355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сьюзан Голдринг » Ее звали Ева » Текст книги (страница 3)
Ее звали Ева
  • Текст добавлен: 3 сентября 2020, 18:30

Текст книги "Ее звали Ева"


Автор книги: Сьюзан Голдринг



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Глава 11
Миссис Т-К

3 ноября 2016 г.

Ничего не выйдет

Эвелин инспектирует горшочки с луковицами подснежников, посаженными к рождественской ярмарке, которую устраивала частная лечебница «Лесные поляны». Сквозь темно-бурый компост видны кончики зеленых всходов.

– Хорошо всходят, да? – обращается Эвелин к Саре, которая организует различные мероприятия для обитателей приюта, в том числе занятия садоводством. – Я же говорила, если поместить луковицы в холодильник на несколько недель, они подумают, что наступила зима.

– Вы были абсолютно правы, миссис Т-К. Думаете, они зацветут к тому времени, когда мы выставим их на продажу?

– Маловероятно, но будем надеяться, – Эвелин проверяет другие горшки и ежится.

Теплица имеет стены и крышу, и на стекле мерцает водянистое солнце, но отопления здесь нет.

– Это самые обычные подснежники, Galanthus nivalis, – с гордостью произносит она, – но, если их высадить в грунт под открытым небом, они быстро разрастаются. У меня в Кингсли стелились восхитительные ковры из подснежников. Зимой они особенно радовали глаз. Среди них встречались очень редкие разновидности. Надо сказать, я была самым настоящим галантофилом.

– Кем вы были, миссис Т-К?

– Галантофилом, дорогая. Так называют людей, которые знают толк в подснежниках, с увлечением их выращивают и коллекционируют. Редчайшие цветы зачастую продают по сотне фунтов за луковицу. Но лучше их всегда высаживать зелеными, когда на них еще есть листочки, если хотите добиться хороших результатов.

– Надо же, а я и не знала. Это как тюльпанная лихорадка, да? Помнится, нам рассказывали это в школе, на уроках истории. Миссис Т-К, да вы настоящий кладезь информации!

Эвелин улыбается сама себе. Если бы эта девочка знала, сколько информации спрятано у нее в голове, под серебристо-седыми волосами! Однако в следующий раз нужно быть осторожнее: нельзя рассказывать слишком много. Нельзя забывать, что она не должна помнить.

– Дорогая, я, пожалуй, пойду в тепло. Одна справитесь? – Сара отодвигает дверь, и Эвелин, волоча ноги, выходит из теплицы, у которой ее ожидают верные ходунки. Медленно ковыляя прочь, она терзается беспокойством. Не слишком ли подробно я рассуждала о подснежниках? Так трудно похоронить все эти знания о садоводстве, гораздо труднее, чем все остальные секреты.

Спустя несколько минут Эвелин уже сидит в кресле у себя в комнате, перебирая старые фотографии в банке из-под печенья. Вот снимки мамы на свадьбах, сельских ярмарках и торжествах. На ней меха, шелковые платья и вычурные шляпы с широкими полями. Милая мама, везде такая элегантная. Есть немало фотографий папы и дорогого Чарльза, горделиво стоящего в компании охотников. Как же они великолепны: все в твидовых костюмах и кепках, в руках – ружья, у ног – связки подстреленной дичи, рядом настороженные гончие, нетерпеливо глядящие на хозяев!

А вот еще снимки Эвелин в военной форме. На некоторых она смеется вместе с девушками в такой же форме, как у нее. На других присутствуют и молодые летчики: глядя в камеру, они щурятся на солнце. Такие молодые, не старше двадцати. Они скоро погибнут, а пока еще живы, стараются урвать поцелуи и насладиться красотой. Однако других фотографий четверки в деревянных позах она больше не находит, равно как и снимков одного Робинсона.

Эвелин не составляет труда вспомнить, как и когда они были сфотографированы вчетвером. И теперь, вытащив из кармана фото, она принимается рассматривать его более внимательно. Они стоят у входа одной из бывших лечебниц в Бад-Нендорфе, переоборудованной под центр для допросов. Фото сделали вскоре после ее приезда, тогда центр только-только начал работать, а сама она точно и не знала, что там будет происходить и какой на самом деле человек Робинсон. На фото этот невысокий мужчина субтильного телосложения выглядит суровым: подбородок вздернут, губы плотно сжаты под тонкими усиками. Остальные трое, щурясь на ярком солнце, растерянно улыбаются, словно не могут взять в толк, зачем их заставили позировать вчетвером, изображая близких товарищей.

Эвелин пристально смотрит на давнишний снимок. В чертах Робинсона отражается жестокость его натуры, но в ту пору, когда они познакомились, она в полной мере этого не распознала. Он просто казался неприветливым и деловитым, как и многие офицеры командного состава, с которыми она общалась по долгу службы. И хотя слава бежала впереди него, она не подозревала, сколь расчетливым может быть этот человек, пока сама в том не убедилась.

Эвелин начинает рвать фото на две части, но вовремя останавливается и отрывает лишь половинку правой половины, то есть четвертинку, на которой запечатлен Робинсон: он стоит с самого краю, чуть отодвинувшись от остальных трех. Эвелин кладет оторванную полоску на сложенную газету и берет карандаш. Подушечкой пальца потрогав кончик грифеля, она точит карандаш до остроты иглы, затем зажимает его в кулаке и вонзает в лицо Робинсона – по очереди в каждый глаз, в нос, в твердую складку неулыбчивого рта. И вот четвертинка снимка изодрана, изображение на нем неузнаваемо. Довольная, она рвет его на мелкие кусочки и, зажав их в руке, ковыляет в ванную, где бросает клочки в унитаз и спускает воду.

После, прихрамывая, Эвелин возвращается в свое кресло и берет из банки единственное фото белокурой девочки. Она сравнивает его с тем, что она целует каждый вечер, с фотографией, которую хранит в тумбочке под Библией. Держа рядом две маленькие карточки, Эвелин пытается решить, какая из них лучше.

Она часто ходила мимо того сада, пытаясь увидеть девочку, и, перед тем как навсегда покинуть Германию, решила пофотографировать городок. Если бы у кого-то возникли вопросы, она сказала бы, что скоро возвращается домой и хочет запечатлеть на память годы, проведенные в Вильдфлеккене. Конечно, интересовали ее не дома, не волы на пашне или церковь. Ей нужны были только фото, на которые попала девочка.

– Лизелотта, – шепчет Эвелин. – Тебя называли Лоттой, но для меня ты всегда была Лизи.

Она целует оба маленьких снимка и один кладет в банку с другими старыми семейными фотографиями. Пусть Пэт любопытствует сколько угодно, она ей ничего не скажет.

Часть вторая
Умный и красивый (9, 1, 11)

Глава 12

20 ноября 1943 г.

Мой дорогой, любимый Хью!

Это письмо никогда не покинет пределов Англии, оно навсегда останется при мне, и в нем я могу писать о чем угодно, не опасаясь карательных мер и цензуры. Все это время, с того ужасного дня, когда мне сообщили о твоей гибели, я винила тебя за неоправданный риск, ругала тебя за то, что ты не вернулся ко мне. Но теперь мне известно, что твоей вины в том нет. Сегодня я узнала, что тебя и других вероломно предали.

Он не желает «разглашать тайну», как он выразился, но сегодня днем меня навестил твой друг Тим Макнил. Он дал тебе слово, объяснил Тим, что нанесет мне визит, если ему удастся вернуться домой, а тебе нет. Тим – славный парень, и для меня великое утешение знать, что вы были близкими друзьями и поддерживали друг друга. Я сказала ему, что во всей этой печальной истории меня радует только то, что тебя не взяли в плен, как других. В какой-то степени это – счастье, что тебя застрелили при попытке к бегству и ты был избавлен от пыток.

Мы с Тимом встретились в ресторане «На углу Ковентри-стрит». Ты должен помнить его, дорогой. Мы были в нем как-то раз вскоре после того, как открылось кафе «Старая Вена». Мы тогда еще оба сомневались, что нам понравятся Aufschnitt[13]13
  Aufschnitt (нем.) – холодная закуска (мясное ассорти: колбасы, ветчина и пр.).


[Закрыть]
и прочие иностранные деликатесы, которые предлагались в меню, и потому заказали особый салат с креветками, яйцом и ветчиной. Это было четыре года назад, еще до начала войны. Я сомневалась, что у меня хватит духу пойти туда, где мы с тобой некогда были так счастливы, но решила предпринять попытку и надела форму, которую сшила на заказ по настоянию мамы. Думаю, она считала, что я опозорю семью, если буду носить казенное обмундированное. Не представляю, что бы она сказала, если б узнала, что у меня осталась всего одна пара приличных чулок. Если порву их, придется рисовать стрелки соусом «Бисто», как это делают все!

Тим был очень любезен, только выглядел крайне худым и бледным, и я сказала, что ему нужно поесть. Я заказала консервированную ветчину с картофелем фри, он – гренки с сыром по-уэльски – на вид ужасное блюдо. Сыр теперь у нас отвратительный. Мне кажется, его смешивают с размельченным яйцом и для более приятного вкуса добавляют горчицу.

Потом, когда нам принесли наши блюда, и вовсе начался кошмар: Тим вдруг сообщил мне, что, по его мнению, тебя и остальных предали. Я не верила своим ушам. Только что я говорила ему, как пыталась утешать себя мыслью, что ты делал важное дело. Мне нравится думать, сказала я, что ты и твои товарищи выполняли задачу, поставленную Черчиллем, – «воспламенить Европу», и, хотя я понимала, что ты не вправе рассказывать мне о своей работе, ты, я знала, с воодушевлением сражался ради будущей победы в войне. Потом я сказала: мне известно, что тебя и Тима посылали на специальные задания, так что он может не бояться сболтнуть лишнего.

В ту минуту я и заметила, что Тим не притронулся к еде. Он помешивал чай – водил и водил ложкой в чашке, как заводной. Выглядел он ужасно, и я спросила: может, что-то не так с его блюдом, и предложила заказать что-нибудь другое. А он посмотрел прямо мне в лицо и сказал, что у тебя и твоих товарищей не было шанса воспламенить Европу, что ты и некоторые другие ребята были уверены, что провал вашей последней операции был подстроен, чтобы ввести в заблуждение немцев.

Я пыталась сохранять спокойствие, но ничего не могла с собой поделать. Уронила нож с вилкой на тарелку, устроив грохот на весь ресторан. Мне стало дурно, пришлось прижать ко рту салфетку. С трудом верилось в то, что он говорил. Но в конце концов я заставила себя спросить, зачем кому-то нужно было, чтобы операция провалилась. Он ответил, что точно не знает, но думает, что велась какая-то сложная игра с двойной перевербовкой агентов, в результате которой погибли с десяток мужчин и женщин и были раскрыты агентурные сети.

Это был такой шок, скажу я тебе. Я закрыла глаза, подумывая о том, чтобы извиниться и броситься в дамскую комнату. Но что бы это дало? Я заперлась бы в кабинке и провыла там несколько часов. Потому я решила, что нужно взять себя в руки, стиснуть зубы и постараться выяснить то, что можно. Мне отчаянно хотелось узнать все, что известно Тиму, и я, глубоко вздохнув, сложила на коленях салфетку и сказала, что в это невозможно поверить, ведь людей для этой работы тщательно отбирали, людей с особыми навыками и знанием иностранных языков потом столь же тщательно обучали. Неужели лишь для того, чтобы принести их в жертву? Меня трясло, мой голос, я знаю, дрожал, но я просто должна была это знать.

– Не совсем – не сразу ответил Тим. – Это больше походило на игру, в которой ставки необоснованно высоки.

– На азартную игру? – уточнила я.

Он подтвердил. Меня по-прежнему била дрожь, а Тим, казалось, чувствовал себя еще более неловко. В конце концов он предложил, чтобы мы расплатились и нашли более спокойное место. Не доев, мы покинули ресторан и пошли по Пикадилли в сторону магазина «Фортнум энд Мейсон» и Грин-парка. Говорили мы мало, а потом – глупость, конечно, – мне вдруг вспомнился вечер, когда мы с тобой ужинали в «Кваглиносе», а в «Кафе де Пари» угодила бомба. Мы с Тимом как раз сворачивали на Бери-стрит, и в сточных канавах, мимо которых мы шли, в лучах заходящего солнца искрились крошечные осколки стекла. Думаю, это и навеяло то воспоминание. И я рассказала Тиму о нашем чудесном спасении и о том, как в ту страшную ночь мы поймали, наверное, единственное такси во всем Уэст-Энде, ведь тебе нужно было успеть на поезд, отходивший с «Кингз-Кросса». Я сказала, что, наверное, тогда ты начал проходить спецподготовку, хотя я в то время об этом не догадывалась.

Тим как-то странно посмотрел на меня и затем сказал: он глубоко сожалеет, что тебе не удалось выжить; ты был хорошим парнем. И я опять спросила его про то, о чем он говорил раньше, – что в той операции вас подвергли неоправданному риску. И тогда – о Господи, до сих пор не могу поверить! – он заявил, что вас не просто подвергли риску, а, по его мнению, принесли в жертву. Он остановился и сказал, что не должен мне этого говорить, но человек, возглавлявший операцию, твердо убежден, что цель оправдывает средства. По словам Тима, тот тип прекрасно знал, что у наших людей было мало шансов уцелеть.

Признаюсь честно, дорогой, меня опять стало тошнить. Я чувствовала, как та омерзительная картошка с ветчиной, которую я пыталась есть, заколыхалась у меня в желудке. Должно быть, лицо мое покрыла мертвенная бледность. Я помню, как привалилась к витрине «Фортнума». Одному Богу известно, что подумали обо мне люди. Но я не могла позволить, чтобы меня стошнило на улице, и стала дышать медленно, пока дурнота не прошла, а потом спросила у Тима, отвечает ли он за свои слова. И Тим сказал, что он говорит истинную правду и что, если бы тот человек действовал иначе, он уверен, что ты и многие другие остались бы живы.

Представляешь, какой шок я испытала, услышав это? Придя в себя (и меня не мучала тошнота, я просто вдыхала холодный воздух), я спросила Тима, кто этот человек. Я посмотрела ему прямо в глаза и потребовала, чтобы он назвал его имя. Я пребывала в крайнем волнении и, наверное, заявила, что хочу знать, кто играл жизнью моего мужа.

Тим поначалу не хотел говорить: видимо, вам всем вдолбили, что вы обязаны молчать про операции. Но через несколько секунд он сказал, что это его долг перед тобой и передо мной, и назвал имя негодяя – полковник Стивен Робинсон.

Я заверила Тима, что на этот счет у тебя были свои подозрения, которыми ты поделился со мной во время нашей последней встречи. Тим, казалось, вздохнул свободнее, однако выглядел он изможденным и изнуренным, и я сочла, что обязана отблагодарить его за откровенность. Я подумала, что нам обоим не мешает взбодриться, и предложила отправиться на плац для конных парадов, где недавно выставили немецкий «Тигр», захваченный в Тунисе. Об этом писали все газеты, и все были счастливы, что удалось нанести немцам ответный удар. В общем, мы пошли туда, вволю позлорадствовали, а потом заели тот ужасный ужин приличной рыбой с картошкой.

А теперь я сижу у себя в казарме и размышляю о том, что поведал мне сегодня Тим. Если то, что он сказал, правда, я никогда не прощу этого Робинсона. Я только-только начала свыкаться со смертью моего дорогого мужа, погибшего на войне, но я никогда не примирюсь с тем, что твою жизнь намеренно принесли в жертву.

Вряд ли я когда-нибудь увижу того типа. Полагаю, у меня мало шансов влепить ему все, что я о нем думаю, но я пойду на все, лишь бы встретиться с ним лицом к лицу. Я готова проклинать его снова и снова, пусть бы он провалился в преисподнюю за ту боль, что его приказы причинили мне. И, если мне суждено когда-то встретиться с ним, я отправлю его прямо в ад.

Со всей любовью к тебе, мой родной.

Твоя Эви.

P.S. Я люблю тебя.

Глава 13
Миссис Т-К

7 ноября 2016 г.

Ключи и чемоданы

– Здесь мы не сможем поговорить, – заявляет Пэт, ворвавшись утром в гостиную.

На ее плаще темнеют грязные пятна, одна пуговица оторвана, сзади болтается незавязанный пояс. В руках у нее лопнувший с одного бока пухлый пакет, до отказа набитый бумагами.

– Пойдем в твою комнату или присядем где-нибудь еще. Там, где спокойно и нам никто не помешает.

– Здесь нас никто не услышит, если мы будем разговаривать тихо, – возражает Эвелин. – Они все глуховаты. Да и кофе с печеньем скоро принесут.

– Значит, кофе с печеньем нам принесут туда, где мы будем сидеть, – чеканит Пэт. – Мне нужно поговорить с тобой наедине прямо сейчас. Так мы идем или нет?

Ворча, Эвелин с трудом поднимается на ноги и хватается за ходунки, чтобы не упасть.

– Что ж, пойдем. Дальше по коридору есть маленькая гостиная. Туда редко кто заглядывает.

Они выходят в коридор. Навстречу им едет тележка с чашками и фляжками.

– Мэри, – окликает разносчицу Эвелин, – будьте так любезны, принесите нам кофе в маленькую гостиную. Большое спасибо.

Поддерживая тетю под локоть, Пэт заводит ее в тихую безлюдную комнату и закрывает дверь. Устроившись в кресле, Эвелин принимается суетливо хлопать себя по карманам в поисках носового платка и карандашей.

– Тетя, – начинает Пэт, – ты прекрасно знаешь, что я, как могу, стараюсь разобрать вещи в доме. Но вчера я нашла такое, о чем ты, уверена, не желала бы распространяться. И теперь хочу задать тебе несколько важных вопросов.

Эвелин смотрит на взволнованную племянницу. Так, начинается, теперь будь внимательнее. Тщательно подбирай слова и следи за своими жестами.

– Конечно, дорогая. Охотно помогу, чем смогу. Но ты же понимаешь, что все в Кингсли теперь принадлежит тебе. Ты не обязана спрашивать моего мнения по поводу каждой мелочевки.

– Да, конечно. Но это еще полбеды. К сожалению, я не уверена, что нам нужны те вещи, которые я только что обнаружила.

– Какие, например? – Эвелин пытливо смотрит на Пэт. Щеки у нее пунцовые, голову не мешало бы вымыть и волосы расчесать. – Ты прямо сама не своя сегодня. Точно ничего не случилось? Мальчики здоровы? А твой славный муж? Как поживает дорогой Хамфри? Сто лет его не видела.

– Все хорошо, спасибо. И сама я прекрасно себя чувствую. Просто я… встревожена, – последнее слово Пэт буквально выплевывает, и Эвелин силится сдержать улыбку. Она предвкушала этот момент с тех пор, как переселилась в «Лесные поляны».

– Вдохни поглубже, дорогая, и расскажи, что тебя так сильно взволновало. Я внимательно слушаю.

По ее совету Пэт делает глубокий вдох и начинает тараторить, захлебываясь словами:

– В кухонном ящике, как ты и говорила, я нашла ключи и попыталась ими открыть книжный шкаф, который, кстати, отпереть мне так и не удалось, так что проблема по-прежнему не решена, а портить столь ценный предмет мебели мне вовсе не хочется. Так вот, я вдруг заметила, что на связке ключей, которую я нашла, есть парочка маленьких ключиков. Я подумала, что они, наверное, от чемоданов, которые я обнаружила в одной из свободных комнат. Один лежал на гардеробе, второй – на полу. В общем, с ключами я поднялась наверх, открыла эти тяжелые чемоданы и пришла в ужас от того, что в них увидела. Это был сущий кошмар, я глазам своим не верила.

– В самом деле, дорогая? Да ты не тараторь, объясни толком. Я не помню никаких чемоданов. Я в той комнате лет сто не была. Понятия не имею, что в них лежало.

Ты бы сказала, что, по-твоему, ты обнаружила, а потом решим, стоит ли мне беспокоиться.

– Оружие, тетя, оружие! И патроны в придачу.

– Неужели, дорогая? Но в Кингсли мы всегда держали ружья под запором в специальном стенном шкафу. Папа в этом отношении был очень щепетилен. Не позволял, чтобы ружья были разбросаны по всему дому.

– Вот и я так думала. Но потом увидела эти ружья и поняла, что это не то оружие, которое в семье использовали для охоты. Тебе хорошо известно, что я не разбираюсь в оружии. Я ненавижу кровавую охоту. И никогда не участвовала в охоте, что устраивали в Кингсли много лет назад, в годы моей юности. Но даже я сумела определить, что это не охотничьи ружья для отстрела фазанов и уток.

– Не охотничьи, дорогая? А что же это за ружья?

Уф, как мне это нравится. Я даже не подозревала, как это увлекательно.

– По-моему, это оружие военного образца, – Пэт раздраженно вздыхает. – Оружие, военная форма, бумаги, прочая ерунда. Откуда это все?

– Надо же. Кто мог положить это туда?

В дверь тихо постучали. Эвелин поворачивает голову на стук. В комнату входит Мэри с подносом, на котором стоят чашки с кофе и тарелка с печеньем.

– Большое спасибо, Мэри. О, вы принесли нам «Джемми Доджерс». До чего же вкусные, мои любимые, – улыбаясь, она берет печенье.

Пэт ждет, когда они снова останутся одни. Потом говорит:

– И что мне делать со всем этим оружием? Нельзя же отдать его уборщикам или на благотворительность!

– А почему нельзя просто выбросить, дорогая? В Милфорде есть муниципальная свалка – очень полезное предприятие. Я всегда свозила туда ненужные вещи, когда еще водила свой «Вольво», – в лице Эвелин отражается сожаление. – Как же мне хочется снова сесть за руль. Раньше, если мне нужно было что-то купить, я за руль и в магазин.

– Не сомневаюсь, что ты скучаешь по машинам, но речь не о том. Оружие и прочие вещи, что я нашла… Я даже не знаю, что это… Должно быть, их хранение противозаконно. Наверное, нужно отвезти все это в полицию или куда-нибудь еще и объяснить, как они вообще попали в дом.

– Сочувствую, дорогая. У тебя из-за них столько хлопот. Угощайся печеньем.

– Так что мне сказать им? Они ведь захотят узнать, как к тебе попало оружие.

– Ко мне?

Эвелин хмурится. Потом вспоминает:

– По-моему, оружие было у папы. И, может быть, Чарльз привез с собой из Африки.

Пэт откидывается в кресле и, складывая на груди руки, вздыхает:

– Нет, это все твои вещи – не их. Я в этом абсолютно уверена, ведь там даже есть военная форма, точно такая, в какой ты на фото, что мы нашли на днях в железной банке. А еще в чемоданах корреспонденция на твое имя. Послушай…

Она наклоняется вперед, роется в лопнувшем пакете и вытаскивает какие-то бумаги.

– Как еще это объяснить? – она протягивает ей первый документ – заполненный печатный бланк. – Это ведь тебе адресовано, да?

Эвелин смотрит на бланк, поправляя очки. Уведомление о ее переводе в центр для допросов в Бад-Нендорфе.

Но это ничего не значит, пока кто-то не выяснил, какие еще люди находились там в то время.

– Смотри, а вот старый паспорт на твое имя, – Пэт показывает ей давно просроченный паспорт с ее фото. На нем Эвелин очень молодая, молодая и невинная. – А вот еще один паспорт, тоже с твоей фотографией. Только вот не пойму, почему имя другое. Какая-то Ева Куча.

– Ева Кушек, – тихо поправляет ее Эвелин.

– Да хоть бы и так! Это все твое, я же вижу. Значит, и оружие тоже тебе принадлежит, – Пэт хмурится, поджимая губы.

– Мне очень жаль, дорогая, – качает головой Эвелин, – но я ничего этого не помню. Может, это вовсе и не я положила все те вещи в чемоданы.

– Может, и не ты. Но все эти документы – разрешение на оружие, письма и прочее – на твое имя. Это все твои вещи, а ты говоришь, понятия не имеешь, что лежало в тех чемоданах.

Эвелин с улыбкой смотрит на Пэт:

– Дорогая, я очень хотела бы тебе помочь, но память у меня уже не та, что прежде.

Она переводит взгляд на поднос:

– Ты к кофе даже не притронулась, дорогая. Остынет ведь.

Она берет еще одно печенье, смотрит на него, морща нос, и говорит:

– Не понимаю, зачем Мэри принесла мне «Джемми Доджерс». Знает ведь, что я их не люблю. Я хочу шоколадные. Они способствуют пищеварению.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю