Текст книги "Смерть под маской"

Автор книги: Сьюзен Хилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Рассказ третий

Тео был человеком педантичным: все у него хранилось в отменном порядке. Когда в свое время я приходил сюда на занятия или консультации, меня всегда поражала образцовая опрятность его рабочего стола, не то что у большинства коллег, не говоря уж о моем собственном. Она служила ключом к этому человеку. У него был упорядоченный ум. В иной жизни он наверняка являлся толкователем законов.

Вырезка из журнала находилась именно там, где он указал. Большущая статья о Тео, Чосере, выставке и новом открытии, в высшей степени насыщенная сведениями и содержательная, а его фотография, занимавшая целую страницу, была превосходной не только из-за прекрасного изображения Тео тридцать лет назад, но и замечательной композиции. Он сидел в кресле, рядом на маленьком столике высилась стопка книг, очки подняты на лоб. Солнце через высокое окно наискосок бросало на него лучи, придавая еще большую выразительность снимку.

– Отличная фотография, Тео.

– А взгляните… посмотрите, куда падает солнечный свет.

Падал он на венецианскую картину, что висела позади Тео, высвечивая ее ярко и в необычной гармонии светлого и темного. Казалось, картина отнюдь не была просто фоном.

– Поразительно.

– Да. Признаюсь, я был ошарашен, увидев фото. Вероятно, к тому времени я уже настолько успел привыкнуть к картине, что понятия не имел, как заметна она в комнате.

Я обернулся. Сейчас картина, наполовину скрытая, наполовину в тени, казалась пустяком, не привлекающим внимания. Фигуры мелкие и лишенные чувства, свет, игравший рябью на воде, померк. Так случается порой, когда в толпе кто-то настолько неприметен и обыкновенен, что неразличимо сливается с фоном. Та, увиденная мною на журнальной фотографии, едва ли не другая картина, не по содержанию – оно, конечно же, то же самое, – а по… я бы даже сказал… по положению своему.

– Странно, верно? – Тео пристально следил за моей реакцией.

– А фотограф говорил что-нибудь про картину? Он специально так устроил, чтобы она оказалась позади вас и освещалась как-то по-особому?

– Нет. О ней и слова не было сказано. Из-за столика с книгами, помню, он устроил небольшую суматоху… складывал ровной стопкой, потом как попало… еще и меня заставлял менять в кресле положение. Вот и все. Помнится, увидев, что получилось – а снимков было сделано довольно много, разумеется, – я очень удивился. Я даже не догадывался, что картина там. По правде говоря… – Тео замолк.

– Да?

Он покачал головой:

– Нечто, если быть откровенным, с тех самых пор терзает мой ум, особенно в свете… последовавших событий.

– А что такое?

Тео, однако, не отвечал. Я ждал. Глаза его были закрыты, а сам он сидел без движения. Я понял, что вечер его утомил, и, подождав еще немного в тиши квартиры, встал и ушел, стараясь двигаться бесшумно. Спустился по темной каменной лестнице и вышел во двор.

Рассказ четвертый

Стояла тихая, ясная и студеная ночь, небо густо усыпали сверкающие звезды, я быстренько добрался до своего места, чтобы взять пальто. Было уже поздно, но хотелось пройтись на свежем воздухе. Двор опустел, лишь кое-где светились окна.

Ночной привратник уже устроился в своем домике, развел огонь в очаге и приготовил большой коричневый чайник чаю.

– Ступайте осторожно, сэр, на тротуарах еще остались наледи.

Поблагодарив его, я вышел через большие ворота. Кингз-Парейд была безлюдна, магазины закрыты. Совершавший обход одинокий полицейский кивнул мне, когда я прошел мимо. Я думал лишь о том, как не растерять тепло и устоять на ногах, поскольку привратник оказался прав: на тротуарах то и дело попадались скользкие места.

Вдруг, без всякого видимого повода, я остановился, охваченный парализующей волной страха. Вздрогнув всем телом, я огляделся, но улица была пуста и спокойна. Страх, сковавший меня, был абсолютно беспочвенным, но принес с собой ощущение надвигающейся гибели, ужаса и неизбывной грусти, словно страдали близкие мне люди, и я терзался вместе с ними.

Я не склонен к предчувствиям, и, насколько мне было известно, никому из близких друзей и родственников беда не грозила. Да и сам я себя чувствовал вполне прилично. Если что и будоражило мысли, так только странная история Тео Пармиттера, но с чего бы ей нагонять на меня, попросту выслушавшего ее, сидя возле камина, такого страху? Почувствовав себя плохо, я уже не хотел в одиночку бродить по улицам и резко повернул обратно. Как раз в том месте, должно быть, образовалась наледь, потому как я поскользнулся и тяжело шлепнулся на тротуар. От падения перехватило дыхание, но боли я не ощутил и именно в тот момент услышал где-то невдалеке, слева от меня, крик и негромкие голоса. Затем донеслись звуки потасовки и еще один отчаянный крик. Прозвучал он, казалось, со стороны Бэкс, [7]7
  Район города Кембриджа, где расположены несколько колледжей университета.


[Закрыть]но, как это ни трудно объяснить, раздавался не вдали от меня, а прямо тут, под рукой, совсем рядом. Невозможно выразиться яснее, поскольку все это непонятно, к тому же я лежал на обледенелом тротуаре и волновался, не поранился ли.

Если услышанное мной значило, что на кого-то напали в темноте и ограбили, то мне следовало либо отыскать жертву и прийти на помощь, либо уведомить полицейского, которого я видел за несколько минут до того. А между тем кругом ни души. Время за полночь, так поздно на прогулки не выходят, разве что такие дураки, как я. И тут до меня дошло, что я и сам могу подвергнуться нападению. Во внутреннем кармане у меня бумажник, золотые часы на цепочке. Вполне достаточная приманка для бандита. Я торопливо поднялся. Обошлось без повреждений, если не считать ушиба колена (на следующий день нога не сгибалась и я прихрамывал). Быстро огляделся – вокруг ни души, шагов не слышно. Уж не почудились ли мне эти крики? Нет, я их не придумал. На тихой улице в спокойную студеную ночь, когда всякий звук отчетлив, я не мог по ошибке принять за них шум ветра в деревьях или в собственных ушах. Я слышал крик, голоса и даже всплеск воды, как будто долетавшие с берега реки, что протекала в некотором отдалении, скрытая стенами и садами колледжей.

Я пошел обратно по главной улице и вновь увидел полицейского, который дергал за дверные ручки магазинов, проверяя, все ли там в порядке. Может, подойти к нему и предупредить, что я явственно слышал, как на улице грабили? Но ведь в таком случае и он, находясь всего в нескольких шагах отсюда, наверняка должен был слышать эти звуки, однако ж никуда не бросился, а продолжал неторопливо шествовать вниз по Кингз-Парейд.

Машина свернула со стороны Тринити-стрит и обогнала меня. Кошка метнулась в темную щель между зданиями. В студеном воздухе мое дыхание клубилось паром. Все было спокойно, город спал.

Подавленность и страх, охватившие меня несколько минут назад, ушли, однако я был в замешательстве, словно бы стесненный собственной кожей, к тому же основательно продрог, а потому со всех ног поспешил обратно к воротам колледжа, подняв воротник пальто, защищаясь от пробиравшего до костей ночного воздуха.

Привратник, все еще блаженствовавший у рдеющего огня, пожелал мне доброй ночи. Я ответил и свернул во двор.

Стояла темень и тишина, зато горел свет в одном из двух окон, замеченных мною при выходе, а еще и в другом, в дальнем ряду слева. Должно быть, кто-то вернулся. Через пару недель начнутся занятия, и тогда свет загорится повсюду: студенты выпускного курса рано не ложатся. Я остановился на минуту и огляделся, вспоминая добрые годы, проведенные в этих стенах, полночные разговоры, розыгрыши, усердную работу над курсовой и зубрежку «Раздела первого». Никогда не хотел стать таким, как Тео, и провести тут все свои годы, какой бы удобной ни была жизнь в колледже, зато мучительно тосковал по былой вольности и дружбе. Тут-то я и заметил, что свет в самом первом окне погас и теперь горит всего в одной дальней комнате, и машинально глянул туда.

От увиденного кровь застыла в жилах. Раньше там, помнится, было пусто, теперь же виднелась чья-то фигура, стоявшая близко к окну. Свет лампы падал на лицо сбоку, и все это поразительно напоминало венецианскую картину. Вообще-то ничего странного здесь не было: яркий свет от лампы ил и факела дает именно такие контрастные тени. Нет, лицо в окне – вот что приковывало взгляд. Мужчина смотрел прямо на меня, и я мог бы поклясться: он мне знаком – не по жизни, а по картине, и сходство с одним из изображенных было просто сверхъестественным. Я в любом суде присягнул бы, что это одно и то же лицо. Но разве такое возможно? Конечно, нет, а кроме того, я лишь мельком взглянул на него, да и окно было далековато, хотя картину я пристально рассматривал некоторое время. Не так-то много существует сочетаний черт, как сказал Тео.

И все же ошеломило меня не просто сходство. Выражение лица в окне – вот что подействовало на меня, вызвав столь бурную реакцию. Именно это лицо привлекло мое особое внимание на картине: превосходно выписанный лик упадочничества, жадности и развращенности, злобы и отвращения, бесчеловечных чувств и умыслов. Взгляд пронзительный и жгучий, губы полные и язвительные – глумливое воплощение самонадеянности и похоти. Лицо было завораживающе неприятным, оно еще на картине настолько же претило мне, насколько сейчас – ужасало. Потрясенный, я отвел взгляд от окна, но тут же поднял его обратно. Лицо пропало, а еще через пару секунд погас свет и комнату укрыла тьма. Теперь весь двор погрузился в темноту, лишь лампы теплились в каждом углу, обозначая дорожку из гравия.

Я пошел, окоченевший от холода и скованный страхом. Меня пробирала дрожь, ощущение ужаса и надвигающейся гибели вернулось и, казалось, укутало меня вместо пальто. Полный решимости стряхнуть с себя это наваждение, я пересек двор, направляясь к лестнице, ведущей к блоку, из окна которого лился свет. Я его запомнил, поскольку в наши годы в нем жил мой приятель, так что найти труда не составляло. Стоя перед дверью, я старательно прислушивался. Царившее безмолвие казалось сверхъестественным. Старые здания обычно издают звуки, то поскрипывают, то потрескивают, оседая, а тут господствовала могильная тишина. Выждав секунду, я постучал в дверь, не ожидая, впрочем, ответа, поскольку жилец, видно, отправился спать и вполне мог меня не услышать. Я опять постучал, уже громче, и, вновь не получив ответа, повернул ручку и ступил в маленькую прихожую. На меня повеяло жутким холодом, что было странно: никто в такую ночь не поселился бы в этих комнатах, не прогрев их. Немного потоптавшись, я прошел в кабинет и тихо произнес:

– Есть тут кто?

Ответа не последовало, и я провел рукой по стене, отыскивая выключатель. Комната была пуста не только из-за отсутствия кого бы то ни было – в ней не оказалось ничего, кроме стола и стула, кресла возле холодного и пустого очага да книжного шкафа без книг. Имелся только верхний свет – ни настольной, ни настенной лампы. Я прошел дальше, в спальню. Кровать, лишенная белья. Ничего больше.

Очевидно, я перепутал блок, а потому направился ко второму из двух имевшихся на верхнем этаже по этой лестнице. На первом этаже находился еще один блок, намного просторнее – и такое расположение было по трем сторонам Большого двора. (Внутренний двор, меньший размером, распланирован совсем по-иному.)

Я постучал и, вновь не получив ответа, вошел и в эти комнаты. Они были так же пусты, как и первый блок, и даже еще более того, поскольку тут вообще не оказалось никакой мебели, кроме встроенных в стену книжных полок. А еще здесь пахло штукатуркой и краской.

Я подумал было сходить к ночному привратнику и спросить, кто обычно живет в этих блоках. Только что это даст? Студентов-выпускников сейчас нет, сотрудники эти комнаты не занимали уже много лет, и ясно, что их ремонтировали.

Я просто не мог видеть зажженную лампу и фигуру в этих окнах.

Но я же видел!

Совершенно потерянный, я спустился по лестнице и пересек двор, направившись к гостевому блоку, где остановился. Там у меня стояли бутылка виски и сифон с содовой. Не обращая внимания на сифон, я налил себе добрую порцию шотландского, залпом выпил и тут же повторил, на сей раз неспешно. После чего отправился спать и, несмотря на виски, долго лежал, сотрясаясь дрожью, прежде чем провалился в тяжелый сон, насыщенный самыми отвратительными кошмарами, полными непонятных ярких огней, языков пламени и криков тонущих людей. От ужаса я все время вздрагивал, ворочался и обливался потом.

Проснулся я от собственного крика, а придя в себя, услышал кое-что иное: страшный грохот, словно упало что-то тяжелое. Затем раздался далекий сдавленный возглас, будто кто-то ударился и больно ушибся.

Сердце громко колотилось, отдаваясь в ушах, а в мозгу все еще мелькала круговерть из ужасных картин. Мне понадобилось время, чтобы отделить ночные видения от действительности, однако, просидев некоторое время в постели с включенной лампой, я понял, что увиденное мною и голоса тонущих людей являлись частью ночных кошмаров, а вот грохот, сопровожденный вскриком, совершенно очевидно, реален. Стояла тишина, но я встал с кровати и пошел в гостиную. Все было в порядке. Я вернулся за халатом и вышел на лестничную клетку, но и тут царили покой и безмолвие. Соседний блок пустовал, но я не знал, вернулся ли с каникул нижний жилец. Квартира Тео Пармиттера находилась на другой лестничной площадке.

Я спустился в темноту и студеный холод и припал ухом к двери внизу, но за ней не раздавалось ни единого звука.

– Есть тут кто-нибудь? У вас все в порядке? – крикнул я, но голос мой взлетел по каменному колодцу лестницы, оставшись без ответа.

Я отправился обратно в постель и беспокойно, урывками, проспал до утра, так и не сумев до конца согреться и успокоиться.

Выглянув чуть позже восьми в окно, я увидел, что выпал легкий снег, а фонтан в центре двора промерз до самого дна.

Я одевался, когда раздался торопливый стук во входную дверь и вошел взволнованный служитель колледжа.

– Я подумал, что вам бы хотелось узнать, сэр. Произошел несчастный случай. Мистер Пармиттер…

Рассказ пятый

– Нет никакой нужды беспокоить доктора. Меня малость тряхнуло, но я цел. Со мной все будет в полном порядке.

Служитель усадил Тео в кресло в гостиной, где я нашел его, очень бледного, со странным выражением во взгляде, которое меня озадачило.

– Доктор скоро будет, так что говорить тут не о чем, – сказал я, благодарно кивнув служителю, принесшему поднос с чаем. – А теперь расскажите мне, что случилось.

Тео откинулся на спинку кресла и вздохнул, явно не собираясь больше спорить.

– Вы упали? Должно быть, поскользнулись. Надо позвать ремонтников…

– Нет. Их это не касается, – произнес Тео довольно резко.

Я налил нам чаю и подождал, пока не уйдет служитель. Я уже успел заметить, что венецианской картины нет на прежнем месте.

– Но что-то же случилось, – произнес я. – И вы должны рассказать мне, Тео.

– Мне не спалось, – наконец заговорил он. – Ничего необычного. Но в эту ночь я забылся далеко за два часа, спал урывками, с кошмарами и очень беспокойно.

– Мне тоже снились дурные сны, – сказал я. – Что для меня нехарактерно.

– Моя вина. Не стоило затевать эту ужасную историю.

– Конечно же, никакой вашей вины… Я вышел прогуляться, чтобы в голове прояснилось, и слишком переусердствовал, стараясь взбодриться. Было чертовски холодно.

– Нет. Здесь не обошлось без моего участия. Теперь я в том уверен. Измученный бессонницей и дурными предчувствиями, я решил посидеть в этом вот кресле. Не сразу выбрался из постели, а когда поднялся и пошел сюда, то услышал, как часы пробили четыре. Поравнявшись со стеной, на которой висела эта картина, я замешкался на долю секунды… что-то меня остановило. Проволока, державшая картину, лопнула, и рама с холстом рухнула вниз, задев меня по плечу, отчего я потерял равновесие и упал. Не замедли я шаг, она бы ударила меня прямо по голове. Тут и сомнений быть не может.

– Что заставило вас приостановиться? Наверняка предчувствие.

– Нет-нет. Я бы сказал, что уловил – подсознательно, – как туго натягивается проволока, готовая вот-вот лопнуть. Однако, честно говоря, случай этот заставил меня поволноваться.

– Мне жаль… вас, конечно, но, признаться, жаль и того, что не услышу я всей вашей истории.

Тео встревожился:

– Почему? Разумеется, если вам нужно уезжать или вы предпочтете… только мне хочется, чтобы вы остались, Оливер. Будет досадно, если вы не дослушаете меня до конца.

– Конечно, непременно дослушаю. Как можно допустить, чтобы тебя соблазнили рассказом, да и бросили! Только, наверное, для вас было бы покойнее оставить все это.

– Самым решительным образом – нет и нет! Если я не расскажу вам историю до конца, то, боюсь, вообще перестану спать. Она теперь жужжит в моей голове роем рассерженных пчел. Я должен как-то утихомирить их. Однако вам и впрямь необходимо вернуться в Лондон?

– Могу остаться еще на ночь… говоря откровенно, время пройдет с пользой. Стоит покопаться в библиотеке, раз уж я здесь.

Раздался стук в дверь. Прибыл доктор, и я пообещал Тео навестить его попозже, если он будет склонен поговорить и не нарушит предписаний врача: история может и подождать. Что, мол, в ней такого важного? Увы, это было неискренне. Важного набралось гораздо больше, чем я смел признать. Случилось вполне достаточно, чтобы внести сумятицу в мою душу и убедить, что все эти события связаны воедино, хотя каждое взятое само по себе не много значит. Должен сказать, мне отнюдь не свойственно с готовностью хвататься за нелепые выводы. Я ученый и требую доказательств, хотя, не будучи юристом, порой довольствуюсь косвенными свидетельствами. К тому же я мужчина с крепкими нервами, сангвиник по темпераменту, а потому тот факт, что случившееся вывело меня из равновесия, весьма примечателен. А теперь я еще и узнал, что Тео Пармиттер тоже потерял покой и, самое главное: историю о венецианской картине он решил рассказать не для того, чтобы развлечь меня у камелька, а в надежде избавить себя от бремени, поделиться дурными предчувствиями и страхами с другим человеком, не слишком отличающимся от него темпераментом, способным все объяснить и оказать поддержку.

Во всяком случае, мой разум, как и нервная система, были покойны до предыдущей ночи. И хотя здравый смысл по-прежнему мне подсказывает, что падение картины произошло случайно и легкообъяснимо, шестое чувство убеждает меня в обратном. Мне известен и близок принцип «бритвы Оккама», [8]8
  «Бритва Оккама» – научный принцип, согласно которому следует отдавать предпочтение более простым теориям перед более сложными.


[Закрыть]но в данном случае разумом правит моя интуиция.

Большую часть дня я провел в библиотеке, работая над средневековым псалтырем, потом направился в город выпить чаю в кафе на Трампингтон-стрит, куда частенько захаживал прежде и где обыкновенно стоял гул несмолкающих разговоров. Бывало это, конечно, в учебное время. Нынче же кафе пустовало, и я поглощал свои масляные лепешки в обстановке довольно холодной и мрачной. Я-то надеялся развеяться среди людей, но увы – даже улицы, куда обычно ездили за покупками, опустели: было слишком холодно для любителей прогулок, а желающие что-то купить спешили сделать это как можно быстрее и вернуться к домашнему теплу и уюту.

Завтра и я последую их примеру. Я, конечно, любил этот городок, подаривший мне несколько несказанно счастливых лет, однако без сожаления завершу свой нынешний приезд – безрадостный и тревожный. Я заскучал по суете Лондона и своему уютному дому.

Вернувшись в колледж, я намеренно пошел обедать в общий зал с полудюжиной сотрудников. Мы оживленно беседовали и прикончили в профессорской добрую бутылочку портвейна, как то водилось в Кембридже, так что было уже довольно поздно, когда я, пройдя через двор, поднялся в свой блок по лестнице. Здесь меня ожидала записка от Тео, просившего повидаться с ним, как только я освобожусь.

Прежде чем пойти, я немного посидел, собираясь с силами. Честно говоря, мне не хотелось навещать Тео с утра пораньше, хотя, конечно же, я узнал, что самочувствие его после утреннего происшествия ничуть не ухудшилось, правда, он по-прежнему немного не в себе. Мне уже удалось избавиться от липучей паутины мрачного настроения и беспокойства, и слушать продолжение истории Тео особого желания не было. С другой стороны, он фактически умолял меня об этом, надеясь обрести покой, и мне вдруг стало стыдно, что я на целый день оставил его одного.

Я поспешил вниз по лестнице.

Выглядел Тео немного лучше. Рядом с ним стоял стаканчик солодового виски, в камине пылал добрый огонь, и мой старый наставник непринужденно поинтересовался, как прошел у меня день.

– Извините, что дела не позволили явиться к вам раньше.

– Дорогой мой, вы в Кембридже не затем, чтобы день и ночь сидеть со мной.

– И тем не менее…

Я взял предложенный стакан с виски «Макаллан» и сказал:

– Я пришел выслушать окончание истории, если у вас есть к тому охота и еще не пропало желание рассказать ее мне.

Тео улыбнулся.

Первое, что я увидел, войдя в комнату, была картина. Ее вновь повесили на прежнее место, но она полностью ушла в тень – лампа теперь сияла на противоположной стене. Мне подумалось, что перестановку сделали, должно быть, умышленно.

– На чем я остановился? – спросил Тео. – Никак не могу вспомнить, хоть убейте.

– Тео, перестаньте, – с тихой укоризной произнес я. – Думаю, вы помните все очень четко, даром что предались сну и я не стал вам мешать. Вы подбирались к какому-то важному месту в этой истории.

– Наверное, моя дремота послужила мне защитой.

– В любом случае вам надо рассказать мне остальное – или мы оба нынче ночью лишимся сна. Вы показали мне статью в журнале, где эта картина слишком бросалась в глаза. Я еще спросил вас, не умысел ли это самого фотографа.

– Насколько мне известно, он не обратил на нее никакого внимания, а я здесь тем более ни при чем. И все же… вот она, можно сказать, господствует и на фотографии, и в комнате. Меня это удивило, но не более. А потом, недели через две после выхода журнала, я получил письмо. Я его сохранил и отыскал сегодня утром. Оно там, на столе, возле вас.

Тео указал на плотный конверт цвета слоновой кости, адресованный ему сюда, в колледж, почтовый штамп Йоркшира был примерно тридцатилетней давности. Фиолетовые чернила, старательный старомодный почерк.

«Хоудон,

„У Эскби“,

Норт-Райдинг, Йоркшир

Уважаемый д-р Пармиттер!

Обращаюсь к вам от имени графини Хоудон, которая увидела статью о вас и вашей работе в „…джорнэл“ и выразила желание связаться с вами по поводу живописного полотна в комнате, где вы сфотографированы. Полотно – живопись маслом, изображающая сцену венецианского карнавала, – висит прямо позади вас и является предметом самой горячей заинтересованности ее сиятельства.

Леди Хоудон поручила мне пригласить вас, поскольку с этой картиной связаны вопросы, которые она полагает необходимым обсудить самым срочным образом.

Дом расположен к северу от Эскби, на железнодорожной станции по прибытии поезда вас будет в любое время ждать машина. Прошу вас связаться со мной, чтобы подтвердить свою готовность посетить ее сиятельство и сообщить удобную для вас дату. Еще раз хочу подчеркнуть, что, учитывая слабое здоровье ее сиятельства и ее сильное волнение по этому поводу, неотложный приезд оказался бы весьма кстати.

С уважением и прочее, Джон Тёрлби, секретарь».

– И вы поехали? – спросил я, откладывая письмо.

– О да. Да, я поехал в Йоркшир. Сам тон письма дал мне почувствовать, что выбора у меня нет. Да и любопытство одолевало. Тогда я был моложе и не чурался приключений. Отправился с легким сердцем, как только завершился семестр, недели через две.

Тео подался вперед, налил себе еще стаканчик виски и знаком предложил мне сделать то же самое. Свет от огня позволил мне разглядеть его лицо. Речь его лилась непринужденно, зато черты хранили выражение обеспокоенное и тревожное, никак не вяжущееся с нарочитой оживленностью слов.

– Я не знал, с чем предстоит столкнуться, – сказал он, отпив виски. – Не было у меня никаких предвзятых мыслей о месте, именуемом Хоудон, или об этой графине. Если б я… Вы, Оливер, считаете мою историю странной. Только она ничто, просто прелюдия к тому, о чем поведала мне эта необыкновенная старушенция.