Текст книги "Женщина, которую я бросил"
Автор книги: Сюсаку Эндо
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
Очевидно, Мицу впервые попала даже в такое отнюдь не шикарное заведение, если, едва ступив на порог, попятилась назад, как ассенизатор, оказавшийся в императорском дворце.
– Здесь, наверное, очень дорого, – Она подергала меня за плащ.
– Гм... Конечно! Но ведь у тебя четыреста иен!
– Этого хватит? Тогда оставьте только на электричку.
Я знал, что и ста иен будет достаточно, но промолчал.
– Это всё студенты?
Она застенчиво смотрела на молодых людей в черных блузах и девушек в беретах, с сигаретами в зубах. Это была литературная и театральная молодежь, любящая пофилософствовать. Я их терпеть не мог. Они без конца разглагольствовали о высоких материях, экзистенциализме и нигилизме, и у всех у них под модными блузами было грязное белье, а на ногах – вонючие дырявые носки.
– Они все тоже студенты? Да?
«Ох и дура же набитая», – подумал я.
Один из этих мерзавцев уселся на деревянной лестнице, ведущей на второй этаж, и заиграл на гармони. Кто-то запел, другие подхватили. Каждый старался выглядеть бесшабашным гулякой; всем своим видом студенты словно хотели доказать, что имеют право веселиться, как им нравится, и что это и есть настоящая жизнь. И все же что-то равнодушное таилось в их лицах.
– Знаешь эту песню?
– Нет.
– Это «Тройка». Русская песня.
– Никогда не слыхала, – виновато покачала головой Мицу, – я ведь окончила только гимназию...
– А-а. Ну тогда попроси, чтобы тебе сыграли «Зеленые горы», – съязвил я.
Мицу опустила глаза и сморщилась:
– Что с тобой?
– М... м... м... Здесь есть уборная?
– Туалет?
– Да, – С глубоким вздохом Мицу вытащила из кармана кофточки туалетную бумагу.
Свидание наше началось около уборной, и теперь, не успели мы сесть за стол, она напомнила об этом. «Вонючая парочка», – промелькнуло у меня в голове.
Мицу ушла. Я вытащил сигареты и закурил. И тут почувствовал, что кто-то похлопывает меня по плечу. Я обернулся и увидел парня в кепке, измазанной вазелином, как это было принято у снобов.
Это был Идогава, студент нашего университета. Бледный, в очках без оправы, он принадлежал к людям, которые всегда находятся в приятном расположении духа.
– Попался, приятель.
– В чем дело?
– Знаю, ты с ней того... – он погрозил пальцем.
– Что за глупые шутки! Буду я возиться с такой, – ответил я, пожав плечами.
– А зачем возиться? – Идогава говорил в нос. – Предложи ей стаканчик коктейля, и дело в шляпе.
В этом кабачке за восемьдесят иен в бутылке из-под лимонада подавали коктейль из водки и газированной воды. Он легко пился, и неопытные девицы попадались на эту удочку: выпив стакан, они быстро пьянели и теряли над собой контроль.
– Я закажу, – подмигнул Идогава и, щелкнув пальцами, подозвал официанта.
Когда Мицу вернулась, на столе уже стояли два стакана с прозрачной жидкостью. Сейчас я понимаю, что должен был сказать ей: «Не пей», но Идогава посматривал в нашу сторону и посмеивался, а я боялся этого циника. Он решит, что я даже перед такой девушкой робею, и растреплется об этом всему свету. Признаться, где-то глубоко во мне раздался слабый голос совести, но его заглушил другой: «Да что ты в самом деле? Не детей же тебе с ней крестить! Один раз можно побаловаться».
– Что это? – доверчиво улыбаясь, спросила Мицу. Я молча наблюдал, как она пьет коктейль. Она выпила его, будто стакан чаю.
– Никогда не пробовала такого вина! Это импортное? Наверное, дорого стоит?
– Конечно, дорого, но ты не беспокойся.
Она покраснела, и толстые губы ее глупо приоткрылись.
– Здесь очень приятно. Если бы и Ёко-сан была с нами, она бы пришла в восторг.
Мицу уже едва ворочала языком. Из своего угла Идогава снова подмигнул мне. Заиграли на гармони. Пожилой усатый мужчина в берете с поклонами ходил от стола к столу.
– Хорошо бы исполнили «Зеленые горы».
– Еще что! – буркнул я.
Мужчина подошел к нашему столу и, взяв Мицу за руку, что-то шепнул ей.
– Оставьте ее в покое, – крикнул я. – Вас только тут не хватало!
– Пусть говорит! Пожалуйста, дедушка, я заплачу.
Этот тип занимался гаданием, преимущественно хиромантией, в кабачках Сибуя и «Поющих голосах». Он говорил все, что ему приходило в голову, но одно из его предсказаний я запомнил хорошо. Он сказал, что Мицу будет несчастной оттого, что жалеет других.
– Ты слишком добра, девочка, слишком добра. А за это всегда приходится платить. Будь осторожна, иначе мужчины используют твою доброту тебе во вред.
– Какая чепуха! – засмеялся я. И Мицу тоже громко захохотала.
– Через несколько лет тебя постигнет несчастье, которое сейчас ты даже не можешь себе вообразить.
Но что это будет, старик так и не сказал. Получив двадцатииенную бумажку из красного кошелька Мицу, он, поклонившись, отошел.
Мицу едва держалась на ногах. По-идиотски полуоткрыв рот и опираясь на мое плечо, она кое-как спустилась по лестнице.
Внизу стоял Идогава.
– Приятной ночи!
– Пошел к черту!
Но я уже наметил, куда ее вести.
Когда-то я здесь подрабатывал и знал, что недалеко отсюда, на склоне горы, возле депо метропоездов, есть гостиница, в которой можно, если верить рекламе, висящей над входом, переночевать за сто иен.
Кончали торговать магазины. Продавец с напомаженными волосами, насвистывая, закрывал ставни. В плохо освещенном углу улицы еще продавались книги и журналы. На обложке одного из журналов была изображена молодая обнаженная женщина, закинувшая руки за голову. Несколько мужчин с лихорадочным блеском в глазах просматривали журналы.
Впереди нас стоял человек с рекламными щитами на спине и груди. Реклама призывала посещать бар, в который мужчин и женщин пускали только парочками. Человек-реклама улыбнулся нам и, когда мы проходили мимо, что-то пробормотал.
С грохотом проехал фургон, торгующий сладким картофелем, который жарили тут же, на глазах покупателя. «Энокен...»
Я вдруг с тоской вспомнил, как расклеивал афиши Кима-сан. Кажется, меня возмутила наглая подделка, но ведь я же раздавал эту афишку крестьянам. Там не испугались вместо «Энокен» написать «Энокеи», а я боюсь обмануть эту девчонку. Показался далекий, тусклый свет Сибуя... «В конце концов, – думал я, – все обманывают друг друга и даже не желают разобраться, где истина, а где ложь».
– Ты мне нравишься, – пристально глядя на огоньки Сибуя, сказал я так, словно произнес хорошо заученную математическую формулу.
Мы приблизились к маленькой гостинице, обнесенной бамбуковым забором.
– Куда мы пришли? – сказала Мицу, словно не слышала моих слов. – Это вокзал Сибуя?
– Нет, но нам нужно сюда зайти.
– Мне пора домой, хозяйка не пустит меня так поздно.
– О чем ты беспокоишься? Еще совсем рано.
– Вы за меня платили в кабачке, а я здесь заплачу половину. Ведь...
– Что ведь?..
– Ведь вы так много истратили. Может быть, у вас не осталось на завтра.
Она сунула руку в карман и молча подала мне потрепанную стойенную бумажку.
– Не надо.
– Нет, нет. Возьмите. У меня есть деньги. Я могу еще заработать. Останусь дежурить на ночь, помогу фасовщикам – вот и получу за пять дней пятьсот иен. Не беспокойтесь, я...
В ее голосе звучала едва ли не материнская забота. Так в детстве разговаривала со мной мать.
Во время войны – я тогда ходил в гимназию – было трудно с едой, и за обедом мать, отрывая от себя последнее, перекладывала в наши чашки свою долю. Когда я отказывался, мать ласково уговаривала меня, и иногда ее настойчивость становилась неприятной.
Но и вспомнив это, я не постеснялся положить в карман деньги Мицу.
Железнодорожник с синим фонарем в руках переходил линию. Порывистый ветер доносил пьяную ругань из китайского ресторанчика под горой.
На улице Ямата – улице гостиниц и отелей – царила тишина. Немного позже здесь появятся пьяные и подвыпившие мужчины и женщины, но сейчас здесь почти никого не было.
Я комкал в руке стоиенную бумажку, которой, я знал, хватит, чтобы получить часа на два комнатушку в гостинице.
– Зайдем?
Во дворике перед гостиницей росло несколько бамбуков, кое-где в зеленой траве лежали валуны. Через приоткрытую дверь было видно, что в прихожей парами стоит мужская и женская обувь.
– О-о-о! – Удивленная Мицу сделала шаг назад.
– Ты что? – Я взял Мицу за руку и притянул к себе, – Я люблю тебя.
– Нет... нет... Я боюсь...
– Чего? Я же сказал, что люблю тебя. Ты мне нравишься. Поэтому я и в кабачок с тобой ходил и сейчас не смогу от тебя уйти, пока...
– Мне, страшно.
Я попытался обнять Мицу и коснулся ее маленьких грудей. Девушка неожиданно сильно оттолкнула меня. Но я снова прижал ее к себе, так что уткнулся лицом в ее волосы, и торопливо зашептал слова, которые скопились во мне, как рудничный газ в забое. Чужие слова, грязные и похотливые.
– Ты мне нравишься. Я тебя люблю... Я хочу любить тебя всю... Все твое тело... Ничего страшного... Ничего страшного не будет. Ты мне веришь? Нет? Почему же тогда ты пришла на свидание? Почему? Может быть, я вызываю у тебя отвращение? Тебе не нравится, что я тебя обнимаю? – Я говорил все, что говорят мужчины, обольщая женщину, которую не любят. – Ну!.. Значит, я тебе противен?
– Нет... Вы мне нравитесь... Я...
– А чем ты это докажешь? Нам, студентам, слов недостаточно, мы и так слышим их без конца. А любовь? Один философ, например, говорит, что только эгоист не отдается любви без остатка.
Последнее я придумал экспромтом. Если б этот философ мог услышать мою болтовню!
– Во-первых, боязнь потерять девственность объясняется устаревшими взглядами на жизнь. Сегодня студентки добровольно идут на это. А остальные женщины от них отстали, потому что не могут освободиться от косных предрассудков. Неужели вам в гимназии ничего не говорили об этом?
– Нет. Это так трудно понять.
– Конечно. В гимназиях еще рано говорить о таких вещах. Но в университете... Ты что-нибудь слыхала об эмансипации женщин? Так вот. Чтобы мужчина и женщина были равны, необходимо отбросить всякий стыд, если между ними возникает любовь. Так нас учат. Понимаешь, о чем я говорю?
Тупо глядя на меня, Мицу удрученно кивнула головой.
– Я говорю, что нужно вести себя иначе. Отбрось ложные предрассудки. Войдем в этот дом. Может быть, вначале тебе будет немного страшно. Но ведь сказал же кто-то, что прогресс невозможен без риска.
Бедные философы! Однако нужно как-нибудь использовать знания, которые мы получаем от профессоров. В конце концов, не даром же я плачу деньги, бегая на заработки! Увы, «цитаты» из научных трудов не произвели желаемого впечатления на фабричную девчонку.
– Ну, идешь? – Я взял Мицу за руку, но она, как львенок, отпрянула назад.
– Нет, пойдемте домой, прошу вас, пойдемте.
– Домой? – закричал я. – Да что ж это такое? Сама назначила мне свидание, я пришел, а она домой. Вот тебе на... Ей дело говоришь, а она упрямится, будто ишак... Ладно. Пусть будет по-твоему. Я пошел.
И широкими шагами я стал спускаться вниз по улице. Я был вне себя оттого, что столько времени потратил попусту. И с кем? Хотя бы девчонка стоящая была. Но зол я был не только на Мицу, но и на философов и на профессоров, уроки которых оказались бесполезными.
Вдруг резкая боль пронзила мое правое плечо и спину. Кажется, начинается нервный приступ, не раз повторявшийся после полиомиелита. Когда я сильно устаю или волнуюсь, всегда возникает эта колющая боль.
Мыча от боли и чувствуя, что Мицу бежит за мной, я, не оглядываясь, продолжал идти. Она догнала меня и задыхаясь спросила:
– Вы обиделись?
– Конечно.
– И больше не придете?
– А что мне еще остается? Ты сама дала мне понять, что я тебе не нужен...
– ...
– Но если тебе неприятно быть со мной, я не стану навязываться.
– Вы... я... Но мне не хочется заходить туда...
– Тогда прощай...
Мы спустились с горы. На веранде китайского ресторана двое мужчин с красными от вина лицами жадно что-то ели.
– Вы не хотите больше встречаться со мной?
– Нет.
Боль, ставшая еще острее, снова пронзила мою спину. Я невольно вскрикнул и схватился за правое плечо.
– Что с вами? – Удивленная и испуганная Мицу заглянула мне в глаза.
– Ничего. В детстве я болел полиомиелитом. Видишь, правое плечо у меня опущено. К тому же я хромаю. Поэтому и девушки меня не любят. Кому я нужен, калека? Еще ни одна меня не любила... М-м-м... И ты оказалась, как все...
– Вы хромаете?
Качающийся свет фонаря упал на лицо Мицу: она с состраданием смотрела на меня. Бедняга, она и в самом деле верит каждому моему слову.
– Да. Я хромой. Я калека. Поэтому меня не любят девушки. И поэтому ты отвернулась от меня, я знаю...
Вдруг своими маленькими ладонями она стиснула мои пальцы.
– Как мне вас жалко!
– Не стоит меня жалеть.
– Значит, вы здесь никогда раньше не бывали?
– Конечно. Кто сюда пойдет с нищим калекой? Вот и сегодня... Думал, что ты... Дурак набитый...
Я просто был зол и на самом деле ни о чем таком не думал. Но именно эти лживые слова не годящиеся даже для плохого фильма, подействовали на Мицу сильнее всего.
– Ну... если так... если так, то... то пойдемте...
Третья запись Ёсиоки Цутому
– Ну... если так... если так, то... то пойдемте...
Скрежетали поезда, по запасным путям уходящие в депо. Пьяницы, сидевшие на террасе закусочной, прищурившись, разглядывали нас.
Мицу робко ступала за мной, опустив голову, и в лице ее было что-то детское, беззащитное.
Странно, но желание у меня исчезло.
Вместо него появилась несвойственная мне жалость и что-то вроде раскаяния.
Как низко я пал! Использовать добрые чувства этого бесхитростного существа для удовлетворения своей похоти может только подонок.
– Гм... Не слишком ли поздно ты одумалась? – я продолжал разыгрывать прежнюю роль.
– Вы сердитесь? Простите меня.
– Хватит. Ты мне надоела. Я уже не хочу идти туда.
Сказав это, я быстро зашагал по узкой пешеходной дорожке в сторону вокзала. Мицу, как собачонка, поплелась за мной. Пьяный мужчина, столкнувшись с ней, громко ее обругал.
– Подождите! Я задыхаюсь.
– Что?
– Вы шагаете, как солдат.
На привокзальной площади я замедлил шаг. Мицу тяжело дышала, лицо ее посинело, на кончике носа выступил пот.
– У тебя что, сердце не в порядке?
– Нет, я всегда так потею.
– Гм...
– Простите меня. Я виновата, но я не хотела вас огорчить.
На площади было ветрено. Девушки из ночного кабачка, окончив работу, быстро, так что грязь не успевала отлипать от их туфель, бежали по склону холма вниз, к вокзалу. Если бы я понимал, почему они так спешат домой, я бы, наверно, понял и Мицу, стоящую передо мной: каждую из них дома ожидали муж, дети, любовь, тихое семейное счастье... А Мицу...
– Что же мне делать?
Огни на привокзальной площади уже были потушены. Светились только окна двух-трех магазинчиков; возле одного из них стоял старик, похожий на пугало в своей потрепанной голубой форме Армии спасения. В руках он держал ящик для пожертвований.
Мицу подошла к нему.
– Оставь, ведь он же ничего не продает. Просит пожертвований, а на самом деле все, что ни дадут, присваивает себе.
Но Мицу уже открыла свой красный кошелек и, выбрав десятииенную монетку, сунула ее в ящик. Из бокового кармана брюк старик вытащил маленькую черную коробочку.
– Смотрите! – Мицу держала дешевый металлический крестик и глуповато улыбалась, думая, что я тоже обрадуюсь ее покупке. – Дайте еще два, – она бросила в ящик две десятииенные монеты, и старик невозмутимо протянул ей две черные коробочки.
– Зачем ты покушаешь это барахло?
– Я потеряла свой талисман. А один крестик я вам подарю.
– Нужен он мне, этот крестик!
– Возьмите. Он обязательно принесет вам счастье, – она насильно вложила мне в руку коробочку и засмеялась, широко раскрывая рот.
– Ну хватит, – сморщился я. – Пойдем домой.
– А вы на меня не сердитесь больше? В самом деле не сердитесь? Хотите, встретимся в следующее воскресенье? Я могу приехать к вам домой.
При последних словах я скорчил такую рожу, что она поняла – этого делать не стоит. Представляю, как будет смеяться Нагасима, да и другие жильцы, если ко мне припрется эта деревенщина.
Она уже порядочно мне надоела, и, сказав, что сам назначу следующее свидание, я, не попрощавшись, бесцеремонно подтолкнул ее в сторону вокзала. Подымаясь по лестнице, девушка поглядывала в мою сторону, и, когда она скрылась совсем, я почувствовал облегчение.
Боль в плече все еще не успокоилась. Сунув руку за сигаретами, я обнаружил в кармане коробку: Мицу все-таки умудрилась подсунуть ее. С досады прищелкнув языком, я выбросил в канавку сначала крестик, а потом коробку. Крестик прошел сквозь мусор, плывущий по воде, и погрузился на дно, а коробка поплыла, окруженная пачками из-под сигарет.
Усталый и злой, я едва добрел до дому. Нагасима лежал с марлевой повязкой на лице, натянув одеяло до подбородка.
– Ну как?
– Что как? – буркнул я, сбрасывая брюки, и быстро нырнул под сырое одеяло. Нагасима хотел еще что-то сказать, но я закутался с головой, и он не решился больше ко мне приставать.
Через два дня я снова поехал к Киму-сан. Я был уверен, что завоевал его доверие, и надеялся получить какую-нибудь работу.
Ким-сан сидел на том же месте, где я увидел его в первый раз. Положив ноги на стол, он с увлечением ковырял в носу.
– А, это ты! – хитровато улыбаясь, он уставился на меня. – Что-то у тебя снова унылая рожа. Наверное, с девчонкой поссорился?
– Мне нужна работа, сейчас не до девчонок.
– Работа? Гм... Что ж, работу можно найти, – сказал он, жуя резинку.
– Я согласен на любую, если подойду, вы знаете.
– У меня для тебя есть особая работа. Если выполнишь, заплачу хорошо. Как-то ты говорил, что можешь водить машину.
– Говорил.
– Прекрасно.
Я сразу сообразил, что дело непростое, раз Ким-сан счел нужным меня предупредить. Может быть, контрабанда – в последнее время газеты часто писали об иностранцах, доставляющих контрабандные товары через Гонконг.
– Займешься посредничеством.
– Посредничеством? А тяжестей носить не придется?
– Ну и дурак!
Ким-сан захохотал так, что сдунул пыль со стола, потом поднял трубку телефона и затараторил по-корейски, а под конец сказал по-японски:
– Все будет в порядке, – и, положив трубку, выплюнул на пол резинку. – Пошли, студент.
Мы вышли на улицу, щедро усыпанную золотом осенних листьев. Мимо нас пробежали, о чем-то болтая, гимназистки в коротких юбочках, с портфелями в руках.
– Если тебе не нравится эта работа, могу предложить другую.
– Какую?
– Физическую, – Ким-сан оглядел меня с головы до ног. – Но по-моему, тебе эта работа не подойдет. Там нужна силенка и еще кое-что.
– А что я должен делать?
– Займешься американками. Среди них много потаскух, и я познакомлю тебя с такой...
Сейчас ни к чему пересказывать все, о чем шептал мне тогда Ким-сан. От меня требовалось войти в близкие отношения с одной из белых женщин, которые жили в гостиницах Кандьг и служили в оккупационных войсках санитарками и медсестрами.
Войти в близкие отношения с женщиной? Разве не этого я вчера добивался от Мицу!
Ким-сан оценивающе оглядел меня, как оглядывает крестьянин корову, которую собирается покупать.
– Нет, эта работа не для тебя, – с сожалением сказал он. – Тебе все же лучше заняться сводничеством.
Разумеется, я был огорчен еще больше Кима-сан. До чего же я докатился! Он оценивал мое тело! И уверенно, не помышляя об отказе, предлагал такую работу. Впрочем, иным Ким-сан не знал меня.
Сводничество – такая же благородная профессия, как проституция. На свете много мужчин, которые сами не могут завоевать сердце женщины. Вот сводник и помогает этим жалким трусам.
Чего только не было в послевоенном Токио!
Ночью в парке Уэно шатались мужчины, напялившие на себя юбки и размалеванные как потаскухи. Повсюду рыскали сводники в поисках клиентов.
Сводники... Раньше я и не слыхал, что существует такое ремесло. Но, шагая за Кимом-сан, я понял: мне на собственном опыте придется убедиться в том, что это – увы! – не выдумка.
Мы шли по бывшему плацу. До войны здесь находились казармы гвардейской дивизии. Теперь окопы поросли травой, обвалились, наполнились грязной водой, в которой плавали щепки. По плацу гулял ветер, поднимая густую пыль. В те времена на окраинах Токио было множество таких пришедших в запустение мест.
Там и устраивали свои дела сводники, благодаря которым процветали проституция и гомосексуализм. Война опустошила не только землю, но и души людей.
– Куда мы идем?
– Уже пришли, – Ким-сан кивнул в сторону казармы, напоминающей конюшню.
Там возле обшарпанного автомобиля марки «даттосан» стоял мужчина в черной кожаной куртке.
– Студент. Хочет подработать. Я его знаю. На него можно положиться, – Ким-сан похлопал меня по плечу.
На правой щеке у мужчины был шрам. Мужчина пристально посмотрел на меня.
– Машину водить умеешь?
– Умею.
– Отлично.
Водить машину я научился, когда работал в американском военном городке.
– А такую водил?
– Водил.
– Ну что ж. Тогда до вечера я оставлю машину здесь. В кузове новый костюм. Переоденешься и часам к десяти будешь у эстрадного театра «Хигасимиякодза» в Сундзуку. Там перед входом увидишь мужчину лет пятидесяти с усиками. Это твой клиент. Зовут его Камэта-сан. Он начальник отдела какого-то завода, впрочем, тебе это все равно. Сейчас он влюблен в одну танцовщицу. Твоя роль в этом спектакле такова: ты должен создать у танцовщицы впечатление, будто этот мужчина – управляющий крупным заводом.
– Но я !..
– Знаю, знаю. Ты должен притвориться шофером господина управляющего. Хорошенько притвориться. Ясно?
– Ясно.
– Завтра утром приедешь на машине сюда и оставишь костюм. Пока я тебе даю триста иен. В дальнейшем твой заработок будет зависеть от тебя самого.
Попрощавшись с Кимом-сан и мужчиной в кожаной куртке, я отправился домой. Перешагивая через окоп, я сплюнул в мутную воду.
«Сейчас бы хорошенькую бабенку», – вспомнил я слова, которые мы с Нагасимой часто повторяли, лежа на тюфяках и глядя в потолок.
Но оказывается, такое желание посещает не только бедных студентов. Неужели и я на старости лет через сводников стану домогаться молодой танцовщицы? А впрочем, какое мне до этого дело. Мне нужно заработать, и нечего тут рассуждать.
Около 10 часов вечера я сел в обшарпанный «даттосан», выехал с плаца и, как мне было велено, направился к «Хигасимиякодза» – театру, известному тем, что на его подмостках сразу после войны показывали голых танцовщиц и стриптиз.
Мужчина с усиками, прохаживаясь взад-вперед, ожидал в условленном месте; он делал вид, будто читает газету, однако внимательно посматривал по сторонам. Его вид вызвал во мне и жалость и грусть одновременно.
– Вы Камэта-сан?
– Да. Вы оттуда?
– Оттуда.
– Ну, как говорится, ни пуха ни пера, – шепнул он сконфуженно. Потом вытащил из кармана безукоризненно чистый платок и высморкался.
«Аккуратный человек, – подумал я. – Аккуратный и трусливый». Наверное, ни одного дня не пропустил на работе. К тому же порядочный отец порядочного семейства. По воскресеньям в кругу родных, лежа на диване, слушает радио, читает детям нотации, вечером выпивает бутылку хорошего вина.
Но этот аккуратный трусливый человек однажды в компании молодых работников своего отдела оказался в театре и... Танцовщица не станет возиться с пятидесятилетним мужчиной, если тот не управляющий и не директор. Представляю, с какой завистью он смотрит на своего управляющего...
После университета я тоже стану начальником отдела какой-нибудь фабрики или завода. Жизнь мне представилась никчемной и гадкой.
– Вызвать ее?
– Да, прошу вас.
– Как ее имя?
– Инэта-сан.
На лестнице и в коридоре никого не было. Сверху слышались звуки трубы. Перед дверью с табличкой: «Посторонним вход воспрещен» – юноша в желтой рубахе листал ноты.
– Простите, можно позвать Инэта-сан?
– Зачем она вам понадобилась?
Я дал ему пять американских сигарет, которые получил от Ким-сана, и юноша, кивнув, отворил дверь.
– Инэта-сан, к вам гость!
В глубине зала двигалось множество голых тел: несколько танцовщиц, стоя у стола, ели лапшу; другие, в красных прозрачных юбках, курили, разговаривая между собой. Одна из женщин отделилась от тех, что были в красных юбках, и, почесывая белый зад, направилась ко мне.
– Слушаю вас.
– Господин управляющий... – начал я.
– Управляющий?
– Да, управляющий господин Камэта-сан приглашает вас отобедать. Он ждет вас внизу.
Перестав чесать зад, девица широко раскрыла накрашенные глаза.
– Дедушка управляющий... – глядя на ее свинячье, ничего не выражающее лицо, я вспомнил улыбку Мицу. – Он в самом деле управляющий?
– Да, он мой начальник.
– Я сейчас выйду.
Подмигнув самому себе, я с довольной улыбкой спустился по лестнице.
Господин Камэта нетерпеливо топтался у входа, будто у него замерзли ноги.
– Ну как?
– Все в порядке. Только не забывайте, что вы управляющий.
Я вывел из-за угла машину, посадил в нее Камэту-сан, смешавшегося при появлении Инэта, которая успела накинуть дешевый зеленый плащ. Жуя резинку, девушка что-то мурлыкала себе под нос.
– Куда прикажете ехать, господин управляющий? – спросил я.
– М-м-м... – промычал Камэта-сан, словно страдал запором. Больше он ничего не смог из себя выдавить. Кажется, придется мне брать это дело в свои руки.
– В гостиницах «Синкё» и «Цукидзи» сейчас полно народу. К тому же вас могут там увидеть. Я думаю, это не подойдет.
– М-м-м...
– Вот если в «Синдзуку»... – Я обернулся к девушке. – Господину управляющему часто приходится бывать в «Синкё» и «Цукидзи» – деловые свидания и прочее, а в «Синдзуку» он бывает редко. Там его никто не знает.
– Но «Синдзуку»... это...
– Конечно, это не очень шикарная гостиница. Но господин управляющий нас учит бережливости и сам придерживается этого правила.
– Вы шофер господина Камэты?
– Да, и одновременно секретарь.
Я настолько вошел в роль, что и сам уже верил в свою ложь. Но, увидев в зеркале лицо господина Камэты, неловко сидящего возле танцовщицы, я вернулся к действительности: «Ему нужно выпить, может, осмелеет».
Я остановил машину возле павильона «Мусасино».
Отсюда к вокзалу тянулись, тесно прижавшись друг к другу, закусочные, похожие на спичечные коробки. По улице разносился запах масла, жареной дичи; официантки громко зазывали посетителей.
– Здесь тоже можно неплохо провести время, господин управляющий.
Когда Камэта вышел из машины, я слегка подтолкнул его: мол, давай, не теряйся, но он пошатнулся и чуть не упал.
– Стоит ли тратиться в таком месте? – озабоченно шепнул он.
– Что вы! Да здесь и ста пятидесяти иен хватит.
Сам я пошел в другую закусочную и заказал жареного китового мяса. Потом уселся в машине и, позевывая, стал посматривать по сторонам, ожидая своих уважаемых клиентов. Вскоре прибежала Инэта.
– Беда! Ваш начальник совсем окосел!
– Это плохо, черт подери.
Такой оборот дела меня не устраивал. Я должен был во что бы то ни стало выполнить задание человека в кожаной куртке. Когда мне еще подвезет, как сегодня?
– Вот что, дорогая, я хочу с вами поговорить. Мой начальник потерял голову из-за вас. Будьте с ним поласковей...
– Поласковей?
Девушка вскинула на меня искусно удлиненные ресницы и захохотала. На щеках у нее появились ямочки.
– Так вы ничего не знаете, молодой человек?
– А что я должен знать?
– Вот глупый! Разве Ким-сан ничего вам не говорил?
– Ким-сан? При чем тут Ким-сан?
Девушка снова рассмеялась.
То, что она мне рассказала, по правде говоря, не было для меня неожиданностью; я догадывался, что между Кимом-сан, человеком в кожаной куртке и этой девицей есть какая-то связь, но не думал, что дело у них поставлено так солидно. Самим девушкам и неудобно, и трудно искать клиентов. Но если такому простофиле, как господин Камэта, подкинуть сводника, он перестает бояться обмана и выложит денежки.
– Господин Камэта идет! – воскликнула танцовщица.
Камэта был навеселе, а усики его были мокры от саке.
Танцовщица искоса взглянула на меня.
– Ну, пора ехать, пока господин управляющий не очухался.
– Правильно, – бодро сказал Камэта-сан. – Давай жми, шофер, не то, черт подери, я завтра выгоню тебя с работы.
Нажимая на педали, я снова попытался представить себе Камэту в семейном кругу. Вот он в конце недели возвращается с фабрики домой. (Скорее всего, он живет за городом.) На веранде сохнут детские трусики и майки. Камэта-сан помогает жене убирать квартиру и в воскресенье весь день лежит на диване, слушая радио. А в понедельник утром, как всегда аккуратный и сдержанный, Камэта-сан является в свой отдел.
В квартале Тидагэдани, в квартале гостиниц и отелей, по которому мы сейчас ехали, было совсем тихо. Крысы, ослепленные светом автомобильных фар, быстро улепетывали за мусорные ящики и некрашеные заборы. Танцовщица, с задумчивым видом прислонившись к окну, пела:
Женщина, которую я бросил, Где она,
С кем она сейчас?
Все никак не позабуду глаз
Женщины, которую я бросил.
До сих пор тревожит сны мои
Взгляд их, неподвижный взгляд змеи. 4
– Что это за песня?
– Как, вы не знаете? Это же песенка Минэ.
– М-м-м...
Так переговаривались у меня за спиной Камэта-сан и танцовщица.
Десять минут спустя через ворота, на которых еще не были зажжены фонарики, они вошли в полутемный двор гостиницы...
***
Через ворота, на которых еще не были зажжены фонарики, мы вошли в полутемный двор гостиницы. Я тихо открыл дверь и пропустил Мицу вперед. В прихожей стояли две пары ботинок: давно не чищенные, на толстой подошве – мужские и чистые, со сбитыми каблуками – женские. Появилась горничная, неприветливая, с худым лицом. Она спросила, нужна ли нам комната на время или на ночь. Получив ответ, женщина знаком пригласила следовать за собой. Мы поднялись на второй этаж. В комнате сильно пахло уборной, которая, очевидно, находилась за стеной.
Горничная ушла, оставив нас наедине.
На низеньком столике стоял остывший чайник и блюдца с чашками. Мицу сидела неподвижно, положив руки на колени и опустив глаза. Я, чтобы рассеять неловкость, громко зевнул, разглядывая обертку из-под шоколада, лежавшую на блюдце. На обертке было написано: «„Монако" особенно вкусен, когда его едят вдвоем».
На серой стене кто-то раздавил комара, оставив засохшие крылышки, отпечатки пальцев.
Окошко было заколочено досками, чтобы не подглядывали с улицы. В углу лежало одеяло и стоял кувшин.
Через щель между досками я посмотрел на улицу. Там моросил дождь. Низенькая женщина с зонтиком в руке тяжело поднималась вверх по улице, в том самом месте, где мы с Мицу поссорились неделю назад. По мокрому запасному пути медленно тянулся состав, направлявшийся в депо, и железнодорожник в плаще махал фонарем – наверное, сигналил машинисту.
– Иди ко мне, – я хотел сказать это непринужденно, а получилось слишком громко, к тому же голос почему-то сорвался. – Ну иди. Разве ты не видишь, как мне тоскливо? – я знал, чем на нее подействовать. Старый хиромант тогда в кабачке, наговорив много чепухи, все-таки сказал правду: Мицу была слишком жалостлива и доверчива – благодаря тому, что долго жила в деревне среди простых людей, либо потому, что смотрела фильмы и читала журнал «Звезды экрана». Так или иначе, но сегодня, прикинувшись расстроенным, больным и несчастным, я без особого труда притащил ее в эту гостиницу.