Текст книги "Дорогой широкой"
Автор книги: Святослав Логинов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
И петь легко! И плыть легко!
Глава 4
Земля новгородская
Туда окольного пути четыре километра,
А по прямому по пути туда
и вовсе не дойти.
Самуил Маршак
Как большой праздник встретили путешественники стелу, знаменующую, что Ленинградская область осталась позади и они въехали в Новгородские края. И к Москве ближе, и, главное, дальше от неугомонного младшего лейтенанта Синюхова, пусть ему служится вплоть до звания генерал-полковника, и век бы его не видать, кроме как по телевизору.
Смежный с Ленобластью Чудовский район знаменит был некогда спичечной фабрикой «Пролетарское знамя». Филуменисты со стажем отлично помнят его пятидесятикопеечные наборы «Башни Кремля», «Танцы народов СССР» и другие, которые покупались вместе со спичками и хранились прямо в виде коробок, полных спичек с красными и зелёными головками, редкостными в те времена. Иные собиратели отклеивали этикетки, подолгу отмачивая в холодной солёной воде, чтобы не помутнел лак. Интересно, много ли осталось коллекций с замечательными чудовскими этикетками? Пройдёт ещё лет двадцать, и будут они на вес золота, искусствоведы станут изучать бывшие мальчишеские сокровища, спорить о художественной манере рыболовных карикатур или общественно-политическом значении серии «В конце семилетки за одну минуту будет выпускаться…».
А простой народ помнит чудовскую спичку благодаря тому, что была она толще и прочнее всех остальных. Костёр разжигать такой спичкой – одно удовольствие, а в ушах ковырять – лучше спички не найдёшь. Жители безлесной, чернозёмной полосы выменивали эти спички на три коробка своих и берегли специально для ковыряния в ушах. А вы думали, почему в известном фильме именно спички в такой цене у инопланетян? Ку?..
Теперь фабрика называется АО «Солнце», и спички у неё такие же дрянные, как и везде.
Сам город Чудово предусмотрительно на трассу не вылез, оставшись в стороне, так что лишь окраинные дома выглядывают на дорогу верхушками крыш. Автобусы дальнего следования останавливаются не в самом Чудово, а возле деревни Успенское. Пассажиры торопливо курят, толпой бегут в общественный и совершенно бесплатный туалет типа «сортир сельский», топчутся, разминая ноги и не могут понять, где же тут город?
В Чудово Юра с Богородицей заезжать не стали, и без того на заправку были потеряны почти сутки. Двинулись прямиком и угадали прямиком в ловушку.
Почти сразу за Успенским возле обочины стоит предупредительный знак: «Весовой контроль». Легковушки проезжают здесь, почти не снижая скорости; не на них насторожена западня, на более крупную добычу: TIRовские фургоны, контейнеровозы, большегрузы всех мастей. Эти сворачивают, медленно проезжают по установленным весам, надеясь, что в стеклянной будке никто не следит за приборами. Случается, нарушителя ставят к обочине и начинаются разбирательства, которые не всегда кончаются к обоюдному удовольствию.
Юра хотел проехать прямо, но милиционер полосатым жезлом завернул его в сторону податливой металлической колеи. Пришлось сворачивать. Как положено, въехал на весы, остановился, потом тронулся дальше. И вновь движение полосатой палки заставило тормозить. Юра подъехал к обочине, остановился окончательно. Из стеклянной будки вышел милицейский офицер, шагнул к мотористу, козыряя на ходу:
– Старший лейтенант Синюхов! Товарищ водитель, вам известно, какой вес у вашей машины?
– Да уж как-нибудь… – оторопело пробормотал Юра.
– Двадцать две тонны! – мелодраматически воскликнул старлей. – По правилам, допустимая нагрузка на ось – не более пяти тонн! А у вас, – он пригнулся, пересчитывая вальцы, – больше семи!
– Это для машин норма, – возразил Юра.
– У вас, значит, не машина? В таком случае, что вы делаете на дороге?
– Для машин, в смысле – для автомобилей. Они колесами дорогу корёжат, а я её уплотняю, чиню, можно сказать.
– Сказать можно что угодно, а в правилах чётко написано: не более пяти тонн на ось.
– Если на то пошло, – не сдавался Юра, – то у меня ни колёс, ни осей вообще нету. Вальцы у меня с кулачковой вибрацией.
– Значит, хотите спорить… – Синюхов покивал головой. – Хорошо. Сейчас поедем на штрафную стоянку и там будем спорить.
Довод был сокрушительный.
– Не хочу я спорить, – сдался Юра и полез за бумажником.
– Триста рублей, – твёрдо произнёс Синюхов при виде протянутой сотни.
– Но, товарищ лейтенант!..
– Старший лейтенант, – со значением поправил Синюхов. – Триста рублей.
– Тогда квитанцию давайте, – потребовал Юрий, твёрдо решив, что если мент заартачится, то он поедет на штрафную и там будет скандалить до упора: до кутузки, блоховника и министра внутренних дел.
Однако Синюхов артачиться не стал.
– Разумеется, квитанцию я вам выдам. Порядок есть порядок.
– Товарищ старший лейтенант, – спросил Юра, глядя, как исчезают разом три сотенных билета, а в обмен появляется корешок штрафной квитанции, – вы же в Ленобласти работаете… как вас сюда занесло?
– Укрепляем провинциальные кадры, – снизошёл до ответа старлей. – Написал рапорт – и переведён. Как видите, с повышением.
– Понятно, – сказал Юра, складывая корешок и пряча его в похудевший бумажник.
Так оно и получается: начнёт судьба в темя долбить, непременно тюкает в одну точку, пока до мозжечка не дотюкает.
Юра терзал дизель и злобно рычал сквозь зубы, словно пойманный мокрушник:
– Сволочь лягавая, мент поганый! Крови моей ему захотелось! Не-е, хватит, ко всем чертям эту трассу! Сворачиваю на первом же перекрёстке! До Москвы я и просёлками доеду, лишнюю неделю волочиться буду, но эта тварь моих денег больше не увидит! Решено, больше я на эту трассу ни вальцом!
– Он тебя несправедливо оштрафовал? – спросил Богородица. – У него весы неверные, да?
– Верные у него весы, – отмахнулся Юра.
– А почему он сказал, что каток двадцать две тонны весит? Ты же говорил, что он шестнадцатитонный.
– Он и есть шестнадцатитонный. А про сок ты забыл? А мы с тобой? А инструмент всякий? Как раз двадцать две тонны и получится.
– Чего ты тогда ругаешься?
– А то, что обидно! Он же, гад, наверняка бил. Даже если бы у меня каток пустой был, всё равно там больше пяти тонн на валец приходится. – Юра помолчал и добавил: – И ось внутри вальца тоже есть, так что не удалось мне Синюхову лапши на уши навешать. Вот это, Маня, и есть самое обидное. Ну да ладно, больше он меня тут не увидит. Дай поворота дождаться…
А перекрёстка как назло всё не было и не было. Тут злись не злись, а в лес с наезженной трассы не свернёшь, налево – речка Глубочка, направо – болото Гажьи Сопки; а если и есть где деревенька в стороне от проклятой М-10, то имя ей Глушица, и никуда оттуда не попасть. Весь вечер и почти всю ночь катил Юра по автостраде и лишь под утро, проезжая Спасскую Полисть, увидел отходящую влево шоссейку и указатель: «Малая Вишера».
Не разбудив спящего Богородицу, Юра крутанул руль. Планетарный механизм развернул планету Земля под вальцами катка, пульсирующая артерия большой дороги осталась позади, и Россия, которую они так долго искали, надвинулась вплотную.
* * *
Богородица проснулся при въезде на мост через Волхов.
– Ух ты, – сказал он. – Речка течёт. Большая.
– Волхов, – ответил Юра, успевший прочитать перед мостом название реки.
– Это хорошо, – Богородица потянулся и сел поудобнее. – А я уж испугался, что это Ока или Волга.
– Откуда они тут? Они южнее текут.
– Сегодня там, а завтра их повернут и будут здесь течь. У нас ведь это быстро. Помнишь, реки сибирские поворачивать хотели? Я это тоже могу, реку заворотить, но ведь не делаю… Правило есть золотое: не всё ломай, что можешь, оставь что-нибудь и детям.
– Оставь что? – уточнил Юра. – Поломать чего-нибудь?
– А это уж как они захотят. Наше дело – оставить, а их ломать или беречь. За свои дела они перед своими детьми ответ держать будут.
– Умный ты, спасу нет. А я вот что думаю: садись-ка ты за руль и поведи малость, пока я вздремну часик. А то которые сутки сплю урывками. Так и с нарезки слететь недолго.
– Да я не умею, – признался Богородица.
– Эх ты, всемогущий!.. Чего тут уметь? Вот руль, вот тормоз. Скорость маленькая – знай рули. Время сейчас раннее, машин нет, так что – пересаживайся.
Не сбросив скорости, прямо на мосту Юра поменялся местами с Богородицей и тут же заснул, словно провалился на дно Волхова.
Проснулся через пару минут от удара и испуганного вскрика Богородицы, так что и впрямь почудилось, что неопытный водитель сшибся с моста и сейчас они въявь очутятся на том самом волховском дне, где так сладко спалось.
Оказалось, впрочем, что мост Богородица преодолел удачно, но почти сразу за мостом своротил с дороги и врезался в стену какого-то удивительного строения.
Больше всего это напоминало руины античного храма, если, конечно, античные храмы строились из красного, крепко обожжённого кирпича. Стены толщиной полтора метра достойны были средневековой крепости, если бы не многочисленные окна, давно потерявшие всякий намёк на рамы. Полуобвалившийся портик, колонны, должно быть, когда-то оштукатуренные, а ныне являющие всем свою кирпичную сущность. Крыша рухнула, и на толстых торцах стен аллейкой выросли молодые берёзки. Всё это вместе создавало впечатление чудовищной мощи, сокрушённой ещё более могучей, бесчеловечной силой.
– М-маня, – заикаясь, спросил Юрий. – Эт-то ты развалил?
– Нет, – испуганно ответил Богородица. – Оно так было.
– Ну тогда ладно. А то я решил, что ты начал ломать всё, что можешь. Пошли, узнаем, с чем это мы поцеловались.
Они выбрались на дорогу и сразу обнаружили круглосуточный магазин, что, вообще говоря, не характерно для новгородских сёл. Но именно здесь, почти у самого моста, магазин был и даже работал, несмотря на предутренний час. Правда, пришлось стучаться, чтобы заспанная продавщица открыла дверь. Богородица, удручённый неудачей самостоятельной поездки, остался осматривать побитые развалины, которые принял за старую церковь, а Юра, захватив кошёлку, отправился за покупками и информацией. Вернулся со стандартным набором: колбасный сыр, ряпушка, квасной напиток в полуторалитровой пластиковой бутылке. Разложил снедь на капоте, отломил от буханки корку, привычно понюхал…
– Значит, так… Деревня называется Селищи. Дорога отсюда идёт на Малую Вишеру, а там уже будем смотреть. Домина – это не церковь, так что можешь успокоиться. Это казарма какого-то полка. Прежде в этом полку Лермонтов служил, в этой самой казарме. Потому и развалины.
– Так я Лермонтова знаю, – сказал Богородица таким тоном, что можно было подумать, будто он лично знаком с Михаилом Юрьевичем и просто не сразу признал старого знакомого. – Он стихи писал. «Но в горло я успел воткнуть и там два раза повернуть…»
– Во-во, – подтвердил Юра. – Он самый. Воткнул, два раза повернул и всё развалил. Но нам всё равно тут лучше зря не стоять. Давай завтракай и дальше поедешь.
– Я? – жалобно спросил Богородица.
– А кто же ещё? Я сейчас вести не могу. Усну за рулём, врежусь во что-нибудь – беды не оберёмся. А тебе всё равно привыкать надо. Будем в очередь вести.
Юра зажевал сыром большой глоток кваса, откинул пассажирское сиденье и через минуту уже спал, предоставив Богородице самому выбираться на дорогу из-под стен так некстати подвернувшейся казармы.
По счастью, больше им по дороге поэтических руин не встретилось, так что Юра благополучно прохрапел до обеда и проснулся уже на подъезде к Малой Вишере.
* * *
Город Малая Вишера – пыльный, в массе своей одноэтажный и старомодно советский. Разве что Большая Вишера ещё меньше, пыльней и одноэтажней. Но она и городом не считается. А Малая Вишера не просто город, но и районный центр.
Общепитовская столовка в райцентре грязная и дешёвая, с котлетами из размоченной булки и таинственным «белым соусом», секрет которого скоро погибнет вместе с последними мастодонтами общепита. И когда нынешнего новорусса возьмёт за горло тоска по безвозвратно ушедшей молодости, по жигулёвскому пиву и биточкам с макаронами, напрасно он будет тратить миллионы баксов, выискивая старых мастеров. Молодость не вернуть, как не вернуть съеденную полвека назад котлету. Но пока в крошечных захолустных городках ещё дорабатывают свой век буфетчицы с сонными лицами и деловитые поварихи, выкраивающие порции из того, что не украдено. Все они давно на пенсии, но продолжают стоять на посту. И даже ностальгически-несовременный кружевной передничек буфетчица наверняка сшила сама, чтобы всё было как надо.
Отобедав за смешную сумму, Юра и Богородица вышли к вокзалу. Здесь ещё чувствовалось могучее дыхание Петербурга (до Малой Вишеры ходят электрички) и даже лоточники выглядели побойчей окрестных собратьев. У перрона стоял поезд из Адлера, который катается теперь кривыми путями, лишь бы не пересекать территорию самостийной Малороссии и не подвергаться атакам голодных малороссийских пограничников. Потные, измученные пассажиры, при взгляде на которых не верилось, что они возвращаются с отдыха, спешно расхватывали мороженое и тёмное Хвойнинское пиво. На всём был оттенок нетерпения, всё стремилось в Петербург. Лишь один пассажир в тренировочных штанах и тапочках никуда не торопится. Он шагает вдоль вагонов, пророчески вздев руки, и громко говорит, обращаясь ко всем и ни к кому в отдельности, как принято говорить среди вопиющих в пустыне:
– Там, в Индии, пять тысяч лет назад существовал священный язык санскрит. Отец всех языков, только на нём можно сказать правду!
– Заходим в вагоны! – пронёсся вдоль состава призыв проводников. – Поезд отправляется!
– Скажите это на санскрите, и вы услышите истину!
Наконец и на пророка обратили внимание:
– Эй, отец, ты из какого вагона?
– Из двенадцатого, – совершенно обыденным тоном отозвался пророк.
– Давай, запрыгивай сюда, до двенадцатого добежать не успеешь, поезд отходит.
– Никуда он не денется. Разве я самый плохой человек на свете, чтобы бросать меня здесь?
Долгий гудок, вагоны, перелязгнувшись, тронулись.
– Волшебная страна Индия! – доносится до отъезжающих.
Двенадцатый вагон, уже запертый, просквозил мимо.
– Там, на берегах священного Ганга!.. Счастлив тот, кто знает свой путь и земное предназначение.
Богородица долго смотрел вслед уходящему, с сомнением качал головой, потом сказал:
– Этот дойдёт. Его подвозить не надо.
– Ой, ребятушки, – раздался женский голос, – а меня не подвезёте?
Прямо перед задумавшимися путешественниками стояла немолодая и явно деревенская женщина. Лицо, какое бывает у страстотерпцев и замученных жизнью бездомных кошек; через правое плечо перекинуты два кутуля, через левое плечо – ещё два кутуля. В одной руке сумка, в другой – авоська, всё плотно набитое и ощутимо тяжёлое. Идти с такой ношей сколько-нибудь приличное расстояние – дело безнадёжное, но по всему видно, что если не выгорит проехаться на дармовщину, то, кляня мир и судьбу, тётка дотащится домой пешком и допрёт всё, что накупила во время поездки. А что денег у неё не осталось ни копеечки, можно и не спрашивать, это сразу видно.
– Далеко тебе? – безнадёжно спросил Юра.
– В Уезжу.
– До Уезжи, пожалуй, доедем, – бесшабашно пообещал Юра. – Неси, вон, вещи в кабину, сейчас мы мороженого купим и поедем.
– Ой! – удивилась тётка, увидав Юрин каток. – У вас, что же, этакая махина?
– А ты думала, я на самокате? – презрительно поинтересовался Юра. – Впрочем, если не хочешь, так я не зову.
– Что ты, миленький! Это я так, с перепугу. Но я мигом всё справлю, вот только ирода своего отыщу, опять запропастился куда-то, проклятущий!
– Какой ещё Ирод? – произнёс Богородица таким тоном, что всякому было ясно, что он-то имеет в виду не имя нарицательное, а царя иудейского Ирода Антиппу, от которого святому семейству пришлось как-то драпать аж до самого Египта.
– Сейчас я его представлю! – пообещала тётка и, не скинув ноши, бегом кинулась в здание вокзала. Богородица и Юра, переглянувшись, последовали за ней.
В самой глубине единственного зала они обнаружили древнегреческого атланта. Этому человеку было далеко до атлетической эрмитажной красоты, но самый род его занятий не оставлял сомнений, что это именно атлант. Собрав в кулак всю свою волю и все силы, герой спартански держал кирпичную колонну, которая без его усилий, конечно, давно бы рухнула, похоронив под обломками немногочисленных пассажиров. Работа трудна, работа томит… видно было, что последние силы стремительно покидают измученное тело, и катастрофа уже близка.
– Вот он где! – рыдающим голосом вскричала сельская Пенелопа. – Я с ног сбилась его искать, а он тут!
Атлант с трудом отлепился от колонны, сконцентрировал блуждающий взгляд на супруге и с натугой сказал:
– А ты почему не следишь за мной на вокзале? Ты же знаешь, что я могу потеряться…
– Пошли давай, изверг! Люди добрые подвезти обещались, а он ещё кочевряжется! И без того автобус пропустили по твоей милости! Ты что, ночевать тут собрался?
– Ты пива купила? – капризно вопросил супруг.
– Кнута тебе, а не пива! – заголосила тётка. – Залил бельмы бесстыжие, хоть бы людей постеснялся! Да ты на себя посмотри, куда в тебя ещё пива?!
Юрий слушал семейную перепалку со странным ощущением чего-то знакомого, но абсолютно невозможного в его жизни. Неужто подобное когда-то было? Куда там, не бывало такого и быть не могло… Водка – это такая гадость, её не то что пить, на неё смотреть противно. А пиво – так ещё хуже. Под квас косит, а на самом деле в нём главный вред и есть. Вот только почему так знакомы кажутся переливы разрастающейся свары?
Богородица стоял рядом, на лице его застыло неодобрение.
Нужно было что-то предпринимать, и закомпостированные Юрины мозги нашли выход, зацепившись за случайную фразу: «Кнута тебе, а не пива!» С этого мгновения Юрий Неумалихин уже не сомневался, а действовал, как привык, юрко и неумолимо. Он шагнул вперёд, взял нетрезвого атланта за локоть.
– А ну, идём!
– Ты кто такой? – возмутился атлант. – Я тебя и вовсе не знаю!
– Узнаешь, – пообещал моторист-трезвенник.
– А ты мне не тыкай… Я с тобой на брутерброт не пил!
– Топай давай! – Юрий уже выволок пьяницу из вокзального здания и направил к ждущему катку.
– Ты шо, мент?
– Так точно! Капитан Синюхов.
Очевидно, эта фамилия была известна в Малой Вишере, потому что больше алкоголик сопротивляться не пытался, позволяя вертеть себя, словно пойманную пауком муху.
– Вы его на заднем сиденьице пристройте, – забегая вперёд, тараторила тётка. – Он у меня тихо сидеть будет, не пикнет!
– Пускай пищит! – задористо отвечал Юра. – Он сейчас так пищать начнёт – любо-дорого смотреть! Дай-ка сюда котомки…
Одной рукой Юрий продолжал держать потерявшего всякую самостоятельность атланта, второй навьючил на него кутули, а чтобы они не сползли с поникших плеч, закрепил ремешком, сноровисто выдернутым из брюк пропойцы. Тётка лишь тихо охала, но, видя, что человек в остервенении, вмешиваться не смела. Русские бабы не знают слова «амок», но когда человек не в себе, понимают очень хорошо и не вмешиваются, чувствуя, что всякое вмешательство сделает только хуже.
Что касается самого атланта, то он стоял, шатаясь под тяжестью мешков, двумя руками поддерживал спадающие штаны и слабо бормотал:
– Я тебе не выкал…
Наконец из самых недр катка появились два гибких щупа, словно невиданное насекомое выпустило тонкие сяжки, ощупывая добычу, перед тем как приступить к пищеварению. Не на всех машинах устанавливается подобное приспособление и не всякий моторист умеет пользоваться им. Называются подобные устройства «направляющие автоматического хода» и позволяют катку в самостоятельном режиме укатывать асфальт вдоль дорожного поребрика.
Укатка асфальта по нижней части поребрика традиционно считается делом неприятным, поскольку требует от моториста отточенного мастерства. Укатка бордюра (а есть и такой) не в пример проще, ибо бордюр ступеньки не образует, так что нет большого греха, если каток заедет на другой тип покрытия. Такова разгадка старого московско-питерского спора, в котором не правы обе стороны. Юрий Неумалихин, мастер опытный и со стажем, разницу между бордюром и поребриком знал преотлично, а направляющими автоматического хода высокомерно не пользовался, полагая, что на глаз получится вернее. Но сейчас бесполезная прежде приспособа пригодилась. Колёсики направляющих Юрий заправил всё под тот же ремень, так что теперь каток должен был неуклонно следовать по пятам злополучного выпивохи.
– В кабину! – последовала команда.
– Ой, ребятушки! – застонала тётка.
– В кабину! – повторил приказ непреклонный моторист. – До Уезжи кто дорогу показывать будет?
Богородица услужливо подсадил тётку, помог ей устроиться на инструментальном ящике, подал сумку и авоську, которые командир милосердно не навьючил на атланта. Дизель, выбросив клубы парфюмерного дыма, взревел, многотонные вальцы медленно стронулись с места, нависая над головой погибающего пьяницы. Только теперь тот понял, что ему грозит.
– Ой!.. – по-бабьи взголосил он, собственным примером доказывая, что с годами супруги не просто похожи становятся, но и лексику приобретают одинаковую. – Ой-ой!..
Жаркое дыхание жадно вибрирующих вальцов уже доносилось к нему, смачивающий бак словно голодную слюну источал перебродивший одуванчиковый сок, ещё мгновение – и свершится кровавое пиршество, лишь розовая пена запузырится на раскатанном асфальте…
– Ой-ё-ёй!!!
Издав отчаянный вопль и нетвёрдо переступая подкашивающимися ногами, несчастный кинулся бежать. Каток, безошибочно ведомый направляющими автоматического хода, неспешно двинулся следом. Бабка, забившись в инструментальный ящик, двумя руками держала нижнюю челюсть, боясь закричать.
Каток, нетрезво пошатываясь, укатал жаждущие ремонта улицы Малой Вишеры, миновал пригородный посёлок Дора.
Дора, Дора-помидора,
Мы в саду поймали вора…
Стали думать и гадать,
Как бы вора наказать!
Отрубили руки-ноги
И пустили по дороге…
Если даже в детской считалке ни намёка на законное ведение дела, никакой попытки передать взятого с поличным преступника законным властям, то означать это может только одно: идея правового государства чужда народной душе. Поймали вора, сами, между прочим, без помощи старшего лейтенанта или даже капитана Синюхова, подумали да погадали, не по закону, а по понятиям, после чего «отрубили руки-ноги» и полагают себя вправе вершить этакие дела.
Более того, пострадавший вор, немедленно становится «несчастненьким», которых на Руси издавна принято жалеть. И сама судьба тут же поворачивается к калеке улыбчивым боком:
Вор шёл, шёл, шёл…
И корзиночку нашёл.
В этой маленькой корзинке
Есть помада и духи,
Ленты, кружева, ботинки,
Что угодно для души!
Вот вам и разгадка таинственной русской души: помада, ленты, кружева и, конечно, духи, одним словом – истинная духовность. Кстати, в наших северных деревнях, где ещё не разучились говорить на настоящем русском языке, душой называют желудок. С души воротит – попросту – тошнит. Так что нечего зря гордиться своей загадочностью и желудочной духовностью, а работать нужно над собой, чтобы идея самосуда казалась дикой, так же как и дурная надежда на халявную корзиночку с кружевами и помадой. И когда Дора-помидора уйдёт из живой памяти, оставшись только в фольклорных сборниках, может быть, из нас что-то и получится.
А покуда какой спрос с грубого работяги Юрия Неумалихина? На чём воспитан, тем и воспитывает, как умел, так и умёл. И нечего тут говорить возмущённые слова о суде Линча и абстрактном гуманизме. Гуманизм вместе с абстракционизмом остался в прогнившей Европе; за Средней Рогаткой Европы нет!
Алконавт уже не кричал, а лишь попискивал и бодро бежал, придерживая сползающие штаны. Понимал, что только в родном доме светит ему спасение, и стремился добраться туда во что бы то ни стало.
Серый город остался позади. Свежий полевой ветер коснулся разгорячённых лбов. Юра обвёл окрестности посветлевшим взглядом и сказал Богородице:
– Ну что, запевай! Народную… чтобы этому легче бежалось.
– Можно и народную, – согласился Богородица и запел, громко и задорно:
Вот точно, все вы девки молодые,
Посмотришь, мало толку в вас!
Упрямы вы, и всё одно и то же
Твердить вам надобно сто раз!
Каток мчал, покрывая все рекорды хода для вибро-трамбовочных механизмов. Цветущие поля, перелески, жаворонки в поднебесье.
– До Уезжи сколько ехать? – спросил Юра.
– Вёрст тридцать будет.
– Это хорошо. Твой в самую пору протрезветь успеет. И впредь на вокзале пить заречётся.
– Ой, жаланненький, твои бы слова да богу в уши, – с сомнением сказала тётка.
Пьяница бежал. До Уезжи оставалось двадцать восемь километров.
Вот то-то, упрямы вы, одно и то же
Надо вам твердить сто раз,
Одно и то же надо вам твердить сто раз,
Одно и то же надо вам твердить сто раз,
Сто раз!
