Текст книги "Никто и звать никак (СИ)"

Автор книги: Святослав Логинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Юлия замолчала, но в тон ей заговорила Соня:

– Это свежее нетраченное тело – оно моё! – а следом вскрик и глухой хрип, – А! Не… х-х… – и совершенно спокойный голос. – Ну и гадость. Кто следующий?

Секундное замешательство и командный голос, каким ни одной из Юль вовек не сказать:

– Эй, Лизка, ты чего молчишь? Онемела от радости? – и тут же крик: – Нет-нет, я же говорил, что в мальчишку поселюсь. Куда ты меня тащишь? Мы же договорились!..

Сонечку стошнило на пол, еле успела отвернуться, чтобы не забрызгать мать.

– Витькаля – воды!

– Я бегом!

– Сонечка, не надо! Ты же меня знаешь, я тётя Полина. Мы с тобой знакомы, я же с тобой разговаривала… Не надо!

– Кх-ха!.. – новая порция рвоты, с пеной и желчью.

– Й-а-а-а-а!.. – бессмысленный животный визг.

– Кх-ха! – горькие капли стекают по подбородку.

Вбежал Витькаля со стаканом воды. Сонины руки тряслись, зубы выбивали дробь о край стакана. Отодвинулась, непонимающе глядя на воду, пытаясь вспомнить, где это уже было. Ах, да, Агнешка также просила воды и не могла её выпить. Только тогда убивали Сонечку и были уверены, что это получится.

– Кто там ещё? Выходите сами.

– Не меня! Машку забирай, это она придумала!

– Кх-х…

– Не тронь, я сама уйду! В своё старое тельце уйду… я же не хотела!

– Витькаля, ещё воды!

– Там больше нет питьевой, у нас лимит выбран.

– Техническую давай, любую!

Витькаля побежал к водоразборной точке.

– Выползай, кто там цепляется.

– Я больше не буду! Ы-ы!..

– Х-хы… – вода, смешанная вовсе неясно с чем, потекла на пол.

Секунда молчания, и голос привычный и совершенно спокойный:

– Сонечка… Вот ты какая… А говорили, тебя нет. Но я этому никогда не верила. Ты за мной пришла?

– Мама-Юленька! – закричала Соня. – Не нужно смотреть! Я вычищу чужих и уйду. Ты только подвинься, там за тобой ещё что-то прячется.

– Юленьки, я вас всегда любила! Не отдавайте меня этому!

– Х-х…

Появился Витькаля с пустым стаканом.

– Там и технической не дают!

– Добудь хоть сколько…

– Ва-ва-в-ва…

– Ы-а!.. – натруженное чрево пытается внутренности выблевать на загаженный пол.

Крики, стоны, визги, мольбы – и всё зря. Того, кто вырос в Семейном, причитаниями не разжалобить. Когда Витькаля появился со стаканом чистой воды, выклянченной или украденной где-то, он увидел, что Сонечка сидит, прижавшись к матери, стараясь сколько возможно отодвинуться от зловонной лужи, и на голове у неё нет страшных чёрных полос.

– Тише, – сказала Сонечка. – Мамы спят.

– А эти где?

– Вот они, – палец указал на растёкшуюся по полу блевотину. – Теперь надо пол мыть, а у нас воды нет.

* * *

– Баю-баюшки-баю, баю мамочку мою. Спи мама-Юленька, спи мама-Юляшка. Всё хорошо, дочка вернулась, мальчики в порядке, спят в детской комнате на своём коронном верхнем месте. Сегодня они вели себя достойно, не как детишки, но как мужчины. Завтра я пойду в Управление полиции и заставлю отпустить пап.

– Как ты это сделаешь? – спросили спящие мамы.

– У меня нет документов, поэтому, что бы я ни сказала, первым делом меня подключат к психоанализатору, чтобы установить личность. А дальше я сделаю всё, что угодно.

– Только не надо никого убивать!

– Конечно. Когда убиваешь другого, то понемножку убиваешь и себя. А полицейских и не за что убивать. Они же не плохого хотят. Им хочется улучшить статистику раскрываемости преступлений, а что при этом невинные в тюрьме сидеть будут, они просто не думают. Ещё им денег хочется; в этом ведь тоже нет ничего плохого. Денег хочется всем. Я суну взятку полицейскому начальству, и к вечеру папы будут дома.

– Боже мой, Сонечка, – откуда у тебя такие слова? Мы тебя им не учили. И откуда у тебя деньги на эту… взятку?

– А ты знаешь, сколько денег перечислил покупатель бандитам за то, что они меня украли? И сколько всякой грязи вывалил он на меня из своей вонючей памяти?.. Это счастье, что меня нет, иначе я давно бы умерла. Я была бы счастлива не знать и не уметь всего этого, но теперь уже ничего не переделаешь.

– Ты убила этого человека?

– Нет. Я сделала с ним хуже.

Они долго молчали – спящая мама и бессонная Сонечка.

– Мама, ты теперь будешь меня бояться?

– Я люблю тебя больше всего на свете и буду любить всегда.

– И немножко бояться.

– Ну, разве что, совсем немножко.

– Знаешь, мама, мне, наверное, лучше жить отдельно. У меня есть своя комната, всё будет очень просто устроить.

– Ты с ума сошла! Ты же ещё совсем ребёнок.

– Ещё добавь, что такие, как я в школу ходят. А я не хожу. Я – никто, значит, возраста у меня тоже нет. Если я останусь, ты будешь вскакивать по ночам от мысли, что чудовище подбирается к твоему спящему сыну. А каково будет Витькале? Он храбрый мальчик, но он видел, как я давила тёток и выхаркивала то, что осталось от них. Ты не беспокойся, я буду приходить часто. А звонить так и вовсе каждый день. Я завтра же пойду и куплю всем телефоны. А хочешь другую квартиру, в пять раз больше этой? Думаю, денег хватит.

– Нет-нет! Что ты… У нас очень хорошая уютная квартира. Надо же такое придумать – квартира в пять раз больше нашей… Хотя, это всего лишь сон, а во сне бывает всё, что угодно.

– Но утром сон начнёт сбываться, и ты поймёшь, что это к лучшему.

– Как может быть к лучшему, если ты уйдёшь?

– Ну, куда я денусь? Ведь кроме вас у меня никого нет. И попробуй только не позвать меня, когда на ужин будут блинчики с патокой!

– Сонюшка, ты прелесть!

– И ты, мама, прелесть. Я тебя очень люблю.

– Почему ты говоришь так, будто я одна? Ведь меня две…

– Потому что мы спим. Ты – давно, а теперь и я уснула. Во сне нет Юляшки и Юленьки, есть только моя мама. И я тоже, пусть самую капельку, но есть.

* * *

Все знают, если ребёнка украли, его больше никто не увидит. Увидеть можно тело, но в нём будет совершенно другой ребёнок, богатый и благополучный, которому нечего делать в тех местах, откуда была похищена его обновка. Украденные дети никогда не возвращаются.

Сонечка шла по дортуарам Семейного, и десятки взглядов провожали её. Все знали, что её похитили, все видели, что она вернулась. Спросить напрямую никто не решился, лишь пара самых отчаянных выкрикнули, будто ничего не случилось:

– Сонечка, привет!

И Сонечка отвечала, как привыкла за последние годы:

– ЗдорОво!

Кто и зачем обучил малышку фамильярному приветствию, не скажут и старожилы Семейного, но зато все могли убедиться, что перед ними действительно Сонечка; подмены нет.

Дурачок Сашка, косолапо ступая, подбежал к Сонечке. Сашкиному телу было лет пятьдесят, и это было тело абсолютного идиота. Короткие кривые ручки и ножки, свисающее пузико, лицо, состоящее, кажется, из одних надбровных дуг. Даже для рассадника бомжей Сашка был явлением уникальным. В него сбрасывалось всё отжившее и издыхающее, и никто не знал, сколько человеческих ошмётков дотлевает в мозгу, не способном вместить даже одну полноценную личность. Но в Сашкину убогую память намертво врезалось воспоминание: когда-то пятилетняя Сонечка сыграла с ним в ладушки. Такое забыть невозможно.

– Севодня ты со мной сыглаешь?

Обычно Сонечка отвечала: «В следующий раз», – и шла по своим делам. Но сейчас она остановилась, присела на корточки, и Сашка, просияв, присел напротив.

Ладушки-ладушки,

Где были – у бабушки.

Что ели – кашку,

Что пили – бражку,

Нюхали табачок,

Повалились на бочок!

Счастливый Сашка повалился на бочок, а Сонечка помахала ему рукой и пошла дальше.

Почти у самой бабы-Лериной каморки её окликнули ещё раз.

– Куда спешишь? Сядь, покури.

– Я не курю, – ответила Сонечка.

– Тогда, так посиди.

Говорившего звали дед Савва. Сколько ему лет, точно не знал никто, но меньше ста не давали. В отличие от большинства обитателей Семейного дома, дед Савва непрерывно что-то делал, мастерил и при этом неразборчиво бормотал под нос. Возможно, просто разговаривал с сотельником, хотя, какие сотельники у столетнего деда? Прежние давно должны были помереть, а новых – охотников в такое ветхое тело нет. В быту дед Савва был опрятен, немногие его вещи, такие же ветхие, как и он сам, содержались в чистоте.

Соня кивнула и присела на край заправленной койки.

– Что хорошего скажешь, коллега?

– Почему коллега? – спросила Сонечка.

– Мы с тобой оба в подопытных у одного живодёра ходим, вот и коллеги.

– Я сама по себе.

– Хорошо, если так. Только когда тебя в Леркиной каморке без памяти нашли, знаешь, что было? Ведущий специалист Центра психического здоровья самолично за тобой на вертолёте прилетел. Значит, что-то у него на тебя завязано.

– Лев Валерьевич, что ли?

– Точно. Только для меня он не Валерьевич, а Лёвка – поганец. И, заметь, как его зовут, ты знаешь. А ведь он номофобией страдает, болезнь есть такая – боязнь собственного имени. Из него это имя клещами не вытянешь.

– Его помощница по имени-отчеству называла.

– А, эти, красотки-вамп…. Ты, выходит, и с ними познакомилась. Это садистки известные, они даже собственного патрона лягнуть, случая не упустят. Но, раз ты с этими девицами встречалась, значит, брался он за тебя всерьёз.

– Мучил он меня без толку.

– Это уж как пить дать. Иначе он не умеет. Меня, думаешь, не мучил? И тоже без толку, все его результаты можно было заранее предсказать. Так он и за ними не приходит.

– Он умер. Уже больше двух лет.

– Вот оно как… Надо бы о покойнике что хорошее сказать, да язык не поворачивается.

– А где вы с ним познакомились?

– Мы с ним познакомились в университете. Я был профессором прикладной психологии, а он – студентом. Старательная шельма. На практике всегда пятёрку имел. Знать бы, что такая гадина вырастет, он бы у меня с первого курса вылетел.

– А как вы сюда попали, если профессор?

– Сюда не мы попали, а я попал. Мой сотельник теоретиком был, а я больше практиком. «Семейный Дом» в ту пору к закату клонился, но был ещё в силе. Вот я и договорился с ними о подсадке в одно из узловых тел. Думал на годик, материал кой-какой собрать, а вышло, что навсегда. Сотельник мой, Силушка, взял да и помер от инфаркта. И нашли его через день, когда уже поздно было спасать. Вот и думай, повезло мне или нет. Был бы там, вместе с Силантием концы бы отдал, а так – живу и живу. Тебе баба-Лера, небось, соврала, что она одна от «Семейного Дома» осталась?

– Ага.

– Нас и сейчас живых трое. А в ту пору было четверо.

– Деда Савва, ваш сотельник, это что же, Силантий Возный? Который «Курс общей психологии» написал?

– Чудеса! Первый раз вижу десятилетнего ребёнка, который «Психологию» Возного читал.

– Я не читала. Мне даже школьную программу читать некогда. Я о нём слышала.

– А говоришь – не коллега, – дед Савва кинул на Сонечку мгновенный взгляд. Глаза у деда были бесцветные, старческие, но взгляд проницал не хуже профессионального сканера с большим разрешением. Было бы что проницать…

– А вот это, – Сонечка кивнула на стариково рукоделье, – вы сканер прошиваете, чтобы он пишущим стал?

– Такими глупостями я не занимаюсь. Это кое-что полюбопытнее.

– Вот такое? – Сонечка, сама не зная зачем, вытащила анализатор, который никому старалась не показывать, и протянула деду. Тот открыл центральный контакт, пробежался пальцами по невидимым сенсорам. Покачал головой.

– Это не моя работа. Но вещица серьёзная. Откуда оно у тебя, прелестное дитя?

– Наследство. От ассистенток Лёвки-поганца.

– Они, выходит, тоже умерли?

– В один день с шефом.

– А говорят, психология – мирное, безопасное занятие. Мой тебе совет: спрячь это наследство и не таскай с собой.

– Его уже пытались отнять, но ничего у них не получилось.

– Тебе бояться надо не психотехники, а простой свинцовой пули. Она не разбирает, что у человека в голове.

– Кому в меня стрелять? Они тело хотят отнять.

– Это до тех пор, пока они думают, что ты просто девочка. Да ты не пугайся, что замерла, ровно воробушек перед кошкой? Я ничего толком не знаю. Просто лет десять назад Лёвка прибежал ко мне за консультацией. И не постеснялся ведь… Сказал, что интересует его, чисто теоретически, один вопрос. В человеческом теле может быть одна личность, а может сосуществовать две-три и больше. Предел, видимо, существует, хотя, достичь его пока не удалось. Сколько бы ни было в мозгу индивидуальностей, новые всё равно пишутся.

– Зачем нужно достигать этот предел? – спросила Сонечка.

– Вот и я о том же… Совершенно дурацкий эксперимент. Результат ты видела – Сашка-дурачок. Страшно представить, сколько погибающих людей было сброшено в его бедную голову.

– Вот ведь гад, этот Лёвка, – сказала Сонечка. – Придушить мало.

– А тогда, – не обращая внимания на реплику, продолжил дед Савва, – заинтересовала его идея напрочь бредовая: может ли быть человек, в котором вовсе личности нет. Тело без личности существовать может, дня два-три, но это не человек, пустое тело не живёт, и, если не одушевить его, вскоре погибает. Случай, так сказать, тривиальный. Ты слово это понимаешь?

– Понимаю, дедушка.

– Я к тому времени студентика своего знал, как облупленного, он ведь и меня не постеснялся в подопытные записать. Понял я, что наткнулся Лёвка на что-то небывалое. Консультировать прохвоста я не стал, для этого нужно все подробности дела знать, просто посоветовал оставить объект – это он так выражался – в покое. Наблюдать, но не вмешиваться. Конечно же, он не послушался.

Сонечка вздохнула и кивнула согласно.

– Ну а после истории с бабой Лерой я переселился сюда, поближе к хозяйственному блоку. Я ничего не выпытываю и давно уже не ставлю никаких экспериментов. Но, если тебе понадобится помощь, приходи. Я постараюсь помочь, хотя бы советом.

– Спасибо, дед Савва. Я буду знать. А помощь мне и вправду нужна. В школу меня без документов не берут, а учиться охота.

– Вот уж этого добра – сколько угодно, – улыбнулся дед. – В маразм пока ещё не впал.

* * *

На двери бывшей баб-Лериной комнаты недавно была установлена сенсорная панель, точь-в-точь такая, что запирала апартаменты Вички с Агнешкой. Казалось бы, простенький замок, доступный каждому, кто знает код идентификации. К великому разочарованию потенциальных взломщиков, идентификационного кода у Сонечки не было, и комната оказалась под стать хозяйке: де-факто – есть, де-юре – нету.

Мягко клацнула дверь, отрезав внешний мир. Сонечка осталась в «своей» комнате, которая впервые показалась ей до невозможности пустой. Венчик лампочек под потолком, а внизу – розетка, к которой ничего не подключено, тумбочка и жёсткое пластиковое ложе. На стенах – картинки из бесплатных проспектов, рекламирующих невозможно дорогие куклы, а на том, что называлось ложем, одиноко сидел мягкий мишка, принесённый сюда два года назад и бессменно исполнявший обязанности сторожа. Мишки такие традиционно считались плюшевыми, хотя их синтетическая шёрстка имела к плюшу такое же отношение, как и ложе Семейного Дома к человеческой кровати. В тумбочке лежали две косметички, одна со всякими кремами, детской помадой и пудрами, вторая – старенькая, в которой хранились заколки, дешёвая бижутерия, лоскутки и прочие важные вещи. В целом это бесконечно мало даже для самой-пресамой малюхонькой комнаты. И то, что объявился в пустоте комбинезончик с анализатором в кармане, а в самом комбинезончике – Соня, которой нет, не сильно эту пустоту наполнило.

На тумбочку Соня поставила принесённый пакет, в котором лежал большой чизбургер без сыра, бутылка питьевой воды и две баночки йогурта. Говорят, прежде эти баночки были одноразовыми и расточительно выбрасывались. Теперь их можно отнести в возврат и получить обратно залоговую цену. Обычно детям давалось вечером по одной баночке йогурта, но богатая Сонечка шиканула и купила две, в чём теперь раскаивалась, поскольку Витькале наверняка куплена всего одна баночка. Хорошо, хоть Сонечка задавила привычку Агнешки-Виктории по вечерам закатываться в кафе или ресторан, поужинать, а заодно и шороху на посетителей навести. Можно представить, какое впечатление произвело бы появление в дорогом ресторане десятилетней девочки. То был бы не шорох, а грохот.

Теперь Сонечка осталась одна со всем своим десятилетним опытом. Сонечка разделась, улеглась на жёсткий пластик, обняла мишку и заплакала.

А что ещё делать в такую минуту? Позвонить маме? – так мамы немедленно скажут, чтобы Сонечка шла домой… – «Ты сейчас где? Папы встретят тебя, чтобы не пришлось идти одной через вечерний город». Нет, маме она позвонит утром, попросит, чтобы та захватила на работу подушку-думочку и чистую простынку. А сейчас – взялась быть взрослой – будь. И лишь наедине с мишкой можно поплакать от обрушившегося одиночества.

Мишка не возражал. Игрушечные мишки испокон веку привыкли подставлять плюшевое пузо под детские слёзы. Им нет дела, какой страшный опыт за этими слезами стоит.

В дверь поскреблись. Именно поскреблись, стук чересчур резок и бесцеремонен, он говорит, что за дверью чужой, а тот, кто скребётся, по крайней мере, не хочет быть навязчивым. Сонечка вскочила и, как была, в трусиках и майке, открыла дверь.

– Я что подумал, – сказал дед Савва. – У тебя, наверное, ничего нет. Так я тебе подушку принёс и одеялко. Они чистые.

– Подушка у меня есть, – сказала Сонечка, не желая обижать мишку. – А за одеяло – спасибо.

Под тонким приютским одеялом упругий пластик уже не казался таким жёстким. Сонечка доплакала своё и уснула.

* * *

Всё оказалось на удивление просто. В Центр Психологического Здоровья пришла девочка и сказала, что потеряла свидетельство о рождении. Вообще-то, с такими вопросами должны приходить не дети, а родители, но родителей своих дитя назвать отказалось. В таких случаях инструкция требовала выяснить, чей ребёнок, и как следует штрафануть родителей. Анализатор в приёмной почему-то не сработал, чиновник, вторая ипостась которого работала здесь же ремонтником на полставки, подключился к анализатору, проверить, что заело в отлаженной программе, после чего что-то «заело» в его голове, так что, никого не оштрафовав, дежурный выписал девочке свидетельство о рождении на имя Софьи-Софии Сониной. Фамилии родителей Сонечка решила не светить. Точно таким же способом Сонечка устроила себя в школу на два класса старше родных братьев. А что делать, в свидетельстве о рождении Сонечка приписала себе два года, и в дальнейшем с этим пришлось считаться. Впрочем, учиться было не трудно; уроки отца и деда Саввы даром не пропали.

Вроде бы и документы появились, хотя и фальшивенькие, и всё, как у людей, а всё-таки фальшь чувствуется. Никто, это тот, кто вне общества, даже если он и пролез туда тихой сапой.

Странным образом Витькаля, обнаружив, что Сонечка учится на два класса впереди него, начал относиться к своей двойняшке словно к старшей сестре и требовать от неё чуть ли не покровительства.

– Турчин Егор задаётся всё время, а сам ни черта не умеет. Его сотельник Васька, чемпионат в городки выиграл, а Егор хвастает, будто бы это он.

– И что?

– Ты его напугай до полусмерти, чтобы его вредный язык отнялся.

– Так и у Васьки тоже отнимется, а может, он и вовсе помрёт.

– Ты не до смерти, а просто, чтобы напугать…

– Витькаля, ты же помнишь, как это было? Ты единственный видел это, и теперь снова хочешь из-за такой ерунды?

– Тебе ерунда, а мне из-за этого Егора житья нет.

Так и закончился разговор ничем. Витькаля остался недоволен и едва ли не обижен.

Родители очень быстро научились делать вид, будто привыкли, что взрослая дочь живёт отдельно. Сонечка приходила на выходные, но никогда не оставалась ночевать. Остальные дни она звонила в условленный час и коротко сообщала, что всё в порядке.

Витькалю папы по-прежнему забирали после продлённого дня и за руку вели домой, а взрослая Сонечка, которая на самом деле была на четверть часа младше братьев, сразу после уроков в гордом одиночестве отправлялась по своим делам. Дела, по большей части, заключались в том, что Сонечка бродила по городу и вспоминала чужие жизни. Причём, интересовали её не Вичка с Агнешкой и не чадолюбивый владелец скотобоен, а тётки-бомжихи, на людей вовсе не похожие. Ведь не с самого рождения оказались они бомжихами, была у них и человеческая жизнь, надёжно забытая с течением лет. По мере того, как эти убогие сущности скатывались в трущобы, всё меньше оставалось в них собственного, и тем сильнее выпячивалось то немногое, что удалось сохранить. Когда-то они были нормальными, в общем-то, людьми, а к концу жизни оставалась от них одна навязчивая функция. Аннушка и в детстве любила покушать, а к старости в ней оставалось единственное желание жрать. Лизка, любвеобильная и в девушках, обомжившись, ни о чём кроме оргазма не думала. Тётя Полина, мать-командирша, давно уже ничего не могла и не умела, но в мечтах оставалась рачительной главой дружной семьи.

Ни на секунду Сонечка не раскаивалась в сделанном и готова была всё повторить, но горький, рвотный вкус убийства преследовал её, не давая покоя. Хотя и день нынешний редко потчевал сладостью крахмальной патоки. В многомиллионном городе каждый день бесследно пропадали десятки людей. Самой желанной добычей были дети десяти-четырнадцати лет от роду. Случалось их вырывали прямо из рук родителей и увозили неведомо куда. Полиция непременно заводила уголовные дела, которые с завидным постоянством не раскрывались. Разумеется, в этих условиях девочка, в одиночку разгуливающая по городу, рисковала более всех прочих. Просто удивительно, что следующее покушение произошло через два с лишним года.

Когда вечером Сонечка не позвонила, что могли сделать встревоженные матери? Бежать в полицию? – знаем, проходили… а Сонечкин телефон молчит, как убитый, и где его хозяйка, можно только догадываться.

Ответил телефон только под утро.

– Что ты, мамочка, со мной всё в порядке, – бодро ответила Сонечка и вдруг громко всхлипнула, совершенно, как мама Юляшка. – Только можно я к вам сейчас приду? Вы ведь не спите?

Ещё бы они спали!

Сонечка появилась через час, видимо, дела её были не так далеко от дома. Витькаля к тому времени уже встал и собирался в школу. Сонечке тоже надо было бы идти в свой старший класс, но об этом никто и не заикнулся. Завтракать Сонечка отказалась, Юленька-Юляшка, не настаивая, увели дочь в детскую, уложили на нижний ярус двухэтажной кровати, уселись рядом. Сонечка была послушной и непривычно вялой.

– Что это? – испуганно воскликнула Юленька, увидав свежий, припухший рубец на виске дочери.

– Это так, я сама попросила. Не обращай внимания.

– Как это, не обращать внимания? Я даже не знаю, что с тобой приключилось…

– Что со мной может приключиться? Украли меня. Схватили прямо на улице, запихнули в машину и, знаешь, куда отвезли? В Косметологическую клинику на Садовой улице!

– Зачем?

– А затем, что там салон красоты и косметическая хирургия только для вида, а на самом деле там убивают людей, чтобы продать их тела.

– Почему у тебя шрамы, что они делали с тобой?

– Да не обращай внимания, это я сама. Через неделю пройдёт, следа не останется. Я заставила доктора вживить мне контакты под кожу, чтобы никогда не снимать анализатор. Доктор опытный, он такое умеет, там же пластические операции делают, и официально, и чтобы украденные тела было труднее узнать. Он хорошо операцию сделал… и ты знаешь, у него семья: жена, сын – один мальчик в одном теле. А второго он стёр, едва тот родился. Зато оставшегося он любит без ума. И жён своих любит, и друзей у него много. И при этом, знаешь, сколько он людей убил? Сотни! Он уже сам не помнит, сколько. Знаешь, говорят: «нечего нищету плодить», – так он на самом деле так считал. Но при этом столько бомжей сотворил, страшно представить! Бывает человека за долги или налоги невыплаченные заставляют своё тело продать или насильно подсаживают к нему других таких же должников. Ты, наверное, слыхала про такие случаи… так эти операции делают в Институте Косметологии. И знаешь, что было, когда он понял, что его ждёт? Он не за себя испугался, а за семью, что они теперь тоже в нищету скатятся. Жена и сын, которые не догадываются, чем их папочка занимается. Его жёны, их две в одном теле, верят, будто бы им повезло, что у них один сын. Они не знают, что второй сын убит родным отцом. Дуры, их даже жалко.

– Ты убила этого врача?

Сонечка рассмеялась неживым трескучим смехом.

– Я их всех придушила, всех, кто там был, кроме уборщицы, которая мыла унитазы. Молодых, старых… всех! То-то появится свободных тел! Теперь спрашивается, чем я лучше их? Такая же убийца.

– Никуда ты больше не пойдёшь! – твёрдо сказала Юляшка. – Будешь жить здесь, спать вот на этой кровати, ходить в школу, благо что теперь можно. Папа перед работой будут отводить тебя в школу вместе с Витькалей, а вечером забирать с продлённого дня. А все ужасы пусть будут где-нибудь, но не у нас. Я правильно говорю?

– Точно! – подтвердила Юленька.

– Мамочки, миленькие! Поздно меня спасать. Даже если бы я раньше была, то теперь меня точно нет. Сканеры и анализаторы не смогли меня сжечь, а тухлые мысли сгноили без остатка. Нет меня и звать никак. Я теперь заразная. Витькаля уже просил, чтобы я с кем-то из его одноклассников посчиталась… Ты знаешь… – Сонечка резко замолкла и добавила спокойно: Что-то меня на слово «знаешь» заклинило. Не нравится мне это.

Спокойная, отстранённая и очень взрослая фраза, наблюдение дипломированного психолога, разом расставила всё по местам. Дочка большая, дочка выросла стремительно и безжалостно. Её можно любить, можно жалеть и переживать за неё, но не в маминых силах помочь, защитить, укрыть.

Утро обрушило на ошеломлённый город сенсацию. Чудовищный по жестокости теракт в Институте Косметологии. Убиты двадцать сотрудников самого безобидного городского учреждения, причём преступники воспользовались волновым оружием, уничтожающим личность, но оставляющим в целости тела погибших. Эксперты, которых сразу обнаружилось великое множество, авторитетно утверждали, что нападение на Институт Красоты – всего лишь репетиция перед серией настоящих терактов. Нападающие будут переписывать личности своих сотельников в захваченные тела, так что агрессия начнёт распространяться со скоростью пожара. А Институт Косметологии был выбран для пробного нападения, потому что у преступников там имелся сообщник. Это неопровержимо доказывается тем, что все записи от камер наблюдения оказались уничтожены. Это, несомненно, затруднит работу следователей, тем не менее, преступление будет раскрыто и виновные наказаны. Дело взято на контроль генеральным прокурором, уже арестованы и дают признательные показания первые подозреваемые, имена которых не называются в интересах следствия.

Юленька-Юляшка с ужасом выслушивали сообщения и не знали, чему верить.

Средства массовой информации умалчивали об одной весьма важной подробности: уничтожены были не только записи камер наблюдения, но и компьютерная база данных. На экранах красовалась надпись: «Воровать нехорошо». Те, кто знал, чем занимаются в самом безобидном учреждении, сделали правильные выводы. Охрана уцелевших безобидных учреждений была усилена, а похищения детей сократились едва не на порядок. Тем не менее, год спустя была уничтожена университетская лаборатория психотехники. И вновь визитной карточкой на экранах убитых компьютеров плавала надпись: «Воровать нехорошо».

В криминальном бизнесе началась паника. А нападения, как нарочно, прекратились. Эксперты ломали головы, но никто не догадывался, что в городе всего лишь реже стали пропадать подростки. Да и Сонечка подросла и вышла из самого лакомого для похитителей возраста.

* * *

В пятнадцать с небольшим лет, а по документам в полных семнадцать, Сонечка поступила в университет. Разумеется, опять пришлось кое-что подправлять в придуманной биографии, ну да проторёнными дорожками ходить не трудно. Витькаля в это же время безо всякой внешней поддержки выиграл чемпионат школы по городкам.

Казалось бы, всё говорило за то, что Сонечка должна поступать на психфак, но на самом деле это только казалось. Отвлечённые проблемы психологии Соню не слишком интересовали, а что касается собственной особы, то она хорошо усвоила уроки деда Саввы и знала, что если человек пошёл учиться психологии, желая разрешить собственные проблемы, то ничего он не разрешит, а только усугубит, доказывая во всеоружии полученных знаний правомерность своих ошибок. Сонечка пошла на исторический, а там быстро прибилась на кафедру древней литературы – изучать Чехова и Помяловского.

Народ в университете учился не бедный, на каждом факультете насчитывалось всего по десять казённокоштных студентов, остальные были из тех, чьи родители способны платить за обучение отпрысков. Среди студентов считалось неприличным спрашивать однокурсников о состоянии предков и количестве сотельников. Сонечку это устраивало как нельзя лучше.

Некоторые выводы о том, кто есть кто, можно было сделать, наблюдая за поведением молодёжи. Одни своё свободное время проводили в библиотеке, вход в которую для студентов был бесплатным, другие предпочитали университетские бары и кафе, где за вечер можно спустить месячный заработок Сергея. Сонечка бывала и там, и там, считаясь своей и среди высоколобой нищеты, и среди прожигателей жизни. Поначалу было неловко заходить в дорогие кафе, но постепенно всякое неудобство изныло само собой, а быть может, сработали привычки Виктории-Агнессы. Пошла бы Сонечка учиться психологии, наверняка придумала бы какое-нибудь убедительное объяснение той лёгкости, с которой тратились незаработанные деньги. А так… родителям Сонечка подбрасывала ровно столько, на что Юленька с Юляшкой были согласны. О прочем же старалась не думать и денег не считать.

Чаще всего по вечерам Сонечка заходила в кафешку под неожиданной вывеской: «Никто и звать никак». Помимо названия, почти родного, Сонечку влекло сюда ещё и то, что в этом кафе традиционно предписывалось соблюдать инкогнито, называясь причудливыми псевдонимами. Для кого-то – развлечение, для Сонечки – возможность побыть собой.

Обычно Сонечка заказывала кофе с молоком и буше со взбитыми сливками. С ростом благосостояния вкусы меняются быстро, и лакомство детских лет: соевые блинчики с патокой, уже не казались чем-то волшебным.

Сонечка осторожно откусила от второго пирожного, а, подняв глаза, увидала, что напротив сидит молодой человек и внимательно смотрит на неё.

– Я не первый раз вижу вас здесь.

– Возможно. Хотя, скорей всего, это была одна из моих инкарнаций, – ответила Сонечка в стиле местных завсегдатаев.

– Меня зовут Ринат.

– Меня – Рита.

– Меня действительно зовут Ринат. Вторая буква – «и».

– В таком случае, меня зовут Соня.

– Скажите, Соня, вам тоже очень одиноко?

– Почему – «тоже»?

– В это кафе регулярно ходят только одинокие люди. Название располагает, и традиции.