Текст книги "Без изъяна"
Автор книги: Святослав Логинов
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
– Ну-ка, покажь свое умение! – приказал Куваротов для начала.
– Говоришь, Палейке курицу с барского стола приносил? А мне принеси такое, что баре только в праздник едят!
– Ну, это, как говорится, службишка, такое я в две минуты спроворю.
Вернулся и впрямь через две минуты с большим сотейником на воздетых руках.
– Извольте кушать, Пахом Авдеич.
– Что это? – на всякий случай спросил Куваротов.
– Фрикадели под соусом бешамель, – с видом бывалого мажордома ответствовал злыдень. – Его сиятельство с супругой изволили недокушать.
Пахом вооружился деревянной ложкой, выловил одну фрикадели-ну, отправил в рот.
– Что-то они кислят…
– Как же иначе? Четвертый день блюдо на леднике стоит, пора бы и закиснуть.
– Чем ты меня накормил, стервец! – взревел Пахом, отплевываясь. – Шкуру спущу и заместо козьей на барабан натяну!
– Па-адумаешь!.. – в тон ответствовал злыдень. – Господская жратва ему не понравилась… Ну, с изъянцем, так я тебя предупреждал.
– Погодь, – сказал Куваротов, перестав плеваться, – а сковорода никак серебряная?
– Верно, – постно согласился злыдень. – Баре завсегда на серебре кушать изволят.
– Черт с тобой, – проворчал Пахом, вываливая прокисшее яство в помойное ведро. – Не еда, так сковорода, но я своего не упущу.
– Барыня хватится сотейника, повара выпороть велит, лакей за воровство на каторгу пойдет.
– А мне что за дело?
– Грех на тебе.
– Ты свои грехи считай, а я свои как-нибудь отмолю.
– Давай отмаливай. Только смотри, как бы лоб не намозолить, молившись.
– Ты поразговаривай еще, как раз кочерги отведаешь.
– Не попадешь, – равнодушно сообщил злыдень, усевшись на шестке, где хозяйка выставила сушиться корчаги для молока. – А посуду собственную переколотишь.
– Ну, работничка бог послал! – проворчал Пахом. – Ты ему слово, он тебе десять…
– Меня никто не посылал! – завопил злыдень. – Я сам пришел, на твои посулы купившись. Кто меня кормить обещал?
– Вон, фрикадели тухлые в поганом ведре плавают, – не остался в долгу Куваротов. – Сам приволок, сам жри.
– Благодарствую за угощение, хозяин, – подпел злыдень, кланяясь.
– Хватит болтать, – осадил нечистого Куваротов. – Вот тебе другое задание. Принеси-ка ты мне клад, да такой, которому хозяев уже не сыскать. Старинный чтобы был.
– Где клад лежит – знаю, а принести не могу, – злыдень распушил кисточку на хвосте и принялся выбирать из нее воображаемые соринки.. – Не мое дело – землю копать. Хочешь, место укажу, а копай сам.
– Поди, заговоренный клад, – догадался хозяин, – так просто и не взять?
– Заговоренные клады только в сказках бывают, а у нас простые. Всего делов – взял заступ да выкопал.
– Далеко идти?
– Не, туточки он. За деревней – жальник, там он и закопан.
– Тогда пошли.
Жальник – насыпной курганчик неведомых времен, находился поблизости. Когда-то он был разрыт, да ничего не нашли гробокопатели, кроме угольев да битых черепков. Однако разговоры, что лежит там золотой посуды сорок пудов и яхонтов полпуда, не утихали. Приписывали клад разбойнику Кудеяру, хотя кто таков Кудеяр, сказать уже никто не мог.
Злыдень привел Пахома не к самому жальнику, а малость в сторону, где возле старой грудницы никому не приходило в голову ворошить землю.
– Тут он.
– И глубоко зарыт? – спросил Пахом, оглядывая груду стащенного с окрестных полей камня.
– Как положено, три аршина.
– А это, часом, не могила?
– Нет, клад чистый. Ты еще радуйся, что он тут, а не под самой грудницей. Вот бы где помучиться пришлось – камни растаскивать!
– Тут крапивы полно!
– Я ее здесь не сеял, – сообщил злыдень. – А ты что, Пахом Ав-деич, никак одетым копать вздумал?
– А как надо?
– Говорят, добрые люди за сокровищами голышом ходят.
– Прохожие увидеть могут!
– А ты думал, с чего такие вещи ночами делаются?
Куваротов поглядел на закатное солнце, на пустую дорогу, плюнул и принялся раздеваться.
– Исподнее тоже снимать?
– А как же! Ты на меня погляди: в чем мама родила, в том и бегаю.
– Так ведь крапива!
– Я тебя не неволю. Не хочешь – не копай.
Пахом Авдеич, чертыхаясь и постанывая, полез в крапиву. Белея телом, долго утаптывал указанное место, отбрасывал жгучие стебли лопатой. Злыдень, забравшись на верхушку грудницы, уселся на самом большом камне и осматривал окрестности.
– Копай спокойно, Пахом Авдеич! – призывал он. – На дороге никого.
Повертелся, умащиваясь поудобнее, пробормотал под нос:
– Надо же, как ловко придумалось: голым клад в крапиве искать… Уже и самому кажется, что так и должно быть.
– Что ты там бормочешь? – подал голос Куваротов.
– За дорогой слежу. Все тихо, никого нет.
– Что-то непохоже, чтобы здесь прежде копали. Земля плотная.
– Слежалась за столько-то лет. Сам же просил, чтобы клад был старинный. Тут, когда татары подходили, один богач свое добро спрятал. А выкопать стало некому.
– Какие татары? Тут их вовек не бывало!
– Вовек – не бывало, а пять веков тому – так очень даже. А ты копай веселее, а то сейчас ребята коней в ночное погонят, заметить могут.
Некоторое время было тихо, только Пахом пыхтел, выбрасывая землю из ямы. Наконец сказал:
– Ага! Вроде есть что-то.
Злыдень спрыгнул с камня и пошел смотреть.
Перемазанный Куваротов сидел в яме на корточках и пытался на ощупь определить, до чего сумел докопаться.
– Труха какая-то…
– Это сундук был, – пояснил злыдень. – В нем одежда нарядная. Подыстлела малость. Рядом, в бадейках, зерно семенное, никак ячмень.
– Какой ячмень? Тут земля одна!
– А ты чего хотел? Погнило все за пятьсот-то лет.
– Где клад? – закричал Куваротов, замахиваясь лопатой. Злыдень проворно отскочил.
– Вот он, клад. Одежа нарядная, зерно в бадейке. Очень даже хороший клад. Не без изъяна, правда, а кто у нас без греха?
– Золото где?
– Видали: золота ему захотелось… Тут места нищие, золота и прежде не бывало, и сейчас нет. Хочешь золота – иди в хлев и греби из-под коровы.
– Убью поганца! – взревел Пахом и, выбравшись из ямы, ринулся на злыдня. Тот стрелой взлетел на верхушку грудницы.
– Хозяин! Срам прикрой, мальчишки в ночное скачут! Пахом взвизгнул и полез хорониться в крапиву.
Домой Пахом Авдеич вернулся далеко за полночь. Жена, ожидавшая главу семьи, в голос взвыла, увидав его плачевное состояние. Хорошо хоть батраки у Куваротова были из местных и жили по своим избам, а то ославили бы на всю деревню. Атак, жена, нюхнувши кулака, подавилась воем и больше не шумела.
Пахом Авдеич уселся на лавку и глухо сказал:
– Все, лопнуло мое терпение. Я ему покажу, как надо мной шутки шутить.
– А что я такого сделал? – спросил злыдень, высунувшись из-за печки. – Мое дело маленькое: прокукарекал, а там хоть трава не расти. Что ты велел, то я и сделал. Лучше просить надо было.
– Батюшки-светы! – снова взвыла Куваротиха. – Что же это деется? До зеленых чертей допился, ирод!
Пришлось снова осаживать дурную бабу.
– Значит, плохо тебе приказываю? – мрачно спросил Пахом Авдеич, добившись какой-никакой тишины. – Ну-ка, принеси мне барской еды на серебряном блюде!
– Сейчас не могу. Баре отужинали, посуда вся помыта и в буфет убрана. Вот завтра, когда обедать сядут, это – пожалуйста…
– Врешь поди… ну да ладно, обожду до завтра. А что ж ты, бесов сын, мне с кладом подлянку устроил?
– Я не бесов сын, я злыдень, и папа с мамой у меня злыдни. А ты, что просил, то и получил.
– Я клад просил. Где ж там клад, это ухоронка позабытая.
– Позитивное знание не видит разницы между кладом и ухоронкой. Не веришь, ступай в сиянс-академию, там тебе скажут, что это синонимы.
– Грамотный ты очень…
– Да уж, не жалуюсь.
– Ты меня не перебивай! Ты слушай, что я говорю. Клад – это сокровища зарытые. Деньги всякие: золото, серебро, каменья самоцветные, дорогие. Понял, дурья башка?
– Да уж понял, чего тут не понять.
– Вот такой клад мне и нужен.
– Прямо сейчас копать пойдешь? Ты бы баньку истопил, помылся, ноги острекавленные попарил. Глядишь, и полегчает.
– Ты мне зубы не заговаривай, а прямо отвечай, есть ли в округе такой клад?
– Каменьев самоцветных нет, а денежный клад имеется.
– Что ж ты молчал, олух царя небесного?!
– Не ругайся! – взвизгнул злыдень.
– Перетерпишь. Я тебя еще не так приласкаю. Велик ли клад?
– С полпуда будет. Только взять его трудновато.
– Далеко, что ли?
– Не, совсем близко. За деревней церковь новая стоит, знаешь?
– Еще бы не знать, сколько деньжищ на эту церковь мною пожертвовано.
– А поставили ее как раз поверх того места, где клад закопан.
– Ты место точно укажи, я с попом договорюсь, полы поднимем…
– Так не получится. Нам, злыдням, в церковь ходить нельзя. Да и не смогу я под куполом точно место указать. Вот если бы церковь сгорела – тогда иное дело. На пожарище клад найти – легче легкого.
– Ты мне что предлагаешь? – с угрозой спросил Куваротов.
– Я? Ничего. Просто думаю вслух.
– Мал еще думать! – Пахом Авдеич замолк, потом спросил тоскливо:
– Сколько, говоришь, там денег?
– Полпуда. Может, чуток побольше. С гаком.
– Монеты хоть золотые?
– Я же говорил, золота в наших краях нет.
– Серебра полпуда – тоже неплохо…
– Так там и не серебро. В конце века, когда ассигнации ввели, народ начал медные деньги прятать. Там полпуда екатерининских пятаков.
– Тьфу, пропасть! Что ж ты мне голову дуришь?
– Ничего я не дурю. Мне просто любопытно стало, за какую сумму ты церковь поджечь согласишься. Но если медные пятаки тебя не прельщают, то извини. Других кладов в округе нет.
Наутро Пахом Авдеич проснулся разбитым. Окрапивленные ноги распухли и чесались нестерпимо, да и все остальное – тоже. Но больше всего мучила мысль, что злыдень, напросившийся в работники, так жестоко насмеялся над ним. Впрочем, вспомнив о серебряном сотейнике, Пахом Авдеич малость повеселел и, позвав злыдня, велел тащить господских кушаний.
– Рано еще, – отказался злыдень. – Господа почивают, завтрак им еще и готовить не начали, не то что обед. Это мужик в полдень ест, а баре, чем знатнее, тем обедают позже. Царь, говорят, и вовсе на другой год обедает.
– Тогда вот что, – произнес Пахом Авдеич, полночи обдумывавший новое задание. – Будет тебе такой приказ. У меня в стаде две кобылки ходят неогулянные, а жеребца в деревне нет, одни кобылы да мерины. На конном заводе жеребца просить – в копеечку влетит…
– Хочешь, чтобы я жеребца с конного завода увел? – спросил злыдень. – Это хоть прямо сейчас.
– Нет, – твердо ответил Пахом Авдеич. – На заводе жеребца тотчас хватятся, всю волость на уши поставят. Ты мне его издалека пригони.
– Если жеребец хороший, все равно найдут, а абы какого и угонять не стоит.
– Правильно говоришь. Только ты этого жеребца, когда он моих кобылок огуляет, назад отгонишь. Так что если и найдут его на полпути, я тут ни при чем. А жеребята породистые мои будут.
– Из соседней волости коня угонять – дело долгое. Мне сейчас идти или сперва на господскую кухню наведаться?
– Сперва на кухню. Да смотри, чтобы свежее было, а то рога пообломаю.
В седьмом часу вечера злыдень объявился у Пахома Авдеича с серебряным блюдом полным макаронов. Блюдо было тем самым, на котором приносилась Палею недоглоданная курица.
– С пылу, с жару! – объявил злыдень, ставя блюдо на лавку. – До столовой не донесли, так что не беспокойся, все свежее. Вермичели с сыром пармезан! Скоромного на обед не готовили, сегодня пяток, господа пост держат.
– Какое же это постное? – удивился Пахом Авдеич, обнюхав блюдо. – Маслом коровьим полито, и сыра вон сколько.
– У господ пост католический, с молоком и яйцами. А если тебе это грешно, то и не ешь.
– Уж как-нибудь!.. Пост не мост, можно и объехать. Старуха, иди вечерять! У тебя пироги с горохом, а у меня, глянь, вертичели с пармезаном на серебряной тарелке. Ты теперя про горох забудь, будем с княжеской кухни питаться. А ты, братец, – повернулся он к злыдню, – о делах не забывай. К завтрашнему утру жду тебя с жеребцом.
К утру жеребец стоял на Пахомовой конюшне. Уж и вправду, хорош был конь! Пахом Авдеич и хотел бы худо сказать, да нечего. Стати соразмерны, грудь широка, бабки тонкие…
– Его поводить надо, а то засечется, – предупредил злыдень. – Я его сюда сорок верст гнал. Ездок не тяжел, да путь не легок.
– Где ж ты его добыл? – снисходительно спросил Пахом Авдеич.
– Ой, и не спрашивай! У цыган увел. Табор нагнал и свел коника. Они его берегли, прятали, шкуру глиняной болтушкой под мышиную масть перекрашивали, гриву спутали колтуном, но я все равно понял, какой конь самолучший, и свел. По дороге выкупал, гриву расчесал. Красавец, да и только!
– У цыган, говоришь, свел?.. – Пахом Авдеич задумался. – Так им можно и не возвращать… Это племя такое, нехристи, сами все как есть конокрады.
– Смотри, Пахом Авдеич. Цыгане народ злопамятный, коня не простят. Впрочем, мое дело предупредить, а решать тебе.
– Бог с ним, – отмахнулся Куваротов. – Время терпит. Сегодня жеребчик пусть отдохнет, вечерком по прохладе подпустим его к кобылам, а завтра, глядишь, дело и сладится. Там уже и решать будем, как дальше быть.
Полчаса Пахом Авдеич водил коня по проулку, сам, никому не доверив. Потом напоил и отправил в стойло, насыпав в кормушку овса. Перед огульным днем жеребца надо кормить, как перед тяжелой работой.
Вечером, отужинав господским обедом, Пахом Авдеич повел жеребца на луг. Но тут грянул на улице колокольчик, и с подлетевшей тройки пал на Пахомову голову исправник Валериан Сергеич. И прежде, бывало, исправник подъезжал с шиком к богатому дому, но разговаривал с Куваротовым ласково, а тут, слова не сказав, припечатал по сусалам чугунным кулаком и ухватил за шиворот.
– Вяжи вора!
Следом хожалые накинулись, что воронье на падаль. Лишь в избе, крепко связанный и при понятых сообразил Пахом Авдеич, в какую историю влип. Конь оказался заводской, племенной жеребец. Его свели три дня назад, и многотысячную пропажу искала полиция нескольких волостей.
– На цыган грешили, – восклицал Валериан Сергеич, – а он во-на где! Верно говорят, от домашнего вора замка нет!
– Я не крал! – взывал Пахом Авдеич.
– Верно, не крал, лишь чужое брал. Я ж тебя с поличным взял, весь мир видел. Если не крал, то откуда у тебя конь?
– Цыгане увели, а я нашел. Грешен, хотел к своим кобылам подпустить, а назавтра вернул бы.
– Экие цыгане полорукие! Коня свели, да потеряли – таких цыган еще поискать.
– Свят крест, правду говорю!
– Я и не сомневаюсь. Коня свели, может, и цыгане, а ты его у них перекупил. Переводчик краденого, вот ты кто!
– Христом-богом!..
– Ты, Пахомка, зря не божись. Грех это. Сейчас узнаем, что у тебя еще в хозяйстве чужого есть. Понятые собрались? Приступайте к досмотру!
Не прошло и пяти минут, как на свет появились три серебряных посудины, последняя так даже с остатками недоеденного паштета из протертого перепелиного мяса.
Тут уже оставалось валяться у исправника в ногах и пенять на злыдня, который все это добро притащил.
– И каков этот злыдень собой?
– Маленький, зеленый, навроде черта!
– Понятно. Как воровать, так – господи, помоги! А ответ держать – черт попутал. Нет уж, скупал краденое, значит, в воровстве виновен. Не тот вор, кто ворует, а тот, кто переводит.
– Не переводчик я! Правду говорю! Злыдька, мерзавец, подь сюды! Скажи им, что я прав.
Не видать злыдня, не хочет на людях показываться.
Пахома Авдеича под причитания жены погрузили на тройку, а там доставили в волость и заперли в блоховнике. Только тогда злыдень и объявился.
– Что, хозяин, попал под закон? Я ведь тебя предостерегал: не жадничай, лихва – грех смертный. Но ты духом не падай, на каторге тоже люди живут. К тому же я с тобой. Хочешь, я тебе молока принесу, собакой нанюханного?
– Изыди! – простонал Пахом Авдеич. – Век бы тебя не видеть, поганца!
– Слушаюсь, хозяин, слушаюсь! Больше ты меня не увидишь! Ох, до чего же я рад!
– Стой! – спохватился Пахом. – Сначала вытащи меня отсюда! Вернись, кому говорят!
Но в темном блоховнике уже никого не было.
Озимая рожь родилась на диво, да и мышееденный овес не подкачал. Отбыв страду, Палей с Ваняткой вернулись в почти заброшенный дом. Из первого обмолоченного овса Палей испек хлеб. Горячий каравай положил на чисто выскобленный стол. Отрезал горбушку, благоговейно коснулся исходящего вкусным паром мякиша.
– Ванька, поди сюда! Поешь овсяничка заместо пряничка. Ванятка, игравший на полу, поднялся на ноги, подошел и начал
карабкаться на лавку. Палей подсадил сына, вручил горячий ломоть.
– Вот что я думаю, Ванятка… Не дело нам с тобой бобылями жить. Надо бы тебе мамку. Тогда и у меня руки будут развязаны. Ты небось не слыхал, а в Степанове вдова молодая живет, Липой зовут. Муж у ней в извоз зимой поехал, а его волки заели. Одна осталась с двумя девчонками. Кто ж ее возьмет с таким обозом? Атак она и работящая, и ласковая, и собой уродилась… Вот я и думаю: неужто мы, двое мужиков, трех баб не прокормим?
– Покомим! – согласился Ванятка.
– Тогда завтра поедем свататься.
– Поедем! – подхватил Ванятка.
Палей присел на лавку, отломил корочку овсяного хлеба, пожевал, потом произнес:
– Где-то сейчас злыденек гуляет?..
– Привет! – зеленая мордаха высунулась из-под лавки. – Зачем звал?
– Злыдька! Как я рад!
– Ну так, чего надо? Чего тебе принесть-то?
– Да вроде как и ничего. Сам видишь, малость поправились мы с Ваней. А чего нет, то сами заработаем или так обойдемся. Просто я тебе спасибо сказать хотел.
Злыдень сморщился.
– Это какой же «бо» меня спасать станет? Мне от этого «бо» не бобо, но все равно – неприятно. Мой народ под старыми богами досыта находился, так нам теперь никаких богов не надо, ни старых, ни новых.
– Коли так, – улыбнулся Палей, – то давай чай пить. Вода сейчас закипит, а чай у меня теперь торговый, настоящий кяхтинский, без изъяна.
– Вот это – с радостью! – злыдень вспрыгнул на стол, придвинул стакан.
Палей заварил чаю, налил себе и гостю, Ванятке плеснул в блюдечко.
– Хорошо у тебя, – протянул злыдень. – А то ведь Пахомка меня ни разу за стол не пригласил.
– У кого много, тому и жаль.
Злыдень, не обжегшись, хлебнул чая, потом спросил:
– Кяхтинский чай, говоришь? Без изъяна?.. И где ты его приобрел?
– В лавке, где же еще.
– Схожу-ка я завтра к вашему лавочнику, погляжу, где он такой кяхтинский чай раскопал.
[1]
[Закрыть] Карзина – лаз на печку, припечная лавка (новг.).
