милости просим, просим! Погода теперь установилась, надеюсь, вы хорошо доехали...

Да, обстановка на вилле прежняя, возможно, отыщется в каком-нибудь пыльном ящике потерянный в прошлом сезоне браслет, она так ненавидит бессмысленные пропажи. Из раскрытого платяного шкафа пахнуло лавандой и едва заметно – ее летними духами, да, конечно, зимой здесь никто не жил. Оставив вещи нераспакованными, она вышла на террасу. Ну нет, здесь не хватает плетеного кресла с высокой спинкой. Скорей всего птицы из него вылущили солому, жаль-жаль. И только в саду, через который кривая, пока еле заметная стежка ведет к морю, Мина почувствовала наконец, как остатки дорожной тревоги растворяются в поющем от жары воздухе, а с ними заодно – и зудящая под левой лопаткой невралгия. Вот тут наступило разочарование, легкое и приятное: ничего не изменилось, они снова вернулись сюда.

Впрочем, в этот раз она приехала одна. Мужа на несколько дней задержали якобы неотложные дела, но сейчас она на него не сердилась. В этом просторном, с низкими потолками и покатой, как все побережье, террасой доме время сохранялось настолько чистым и невозмутимым, что даже воду в вазе для рододендронов не нужно было менять. Она наклонилась за лежавшими на чемодане цветами и увидела книгу, оставленную Марком под кроватью год, а может, два или три назад. Ей сделалось хорошо и весело, словно они не уезжали отсюда на зиму, да и зимы, собственно, никакой не было, поскольку она ее не помнит, а Марк вышел только что за покупками или в кафе с доктором поболтать.

Без него ей все лень, особенно разбирать вещи, но, по счастью, в первый же день, когда она вытягивала из чемодана пляжный костюм – а она замечательно ловко, чтобы не помялись, умела складывать тонкие и прозрачные летние ткани, – отпала необходимость срочного звонка: нашлись, казалось, забытые дома сандалии. Иначе пришлось бы идти через весь город на привокзальную площадь или в вестибюль чванливого отеля. Солнце высоко, и па2рит, пальцы босых ног в белесой пыли. "Алё? Ты знаешь, оставила летние туфли, съезди, пожалуйста, за ними на дачу, они там в углу... Пожалуйста, Ма-арк... Сейчас шла в дорожной паре, вся ступня изжарилась, пахнет, наверное, как копченая ставрида. Помнишь, мы тогда в дорогу купили, а потом в поезде выбросили в окно?.. Да, звоню из отеля... Хорошо, не буду пить в баре холодный коктейль. Ну, пожа-а-луйста, мне неудобно идти в старых сандалиях в ресторан, тем более большой ноготь один некрасивый, я побоялась сказать педикюрше, она так размахивала щипчиками... Ты же знаешь, какая она шовинистка".

Конечно, приятно было бы поболтать с Марком, хотя не прошло и двух дней, а на четвертый утром он сам приедет, и говорить тогда, собственно, будет не о чем, так, домашние укоризны и пустяки, нашептанные на тесно прижатое ушко теплыми мужскими губами, стук передних зубов о золотую сережку.

Мина достала из-под кровати книгу, вытерла с нее пыль и раскрыла на том месте, откуда торчала сухая травинка; пробежав верхнюю строчку, откинулась на подушку. Забавно, эти первые дни, проведенные порознь, волнуют ее глубоко и сильно, наверное, из-за преодоленного пути с подвижными облаками и мелкотравчатыми долинами, сплошь утыканного пиками гор и кроваво-бурыми безднами.

2

Впервые они приехали сюда после короткого свадебного путешествия. Мина быстро уставала от гостиниц и впечатлений, к тому же одним прелестным, оливковой зеленью по пологим холмам обрамленным утром она окончательно убедилась, что их с мужем взгляды на действительность и искусство категорически не совпадают. Готическая тень над затрещавшими упругой листвой рощами обернулась грозовой тучей, со звуком смертельного выстрела захлопнулся ставень, и упал, рассыпав по полу землю, горшок с алой петунией – Марк, торопясь, не придержал за собой дверь, сбегая от первого в их семейной жизни скандала завтракать в ресторан.

Он вообще во время их путешествия норовил дорого и плотно поесть, в каждом городе отыскивая самые изысканные и дорогие рестораны; после еды осмотру местных достопримечательностей предпочитал чтение местных газет в гостиничном холле или баре, где молча и подолгу курил, лениво стряхивая мимо пепельниц пепел. Мина тяготилась подобной расточительностью. К тому же ей было неуютно бродить одной, теряясь в непроизносимой орфографии улиц, от обиды забираясь все дальше и дальше. Однако ничего плохого не случалось, город походил на город, приветливые мужчины ласковой скороговоркой и жестами объясняли, как быстрее добраться до отеля, куда она в конце концов приезжала на такси разочарованная и усталая. Марк, как правило, ждал ее в гостиничном баре, беседуя с кем-нибудь из постояльцев о чем-то для нее тайном, потому что всякий раз, когда она подходила, разговор прерывался. Муж спешно откланивался и вел ее обедать в очередной экзотический ресторан. Она старалась не думать о том, сколько они сейчас потратят и сколько Марк потратил днем на бесконечные коктейли, но удовольствие от путешествия было безнадежно испорчено, тем более что путешествовали они за ее счет благодаря тете Агате.

Из всех близких и дальних родственников бездетная старая дама выбрала дочь едва ли не четвероюродного брата, попросив в одно пасмурное летнее утро проводить ее на скачки. В семье считалось, что и без того не бедной леди в азартные игры удивительно везет: такая она возвращалась с ипподрома счастливая. Однако после третьего крупного проигрыша Мина поняла, что тете Агате нравится именно проигрывать и что состояние первого своего мужа она спустила таким вот нехитрым способом. Сама Мина с деньгами расставалась нелегко, даже с теми, что давала ей на игру Агата, но о потраченных зря не жалела. Именно из-за этого равнодушия, думалось Мине, тетка и выбрала в наперсницы дальнюю-предальнюю племянницу, положив ей скромное, но достаточное для беззаботной жизни содержание. Агата могла это себе позволить. Хотя второй и третий мужья оставили ей менее значительные, чем первый, наследства, избавиться от них было не так уж просто, тем более что Агата иногда по-крупному и выигрывала, правда, успех переживала мало, не радовалась и не огорчалась.

Кроме Мины, на имя которой, как все родственники думали, богатая тетка оформила завещание (в то же время не теряя надежды, что и им что-нибудь перепадет на память, ну, например, крошечная табакерка с кровавым рубином и меленькими бриллиантами по ободку), об истинном положении дел никто не знал, даже Марк. Хотя ему, пожалуй, следовало рассказать: ведь однажды Агата может лишиться всего, и тогда им придется о ней заботиться. Или, наоборот, выиграет невообразимо много.

Эта мысль тогда развеселила Мину, и она перестала сердиться на Марка, представив глуповато-растерянное выражение его такого правильного, породистого лица, похожее на то, что она подсмотрела, когда в парке к нему на колени забрался чужой, перепачканный в шоколаде ребенок. Главное – та странная, неестественная близость, которую оба сразу почувствовали, не имевшая ничего общего ни со страстью, ни с романтическим томлением, ничем другим не объяснимая, кроме как любовью, хотя и без оглушительного фейерверка чувств. Ну, они не так уж и молоды. Мина потрогала на полной красивой груди, словно проверяя ее упругость, коралловые бусы и улыбнулась, с нежностью подумав о муже, который доедал свой завтрак в ближайшем кафе в одиночестве. Небо над оливами, все еще не свободное от перистых облаков, засинело пуще прежнего, в знаменитой, построенной на каменном основании древнего капища и скудно украшенной церкви монахи ударили в колокол. Ему буднично завторил под окном их номера колоколец поменьше, наверное, на шее домашнего животного – отвязавшейся козы или беглой коровы.

На самом деле мимо гостиницы, похрустывая лежалым крепом в такт укороченному шагу, двигалась траурная процессия, но Мина передумала выглядывать в окно, отвлекшись на другое. В номере влажно пахло просыпавшейся из горшка землей, белым соком сломавшейся петунии и горьковатым, тоже настоянным на травах, одеколоном Марка. И все это вместе – шарканье ног под окном, глухой звон оловянного колокольчика вызвало чужое воспоминание о Пантеите – сказочном месте, о котором так много и с воодушевлением рассказывала Агата.

3

Сколько летних месяцев, долгих и ленивых, полых, словно выеденные изнутри тыквы, сложенные в конце хозяйского двора, провели они в общей сложности здесь, на этом побережье? Четырежды три, четырежды четыре? Неизвестно, сколько пробудут на этот раз.

Мина надела пляжные сандалии, кожаная стелька со временем потемнела и засалилась. Какое все-таки облегчение, что они нашлись в атласных кармашках чемодана, одна в правом, другая в левом, трогательная симметрия, благодаря которой Марк не поедет в загородный дом. Хотя... По правде говоря, вряд ли бы он поехал, скорее сказал бы: купи новые. Но эти очень удобные, мысленно возразила ему Мина, ремешками крест-накрест бинтуешь щиколотку, важно не перетянуть, шаг в сандалиях делается легкий и вкрадчивый, как у гречанки на дне терракотовой миски.

Мина выбрала один из трех персиков, принесенных в виде приветствия хозяйкой из сада. Теперь, если она не пойдет звонить мужу, успеет до заката к морю: утоптанной тропинкой через огород, обогнув лимонные посадки, по узким, в высоту человеческой голени ступеням вниз, придерживая, чтобы не наступить, метущий сухие семена подол.

Эту скальную, отгороженную острым мысом часть пляжа не посещают даже самые любознательные туристы. Сверху кажется, что спуститься на берег с этой стороны невозможно – слишком опасно; если только обойти бурый выступ с моря на лодке или вплавь, но причаливать абсолютно незачем. Чересчур громоздкая, уходящая далеко в глубь потемневшего моря тень невидимой отсюда горы лишает отвесные стены солнечного тепла, кроме двух каменных уступов, освещаемых один утром, другой вечером через прореху виноградных долин. Мина подобралась сначала к первому, раннему, чтобы проверить. Да, прибавилось несколько небольших сколов – следы острых козьих копыт, подтвержденные пригоршней свежих какашек, кое-где белила чаячьего помета, стухшие лужицы прошедших дождей.

Мина спустилась на нижний уступ, ближе к воде. Здесь никогда не бывает шторма; если весь городской пляж перевернут, зонтики и лежаки заперты в сарай, люди на берегу глохнут от ветра и даже в застекленном кафе с видом на разорванные в пенные клочья волны приходится громко кричать, они с Марком спокойно спускаются, приседая на высоких ступеньках, прямо в воду, в зеркально неподвижную глубину. Последняя из ступеней оканчивается продолговатой плитой, от нее древние монахи выложили поросшую скользким морским мхом тропинку по заваленному камнями дну. Некоторые, наверное, плохо умели плавать, как она или Марк. Правда, когда она одна в воде, ей не страшно, наоборот, бесконечно приятно, как сейчас, и хочется плыть все дальше и дальше от берега, не оглядываясь.

Мина ловко по мелким шершавым камешкам выбралась на сушу и полезла наверх, пачкая в вулканической пыли мокрые пальцы. За каких-нибудь полметра до вечерней, освещенной солнцем площадки твердый выступ больно ткнулся в колено, содрав кожу, и сразу защипало от соли. Мина примерилась и села на край.

Удивительно, как подходят к ее телу все эти впадины и ложбинки. А вот Марку всегда что-нибудь впивается в бок, защемляет мышцу, давит на затылок. Правда, он вообще не любит долго находиться на солнце, поэтому-то они и выбрали эту огромную фиолетовую тень, а после полудня он, как правило, отправляется пить турецкий кофе в лавочку наверху. Сколько раз она наблюдала, как крупная белая фигура с крепкими икрами, которые только что мелькнули у самого ее лица, удаляясь, превращается в букашку мельче той, что барахтается в мутной дождевой лужице. Пожалуй, надо ее спасти.

Мина положила голову на руку так, чтобы не затекла шея, и улыбнулась обсыхавшему на солнышке паучку: да-да, она очень и очень счастлива.

4

Место это, отъединенное, живущее едва ли не с античности заведенным укладом, открыл для друзей один поклонник Агаты, любитель головокружительных автографов и рискованных, учитывая наклон, росчерков при помощи яхтенного руля. Поэтому однажды все подумали, что он погиб, утонул, что его разгрызли на части акулы, и маленькой тогда Мине было почему-то особенно жаль белой капитанской фуражки и золотых на дутых пуговицах якорей. Однако любопытный, как все дилетанты, мореплаватель всего лишь причалил к небольшой, очень удобной, из тесаного камня сложенной пристани, на которой и подломил ногу, растянувшись в склизкой, с колышущейся по краям рыбьей чешуей луже; фуражка, описав в воздухе неловкий эллипс, упала тут же. Что не удивительно, поскольку за время круиза он успел отвыкнуть от твердой почвы под ногами и вынужден был, как уверяли злые языки, к которым присоединяла свой и Агата, напиваться пьян, чтобы не раскачиваться из стороны в сторону на суше. Всякий раз, упоминая о Карле-мореплавателе, тетя доставала из альбома небольшую фотографию и тут же прятала ее обратно.

Становилось прохладно. Мягкое и послушное, как круг козьего сыра под ножом пастуха, солнце достигло вершины Олимпа и сразу же стало исчезать. Последний теплый отблеск, скользнув по Мининому лицу, позолотил плечо. Она понюхала его, круглое, горячее, и лизнула соленую от морской воды кожу. Не вставая с камня, натянула через голову платье, заправила выбившуюся волнистую прядь под соломенную шляпу с чередой искусственных незабудок. Одевшись, помедлила немного, свесив со скалы ногу, – вот сейчас, сейчас незастегнутая босоножка упадет, заскользит подошвой по белому птичьему помету, потом тихий всплеск, а за ним – громкий, с брызгами от неуклюже шлепнувшегося тела, и вот Мина идет ко дну, волосы распущены, руки растопырены как для объятий или от удивления. Кругом рыбы или, скажем, те самые лобстеры, о которых расспрашивал тетю Агату Марк.

Не в этот раз... Она благополучно добралась до угадывающегося в стриженых кустах парапета, почти сразу нашла ведущую к главной аллее тропинку и уже шагнула на ярко освещенную фонарями площадку, когда зацепилась шляпой за сук старого инжира. Пришлось, царапая руки, разнимать корявые ветки, жертвуя матерчатые незабудки упрямому дереву. Кроме этого, на соломенных полях появились две заметные дырочки – Мина вздохнула и повесила шляпу на локоть, сзади с упругим шелестом сомкнулась густо-зеленая темнота. Откуда-то сбоку к ней подошел мужчина: "Вы меня не помните..."

5

Они пропустили прошлое лето, жаркое и дождливое в городе. Мина почти не выходила из квартиры, только иногда вечером муж катал ее на машине, и было слышно, как колеса расплескивают лужи по мостовой, а над капотом клубился, закручиваясь, водяной пар. Невозможно было дотронуться до дверной ручки, чтобы, намочив ладонь, не испачкаться, и Мина несколько недель не дотрагивалась. А здесь, на побережье, стояла страшная засуха, виноградники пожелтели еще в мае, недозревшие фрукты вялились прямо на деревьях и много чего приключилось, словоохотливо рассказывала хозяйка. Мина запомнила про нашествие бабочек. Трепещущим золотым шелком они накрыли город и его окрестности на несколько часов, которые большинство жителей провели в духоте и страхе, наглухо заперев окна и двери. Шагу негде было ступить. Однако ничье пророчество до сих пор не сбылось, нынешнее лето никаких необычностей, судя по погоде, не сулило, и Мине, как всегда по приезде, показалось, что и за этот год ровным счетом ничего не изменилось.

Открылась наполовину застекленная и на эту же половину занавешенная тканью дверь, процарапав выбеленный солнцем полукруг на паркете, и вошел мужчина с корзиной перезревших за короткий путь с рынка фруктов. Мина повернулась на звук и только потом открыла глаза, но в слепом против яркого света проеме увидела лишь элегантный контур, из которого мужчина шагнул к овальному столику и, повернувшись к ней спиной, стал выкладывать на кобальтовое блюдо сине-зеленый натюрморт. Наверное, это приехал Марк. Хотя поезд приходит вечером... Наверное, он вчера приехал, а она, уснув, забыла, такая стала невнимательная. Зато Мина заметила, когда предполагаемый Марк опустил похожую на воронье гнездо корзину на пол, оставшуюся на дне кисть молочного винограда, но сказать не успела.

– Ты знаешь, я пригласил доктора к нам на вечер. Он сможет не раньше девяти. Посидим, побеседуем.

Марк, а это, разумеется, был он, помыл, выплеснув в окошко воду, пригоршню жирного инжира в пиале, которую она утром не нашла, и протянул ей. Мина нехотя выбрала ягоду и поискала под пестрым покрывалом книгу, скучный роман, который два года назад муж забросил под кровать.

Он действительно приехал раньше, и она не успела по-настоящему обрадоваться, потому что только проснулась, решила немного почитать, с тем чтобы снова задремать, и вот тут-то подкрался Марк. Она, конечно, была ему рада, он целовал ее крепко и страстно, такую разнеженную со сна, пахнущую шампунем и морем, ленивую, как обычно. После супружеских объятий Мина быстро и глубоко уснула, а Марк отправился здороваться с морем.

Так случалось всякий раз, стоило ей воспользоваться сиестой. Устав от плавания и солнечных ванн, она задремывала в затененной спальне, и только глаза начинали сладко слипаться, как какая-нибудь рябая курица, напуганная собачьим кошмаром, пускалась носиться с диким квохтаньем по двору, словно подстреленный перепел, опрокидывая цветочные горшки и тазики, царапая когтями жесть. Или, проходя по нижней дороге, заорет истошно на своем первобытном инструменте цыган, тянущий по обезлюдившим после полудня улицам хрипящего от простуды медведя, на него громко заругается из нижнего дома парализованная соседка.

Только в нескольких дешевых кафе старого, сложенного из побелевшего ракушечника квартала и в прохладном баре большого отеля, где Марк всегда находил свежих собеседников на пару коктейлей (он говорит, что каждый такой разговор – это новелла, просто ему неохота записывать), только в этих продуваемых сквозняком и кондиционером местах люди разговаривали бойко и весело, подкрепляя себя кофе и ракией. Но и здесь никому в голову не придет переступить порог и оказаться на оплавленной солнцем улице, где нельзя снять темные очки, чтобы не зажмуриться от слепящей боли. Никому, кроме Марка. Иногда ей кажется, что он специально возвращается на виллу в разгар сиесты, чтобы пожаловаться на духоту, утяжеленную запахом распустившейся под окнами акации, пошуметь душем, пофыркать, крича из ванной комнаты о глупости незнакомого ей бельгийского предпринимателя, чтобы, выдернув рывком из глубокой расщелины сна, лишить невозможного для него самого покоя. Вот и теперь на террасе он споткнулся об оставленные там туфли, громко чертыхнувшись, а переодеваясь, выронил из кармана тяжелую серебряную зажигалку. Так или иначе, но ей придется вставать – они собирались после завтрака пойти в ботанический сад, им необходимо там кое-кого встретить.

6

Сад этот, о котором хромой капитан упомянул в письме к друзьям, как о живописном местечке на самом берегу моря, который он случайно обнаружил благодаря высоким корабельным соснам, накренившимся в подветренную сторону, будто вечнозеленые паруса, действительно подступал к самому морю, о торчащие из песка корни тамариска пляжники спотыкались, сбивая босые пальцы в кровь. Основу дендрарию положил в начале прошлого века русский князь, привозивший на пеструю от испанской майолики виллу больную легкими дочь и призрак ее умершей матери.

Конечно, многие из посаженных тогда растений выродились или просто погибли, многие стушевались перед пышной местной зеленью. И когда однажды Мина с Марком набрели на плотную рощу бамбука, то очень удивились, и свернули с привычного маршрута в глубь, как они думали, городского парка, и вышли к странным, похожим на хвостовое оперение гигантского голубя-сизаря растениям. "Nyra fruticans, Нира кус..и..тая, мангр... аль..." – пояснила жестяная табличка, невнятная из-за дождя. Чуть дальше виднелось несколько ротанговых пальм, и Мина направилась туда, простодушно удивляясь, как возможно такое экзотическое изобилие в не самом подходящем климате. Марк что-то такое из-за деревьев отвечал, пытаясь выбраться, – он намеревался найти какой-нибудь съедобный плод, но за шорохом огромных листьев она ни слова не разобрала. И изумилась, когда оперенная, с тонким белым стволом ветка, как срезанная, упала на землю совсем с другой стороны. Поднимая ноги, чтобы не путаться в высокой тонколистой траве, Мина шагнула под следующую пальму и остановилась.

На одном из деревьев, привязанный веревкой к поперечно-полосатому стволу, сидел и специальной ножовкой пилил сухие ветки мальчик. Юноша? В любом случае выглядел он неожиданно: старые голубые джинсы обрезаны настолько коротко, что Мине снизу были отлично видны две ровные половинки, округлые и темно-золотистые, словно гигантский персик. Продолжая что-то рассказывать, сзади подошел Марк и тоже залюбовался, замолчав. "Вот и садовник", – отчетливо произнесла Мина, указывая рукой наверх, но мальчик даже не повернул головы, только почесал плечо, наверное, из-за пыльцы или насекомых, сбросил на землю, не посмотрев, следующую ветку и одним ловким движением переместился за ствол. Мина успела заметить волнистые волосы, тонкую сильную ногу, острую лопатку, перед тем как юный садовник исчез.

"Если бы это было персиковое дерево..." – произнес вслух ее мысль Марк. Мина смотрела себе под ноги, будто искала сорвавшийся плод, но наткнулась взглядом на незаметную в высокой траве табличку "Acoe.........rap..e ..iqh..i". "Хотя, конечно, – продолжил Марк, пытаясь угадать перевод, – подобное бесстыдство в его годы вполне простительно, ведь он прехорошенький и наверняка полагал, что работает здесь один". Еще одна ветка с хлестким шелестом полетела вниз. Снова равнодушно, не быстрее, не медленнее, заработала ножовка, и Мина не решилась спросить название огромного, с торчащими изнутри метелками пальмового куста.

7

Вечером Марк сдержал слово и на десерт привел доктора, к которому испытывал искреннюю и немного поверхностную, по мнению Мины, приязнь; в остальное время года они даже не переписывались. Однако, разглядев позади поднимавшегося по ступеням террасы мужа атлетическую фигуру гостя, она неожиданно для себя обрадовалась и даже привстала навстречу, когда доктор протянул ей пестрый букет. Высокий и смуглый, он нисколько не изменился, и она машинально, как уже не раз, подумала, что хорошо бы записаться к нему на прием. Эту идею перебил Марк пересказом истории бельгийского бизнесмена, которую Мина, в свою очередь, прервала жалобой на утреннюю бесцеремонность мужа. Дело в том, что гость был доктором не обычным, секретным, и Мина в отместку за эту его секретность и чопорность говорила ему двусмысленности, не всегда осознанно. Теперь, глядя мимо широкой крестьянской ступни мужа, покачивающей пляжной сандалией, на тонкие в запястьях, внимательно сложенные руки доктора, она попробовала намекнуть на садистские наклонности Марка и даже приоткрыла в разрезе юбки расцарапанное колено.

В ответ доктор протянул Мине дольку овечьего сыра на сухарике серого хлеба, завернутом в фиолетовый лист салата, прибавив сверху лимон, и она опять удивилась, какие нежные у него руки и абсолютно невыразительное лицо. Возможно, это оттого, что он спит с пожилой посудомойкой из ресторана. Или предусмотрительный Марк ее нарочно обманул?

Мимо террасы прошла хорошенькая хозяйская внучка Катюша, для которой Мина привезла отлитый в форме померанца шоколад в яркой квадратной коробочке. Каждый год она обещала прислать его по почте на Рождество и каждый год забывала об обещании. Странно, но в шесть лет девочка была веселей и общительней, чем теперь, когда выросла настолько, что может, не вставая на цыпочки, достать выключатель уличного освещения. В это время южных сумерек электрический свет ничего не добавляет, и девочка, воспитанная быть экономной, вопросительно на них оглянувшись, выключила фонарь. Стройная, тонконогая, она совсем не похожа на грушеподобную, из-за толстых ляжек переваливающуюся при ходьбе мамашу или чересчур серьезного, чтобы быть нормальным, младшего брата. Правда, правое плечо Кати немного приподнято по сравнению с левым, но скорее это дурная привычка, чем физический порок.

– Доктор, а вы как считаете? Вы же знакомы со всеми в этом местечке.

– Во-первых, она не дочь, а племянница. Была еще сестра, старшая, она стала спортсменкой, пловчихой, кажется, и покинула родные края, как полагали, навечно. Но, знаете, как бывает с глубокими провинциалками, тем более романтичными: несчастная любовь, ребенок, плохая наследственность посмотрите на ее сестру, а в результате запущенная болезнь и гибель. Что может быть проще?

Да, наверное, так все и было. Возможно, доктору даже досталась в наследство от недоучки-врача, обмазавшего гипсом ногу великосветского мореплавателя, медицинская карта неудавшейся спортсменки. Мина вдруг вспомнила о вчерашнем мужчине, Юсуф, кажется, и хотела было спросить, но Марк, как обычно, перебил. Она посмотрела на мужа свысока. Удивительное дело: стоило ей вчера остаться одной, стоило только задуматься о продолжении рода, как мужчины буквально зароились вокруг, словно привлеченные электрическим светом, который Катюша все-таки зажгла, жирные ночные бабочки.

Ее, конечно, предупреждали, что они удивительно сладкоречивы, эти мужчины-туземцы, однако верить им нельзя. Да и как можно верить человеку в стоптанных, хотя и до блеска начищенных туфлях и дорогом, это стало очевидно под ближайшим фонарем, костюме? "Вы меня не помните, но вы должны меня выслушать. Юсуф не станет обманывать. Вы такая добрая, такая леди, когда в первый раз..." Ее заинтересовали, встревожив, не столько слова, жаркие, заискивающие, сколько травный запах одеколона и близкие, просительные глаза – мужчина держал ее за локоть, заглядывая в лицо: "Ты должна знать, Катя не ее дочь". Она совсем не понимает, о чем речь. Чтобы разобрать негромкий, с французским вывертом голос, Мина замедлила шаг, стараясь смотреть не в упор, а искоса: говорят, они ужасно обидчивы и могут от досады убить. Иначе откуда у местных официантов такое высокомерие в самом разрезе притворно опущенных век? Чтобы так на людей смотреть, надо обладать миллионным состоянием, а у них даже нищие, дети, клянча копейку, сохраняют надменный вид. Этот тоже, наверное, хочет денег. "Я любил ее и поклялся, что Катерина..." Однако странные имена они дают своим детям, вот и внучку хозяйки... А-а, про нее, оказывается, и речь. Ну, разумеется, разумеется, он прав, и тетя Агата о том же рассказывала: мать девочки умерла от туберкулеза, ведь здесь еще при князе начали строить санаторий. Хотя, она готова поклясться, история Агаты была чистейшим, как бриллиант в ее кольце, вымыслом...

Словно откликнувшись на имя, из густых абрикосовых сумерек вновь появилась девочка с темно-русыми и немного волнистыми, как у Марка, влажными волосами и, присев на корточки, стала шарить под домом, заглядывая в темноту. "Вы не видали моего щенка?" – "Если хочешь, поднимись и посмотри здесь. Пять минут назад он крутился под столом, выклянчивал колбасу". Белый патлатый щенок, забавный, но ужасно блохастый. Мина почесала лодыжку, наверное, москит. "Катюша, возьми, съешь пирожное". Мина поманила девочку блюдцем с кремовой розочкой. С некоторых пор, пытаясь поймать ее внимание, она стала подкреплять слова жестами, поскольку Катя как будто плохо понимала, когда обращались непосредственно к ней. Сама девочка разговаривала мало, но если принималась что-то рассказывать, то так быстро, что Мина не успевала следить за смыслом, пропуская половину слов так же безнадежно, как молниеносные подачи Марка на теннисном корте...

– Наконец-то, Марк, у меня появится достойный противник. Ты же знаешь, с тренером играть неприятно, он как будто за тобой ухаживает, а Ник-Ник предпочитает играть с девушками. Приехал, правда, Варон, но неделю как пьет и даже сезона не открыл.