Текст книги "Слепая физиология. Удивительная книга про зрение и слух"
Автор книги: Сьюзен Барри
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
РИСУНОК 5.6. Стереограмма.
Мариус фон Зенден в книге «Пространство и зрение» отмечал, что люди, которые в детстве были слепыми, а затем обрели зрение на обоих глазах, осваивают зрительные навыки лучше, чем те, кто в аналогичной ситуации начал видеть только одним глазом[108]. У Лиама был довольно слабый навык стереоскопического зрения двумя глазами. В отличие от младенца, который только начинает видеть, ему приходится учиться интерпретировать увиденное и различать разные объекты, вроде яблок в ящике на полке супермаркета, без опоры на стереоскопическое зрение.
Когда я встретилась с Лиамом в Сент-Луисе в 2014 году, я смогла воочию увидеть его стратегии навигации в супермаркете. Через девять лет после операций он жил один в собственной квартире, но как раз в тот день из Колумбии приехала Синди, его мама. Для начала мы отправились в «Уолмарт», где Лиаму нужно было купить новую велосипедную камеру взамен пробитой и заодно показать нам, как он делает покупки в таком огромном шумном магазине. Когда я вошла в это ярко освещенное здание, я сразу подумала, что Лиам – необычайно стойкий и выносливый человек: здесь ему приходилось терпеть яркий, резкий свет люминесцентных ламп, тогда как дома он всегда задергивал шторы и лучше всего чувствовал себя при тусклом свете.
У Лиама прекрасное логическое и аналитическое мышление, так что он легко обобщил для нас свои стратегии поведения в «Уолмарте». Он сказал, что в Сент-Луисе люди агрессивнее, чем в его родном городе – не только на дорогах, но и в магазинах. В результате Лиам оставлял тележку в более тихих отделах – например, рядом с товарами для животных – а дальше искал нужный ему товар в других местах. Без тележки ему было проще лавировать в толпе.
В отделе с замороженными продуктами мы изучили упаковки продуктов от «Лин Куизин» – одну упаковку за другой. Лиам читал надписи и не смотрел на картинки, поскольку изображения мало о чем ему говорили. Он мог прочитать вывески с названиями отделов, когда я ему на их указала, но он редко обращал на них внимание или пользовался ими, когда отправлялся за покупками один. Я сняла очки, из-за чего мое зрение упало примерно до уровня зрения Лиама, и буквы на вывесках слегка размылись, но все равно оставались читаемыми.
Затем мы отправились к отделу с длинными рядами банок соуса «Тоститос». Умеренно острый и средне-острый соус выглядели почти одинаково за исключением цвета этикетки, а слова «умеренный» и «средний» были набраны на ней мелким текстом. Лиам не заметил на банке цветные полоски, так что ему пришлось потрудиться, чтобы отличить два соуса друг от друга. Такая проблема возникала не только с банками соуса: многие упаковки визуально очень сложны и подробны. Неудивительно, что Лиам часто приносил домой не тот продукт или не тот размер или же обнаруживал дома пять штук одного и того же товара, вовремя не заметив, что дома он у него уже есть.
Затем мы отправились в аптечную секцию. Лиам сам отвел туда нас с Синди. Хотя это был не тот супермаркет, в который он обычно ходит, все они устроены очень похоже, так что он вычислил, где должна быть аптека. В качестве ориентира он использовал расположенный неподалеку отдел с косметикой: он повернут под углом в 45° по отношению к остальным отделам.
Мы зашли в аптечную секцию и начали искать упаковки «Муцинекса». Как и в случае с «Лин Куизин» и соусом «Тоститос», меня поразило то, насколько похожими выглядели коробки и бутылочки, различаясь только цветом. Лиам не упомянул их цвет, но наклонился поближе, чтобы прочитать информацию на этикетке, которая читалась лучше, чем на банках с соусом.
Однако не любые задачи на нахождение нужного предмета так обескураживают Лиама: он может также получать от этого удовольствие. Так было, когда мы с ним провели вечер в Форест-Парке – зеленом оазисе в самом центре Сент-Луиса. По дороге к парку мы шли по мокрому тротуару, в трещинах которого собралась вода, из-за чего они казались темнее остального покрытия. Для Лиама эти темные участки казались низкими рельсами, через которые нужно переступать. Иногда игра света и тени, как заметил Лиам, может быть «врушкой».
В парк мы пришли ради геокэшинга – особой игры, где люди по всему миру с помощью GPS прячут контейнеры («тайники»), которые другие должны будут найти. Лиам обожает такие головоломки и охоту за сокровищами – истинный дар природы с учетом того, что зрительный мир для него иногда сам становится головоломкой. Чтобы найти тайники, спрятанные в маленьких пластиковых или металлических контейнерах, Лиам скачал на свой портативный GPS-трекер карту и опубликованные координаты тайников. Два тайника были сделаны на деревьях, а один – в игрушечной крысе в кустах. Лиам первым нашел два из них. Когда он заметил тайник на шелковице, он сказал, что он там «как на ладони». Когда мне нужно было остановиться, чтобы завязать шнурок, он указал на стоявшую неподалеку скамейку. В спокойном, просторном Форест-Парке Лиам отлично пользовался своим зрением.
Почему же Лиам замечал тайники в Форест-Парке, если ему было так трудно найти нужный товар в супермаркете? Несмотря на то, что в Форест-Парке было множество объектов – деревья, скамейки, дорожки – все это были крупные объекты, которые Лиам своим новым зрением мог легко опознать и отнести к той или иной категории[109]. Когда же он искал тайники, ему не нужно было знать конкретные виды деревьев или стили дизайна скамеек, мимо которых мы проходили. Согласно теории обратной иерархии, чтобы ухватить суть происходящего, нам не нужны мелкие детали[110]. Лиаму только нужно было примерно чувствовать окружение, чтобы ни на что не налететь, и искать металлические или пластиковые тайники, которые резко выделялись на фоне природы.
Однако в супермаркете на каждой полке находится множество продуктов, упакованных в коробки, которые стоят рядком или лежат друг на друге. Если Лиам хотел найти свой любимый соус, ему нужно было найти конкретную марку, а потом конкретный уровень остроты в рамках этой марки. Его любимый соус был подкатегорией подкатегории категории объектов. Поскольку все подкатегории баночек с соусами стоят друг рядом с другом и упакованы очень похожим образом, то, чем у́же нужная ему подкатегория, тем труднее ее искать.
Новоприобретенное зрение позволяет Лиаму лучше видеть слова на этикетках, а также цвета, формы и границы предметов. Однако Лиам игнорировал цвета и картинки на этикетках. Ему было сложно интерпретировать картинки, поэтому он в основном полагается на чтение – навык, отработанный в детстве. Возможность читать текст – огромное преимущество для Лиама. Многие люди, которые родились слепыми или потеряли зрение в раннем детстве, но потом научились видеть, не могут читать текст. Получив зрение, они могут узнавать буквы, особенно заглавные, но составлять из цепочек букв слова намного сложнее[111]. Детское зрение позволяло Лиаму научиться читать, и, хотя в школе чтение утомляло его, он очень мудро восстановил и улучшил навыки чтения после операции. Когда я подумала о том, сколько вывесок и надписей мы встречаем каждый день и какую растерянность я чувствовала во время поездки в Японию, где я не могла понять ни одной надписи, я осознала, насколько навыки чтения важны для того, чтобы Лиам мог ориентироваться не только в магазине, но и в целом в нашем глубоко текстовом мире.
Глава 6. Лучший учитель зрения
До операций Лиаму так долго приходилось фокусироваться на объектах, что он совсем не мог увидеть их в движении – но после операций он мог не только видеть движущиеся объекты, но и определять направление этого движения. Точно то же самое испытывали и другие люди, которые обрели зрение во взрослом возрасте. Когда Оливер Сакс встретился с Верджилом, который начал видеть буквально за несколько недель до того, Сакса поразила острейшая чувствительность Верджила к движению. Глаза Верджила следили за движущимися объектами даже несмотря на то, что он не мог бы сказать, что именно он видит[112]. В своей книге о Майкле Мэе, который ослеп в возрасте трех лет и обрел зрение в сорок шесть, Роберт Кёрсен приводит трогательный рассказ о том, как Мэй играл в мяч со своим пятилетним сыном[113]. Это было уже на следующий день после того, как Мэй обрел зрение – однако он уже мог видеть движущийся мяч, следить за ним глазами и отбивать или ловить его даже на бегу.
И действительно, как только Лиам восстановился после операций, они с Синди вышли поиграть в мяч. Синди бросала мяч об землю, а Лиам пытался его поймать сразу же, как только он отскочит. Когда у него в первый раз получилось поймать мяч, они тут же исполнили маленький победный танец. Рассказывая мне эту историю, Синди широко улыбалась: тогда ее ребенок впервые сумел увидеть и поймать мяч. Хотя та зима была холодной и снежной, по настоянию Лиама они ходили на улицу, чтобы он мог потренироваться бить по футбольному мячу. Он даже сумел попасть в школьную сборную по футболу. Синди не сразу поняла, что Лиам использует футбол в качестве тренировки для своих глаз и мозга.
Когда в 2014 году, через девять лет после операций, мы планировали мой очередной визит, я попросила Лиама рассказать мне, чем ему больше всего нравится заниматься после обретения зрения, и спорт стоял первым в этом списке. После нашего утреннего похода в «Уолмарт» мы с Лиамом поехали на велосипедах на спортплощадку, чтобы поиграть с теннисным мячом. Лиам легко ловил мяч и метко кидал его обратно. Я бросала мяч высоко в воздух, из-за чего его было сложнее ловить, но у Лиама все равно получалось. Когда мы начали пасовать друг другу мяч с отскоком, Лиам сперва пытался схватить мяч, сжимая его рукой сверху, но через пару бросков он начал подхватывать его снизу. Потом я кидала мяч, пока Лиам бежал. При первой и второй попытке он поскользнулся, пытаясь схватить мяч, но на третий раз он поймал его и больше не падал. В этом он хотел поупражняться отдельно, поскольку это напоминало ему погоню за хоккейной шайбой, а он как раз присоединился к хоккейной команде.
Устав ловить мяч, Лиам повел меня играть в настольный теннис. Здесь наши силы были равны. Удар справа у Лиама был слабее, чем слева: с присущей ему аналитичностью он объяснил мне, что при ударе справа его ракетка оказывалась в стороне, но при ударе слева все его тело оказывалось прямо перед мячом. Лиам направлял мяч в углы стола, чаще всего мне под правую руку. Он видел, где я нахожусь и в каком направлении нужно отправить мяч.
Лиам несколько раз испытывал замешательство, а потом озарение, когда только начал видеть движение предметов. Лиам писал: «Когда я только начал видеть, я мог ловить мяч и на этом, в общем-то, все. Кто-то бросил мне белый мяч, и поначалу я видел только круг. Пока я соображал, почему он увеличивается, мяч попал в меня – а я все стоял и думал: “Так, вроде бы мне надо поймать вот эту белую круглую штуку. Так, вроде понял.” На второй раз и дальше я уже ловил мяч без проблем». Во время таких игр Лиам понял, что мячи (и другие предметы) зрительно увеличиваются по мере приближения. Как он обнаружил, круглые мячи (а не овальные, как, например, мяч для американского футбола) со всех сторон выглядят одинаковыми, и из-за этого их проще ловить.
За два года до моего визита Лиам написал доктору Тайксену: «Я обожаю спорт, и в плане зрения спорт для меня не составляет трудности: я не волнуюсь, ничего не просчитываю, просто вижу». Поначалу это может показаться странным: разве увидеть и поймать предмет в движении не сложнее, чем спокойно рассмотреть неподвижный объект? Но движение, как и цвет, – это основополагающий зрительный компонент, то есть зрительное качество, которое мы распознаем без какого-либо предварительного опыта. По-видимому, мы воспринимаем движение с самого рождения, а направление движения – уже в шесть-восемь недель. Чувствительность к направлению движения может зависеть от созревания зрительной коры. Нейроны в зрительной зоне V1 сообщаются с нейронами в зрительной зоне MT, а активность нейронов MT зависит от расположения, направления и скорости движения изображения по сетчатке. Созревание этих нейронных путей может приводить к восприятию направления движения[114].
Наше умение видеть движение объектов помогает сформировать само понятие предметности. Движущийся предмет легко отличить от неподвижного фона. Уже в четыре месяца дети воспринимают объект как единое целое, даже когда что-то другое заслоняет часть этого объекта, если все его видимые элементы движутся вместе[115]. Гештальт-психологи называют это свойство «закон общей судьбы»: если объекты движутся идентичным образом, они воспринимаются как единое целое[116].
Глядя на фотографию, мы можем распознать запечатленные на ней объекты, и из-за этого легко подумать, что мы видим весь мир как фотографию – словно ряд статичных снимков. Но на самом деле и мы, и большая часть мира находимся в движении. Ощущение движения – как собственного, так и чужого – может быть предельно важным для нашего понимания пространства и времени. Когда мы следим за движением объекта или движемся сами, мы узнаем, что чтобы пересечь определенное пространство, нам нужно время. Как писала психолог Барбара Тверски в своей книге «Ум в движении», наше мышление может быть сформировано тем, как мы видим и организуем пространство и движемся в нем[117].
Ощущение нашего движения крайне важно для нашего зрительного и когнитивного развития. Исследователь зрения Джеймс Гибсон подчеркивает, что расположенные справа от нас объекты исчезают из нашего поля зрения, когда мы поворачиваем голову влево, но возвращаются, когда мы поворачиваемся обратно[118]. Эти объекты не перестают существовать – просто мы больше их не видим. Я вспомнила эту мысль Гибсона, когда моей внучке было четыре месяца: я держала ее на руках, и она долго смотрела в какую-то точку, потом отворачивалась и какое-то время смотрела в другую сторону, а потом снова возвращалась к первой точке. Она делала так снова и снова, и я задумалась: может быть, она проверяет, продолжают ли существовать предметы, когда она отворачивается? Вероятно, поэтому все зрячие дети обожают играть в «ку-ку».
Зрение и движение учат нас замечать и причинно-следственные связи. Мы толкаем предмет и видим, что он падает. Дует ветер, и мы видим, как дрожит листва на деревьях. Психолог Альберт Мишотт изучал причинность в простых и изящных экспериментах[119]. Он показывал испытуемым квадрат, который двигался по горизонтали, а потом останавливался, соприкоснувшись со вторым квадратом. Если второй квадрат начинал двигаться, как только с ним столкнулся первый, испытуемые говорили, что первый квадрат спровоцировал движение второго, но, если второй квадрат начинал двигаться после небольшой паузы, наблюдатели говорили, что он начал движение сам по себе. Мы начинаем опираться на движение объектов, чтобы выявлять причины и следствия, уже к возрасту шести-семи месяцев[120].
Любовь Лиама к движению послужила отличным катализатором для его зрительного развития, поскольку движение помогает нам распознавать объекты. В обычной жизни предметы чаще всего трехмерные и непрозрачные, и в итоге каждый предмет перекрывает часть себя – например, передняя поверхность предмета закрывает обзор задней. Из-за этого мы не можем рассмотреть предмет со всех сторон с одного взгляда, с одной точки обзора.
На Рисунке 6.1 представлены три рисунка стула, изображенного под разными углами. На левом рисунке видно только три ножки стула, поскольку четвертую перекрывают передние элементы, однако мы знаем, что у стула четыре ножки. Ни на одном из этих трех изображений мы не видим полностью сиденье стула: только глядя строго сверху или строго снизу мы бы увидели его полную ширину и длину. Когда мы стоим перед стулом, как показано на левом изображении, сиденье кажется укороченным, хотя в ширину мы его видим полностью. Напротив, если мы посмотрим на стул сбоку, как на правом изображении, мы правильно видим длину сиденья, но не ширину. Когда мы обходим стул и смотрим на него под другим углом, ширина для нас становится длиной и наоборот.
Впрочем, изменение перспективы не мешает Лиаму пользоваться своим зрением: он быстро понял, что лучше всего распознает объекты, если может обойти вокруг них. Когда Лиам двигается вокруг стула, этот стул в его зрительном восприятии плавно меняется. На Рисунке 6.1 представлены три изображения стула, как если бы мы обходили его против часовой стрелки; Лиам может определить трехмерную структуру стула по тому, как его внешний вид меняется в его зрительном восприятии[121]. Другие люди, которые также обрели зрение после слепого детства, также говорили о том, что они легче определяют трехмерную структуру объектов в движении[122].
РИСУНОК 6.1. Стул, изображенный под тремя разными углами.
Фундаментальное понимание материальной, трехмерной природы окружающих объектов приходит к нам в очень раннем возрасте. В одном исследовании раннего зрительного развития детям в возрасте 14–20 недель показывали видео трехмерных объектов, вращающихся вокруг некоторой оси, и дети могли узнать один и тот же объект при вращении вокруг разных осей и отличить его от других. Если вместо видео младенцам показывали ряд статичных кадров того же объекта при вращении, они не узнавали на нем один и тот же объект, представленный с разных точек зрения: для решения этой задачи им нужно было видеть его в непрерывном движении. Младенцы в этих исследованиях были слишком маленькими, чтобы уметь ползать или ходить, но они могли ощутить изменения внешнего вида предметов, когда поворачивали глаза или голову, когда их носили на руках или же когда они видели движение самих предметов[123].
Когда Лиам следит за полетом мяча, а затем тянется к нему, чтобы поймать его, на мгновение он освобождается от необходимости постоянно анализировать всю зрительную информацию. Мяч в движении легко отличить от его фона, поэтому Лиам может сосредоточить на нем все внимание. Как мы уже говорили в Главе 3, наша зрительная система состоит из двух подсистем – канал восприятия для предметов и их местоположения и канал действия для управления движениями. Я пишу этот текст за своим столом, и я знаю, что справа от меня стоит чашка с кофе, – я узнаю ее своей системой восприятия – однако в тот момент, когда я решаю отпить из нее, я активизирую систему действия. Я не осознаю, как именно я использую эту систему для того, чтобы потянуться к чашке и взять ее: это происходит автоматически. Такой автоматизм сильно облегчает нам жизнь, потому что если бы нам приходилось сознательно продумывать каждое наше движение, мы бы не успевали ничего другого.
Системы восприятия и действия сообщают нам совершенно разную информацию об одном и том же объекте[124]. При помощи системы восприятия мы можем распознать объект – например, стул или чашку с кофе – любого размера и под любым углом. В высших зонах канала восприятия есть нейроны, которые реагируют на объект вне зависимости от того, под каким углом, насколько крупно и где именно в поле зрения мы его видим. Без этих нейронов большинство предметов становились бы для нас совершенно неузнаваемыми каждый раз, когда мы поворачивали бы голову и смотрели бы на них под новым углом. Однако для системы действия очень важно, под каким углом мы смотрим на предмет. Чтобы взять предмет, мы должны знать, где он находится. Возможно, именно поэтому у нас есть две зрительные системы: одна для того, чтобы узнавать людей, предметы и места, а другая – чтобы взаимодействовать с ними.
Я задумалась о разнице между нашими системами восприятия и действия, когда Лиам написал мне о своих проблемах с тем, чтобы подобрать подходящие крышки для одноразовых стаканчиков. В кофейне или столовой ему было сложно понять, какого размера крышка нужна для его стаканчика: это была задача для его системы восприятия, и она с трудом с ней справлялась. Однако, когда он уже выбрал крышку, его ладонь раскрывалась ровно настолько, чтобы он мог взять и поднять ее – а это уже задачи для его системы действия. Когда мы с Лиамом и Синди отправились в «Уолмарт» в 2014 году, Синди отметила, что Лиам не воспринимал длину: он не чувствовал разницу между пятью и пятнадцатью сантиметрами. Лиам согласно кивнул. Однако в тот же день Лиам починил пробитую камеру на велосипеде, который Синди привезла для меня из дома, для чего Лиаму нужно было снять шину монтажными лопатками и заменить камеру. Лиам справился с этим так быстро и легко, что я не успела разобрать, что именно он сделал. Даже если его система восприятия путает длины и размеры, его система действия знает, как работать с габаритами инструментов и запчастей.
Младенцы уже в четыре месяца демонстрируют впечатляющее умение точно тянуться за движущимися предметами. Дети вытягивают ручки, чтобы поймать движущийся предмет, не туда, где они его видят в данный момент, а туда, где он будет, когда они протянут руку. Другими словами, они могут предсказать траекторию движения предмета[125].
Наше умение замечать и хватать движущиеся объекты филогенетически может быть древнее, чем наше умение детально видеть предметы. Я вспомнила об этом, когда разводила лягушек – наших сородичей-позвоночных. Когда мимо глаз лягушки пролетает муха, лягушка выбрасывает язык, чтобы поймать ее, но если муха сидит неподвижно, лягушка на нее не среагирует: лягушки определяют как еду только движущиеся объекты. Если у меня не было живых сверчков или мучных червей, я кормила лягушек кормом для собак – но я не могла просто оставить корм на блюдечке: мне приходилось цеплять влажный комок корма на нитку и махать им перед носом у лягушки, поскольку лягушка реагировала на корм только тогда, когда он двигался. Умение регистрировать движение объектов для взаимодействия с ними является фундаментальным и для лягушек, и для людей.
Более того, умеренная физическая активность может улучшить наше зрение. Исследование на мышах, которых отправили бегать на тренажере, показало: локомоция увеличивает скорость и точность работы нейронов зрительной коры, отвечающих за различение зрительных стимулов[126]. В других исследованиях было показано, что умеренные физические нагрузки повышают чувствительность зрительной коры у людей[127]. Физические упражнения также повышают пластичность зрительной системы, то есть способность менять нейронные контуры в ответ на новый опыт[128]. Когда Лиам бежал за движущимся мячом, он тем самым использовал отличный метод улучшения зрения.
Движение помогает и тем детям и молодым людям, которые обрели зрение в рамках индийского проекта Пракаш, основанного профессором Массачусетского технологического института доктором Паваном Синхой для помощи людям с излечимыми формами слепоты. Многие пациенты проекта родились с плотной катарактой на обоих глазах, из-за чего они почти ничего не видели – только общий рисунок света и тени. В таких случаях зрение можно восстановить, удалив мутный хрусталик и установив вместо него интраокулярную линзу. Такую операцию лучше проводить в первые месяцы жизни, однако многие в Индии или слишком бедны для такой операции, или живут в слишком удаленных деревнях. Доктор Синха совместно с группой офтальмологов и оптометристов разбивал в индийских деревнях лагеря для обследований, искал детей и молодых людей с излечимыми формами слепоты и организовывал для них лечение и послеоперационное восстановление. Они сильно рисковали, поскольку многие ученые и врачи считали, что слепоту можно лечить только в конкретный критически важный период развития, который завершается к восьми годам или даже раньше: после этого, как считалось, мозгу уже не хватает пластичности, чтобы справиться с потоком новой зрительной информации. Тем не менее, хотя многие пациенты проекта Пракаш были старше восьми лет, результаты их восстановления превзошли все ожидания. Когда они впервые видели мир, то они обнаруживали перед собой только цветные пятна, которые не собирались в понятные предметы – точно так же поначалу видел и Лиам. Однако если предмет двигался, то все его детали двигались как единое целое, и тогда пациенты могли связать все их воедино и различить предмет на неподвижном фоне. Пациенты проекта Пракаш в первую очередь видели либо те объекты, которые двигались сами, либо те объекты, которые перемещали другие люди: чаще всего это были животные, машины и бутылки[129]. Для Лиама, для пациентов проекта Пракаш, да и вообще для всех нас движение – это лучший способ развития зрительных навыков.
Глава 7. Движение в потоке
Когда мы с Лиамом катались на велосипедах по Сент-Луису, он ехал быстрее меня. Я успевала за ним только потому, что на каждом перекрестке он останавливался и внимательно осматривался по сторонам. Я тоже не люблю маневрировать в потоке машин, но некоторые улицы были такими широкими, открытыми и тихими, что я могла контролировать движение окружающих машин на ходу, не останавливаясь. Когда мы подъехали к узкой арке, Лиам проехал сквозь нее на полной скорости, но я этого сделать не могла; он умел и заезжать на бордюры, и съезжать с них, тогда как мне приходилось останавливаться, слезать с велосипеда и катить его рядом с собой. Лиам шутил, что он просто не замечает бордюры. Возможно, он и правда не видел их и поэтому ехал по ним без страха, но я думаю, что у него просто хорошее чувство равновесия. В конечном счете мы приехали в Форест-Парк и поехали по широким дорожкам, пока не добрались до медицинского центра в Университете Вашингтона, где Лиам учился. Когда Лиам ехал по тихим, пустым улицам и дорожкам, он чувствовал себя на велосипеде уверенно.
Вскоре после операций Лиам обнаружил, что в движении ему проще интерпретировать зрительную информацию. Если он раскачивался вперед-назад, то по движению предметов в его поле зрения он мог понять, где они находятся: ближайшие к нему объекты зрительно двигались быстрее и в направлении, обратном направлению его движения, тогда как дальние объекты зрительно двигались медленнее и в том же направлении, что и он. Этот феномен – параллакс движения – дает нам очень важную информацию о том, где в пространстве располагаются разные объекты. У младенцев чувствительность к глубине пространства, основанная на параллаксе движения, развивается к 12–16 неделям, и такое раннее развитие навыка логично с точки зрения восприятия окружающей среды[130]. Такая информация о целостности объекта и его расположении в пространстве намного более надежна, нежели данные о его цвете или текстуре. Один объект может обладать разными цветами или текстурами, но он в любом случае будет двигаться в пространстве как единое целое.
Чтобы стоять прямо, мы опираемся на зрение, вестибулярную систему (органы равновесия в нашем внутреннем ухе) и проприоцепцию (ощущения о положении наших мышц, сухожилий и суставов). Зрение при этом играет важнейшую роль: сравните, сколько вы сможете простоять на одной ноге с открытыми глазами и с закрытыми. Однако Лиам выработал прекрасное чувство равновесия невзирая на то, что еще с детства у него было плохое зрение. Даже до установки интраокулярных линз он обожал кататься на сноуборде. При таких обстоятельствах резкое улучшение остроты зрения могло ухудшить его чувство равновесия, а не улучшить его, – но Лиам быстро адаптировался. «Мы достаточно быстро едем?» – спросил он меня. На его велосипеде стоял спидометр, и он показывал скорость 13 км/ч. Для меня это была комфортная скорость, но Лиам обычно ездил на скорости 16 км/ч, а если опаздывал – 24 км/ч. Это очень впечатляло, поскольку, когда мы едем на велосипеде (или идем пешком, или едем на машине), нам кажется, что мир вокруг нас постоянно находится в движении, хотя на самом деле он остается на месте. Если мы движемся вперед, глядя прямо перед собой, окружающие объекты по обеим сторонам от нас движутся назад. Поверните голову и глаза по часовой стрелке, и мир двинется против часовой стрелки. Поднимите глаза вверх, и мир поползет вниз. Этот феномен называется оптическим потоком, и он помогает нам решить одну важную зрительную задачу. Когда мы стоим на месте, но объект находится в движении, его изображение движется по нашей сетчатке, но когда мы движемся, а объект стоит на месте, его изображение тоже движется по нашей сетчатке: как же тогда понять, кто движется – мы или этот объект? Этот вопрос нам помогают решить рецепторы нашего внутреннего уха, суставов и мышц, но оптический поток также играет при этом важную роль. Когда мы движемся, это значит не только то, что изображения объектов перемещаются по нашей сетчатке; вместе с нами движется и весь мир, – как объекты, так и фон – и это всеобщее движение помогает нам понять, что в движении находимся мы сами, а не отдельные объекты.
Психолог Джеймс Гибсон понял важность этого явления и дал ему название. Во время Второй мировой войны он получил задание определить, какими навыками обладает хороший пилот. Гибсон обнаружил, что во время посадки самолета весь мир в восприятии пилота пролетает мимо него[131]. Когда пилот готовится к посадке, он удерживает взгляд на середине взлетно-посадочной полосы, из-за чего мир по обе стороны полосы в его восприятии надвигается на него и расширяется. Когда вы едете на машине вниз по автостраде, дорожные знаки по обе стороны дороги расступаются, и по скорости их приближения вы можете определить свою собственную скорость. В кино этот эффект используют постоянно. Например, в сценах погони мы видим происходящее из окна стремительно летящей машины, и нам кажется, что мир проносится мимо, а когда машина разворачивается, оптический поток меняется, и мы чувствуем, что движемся в другом направлении.
До установки интраокулярных линз Лиам жил в зрительном коконе диаметром не больше метра: из-за этого в движении он не видел, что происходит на периферии зрения, и как следствие – не замечал и то, что мир проплывает мимо него. Восстанавливаясь после первой операции, Лиам попытался встать, но тут же упал. Его оптометрист, доктор Джеймс Хойкель, объяснил ему, что в двояковогнутых линзах его старых очков все казалось ему мельче, чем на самом деле. Без очков и с новыми интраокулярными линзами все становилось крупнее, как будто объекты надвигаются на него: естественно, первой его реакцией было отклониться назад, и из-за этого он потерял равновесие. Кроме того, когда мы поднимаемся со стула, мы движемся вперед, из-за чего мир с обеих сторон в нашем восприятии движется назад. Поскольку периферическое зрение Лиама значительно улучшилось, этот эффект был для него намного заметнее – и, возможно, из-за этого он отшатнулся и потерял равновесие. То, что Лиам, получив зрение, сумел быстро восстановить чувство равновесия и научиться двигаться, свидетельствует о его невероятной приспособляемости.
