Текст книги "Кор-15: Однажды в Исландии (СИ)"
Автор книги: Т. Трикстер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
К тому, кто уснет на могиле скальда, перейдет его сила. Но как уснуть, когда над головой сияют огромные августовские звезды, земля время от времени издает тревожный гул, а ветер доносит запах далекого моря? Как уснуть, когда ты столько времени ищешь то самое слово, и не можешь найти? Словно ловишь волшебную птицу, и уже ухватил ее за хвост, но когда разжимаешь пальцы, то на ладони видны одни серые, поломанные, жалкие перья, а птица опять взмыла в небеса.
Я – Сигурд, сын Торнлейва из Озерной долины, воин и пастух, мечтающий стать бардом. Но пока я ничем не отличаюсь от овец, которых пасу: я чувствую, но не могу воплотить чувства в чеканных строках висы. У меня получается блеяние вместо вис. Язвительная Гуннлед, жена моего брата Магнуса, как-то сказала, что мое призвание – не висы, а ниды, черные песни разрушения. Да, иногда – когда я выпью – мой язык может быть весьма острым. На днях в этом убедился Олав, сын Анунда, вздумавший шутить над моим шрамом. Дело чуть не дошло до мечей... Что ж, если этот верзила все же захочет сразиться, он знает, где меня найти. Я не боюсь ни битвы, ни смерти. Я боюсь лишь одного – не сбыться, пройти как тень по земле, не оставив после себя ни славы, ни памяти.
Ночь перевалила за половину. Как бы уснуть, перейти в блаженную страну снов? Там я встречу великих бардов прошлого, а может, и того, кто был первым скальдом. Мысли начинают путаться, веки отяжелели. Спи, Сигурд. Спи...
***
Магнус, сын Торнлейва, не любил своего единокровного брата Сигурда. Хотя видят боги – Сигурд всегда был хорошим братом. Но Магнус никак не мог отделаться от мысли, что если бы не Сигурд, он был бы единоличным владельцем усадьбы. А так отец перед смертью разделил все свое добро пополам. Магнус молча смирился с его волей – а что еще ему оставалось? Сигурд – не только хороший брат, но и хороший воин. Вместе с ним и Хёрдом, их работником, на ферме три меча, а это уже немало.
Нельзя плохо думать об отце, ушедшем в Вальгаллу, но лучше бы он оставил Сигурда в Норвегии. А так странно получилось: Торнлейв ушел к норвежскому ярлу на одну зиму, а сам пробыл вне дома целых три года. Потом он вернулся в Исландию с богатой добычей – и с младенцем на руках. По словам Торнлейва, он был женат на норвежской женщине по имени Хельга, она умерла родами, и он решил забрать новорожденного с собой. Вроде все гладко: вдовец Торнлейв имел право жениться вторично, да и женщины часто мрут родами, но у людей, наделенных любопытством Локи – да провалятся они к нему в Хелль! – сразу появились вопросы. Например, почему мальчика не отдали, пока он хоть немного не подрастет, в семью покойной жены? Зачем было брать младенца в плавание, где он выжил чудом?
Нет, сомнений в том, что Сигурд – сын Торнлейва, не было: слишком велико сходство. Он, Магнус, и то меньше похож на отца. Однако были сомнения в его законнорожденности. Если Хельга была наложницей или рабыней отца, то Сигурд и Магнус, сын законной жены, не равны в правах. Бабушка Халльгерд, вырастившая их с Сигурдом, не раз намекала на это. Жаль, что бабушка умерла за год до того, как отец составил завещание. Впрочем, отец всегда поступал, как хотел.
Вечером Сигурд ушел со стадами в долину. К полудню он должен вернуться. Положа руку на сердце, Магнус не мог не признать, что ждет его возвращения. И не только потому, что он пригонит овец. Сигурд – хороший человек. Видит Один, если бы он был не совладельцем усадьбы, а наемным работником, Магнус любил бы его, как брата.
***
Легко ли быть хозяйкой усадьбы, когда ты вот-вот должна родить, живот отяжелел и ноги отекли, а вокруг нет никого, кто мог бы помочь? От старой рабыни Эйвинды больше убытка, чем пользы. А хозяйство большое. Если бы Сигурд женился, у нее появилась бы помощница, но этот мечтатель думает о славе скальда, а не о девушках. Видимо, когда Сигурда младенцем везли на корабле, в сильный шторм его мозги взболтались, как пахтанье, да так и не вернулись на место.
Гуннлед, мысленно ворча, шла по двору в кладовую для припасов – как и во всех усадьбах, она размещалась отдельно от главного дома, как внезапно в ворота постучали. Тотчас из конюшни выбежал Хёрд, обнажил меч.
– Кто там? – громко спросила Гуннлед.
– Ульв и Харальд, сыновья Анунда. Мы пришли к Сигурду.
Скрипнула дверь, на пороге дома показалась мощная фигура Магнуса.
– Сигурд ушел в долину вместе со стадом, – крикнул он. – Но я готов принять вас в своем доме, если вы пришли с миром.
– Этой ночью убили нашего брата Олава. И мы готовы отомстить за него.
***
Давно горница не видела такого мрачного застолья. Ульв и Харальд категорически отказались и от еды, и от пива, хотя Гуннлед поставила перед ними полные кружки. Братья, рассказав, что привело их в усадьбу, молча сидели за длинным столом. В свете масляных светильников, освещавших лишенную окон горницу, их светлые глаза поблескивали остро и недобро – по-волчьи.
Вчера утром Олав отправился в дом своей невесты Сигрид, жившей в Озерной долине. Вечером он должен был вернуться, но не вернулся. А сегодня рано утром тело Олава нашли у ворот его усадьбы. Ему пробили череп так, что видны были мозги. Но в покойном было столько силы, что со страшной раной он сумел добраться до дома от того места, где на него напал убийца, и лишь тогда душа оставила тело. Убийство случилось ночью, и рана была нанесена не мечом, а камнем. Это обстоятельство вызывало особый гнев Ульва и Харальда: мало того, что их брата убили, так еще и убили не как воина, а как собаку. Пройдя по дороге, по которой должен был ехать Олав, его братья обнаружили следы свежей крови на большом камне, принадлежащем эльфам. Там на Олава, скорее всего, и напал убийца, причем напал подло, со спины,подкравшись во мраке. Почему они подозревают Сигурда? Потому что все видели, как Сигурд и Олав поссорились третьего дня, и еще потому, что все знают, что Сигурд не смог бы одолеть Олава в честном бою.
– Это mórd – позорное убийство, – сказал Ульв, как припечатал, прежде чем погрузиться в бездонное и грозное молчание.
– Мой брат не способен на подлость, – коротко ответил Магнус. – И он не уступит в искусстве боя Олаву.
Он и в самом деле так думал. Но, кроме обиды за род, в душе загорелось и другое: смутная и гнусная надежда на избавление от младшего брата. Магнус стал на миг сам себе противен: подобные чувства недостойны викинга.
– К полудню Сигурд должен вернуться с пастбищ долины. Солнце уже высоко, ждать осталось недолго.
Гуннлед смотрела на мужа и понимала все, что происходит в его душе. Она с первого дня знакомства видела его душу так же ясно, как свою. Сейчас Магнус хочет навсегда избавиться от брата – и не иметь никакого отношения к его исчезновению. Что ж, она ему поможет.
***
Лучший из скальдов
Слагал висы
Подобные копью Одина
Они всегда попадали в цель
Увеселяя сердца воинов.
Когда эти строки пришли мне в голову после пробуждения, я не поверил сам себе. Однако я никогда не слышал их прежде, стало быть, эту вису я сложил сам – или с помощью скальда, на чьей могиле я спал. Я вскочил на ноги, будто преследуемый врагом, не в силах сдержать переполнявший душу восторг. Я не знал, хороша или дурна моя виса, но я сумел, наконец-то я сумел! Я смотрел на долину, простиравшуюся передо мной, так, словно меня год держали в темном погребе, а потом выпустили наружу, и я опять увидел зеленую траву, сизо-серые облака, светлую шерсть овец. Я не могу объяснить, как это случилось, но мир стал другим.
Так начался первый день моей новой жизни.
Когда я гнал отару к усадьбе, я предчувствовал, что меня ждет нечто необыкновенное, но я не смог угадать, что это будет, когда увидел Гуннлед. Я очень удивился: хозяйка усадьбы не должна выходить за ее пределы одна, тем более сейчас, когда она скоро разрешится от бремени.
– Я вышла предупредить тебя, – сказала она. – В усадьбе сейчас братья убитого тобой Олава. Они уверены, что это было позорное убийство, что ты убил его ночью, напав из засады.
Я стоял и смотрел на эту женщину, не понимая, о чем она говорит.
– Ты не хуже меня знаешь наши обычаи, Сигурд. Если ты честно убил его при свете дня, ты должен был пойти в ближайшую усадьбу и заявить об этом. Но Олава убили не мечом – ему размозжили голову камнем, когда он возвращался из усадьбы своей невесты.
Наконец дар речи вернулся ко мне.
– Я не убивал Олава. Я вообще не видел его с дня нашей ссоры.
– Люди слышали бранные слова, которыми вы обменялись. Ты был зол на него. Эту ночь ты провел в одиночестве, и у тебя нет свидетеля твоей невиновности. Камень эльфов, возле которого совершилось преступление, лежит на границе долины, в которой ты пас овец. Братья Олава уверены в твоей вине. Все против тебя, Сигурд. Это судьба.
Все мы верим в Урд, Верданди и Скульд – трех норн, живущих в чертогах Одина: еще ни одному смертному не удавалось изменить вынесенные ими приговоры. Пословица гласит: «Своей судьбы не избежать», но кто поручится, что моя судьба именно такова: погибнуть за преступление, которое я не совершал?
Похоже, мои мысли передались Гуннлед, потому что она заговорила совсем иначе.
– Ты не сумеешь доказать свою невиновность, а покарать виновного в позорном убийстве имеет любой. Даже если ты попытаешься спрятаться, на тебя объявят охоту. Но есть один выход. Корабль норвежцев отплывает завтра утром. Пока еще никто не знает о смерти Олава, ты успеешь добраться до бухты и уплыть вместе с ними.
Что-то подобное уже было в сагах. Греттира несправедливо обвинили в сожжении дома с людьми, и он вынужден был искать защиты у норвежского конунга. В Норвегии живет родня моей матери...
– Скачи к морю, Сигурд! Я пригоню овец в усадьбу. Потом, когда гнев Ульва и Харальда утихнет, ты сможешь вернуться.
***
Поясница просто раскалывалась. К тому мгновению, когда Гуннлед с помощью рабов загнала овец в кошары, она была зла и на Сигурда, и на собственного мужа, и на Ульва с Харальдом. Без мужчин нельзя, но сколько же с ними хлопот! И дитя, которое сейчас пинается в ее чреве, тоже мужчина, только маленький, она уверена в этом.
Уставшая, раздраженная вошла она в дом и остановилась. Нет, в таком виде нельзя показываться перед гостями, кем бы они ни были. Надо поправить волосы, умыть лицо студеной водой. И хоть чуть-чуть отдохнуть.
Долго отдыхать в своей клети Гуннлед не пришлось: в дверь серой тенью проскользнула Эльвинда.
– Плохо, госпожа! Как бы не дошло до схватки. Ульв и Харальд очень сердятся. Полдень уже миновал, а Сигурда нет.
Гуннлед махнула рукой. Пусть сердятся – гости не посмеют напасть на хозяина, что бы ни случилось. Такое не сходит с рук даже конунгам. Но не стоит затягивать с развязкой, а то Сигурд и впрямь успеет домчаться до моря и спрятаться на корабле норвежцев.
Она вошла в горницу в тот момент, когда мужчины уже начали терять терпение. Братья Олава подозревали, что их попросту дурят, а Магнус уже готов был сам отправиться за братом, лишь бы эта путаница разъяснилась. В конце концов, обвинение Сигурда бросало тень и на него – ведь они один род. И в этой обстановке слова Гуннлед прозвучали как гром небесный.
– Сигурд сейчас скачет к бухте. Он хочет уплыть с норвежцами. Я пригнала отару домой.
– Это правда? – трое мужчин почти одновременно вскочили с лавок.
– Да.
– Он сознался в убийстве Олава? – рявкнул Харальд.
– Он ни в чем не сознавался. Он сказал, что хочет уплыть к своей родне в Норвегию.
Гуннлед никогда не лгала без крайней надобности. Ложь – недостойна, хитрость – допустима.
Когда Магнус, наконец-то выпроводивший незваных гостей, вернулся в горницу, Гуннлед с наслаждением допивала вторую кружку пива, к которому так и не притронулись братья. Какие глупцы: пиво отличное, даже маленький боец в ее животе угомонился.
– Зачем ты сделала это?
– Что? Сказала правду?
– Против каждого из них Сигурд выстоит, но двоих сразу ему не одолеть, – Магнус тяжело опустился на лавку.
Он никогда не любил брата. Но ему будет тяжело поджигать хворост на его погребальном костре.
Гуннлед пожала широкими плечами, как бы говоря: это его дело.
***
Если бы Ульв и Харальд могли передать своим коням хоть часть обуревавших их чувств, те поднялись бы и полетели над землей. Сомнения, если они и были, отпали окончательно: убийца их брата оказался столь же труслив, сколь и подл. Они надеялись перехватить Сигурда по дороге, но догнать его и даже увидеть впереди не вышло. Неудача распалила их ярость, подобно маслу, вылитому в огонь; жажда мести горячила их кровь, заставляла сердце бешено биться в груди. Подобно бешеному ветру, они пронеслись по Озерной долине и увидели на горизонте море еще до начала вечера.
Кони начали уставать, но братья и не помыслили о короткой передышке. Кто знает, что на уме у норвежцев? Они могут отплыть в любую минуту, и тогда убийца Олава уйдет безнаказанным. И только когда перед ними предстала бухта с качавшимся на волнах ясеневым кнорром, из глоток братьев вырвался крик облегчения. Паруса спущены, а это значит, что сегодня норвежцы не отчалят.
Рабы с коротко остриженными волосами грузили на борт кнорра рулоны вадмаля – плотной шерстяной ткани и связки сушеной рыбы. За ними внимательно наблюдал, стоя чуть в отдалении, владелец корабля – рослый даже для викинга, уже не очень молодой – в русых волосах его блестела седина. Его звали Торнвальд: Ульв и Харальд продали ему на прошлой неделе десять рулонов вадмаля. При виде братьев на взмыленных лошадях норвежец не высказал ни удивления, ни тревоги, лишь положил руку на рукоятку меча.
Спешившись, братья подошли норвежцу и коротко объяснили, что им нужно. Торнвальд пожал плечами.
– Исландец по имени Сигурд не просился ко мне на корабль, да и никто не просился.
– Он мог пробраться на корабль без твоего ведома, – промолвил Ульв. – Ему больше некуда бежать.
Торнвальд снова пожал плечами.
– Я вижу, вы одержимы местью. Хорошо. Пусть один из вас поднимется со мной на борт и осмотрит корабль.
Заполненный товарами кнорр осматривал Харальд.
Сигурда на нем не оказалось.
На берег Харальд вернулся, чувствуя себя бойцом, проигравшим поединок. И хотя норвежец не сказал ему ни слова, в его светло-серых глазах Харальду чудилась насмешка.
Братья сдержанно поблагодарили норвежца и принялись обсуждать положение.
Харальд настаивал на том, что нужно ждать Сигурда у причала. Он мог обхитрить их, спрятаться в какой-нибудь лощине и дожидаться там сумерек, чтобы беспрепятственно добраться до бухты. Но рано или поздно он здесь все равно появится, а поскольку место открытое, братья его сразу увидят.
Ульв был уверен, что Магнус и его хитрая жена-ведьма обвели братьев вокруг пальца. Сигурд и не думал мчаться к морю: они спрятали убийцу в своей усадьбе, поступив подло и недостойно. Говорить с такими людьми больше не о чем. Нужно идти с жалобой на тинг, и пусть народное собрание решает судьбу убийцы и его укрывателей.
После долгого спора братья пришли к такому решению. Норвежец отплывает завтра утром, времени осталось не так много. Они подождут. Если же Сигурд не появится, а корабль уплывет, тогда они вернулся в долину и выдвинут обвинения против него на тинге, который должен соберется через две недели. И тут же братья поклялись не соглашаться на виру за убийство брата, пусть бы даже Сигурд и Магнус отдали им все свое добро.
***
После разговора с Гуннлед я был сам не свой: разум ненадолго покинул меня. Я погнал коня к морю, но вскоре опомнился. Что я делаю? Пытаюсь сбежать, страшась мести за преступление, которого не совершал? Такое поведение не достойно не только свободного человека, но даже раба. И какую вису я смогу сложить впоследствии? О том, как Сигурд, сын Торнлейва, опозорил свой род? Такую вису я слагать не стану.
Сперва я хотел вернуться в усадьбу и поговорить с братьями Олава, но потом мне пришла в голову иная мысль. И чем дольше я рассматривал ее с разных сторон, тем соблазнительнее она мне представлялась. Есть один способ навсегда снять с себя подозрения и примириться с Ульвом и Харальдом: найти подлинного убийцу.
Я не таил зла на братьев Олава, которые сочли убийцей меня. Ход их мысли после нашей с Олавом ссоры был вполне понятен. Однако они не учли одно важное обстоятельство: чтобы подкараулить Олава у камня эльфов, я должен был заранее знать, что он поехал в гости к невесте и будет на обратном пути проезжать мимо этого камня поздно вечером или ночью. Но я никак не мог знать этого. А вот тот, кто совершил злодеяние, знал. Стало быть, это кто-то или из усадьбы Олава, или из усадьбы его невесты. Дома в Исландии разбросаны по долинам, семьи живут уединенно, и у нас нет соседей, следящих друг за другом.
У Олава был скверный нрав, но со своими братьями он ладил. Об Ульве и Харальде идет добрая слава: никто и никогда не обвинял их ни в змеином двоедушии, ни в изощренном коварстве. Они скорее слишком горячи и нетерпеливы. Такие люди могут многое учинить в буйстве, но они не способны хладнокровно убить своего брата, а потом изображать праведный гнев. Да и ума им не хватило бы для такого мудреного замысла. Нет, это не Ульв и не Харальд.
И не рабы из их усадьбы – если бы кто-то из них отлучился надолго, тем более ночью, его отсутствие сразу бы заметили. Судя по всему, Олава убил кто-то из усадьбы его невесты Сигрид.
Размышляя таким образом, я доехал до камня эльфов и спешился. Очень большой и как бы приплюснутый светло-серый округлый валун издавна считают священным: предания гласят, что эльфы собираются за ним, как за пиршественным столом. Сейчас, в разгар дня, возле него не было никого – ни смертных, ни бессмертных. Что ж, мне это на руку: смогу спокойно все осмотреть.
Свежая кровь на камне бросилась в глаза сразу, и видно было, что ее пролили недавно. Трава в одном месте возле камня была сильно придавлена, и в земле виднелись две небольшие вмятины, словно кто-то под тяжестью удара сперва врос в землю, а потом упал. Вмятины были напротив пятен крови на камне, и я представил, как Олав рухнул с высоты своего роста на землю, задев камень головой. Пошарив глазами по сторонам, я нашел и орудие преступления – обычный булыжник размером с кулак. Он валялся в пяти шагах от камня эльфов, и был забрызган кровью и мозгами.
Чтобы таким камнем пробить голову, надо обладать немалой силой. А чем надо обладать, чтобы заставить Олава спешиться и подойти к камню, обладающему столь неоднозначной славой? Ни о какой засаде и речи быть не может: здесь имела место хитрость. Олав не ожидал нападения, он подпустил к себе убийцу достаточно близко и, скорее всего, так и не успел обнажить меч.
Солнце заволокли тяжелые серые тучи. Внезапно подул сильный холодный ветер, и трава вокруг камня склонилась под его дуновением. Ветер этот послал Один, хранитель высшей мудрости и всякого знания, ибо он обнажил доселе сокрытое: я увидел меж раздвинувшихся стеблей травы нечто, резко отличающееся от нее цветом.
Это была пурпурная нить.
Только один человек в нашей долине имеет одежду такого цвета – Хёскульд, побратим Снорри, брата Сигрид. Он привез пурпурный плащ из далекого похода, очень гордится им и надевает по праздникам – или когда отправляется в гости. Если он гостил вчера в усадьбе Сигрид, ответ на вопрос, кто убил Олава, очевиден. Осталось выяснить, зачем он это сделал.
***
Тинг – не просто собрание всех жителей долины, как альтинг – не просто съезд всех свободных жителей острова. На тинге принимают решения, касающиеся всех, будь то дела военные или торговые, на тинге обмениваются новостями и заключают сделки, но, главное, на тинге вершится суд. Его вершат старейшины в соответствии с давними и всем известными законами, вершат открыто и на глазах у всех. Каждый, кто считает, что его права ущемили, имеет право подать жалобу и призвать своего обидчика к ответу. На тинге разбирали разные дела – от бесчестья, нанесенного свободной девушке, до убийства раба, но про такое дело, какое выпало на рассмотрение судьям на этот раз, давно не слыхивали.
На небольшой равнине у подножия невысокой горы, похожей на перевернутую лодку, стояли полукругом три дюжины палаток – большей частью серых и коричневых, но иногда попадались и палатки, окрашенные в зеленый или красноватый цвет. В палатках жили участники тинга те три дня, что длилось собрание. Вечерами все собирались у костров, пили мед, обменивались новостями, пели песни. К полуночи все обычно стихало, ибо заседания тинга начинались рано утром, но только не в этот раз. Всех обитателей Озерной долины так взбудоражило убийство Олава, что разговоры о нем – правда, вполголоса и с оглядкой – не утихали едва ли не до третьих петухов. Одни были уверены, что это дело рук Сигурда, другие настаивали на его невиновности, намекая, что драчливый и горячий Олав имел немало врагов. Все ждали суда, назначенного на третий день тинга.
Рано утром двенадцать судей-старейшин расселись на вырезанных из дерна сиденьях у подножия горы. Место было выбрано не случайно: уступ хорошо отражал звуки, так что речи любого, кто говорил достаточно громко, были слышны далеко. Перед ними друг напротив друга на расстоянии двадцати шагов стояли Сигурд, сын Торнлейва, и Ульв, сын Анунда – ответчик и истец. А вокруг плотной толпой стояли более ста вооруженных мужчин – от юнцов, еще ни разу не участвовавших в битве, до редких среди викингов седовласых старцев, и среди них два побратима – Снорри и Хёскульд в своем пурпурном плаще.
Стоял в толпе и Магнус – бледный, непривычно подавленный. Сигурд, вернувшись в усадьбу, сказал лишь, что Один помог ему и он знает, кто на самом деле убил Олава, но не назвал имени. Вместо этого он прочитал две висы: одну о великом скальде, а вторую столь мудреную, что Магнус так и не смог ее понять. Зато он хорошо понимал, что происходит в его собственной душе. Он чувствовал, что его брат невиновен, и хотел, чтобы это было не так. Жаль, что Сигурд не уплыл с норвежцами. Теперь, когда он научился слагать висы, он нашел бы хорошее место при дворе какого-нибудь конунга, а со временем получил бы в дар земли. Пусть бы ему было хорошо, тогда, возможно, ему, Магнусу, не было бы так плохо.
Логсёгумадр – тот, кто произносит слова закона – объявил, что суд начался, и гул голосов стих. Первым слово получил истец. Ульв рассказал о том, как Олав за два дня до гибели подшутил над шрамом на переносице Сигурда, сказав, что он, верно, получил его за то, что привык совать свой нос в чужие дела, на что Сигурд пригрозил ему, что укоротит Олаву его собственный нос.
– Подтверждаешь ли ты эти слова? – спросил один из судей Сигурда.
– Подтверждаю.
– Готов ли ты был к поединку с Олавом?
– Готов, но мы не обнажили мечи. Все закончилось разговорами.
Судья сделал знак Ульву.
– Продолжай.
– Через день после этой ссоры мой брат отправился к своей невесте Сигрид. Он должен был воротиться вечером, но не вернулся. Рано утром мы услышали у ворот усадьбы ржание коня Олава. Но на нем не было всадника. Олав лежал у ворот. Он уже не дышал, но видно было, что жизнь покинула его недавно. На голове зияла страшная рана, настоящая дыра, в которой были видны мозги. Мы с Харальдом вскочили на коней и помчались по дороге, по которой возвращался наш брат. На камне эльфов я заметил следы свежей крови и понял, что удар нашему брату был нанесен на этом месте. И нанес его Сигурд, который затаил зло на Олава, Сигурд, который пас овец неподалеку, Сигурд, который спрятался или сбежал, когда мы пришли в его усадьбу требовать справедливости. Его брат Магнус явно был с ним заодно, и потому мы требуем покарать одного сына Торнлейва за убийство, а другого – за укрывательство убийцы!
– Что ты скажешь на это? – обратился другой судья к Сигурду.
– Я не убивал Олава и даже не имел такого помысла. Ночь, в которую было совершено убийство, я провел на кургане скальда. Я уснул там, и получил его дар. Когда я возвращался домой со стадами, меня встретила Гуннлед и сообщила, что в усадьбе Ульв и Харальд, и что они в ярости...
– И ты сбежал, да? – не выдержал Ульв.
– Гуннлед рассказала мне об обстоятельствах убийства, и я отправился к камню эльфов, чтобы найти убийцу твоего брата. Один помог мне. Теперь я знаю, кому ты должен предъявлять свои обвинения. А брат мой не имеет ко всему этому ни малейшего отношения.
– Ты знаешь имя убийцы? – голос судьи был строг, почти суров.
– Да. Сейчас я прочитаю вису, и он сам себя выдаст.
***
Мысль прочесть вису, написанную ночью, пришла мне в голову перед началом суда, и это была благая мысль. Поэтическое слово обладает огромной силой, это самое мощное орудие из всех, которые когда-либо боги давали в руки людям. Хёскульд стоял самоуверенный, спокойный, уверенный в своей безнаказанности, не зная, что через несколько мгновений он будет разоблачен. За две недели, прошедшие от того необычного дня до суда, мне с помощью долгих размышлений и обрывков сведений, полученных из разных рук, удалось понять, почему он так поступил. Сейчас об этом узнают все.
Доблестный воин не знал пораженья
Ни от меча, ни от топора
Он был храбр и удачлив
Но сестра побратима
Не хотела его знать.
Он снова уплыл в далекие земли
И вернулся с добычей
Надеясь щедрыми дарами
Смягчить сердце девы
Но застал в ее усадьбе ее жениха.
Черная зависть, как змея,
Обвила сердце воина,
И он ушел из дома девы
До окончания пира.
Поздним вечером у камня эльфов
Воин поджидал жениха,
А когда тот подъехал,
Нанес ему удар камнем,
Чтобы люди подумали,
Будто жених сам упал с лошади
И разбил голову.
Но убийца не учел двух вещей.
Первая та, что жених
Был очень силен телом:
Он с пробитой головой
Сумел вскочить на коня
И добраться до дома.
А вторая – что жесткая трава
Вытащит нитку из его пурпурного плаща
И скальд найдет эту нитку.
Говоря эти слова, я не отрывал глаз от Хёскульда и видел, как менялось его лицо. Сначала на нем проступила насмешка, потом недоумение, потом злоба, потом – ярость. Лицо его залила краска, руки сжались в кулаки. Едва я завершил декламацию, как Хёскульд заорал:
– Это не виса, а нида! Он поносит меня при всех!
Словно отвечая на его слова, земля содрогнулась у нас под ногами, и я замер на миг: неужели боги разгневались на меня? Но тут же понял, что боги разгневались на Хёскульда, и успокоился.
– Это виса, Хёскульд. Вот нить, которую я нашел у камня эльфов.
Я вытянул руку, чтобы все увидели нить. Поднялся шум. Судьи велели мне подойти к ним. Пурпурная нитка пошла по рукам, каждый смотрел сперва на нее, потом на Хёскульда. Когда все убедились, что это и впрямь пурпурная нитка из его плаща, логсёгумадр велел ему выйти из толпы и предстать перед судом.
В этот миг земля снова содрогулась и забилась, как пойманная рыба бьется в сетях. Воспользовавшись всеобщим замешательством, Хёскульд бросился ко логсёгумадру, чтобы вырвать нитку из его рук, но тут раздался такой грохот, что все мы на миг утратили слух.
Недра преисподней разверзлись в этот миг, и небеса потемнели. Гора треснула, и из нее взмыл в небо столб черного дыма, такой огромный, точно одновременно затопили тысячи печей.
Дальнейшее свершилось столь быстро, что молния не успела бы сверкнуть за этот промежуток времени дважды. Хёскульд схватил логсёгумадра за руку, я бросился к нему на выручку, потому что стоял ближе всех и потому что не хотел, чтобы убийца уничтожил улику. Но это я понял потом, а тогда я не успел ни о чем подумать. Видимо, я крикнул, потому что Хёскульд обернулся и выхватил меч. Наши мечи скрестились, но тут земля опять содрогнулась прямо у меня под ногами, и я упал, выронив меч. Меч Хёскульда сверкнул надо мной, но мой брат Магнус ударил его мечом, а из трещины в горе вырвался огромный столб огня. Я не успел встать на ноги, как Хёскульд убил моего брата Магнуса и бросился бежать. Все бросились бежать, потому что дым забивал дыхание, а от жара, испускаемого огненным столбом, по телу тек пот. Но я поднял меч с горячей земли, догнал Хёскульда, убил его, вернулся туда, где лежало тело моего брата, поднял его и понес.
Наши кони обезумели от ужаса, и я отпустил их. Я нес брата до самой усадьбы, не оглядываясь на отверзшиеся врата в ад за моей спиной. Когда я принес его в горницу, он ожил на мгновение, сказал мне одно слово – и умер уже навсегда. А на следующий день Гуннлед родила мальчика, которого назвала в честь деда Торнлейвом.
Я сложил об этом несколько вис, которые понравились многим людям. Даже Ульв и Харальд признали, что я – настоящий скальд. Они пришли на похороны Магнуса и попросили у меня прощения. Достойный поступок, и я их понимаю. Но я так и не понял, почему последним словом моего брата было «Прости».
