Текст книги "Слезы счастья"
Автор книги: Сьюзен Льюис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)
– Вы уж простите, – шепнула Салли. – Хотите верьте, хотите нет, но она закатила бы жуткий скандал, если бы я не позволила ей этого сделать. Она тридцать с лишним лет принимала у людей верхнюю одежду в «Савойе». Впечатляет, правда?
– Оставить ей чаевые, когда будем уходить? – спросил Дэвид, и Лизе захотелось рассмеяться при виде того, как Терри швырнула их пальто под лестницу и повернула назад.
– О, уверена, она не откажется от пятидесяти пенсов, – ответила Салли и хихикнула, перехватив улыбку Лизы. – Кто-нибудь из персонала повесит их, когда она не будет видеть. Итак, – сказала она, поворачивая в комнату, где собрались остальные постояльцы и несколько человек, которые пришли их навестить. – У нас тут, в основном, девичья компания. А точнее, двенадцать дам и всего три кавалера, но Гарольд сегодня плохо себя чувствует, поэтому остался наверху, у себя в комнате. Зато к нам, как видите, присоединились Кристофер и Боб, а дальше по кругу Грейси с дочкой Жаклин, Анита, Норма, Сара, Айви и Беата. И, конечно же, Лиззи, которая принесла маленького Оливера познакомиться с дедушкой Бобби. Сколько нашему Оливеру, Лиззи? Шесть недель?
– Да, – подтвердила Лиззи и, слегка покраснев, улыбнулась крошечному, спящему в одеяле, сыну.
– Остальные девочки либо гуляют с родственниками, либо на процедурах, – продолжала Салли. – Да, как видите, у всех нас есть бейджики, чтобы вам легче было запомнить наши имена. Это Сара придумала.
Когда Лиза посмотрела на Сару, у нее сжалось сердце. Старушка сидела в кресле, завалившись на бок, сцепив перед собой руки, почти как звериные лапы, и блуждала по комнате отсутствующим взглядом. Слабо верилось, что она способна выдать хоть какую-то мысль, а тем более стоящую идею. Слышала ли она, что сказала Салли? Способна ли была порадоваться похвале?
Когда всех друг другу представили и принесли чай и торт, Лиза и Дэвид разделились, чтобы подойти и поговорить с каждым по очереди. Лиза начала с Сары. Пододвинув к старушке стул и ласково коснувшись ее руки, она сказала:
– Привет, я Лиза. Очень рада с вами познакомиться, Сара.
Зрачки Сары передвинулись во внутренние углы глазниц. Она забыла, как ими управлять?
– Я вижу у вас на пальце обручальное кольцо, – проговорила Лиза, которой уже сейчас было трудно сдерживать эмоции. – Я совсем недавно вышла замуж. Чудесный был день. У вас, наверное, тоже, когда вы выходили замуж? У вас были подружки невесты? У меня была одна, моя племянница Рокси, она недавно поступила в Оксфорд. Мы ею очень гордимся.
Продолжая смотреть в отсутствующие бледно-голубые глаза, Лиза ощутила непреодолимое желание крепко обнять старушку.
– Вероятно, вы удивитесь, услышав, что ей всего шестьдесят восемь, – проговорила Салли, подходя к ним.
Лиза была потрясена до глубины души. Она никогда бы не сказала этого вслух, боясь, что Сара все-таки услышит, но старушка выглядела как минимум на девяносто.
– Вот вам и раннее слабоумие, – с грустью пробормотала Салли. – Если показать вам фотографии, какой она была десять, даже пять лет назад, вы бы не поверили, что это одна и та же женщина.
Лизе стало тяжело дышать.
– У нее... – Она попробовала снова: – У нее есть родственники?
– Да, конечно. Муж приезжает каждое воскресенье попить с ней чаю, и сын время от времени заглядывает, когда бывает в наших краях. Они навещали ее чаще, когда Сара помнила, кто они такие... Возможно, и до сих пор не забыла, но общаться больше не может, а это очень расстраивает ее близких.
«Все равно, – подумала Лиза, – как они могли оставить ее здесь в одиночестве ждать смерти?»
– Пойдемте поздороваемся с Беатой, – сказала Салли. – Она очень ждала встречи с вами.
Поднявшись на ноги, Лиза наклонилась и ласково поцеловала Сару в щеку, потом задержалась, чтобы взглянуть на Дэвида, который, по всей видимости, флиртовал с Нормой и Айви. Очень трогательно было наблюдать, как две леди такого почтенного возраста с детским восторгом хихикают и подталкивают друг друга локтями.
– Дочка никогда не приходит меня навещать, – взвыл кто-то у Лизы за спиной.
Оглянувшись, она увидела Аниту, сидевшую с другой, более молодой женщиной, появление которой Лиза, вероятно, пропустила.
– Мам, я здесь, – сказала женщина.
– Где моя дочка? – хныкала Анита. – Она говорила, что придет.
– Ах, мама, ты опять за свое. Давай лучше выпьем чаю и ты расскажешь мне, о чем вы говорили с нашим депутатом, когда я пришла. Правда мило, что он привел познакомить с вами свою молодую жену?
Чувствуя, что ее снова начинают переполнять эмоции, Лиза подошла следом за Салли к креслу, в котором, держа в руках чашку чая, сидела Беата. Когда Салли заговорила с ней, та рассеянно улыбнулась.
– Привет, Беата, – сказала Лиза. – Не возражаете, если я к вам присоединюсь?
– Нет-нет, что вы, – заверила ее Беата. – Вы очень хорошенькая. Когда-то я тоже была такая и сейчас делаю все возможное, чтобы держать себя в форме. Я всегда говорю, что женщину не должны видеть без макияжа.
Поскольку ввалившийся рот Беаты напоминал зияющую ярко-красную рану между бесцветными щеками, не приходилось сомневаться в ее любви к помаде, а также к теням для глаз, глядя на полосы цвета электрик на ее истонченных веках.
– Стареть не очень-то весело, – продолжала болтушка, обращаясь к Лизе, – но мне повезло. Здесь за мной так хорошо ухаживают. Никаких забот. Она ангел, наша Салли, правда, дорогая?
Салли состроила гримасу.
– Парочка крыльев мне бы точно не помешала, – отшутилась она.
– Я тут уже почти десять лет, – тарахтела Беата, – но скоро буду уходить. – Она бросила взгляд на часы. – Мама уже едет меня забирать.
На лице Лизы не отразилось ничего, кроме ласковой заботы, когда старушка опять посмотрела на свои наручные часы. Вероятность, что мать Беаты еще жива, наверняка была меньше нуля.
Когда Лиза начала подниматься, Беата вдруг ахнула:
– О боже, я очень плохо себя чувствую, Салли. Вполне возможно, что я умираю.
– Бедняжка, – проговорила Салли, похлопывая ее по руке. – Очень жаль, но не могла бы ты подождать, пока мы допьем чай, дорогая?
– Ах, конечно, конечно, я подожду, – заверила ее Беата.
Не зная, смеяться ей или плакать, Лиза сказала:
– Не хотите ли еще торта?
– Нет, что вы! Мне нужно следить за фигурой. – Потом, лукаво блеснув глазами, добавила: – Эх, была не была! В конце концов, у меня сегодня день рождения.
– В самом деле? – спросила Лиза, подозревая, что это не так. – Тогда поздравляю вас с днем рождения.
Беата просияла.
– Как мило, как мило, – проворковала она. – Мама с минуты на минуту приедет и заберет меня.
Оставив Беату жадно доедать третий кусок торта в ожидании мамы, Лиза подошла к Дэвиду, который уговаривал Боба поднять голову и посмотреть на внука.
– Смотри, папа, это Оливер, – говорила Лиззи. – Он проснулся. Слышишь, как он сопит? Папа?
Боб продолжал сидеть понурив голову, почти касаясь подбородком груди.
– Помочь тебе, дружище? – предложил Дэвид и, осторожно обхватив голову Боба руками, приподнял ее так, чтобы он мог видеть ребенка. Хотя глаза Боба были открыты, веки нависали очень низко, а взгляд был направлен куда-то в сторону.
Подвинувшись так, чтобы попасть в его поле зрения, Лиззи сказала:
– Вот он, папа. Видишь его? Он чудесный, правда? Дафни прыгает от радости, что у нее теперь есть младший братик. Я же говорила, что на этот раз будет мальчик, помнишь? Мы назвали его Оливером Робертом, в твою честь, только ты Роберт Оливер. Тебе это нравится, папа?
Боб никак не реагировал, но потом по его щеке потекла одна-единственная капелька и Лизе пришлось отвернуться, чтобы скрыть собственные слезы, внезапно прихлынувшие к глазам. Что он знал? Много ли понял?
Так они провели больше часа: разговаривали с каждым из стариков или просто сидели рядом с теми, кто не мог отвечать, пока некоторые из них не начали дремать. Душевно распрощавшись, Лиза и Дэвид потихоньку вышли из дома и забрались в машину.
Какое-то время они просто сидели и смотрели на сад, слишком потрясенные, чтобы говорить.
Первым нарушил молчание Дэвид.
– Я и раньше уходил отсюда под впечатлением, – сказал он. – А сегодня... Одним словом, сегодняшний визит был, мягко говоря, весьма отрезвляющим.
Лиза кивнула. У нее до сих пор стоял ком в горле, а на сердце стало так тяжело от жалости и страха, что ей было трудно дышать.
– Ты хочешь, чтобы тебя отправили сюда? Об этом ты пытаешься сказать?
– Нет, – отозвался Дэвид. Он потер пальцами глаза, чтобы ослабить напряжение. – Я хочу провести время, которое мне осталось жить в ясном уме, делая все возможное для людей в этом доме и им подобным. Если мне удастся хоть что-то изменить для них к лучшему, значит, то, что происходит со мной... Что происх... Будет не напрасно. – Он повернулся и посмотрел на Лизу. – Как думаешь... Ты могла бы...
Он окончательно сбился и закрыл глаза.
– Конечно же, я тебе помогу, – сказала Лиза, уверенная, что именно об этом он собирался попросить. – Я думала об этом, пока мы были внутри, и мне пришло в голову... Возможно, для начала стоит попытаться привлечь молодых людей. Все мы когда-нибудь будем старыми, но никто не хочет об этом думать. Такое впечатление, что пожилые и немощные становятся ненужными или же их стесняются. А ведь они такие славные и милые, и им очень нужно, чтобы их любили. Если бы заполучить в помощники кого-нибудь из молодых знаменитостей...
– Точно, – сказал Дэвид. – Вот чем нужно заняться – попытаться объединить поколения.
– Когда приедем домой, составим список спортивных героев, звезд мыльных опер и прочих, – сказала Лиза. – Сделаем так, чтобы помогать пожилым стало модно, а потом будем собирать пожертвования, которым найдут хорошее применение.
Дэвид улыбнулся, глядя ей в глаза, и взял ее за руку.
– Тебе, наверное, страшно было смотреть, каким я стану, – тихо проговорил он.
Не в силах этого отрицать, Лиза сказала:
– Да, но если ты думаешь, что это разубедило меня оставаться с тобой до конца, ты ошибаешься.
Он продолжал улыбаться.
– Откровенно говоря, я не был уверен, пошатнется твоя решимость или нет, – признался он, – но, надеюсь, теперь ты понимаешь, как важно, чтобы у всех нас был выбор. При всем уважении к... М-м-м, я не хочу закончить... Или повесить на тебя и Розалинд...
– Дэвид, не надо, – сказала Лиза, убирая руку. – Я знаю, что ты хочешь сказать, и я не могу...
– Милая, пожалуйста, послушай.
Лиза умолкла и стала смотреть в никуда, ожидая, пока он продолжит. Но Дэвид ничего не говорил, и, когда она повернулась к нему, эмоции окончательно захлестнули ее, потому что в его глазах блестели слезы. Что бы он ни собирался сказать, слова, по-видимому, ускользнули, оставив после себя только желание высказаться и сознание того, что ему это не удалось.
ГЛАВА 21
Дэвид стоял на границе сада и, позволяя ветру играть с волосами, наблюдал, как внизу, на лугу, Лоуренс бросает Люси мячик. Прошло несколько недель с того дня, как подтвердились его худшие опасения, дня, когда он почувствовал, будто часть его «я» ушла туда, где была сейчас Катрина, и больше не вернулась. Боль, смятение и ярость отступали только в часы сна или когда он ждал, что Катрина позвонит или войдет в двери. Ждать Катрину было легче, чем знать, что она никогда не вернется.
Ее похороны он помнил урывками, как пленку с темными рамками, мелькающими перед проектором. Гроб с женщиной, которая была слишком молодой, чтобы лежать в нем... Руки, которые похлопывали его по плечу и утешительно сжимали локти... Голоса, слившиеся в песне, занавеси, закрывающиеся в последний раз... Он говорил, но насколько хорошо и что именно, не помнил. Должно быть, он сбивался, но остальные собравшиеся, наверное, приписали это горю, которое его поразило, и сокрушительному чувству утраты.
К этому времени все они наверняка знали, если смотрели телевизор или читали газеты, что скоро его постигнет еще одна страшная потеря. После того как сообщение было сделано в виде пресс-релиза, потому что уверенность изменила Дэвиду, когда пришло время предстать перед камерами, его офис забросали просьбами об интервью, которые пришлось отклонить, а также посланиями желавших посочувствовать и оказать моральную поддержку. Открытки, имейлы, письма и телефонные сообщения сыпались со всего мира. Дэвид плохо помнил, что в них говорилось, но читал большую часть и помогал Катрине отвечать на те послания, которые этого требовали... Нет, то была не Катрина, а Лиза. Его новая жена Лиза, которой приходилось нести это бремя, при том что они знали друг друга чуть больше года. Насколько было бы проще, если бы он мог вернуть Катрину, которая так долго была важнейшей частью его жизни!
В последнее время он начал задумываться, отличается ли его самовосприятие от того, как воспринимают его остальные. Видят ли они, как и он, мужчину, чье тело вполне здорово, а ум время от времени слегка притупляется, но, в общем и целом, работает, как всегда, хорошо и быстро? Или же они видят человека, чья оболочка остается нетронутой, но ум при этом незаметно разрушается, а действия становятся медлительными и непредсказуемыми, раздражающими и деструктивными? А может, он соединяет в себе обоих? Что, если в минуты опустошения и непонимания он делает что-то, о чем потом не может вспомнить? Откуда ему знать, если не спрашивать у других? И долго ли он будет помнить ответы? Он еще не терял ощущения того, кем является, где ему место и что происходит в его мозгу. Нет, до этого, вероятно, было далеко. Но знал, что иногда его мысли как будто накрывают тугой крышкой. Он почти чувствовал, как их придавливают на корню, выжимают весь воздух между ними, и они перемешиваются, превращаясь в солянку из букв и теряя всякий смысл. В такие минуты он не говорил – лучше было молчать. А бывало, что он чувствовал себя дирижером, которого перестали слушаться музыканты: ударные и духовые инструменты вдруг начинали диссонировать со струнными, рояли звучали, как барабаны, а кларнеты – как скрипки. Беспрестанная зловещая симфония спутанных звуков и фальшивого бряцанья тарелок. Он мог бы записать это, будь у него время, но никогда не сумел бы объяснить вслух.
Теперь Дэвид понимал, что многие мысли не нуждались в словах, только в восприятии и чувстве. Например, он знал, где стоит и что погода холодная, а земля под ногами влажная. Ему не нужно было проговаривать это про себя, он просто знал это. Оперирование инстинктами в противовес мыслям было естественным процессом, который не требовал ни решений, ни объяснений. Это просто существовало и напоминало ему, что он еще осознает, еще функционирует, еще живет. Наблюдая материальный мир, Дэвид понимал, что для него и для всех он существует только в их собственных умах, потому что, если бы органы чувств не могли впитывать и оценивать его и если бы никому не хватало ума любоваться им, бояться его или заботиться о нем, его бы все равно что не было. Каким был бы мир без деревьев и полей, без неба, солнца, моря и звезд? Время перестанет иметь значение, когда он утратит способность определять его по часам, но что это изменит в его мыслях?..
Его мозг усыхал, память откатывала волной от берега, чтобы никогда уже не вернуться. Теперь он начал понимать то, о чем никогда не задумывался раньше. Оказывается, жизнь возможна только благодаря части мозга, которую называют памятью. Там все хранилось и всплывало в сознании, когда глаза видели что-то или кого-то знакомого. Если это был человек, предмет или событие, с которым он никогда не сталкивался раньше, он опирался на знания других людей, которые хранились у них в памяти, объяснял себе это новое и прятал его в памяти у себя. То же самое происходило с явлениями, которые он воспринимал слухом, обонянием или на ощупь. Все нужно было запоминать, иначе ничего не существовало. Если он не сможет извлекать из памяти выученные слова, то лишится языка; если он не вспомнит, как ходить, то не сдвинется с места; если забудет, как чувствовать, то станет никем.
Он считал, что большую часть дней и большую часть каждого дня пребывает в здравом рассудке. Лиза уверяла, что так оно и есть, и он верил, потому что у него не было причин в ней сомневаться. Однако в его сознании происходили сдвиги, когда он терял ощущение времени или не мог сразу вспомнить, где находится. Сколько длились эти провалы? Куда именно он шел, когда они случались? В эти моменты в его мозгу и происходил удар? Адекватное восприятие реальности покидало его, утекало, как песок сквозь пальцы. Что будет, когда реальности не останется совсем? Галлюцинации? Смятение? Хаос?
– Папа? Что ты там делаешь, пап?
Обернувшись, Дэвид увидел Розалинд, шагавшую к нему через весь сад и выглядевшую очень мило в темно-розовом шерстяном пальто и шарфике. Он приклеил к губам улыбку и раскрыл объятия. В детстве она с разбега бросалась в них и он подбрасывал ее так высоко, что она визжала, смеялась и изо всех сил цеплялась за его лицо.
– Когда-то ты выкручивала мне нос, – проговорил он, обнимая дочь.
– Что я делала? – переспросила Розалинд, целуя его в щеку. – Где Лоуренс? Ты забрал его из школы?
Перед Дэвидом раскинулся пустырь без единого камня, который нужно было превратить в слово.
– Ах, вот он, – сказала Розалинд, заметив мальчика на лугу. – Не позволяй ему подходить так близко к озеру, если не спускаешься туда вместе с ним. Что, если мяч залетит в воду? Лоуренс! – крикнула она. – Иди к нам, пора пить чай.
Услышав ее голос, Люси рванула к саду, оставив Лоуренса забирать мяч оттуда, куда тот приземлился в последний раз.
– И долго вы, ребята, гуляете? – сердито спросила Розалинд, пытаясь унять энтузиазм Люси и при этом ласково трепля ее за ушами. – Замерзли, наверное? У меня вот зуб на зуб не попадает.
– Ты всего-навсего девчонка, – поддразнил Дэвид. – А мы, мужчины, не чувствуем холода, правда, Лоуренс?
– Да, – согласился мальчик. – Мы стойкие и сильные, и даже если температура опустится до абсолютного нуля, что является ее минимальным пределом, мы выдержим.
– А чему равняется абсолютный нуль? – спросил Дэвид, дождавшись Лоуренса и зашагав с ним к дому.
– Минус двести семьдесят три целых и пятнадцать сотых градуса, – без запинки ответил Лоуренс. – Мам, можно у нас на чай будет пицца и кока-кола?
– Нет, у нас сегодня картофельная запеканка с мясом и каждому по маленькой порции яблочного крамбла[37]37
Традиционный английский десерт из фруктов, запеченных под корочкой из крошек песочного теста.
[Закрыть].
– По большой! – потребовал Лоуренс. – Ты будешь пить с нами чай? – спросил он у Дэвида.
– Я надеялся остаться, если, конечно, на меня хватит, – ответил Дэвид.
– Разумеется, хватит, – бросила Розалинд через плечо. – Даже не сомневайся.
– Можно дать Люси запеканки? – спросил Лоуренс. – Она ее любит.
– Ты говоришь так обо всем, кроме ее нормального корма, и то только потому, подозреваю, что не можешь лакомиться им вместе с ней.
– А вот и могу, могу. Она поделится со мной, если я захочу. Гарри Кларк говорит, если долго тереть собаке живот, у нее будут щенки, но это неправда, да?
Розалинд бросила хмурый взгляд на отца. Для ее ушей это звучало как очередная попытка других детей подразнить Лоуренса.
– Нет, неправда, – весело ответил Дэвид. – Но можешь сказать Гарри Кларку, что, если он хочет потереть Люси живот и проверить, она нисколько не будет возражать.
– Тебе надо делать уроки? – спросила Розалинд, развязывая шарф и расстегивая пальто.
– Математику и историю. Мы учим римские цифры и римских императоров... Августа, Тиберия, Калигулу...
– Хорошо, хорошо, выпей сок и давай наверх. Чай будет готов через час.
– Можно, я покажу тебе домашнюю работу, когда закончу? – спросил Дэвида Лоуренс.
– Как же иначе? – отозвался Дэвид.
Розалинд понесла их пальто в кладовку, а Дэвид поставил чайник и стал просматривать блокнот, пока она прослушивала сообщения на автоответчике.
– О, папа, опять с тобой эта штука, – пожаловалась она, заметив книжечку, прежде чем Дэвид успел ее спрятать.
– Если бы я не взял ее с собой, то мог бы не спросить у тебя...
– Если ты о Джерри, пожалуйста, ничего не говори, – перебила она. – Я неделю с ним не разговаривала, но уверена, он не передумал насчет того, что хочет разводиться.
Дэвид медленно кивнул, понимая, что Розалинд, вероятно, уже рассказывала ему об этом.
– А чего хочешь ты? – осторожно спросил он.
Розалинд вздохнула и неопределенно покачала головой.
– Пожалуй, нет смысла за него цепляться, как думаешь? – проговорила она. – В какой-то степени я жалею, что он не ушел, когда я только узнала о его романе. Решись он сразу, сейчас бы я, наверное, уже жила спокойно. Как бы там ни было, я не хочу об этом говорить. Это по-прежнему расстраивает меня, а Джерри того не стоит. Расскажи о себе, чем ты занимался все время, пока мы не виделись.
– Я...
Дэвид откинулся на спинку стула, выжидая, чтобы в сознании всплыло хотя бы одно-два воспоминания. Он опустил глаза, подумывая взять записную книжку, но если она раздражает Розалинд... Он искал ответы, но, хотя мысли рождались и пытались превратиться в слова, они таяли, как снег на теплой земле, когда дело доходило до того, чтобы произнести их вслух.
– ... тогда ты можешь отказаться от него прямо сейчас, – донесся до него голос Розалинд.
– М-м-м? – промычал он, поднимая голову. Долго ли она уже говорит? – От чего отказаться? – спросил он.
Розалинд подозрительно на него посмотрела.
– Ты хоть когда-нибудь слушаешь, что я тебе говорю? – сердито спросила она. – По мне, так ты слышишь только то, что хочешь слышать, так что не знаю, зачем я сотрясаю воздух.
– От чего отказаться? – настойчиво повторил он.
– Ладно. Отказаться от депутатского мандата. Теперь, когда ты объявил всему свету, что у тебя слабоумие, тебе все равно никто не доверяет. Люди не приходят к тебе на прием, если только сами не страдают подобными болезнями или не переживают это с кем-нибудь из родственников. Так в чем смысл?
– Смысл в том, – осторожно начал Дэвид, – что эти люди тоже хотят быть услышанными, и им по вполне понятным причинам кажется, что я проявлю больше понимания к их проблемам, чем кто-то, кому повезло быть чужим в их мире.
– Ради бога, послушай, что ты говоришь! – воскликнула Розалинд. – Я же говорила, ты бы не смог так ясно выражать свои мысли, если бы страдал какой-то формой слабоумия.
– И ты знаешь это, потому что...
– Потому что знаю. Все знают.
– Розалинд, ты ничего не знаешь об этом. Только то, что слышала краем уха или видела по телевизору. Я не собираюсь тратить наше время на споры об этом, – решительно проговорил Дэвид, вынимая блокнот, чтобы еще разок в него заглянуть. – Я хочу кое-что обсудить с тобой... – Увидев, что именно, Дэвид заколебался. Розалинд тяжело это воспримет. Он не знал, с чего начать. Сможет ли он вообще дойти до конца? Он перевел взгляд на более раннюю запись, быстро прочел ее и сказал:
– Мы с Лизой ездили к юристу, главным образом для того, чтобы разобраться с моим завещанием и тем, кто...
– И ты подписал на нее генеральную доверенность, – нетерпеливо оборвала его Розалинд. – Да, ты говорил. Почему бы нет? Ей ведь только того и надо...
– Розалинд, прекрати, – раздраженно сказал Дэвид. – Я пытаюсь сказать тебе, что хочу воспользоваться правом выбирать, когда я предпочитаю умереть.
Когда с лица дочери сбежала краска, он понял, что слишком резко обрушил на нее эту новость, и попытался сжать ее ладонь, чтобы смягчить свои слова, но Розалинд выдернула руку.
– Я... я пытался обсуждать это с Лизой, – запинаясь, продолжал он, – но я... Пожалуйста, послушай, – сказал он, когда Розалинд шагнула к выходу из кухни. – Я много об этом читал, и я... – Он двигался вперед, но почва начинала исчезать под ногами. – Я не хочу, чтобы тебе или Лизе пришлось... Ваши жизни слишком драгоценны...
– Возможно, ее жизнь и драгоценна для тебя, – язвительно бросила Розалинд, – но как ты можешь говорить о моей, когда...
Дэвид вскинул руку.
– Лизе кажется... с моей точки зрения.
Какая у него точка зрения? О чем он говорит? Ветер дул, но ничто не шевелилось.
– ...я говорю это от всего сердца, папа. Я скорее наложу на себя руки, чем помогу ей убить тебя. И, пожалуйста, не забывай, что и то и другое – смертные грехи.
Дэвид на секунду закрыл глаза.
– Милая, ты не ходишь в церковь. Твоя мать...
– Но я все равно католичка и ни за что на свете не соглашусь помочь тебе или ей сделать то, о чем ты просишь. С тобой все нормально, папа. Да, иногда ты бываешь немного рассеянным, но за тобой всегда такое водилось, это часть твоего характера, мы все это знаем и любим тебя таким, поэтому слушать ту чушь, которую она вешает тебе на уши...
– Розалинд, хватит. Я не позволю тебе говорить о матери в таком тоне...
– Она мне не мать.
– Нет, нет.
У него болела голова. Ему нужно было что-то сделать сейчас, но что? Это было очень важно, он чувствовал. Так почему же он никак не мог этого вспомнить? Он опять был дирижером, которого не слушался оркестр... Он опустил голову и заставил себя ровно дышать. Его побуждения молили о словах. Он справится. Должен справиться... Он командует своим умом, а не наоборот... С другой стороны, кто он такой, если не этот самый ум?
Он не знал, сколько прошло времени. Откуда ему знать? Если он смотрел на часы до этого, то сейчас уже забыл, что на них видел. Он даже не мог так сразу сказать, долго ли пробыл здесь. Но он был в доме Розалинд и смотрел на нее... Это самое главное. Его дочь. Она выглядела взволнованной, готовой расплакаться, или закричать, или начать трясти его...
Он выставил вперед руки. Нужно рассмеяться или улыбнуться. Он делает это? Наверное, да, потому что видит облегчение на ее лице.
– Ты слишком долго пробыл на холоде, – сказала она ему.
Он попытался вспомнить, когда это было, но не смог. Потом какие-то образы замаячили перед ним, как нитки на ветру. Схватившись за концы нескольких из них, он сумел вспомнить, о чем говорил и почему здесь. Он чувствовал, что у него есть что-то, что может ему помочь, но у него вылетело из головы, что это.
– Извини, что ты говорила? – спросил он, надеясь, что Розалинд вернет его в колею.
– Я ничего. Это ты заговорил о маме... О, пожалуйста, не начинай снова.
Он нашел свой блокнот. Не обращая внимания на Розалинд, он открыл самые свежие записи и пробежал их глазами. Не помогало, он не мог собраться с мыслями. Он слишком устал, слишком большой стресс... Лучше пойти посидеть с Лоуренсом. Он тихий и нетребовательный... Вздохнув, Дэвид сказал:
– Ты злишься, так что я пока закрою тему. Но, пожалуйста, ради меня, попытайся найти в себе силы...
Какие силы? Что он пытался сказать?
С тех пор как Дэвид утром отправился в Лондон с установкой «встать с поезда в Паддингтоне, Майлз будет ждать», записанной в блокноте, Лиза пыталась не волноваться, благополучно ли он добрался и как справлялся дальше. Если бы что-то пошло не так, она наверняка узнала бы об этом. Тем не менее она уже больше двух часов просидела у себя в кабинете, пытаясь составить список молодых музыкантов и звезд спорта, которые могли поучаствовать в их информационной кампании, и практически ничего не достигла.
Провожая Дэвида на вокзал, она думала, что ей будет в радость провести какое-то время одной, но на самом деле получалось иначе. Вместо того чтобы почувствовать облегчение, она никак не могла избавиться от нервозности и угрызений совести, жужжавших на ухо, что надо было ехать с Дэвидом, хотя он неистово сопротивлялся и повторял, что еще не настолько оболванился, чтобы не доехать самому до Лондона.
Лиза бросила взгляд на часы, размышляя, не рано ли ему звонить. Возможно, лучше набрать Майлза и объяснить, чтобы он ни в коем случае не проболтался Дэвиду, что она его проверяла. Решив, что это хорошая идея, она взяла трубку и нажала на автоматический набор мобильного номера Майлза. Когда ее переключили на голосовую почту, она оставила короткое сообщение с просьбой перезвонить, когда появится возможность.
Майлз перезвонил через час и сказал, что все в порядке. В данный момент Дэвид находился в Министерстве иностранных дел с Колином Ларчем и, насколько Майлзу было известно, собирался успеть на поезд до Бристоля, отправляющийся в три тридцать.
– Вы поедете с ним на вокзал? – спросила Лиза.
– Конечно, но, думаю, ему это не понравится. Он говорит, что мы обращаемся с ним как с идиотом, а он еще не достиг этой стадии.
Без труда представив эту картину, Лиза сказала:
– Пожалуйста, не дайте ему запугать вас и заставить бросить его одного. Нам ни к чему, чтобы он перепутал станцию метро или поезд и очутился неизвестно где.
– Не переживайте, этого не случится, – успокоил ее Майлз. – Я перезвоню, когда он сядет в поезд, чтобы вы знали, в котором часу ждать его на вокзале.
Положив трубку, Лиза вернулась в кабинет и на этот раз успешно дописала имейл, в котором просила Рокси посоветовать, с какими знаменитостями можно связаться по поводу участия в благотворительном проекте. Потом написала Эми, с которой несколько часов провисела на телефоне в тот день, когда Дэвид публично объявил о своем слабоумии, объясняя, извиняясь и обещая никогда больше не держать при себе таких судьбоносных известий. Хорошо, что больше не нужно было ничего скрывать, но это все равно было не то что общаться с Эми вживую. Мать очень тяжело восприняла новость, как будто диагноз Дэвида должен был оказать колоссальное влияние на ее жизнь и планы на будущее, в то время как, если разобраться, он ее не касался. В какой-то момент, когда Матильда попалась дочери под горячую руку, Лиза так ей об этом и заявила. К сожалению, в последнее время для Матильды стало характерным думать в первую очередь о себе; возможно, это был симптом старения.
Общаться с остальными друзьями Лизе сейчас не хотелось, хотя все они попытались связаться с ней, когда услышали новость. Она понимала, что они желают добра, но, обсуждая Дэвида с людьми, которые его едва знали, особенно когда речь шла о чем-то столь деликатном, она каждый раз чувствовала себя предательницей. Она даже Тони больше не звонила, хотя много раз ей хотелось набрать его номер. Он умел поднимать ей настроение и, несомненно, напомнил бы, что жизнь продолжается даже после такого диагноза. Но опереться на него так, как он предлагал, было бы неправильно. Дэвид пришел бы в ярость, если бы узнал, и, учитывая, как относился к ней Тони, это было нечестно по отношению к нему самому.
Чувствуя, что голову сдавливает тугой обруч, а сердце переполняет океан слез, Лиза посмотрела на телефон, лежавший на письменном столе рядом с чашкой кофе. Был еще один человек, которому она могла бы позвонить, но она очень сомневалась, что ей хватит духу. Как никогда уязвимая, со страхом ждущая, какую еще злую шутку сыграет с ней судьба, устоит ли она, если на нее обрушится еще один удар?
