Текст книги "Младший сын"
Автор книги: Святослав Логинов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Святослав Логинов
Младший сын
– Иванушка, родненький, не убивай! Пожалей старую!..
Иван опустил топор-клювач, которым крушил дубы-скоморохи, напущенные на него ведьмой. Оглядел поляну перед колдуньиной избой. «Да уж, дров изрядно наколол – на три зимы хватит».
– С чего бы мне тебя не убивать? Народ на тебя жалуется. Порчу на женщин наводила?
– Ой, грешна! Во всём покаюсь, только не убивай. Наводила порчу, но ведь сплошь на распустёх да неумех, а справным хозяйкам от меня вреда не было!
– Детей воровала?
– Так я ж не всех подряд, а только мальчишек-неслухов, кого мать прокляла. Чтоб, говорит, тя побрало! Тут уж я не вольна, мать велела, надо украсть.
– Тебя послушать, так тебе не голову рубить, а красной шапкой наградить. Бурю ты вызвала? А от неё сколь вреда, прикинь только!
– От боязни, исключительно со страху! Я видела, что ты идёшь, так думала, непогода тебя остановит.
– Индюк думал, да в суп попал. Ладно, что с тобой делать… Живи пока. Дрова, что я нарубил, в поленницу оклади, в лесу приберись, что там ураганом наломано. Назад поеду, спрошу строго.
– Иди, коли себя не жалко, – сказала ведьма приободрившись. – Только помни, туда дорога торная, а к дому – сорная. Туда витязи хаживали, да обратно ни один не возвращался.
– Не пойму, что это ты обо мне беспокоиться начала?
– Ты меня пожалел, и я тебя жалею. Только ведь ты всё равно пойдёшь смерти искать. В сказках Иван-царевич хотя бы суженую выручает, а тебе чего взыскалось? Зло сокрушать? Ну, вот, сокрушил ты меня, злыдню паршивую… а толку? Новая народится, ещё злее моего. Без этого в наших краях нельзя.
– Сам знаю, – сказал Иван. Двумя ударами клювача допревратил в поленья ствол поваленного дуба-скомороха, присел на чурбачок. – Потому и тебя не добил, что ты бабка подневольная. Я на закат иду искать того, кто сам мерзости творит и вам велит. С ним у меня разговор другой будет.
– А оно тебе надо? Жил бы в родных краях, а я бы тут потихоньку злодействовала. Злу до тебя, небось, и не доплюнуть было бы.
– Надо идти, бабушка.
– Ну, вот, я тебе уже и бабушка. Телок ты ещё, Ваня, жёсткости в тебе нет. Слопают тебя там и косточек сплёвывать не станут. Шёл бы ты домой, к отцу-матери, женился бы на справной девушке. Жил бы, как добрые люди живут, а того пуще – поживал. Подвигов на твою долю и без того хватает, молва вперёд тебя побежит: «Побил, де, ведьму проклятущую». А я бы тишком сидела. Что же, я не понимаю, что ты и вернуться можешь, дорога знакомая.
Иван невесело усмехнулся.
– Хорошо поёшь, старая. Только невестой я покуда не обзавёлся, а отца с матерью вовсе не знаю. Я Иван Безродный.
– Ну, коли по тебе плакать некому, то иди. Разве что, когда ворон о тебе смертную весточку принесёт, я, старая, по тебе всплакну. Уж не знаю, от жалости или от радости.
Родителей своих Иван и в самом деле не знал. Рос у бабки, которая жила на выселках и почиталась у односельчан ведьмой, хотя ни людям, ни стадам, ни посевам урона от неё не было. Зато помочь в хвори или иной беде – могла. Бабушку Иван любил, потому, наверное, и сейчас, встретившись с настоящей злодейкой, не стал карать насмерть, отпустил душу на покаяние.
От бабушки Иван услышал и рассказ о великом зле, что властвует в чужих закатных краях. Тридевять земель пройти – всюду люди живут, хорошо ли, плохо, привычно или странно, но по-человечески. А как выйдешь за родной сорок, тут и перевод роду людскому. Там нежить обитает и нечисть, оттуда лихоманки ползут и мороки. В стародавние времена оттуда прилетали крылатые змеи, плевались огнём на людские города. Теперь вроде как поутихли, но надолго ли – кто скажет?
Многие герои ушли на запад, чтобы встать заслоном на пути нелюди, но ни самих воинов никто больше не видел, ни весточки от них не приходило.
– Отец твой там, – произнесла однажды бабушка хрипло, словно через силу, и сколько Иван ни выспрашивал, больше не добавила ни слова.
Тогда Иван и решил, что непременно пойдёт за тридевять земель, чтобы сразиться со злом и сокрушить его, каким бы оно ни оказалось. Об отце старался не думать, ясно же, что нет его в живых. Будь иначе, хоть какую весточку да прислал бы.
Подросши и почувствовав силу, Иван стал проситься у бабушки в люди. Мысль о немирном западе и засевшем там зле накрепко запала в его голову, и хотя об этом он слова не говорил, но бабушка всё понимала и слышать не хотела ни о каких походах. Потом смирилась и велела найти и принесть из дровяника старый топор. Иван живой ногой сбегал, принёс. Старуха оглядела сияющее лезвие, покачала головой:
– Он, никак, ржавый был. С чего это просветлел?
– Я его почистил. Такой топоришко ладный: и рубить им хорошо, и поленья колоть. Такому топору без дела пропадать негоже. Я с позатой зимы только им дрова и колю.
– И он тебе в руки дался?
– Чего ж не даться? Инструмент к руке пригожий.
– Тут не топор к руке, а рука к топору пригожая. Это, Ванечка, топор-клювач. Схватил бы его какой рукосуй, топор бы мигом ему что-нибудь оттяпал. Но раз вы друг дружку уже нашли, больше мне помочь нечем, разве что памятку о себе подарить, – бабушка сняла с шеи шёлковый гайтан, на котором висел маленький гром-камень. Такие камешки в курятнике вешают, от хоря, лисы, от птичьёй беды. На шее такое носить не принято, – бабушка строго подняла палец, – но ты носи, не снимая, потому как это зрячий камень. Пока его носишь, никто тебя ни в спину ударить не сможет, ни ядом опоить, ни порчу наслать. От всякой напасти зрячий камень убережёт, любому врагу придётся против тебя лицом к лицу выходить. Там уж надейся на своё молодечество. А мне осталось тебе подорожничков напечь. К завтрему управлюсь и провожу тебя.
Так по-простецки вышел Иван Безродный на бой с великим злом.
Поначалу зла встречалось не слишком много, так что Иван управлялся, где добрым словом, а где молодецким кулаком. Клювач тоже без дела не ржавел, но употреблялся не в бою, а в работе. Поправил прогнившие мостки через топь, и жаб-трясинник уже не мог безнаказанно губить прохожих. Многодетной вдове дровишек заготовил, с бродячим плотником поделился секретами мастерства, да и у него малость поучился. В общем, военный поход против изначального зла начинался мирно и неспешно.
Чем дале к западным странам, тем более бессмысленного зла встречалось на пути. Разбойнички промышляли на большой дороге, били богатого и бедного, не столько для добычи, сколь для баловства и ненужной жестокости. Этим Иван оплот изрубил, рогатины поизломал, а атаману дал для острастки в лоб кулаком, авось после такого мысли в должном порядке улягутся.
В скором времени Иван заметил, что зло уже не прячется по чащобам и укроминам, а выставляется напоказ, словно полновластный хозяин. Чародей, державший в страхе округу, жил в башне и не думал ни от кого скрываться. Башню Иван развалил, переколотил алхимические сосуды, а самому чернокнижнику оттяпал топором бороду, в которой копилась колдовская сила. Обошлось без кровопролития, хотя к тому было уже близко.
Царей да королей в разных землях встречалось довольно, но таких, как в Тридевятом царстве видывать не приходилось. Взимать налоги и просто бездолить подданных государь был всегда готов, а вот защищать их в лихую годину – не торопился; отсиживался за стенами замка в окружении закованных в сталь рыцарей. Такое дело показалось Ивану непригожим, замок он разрушил (ломать не строить), а вот с рыцарями простым кулаком совладать не удалось, пришлось клювач в ход пускать, в полсилы, обушком по шеломам. Звону задал – издаля слыхать было!
На тамошнем языке такое дело называлось афронтом и почиталось за большую обиду. Ежели это слово на русский перетолмачить, то получится «а в лоб?» В целом, разницы не много, но «афронт» звучит красивше.
При этом во всех странах, начиная с родных краёв, ходили смутные слухи о ведьме, что прилетала неведомо откуда. Огненной кометой проносилась она в поднебесье, знаменуя падёж скота и мор людям, недород, лесные пожары и иные беды. Не брезговала злодейка и отдельные семьи бездолить: крала детей, наводила порчу, вызывала бешенство лесных зверей и домашних собак.
Как и все, живущие на краю мира, ведьма не пряталась, а что изба её стояла посреди леса, так там повсюду лес, а людей вовсе не живёт. Зато единственная тропа выводила прямиком к логову ведьмы; и захочешь – не промахнёшься.
Здесь первый раз Ивану пришлось по-настоящему сражаться. Жутковато стало, когда тысячелетние дубы, окружавшие ведьмино жилище, разом сдвинулись с места и, похохатывая, кинулись на Ивана. С дубами-скоморохами управляться, это не рыцарям афронт устраивать, тут и сила нужна, и ловкость недюжинная. Ведьма в это время заполошно металась у крыльца и что-то колдовала зловредное; Ивану недосуг было разбираться. Это потом, когда последний из дубов протянул корни, ведьма взмолилась: «Иванушка, родненький, не убивай!»
Ночь Иван преспокойно проспал на сеновале. Откуда у старухи взялось свежее сено, он не спрашивал; покосов в округе не наблюдалось, да и всего скота у ягинишны был кот дивной дымчатой масти.
– Ты, я вижу, человек отважный, – приветствовала его поутру колдунья. – Я, грешным делом, думала, ты всю ночь будешь караулить, чтобы я тебя сонного не прирезала, а ты в сено завалился и захрапел в ту же минуту. А ну как я тебя и впрямь бы прирезала да на мясо пустила? Мне это раз плюнуть.
– Чего ж не попробовала? – добродушно спросил Иван.
– Зрячий камень у тебя на груди для чего висит? Я ведь тоже не слепая, видеть могу. Впрочем, нечего лясы точить. Собрался, так иди. Тут не собьёшься, дорога натоптана, а кем – лучше не спрашивай. Как тропа раздвоится, тут тебе и конец пути. Речка там и мост через неё. Ты сдуру-то на мост не суйся, сначала налево сходи. Там моя сестра живёт, не стоит её так просто за спиной оставлять. Только помни, она меня поужаснее будет, я рядом с ней – девчонка.
– А там и третья сестра наметится?
– С чего взял?
– Так в сказках у Ивана на пути всегда три ягинишны.
– Ты, Ваня, гляжу, ещё в бабки да в лапту не наигрался, старушечьих сказок не наслушался. Детство в тебе бурлит. Сестрица моя на самой границе человечьего мира живёт. Дальше будет тебе только битва с неведомым злом и ничего боле. Я зло понятное, тутошнее, а что тебя там ждёт – не скажу, потому как сама не знаю.
– Спасибо за совет, – поклонился Иван. – Пойду я. Сестре привет передавать?
– Вот ещё… Триста лет она без моих приветов жила и не соскучала. Пусть ещё столько же живёт.
С тем Иван и ушёл, не оглянувшись.
Лес на пути стоял выродившийся, гниловатый. Такой ни в работу, ни на дрова негож. И зверей не видно, и птиц не слыхать. Но тропа отчётлива, и не потому, что вытоптана, а просто не заросла. По тропе Иван два дня шёл, живой души не встретив и даже лягушки или другой никчемной твари не видав. Ночевал там же, на тропе. Выбирал место посуше, рубил валежник, разводил костёр. Догрызал остатки краюхи, заработанной в жилых местах. На третий день вышел к развилке. Одна нехоженая тропа взбегала на мост, другая уводила налево, где, по словам колдуньи, жила её преужаснейшая сестрица.
Река Ивану не понравилась. Словно и не река была, а ров полный не то недвижной чёрной воды, не то загнившей крови. Над поверхностью чёрной жижи слоился туман, и смердело сладкой трупной вонью. Зато мостик был хорош. Кажется лишь вчера срублен из нездешней светлой древесины: брёвна чисто ошкурены, доски гладко выстроганы, перильца обустроены с балясинами. Иди себе, не чуя плохого, но ведьма предупреждала нахрапом на мост не соваться, да и без её лиходейских советов Иван бы обошёлся: зрячий камень на груди раскалился, и на мост идти не велел.
Иван свернул налево. Шёл сторожко, готовый в любой миг выхватить из-за кушака топор. Но всё было тихо и, даже выйдя к покосившейся, мохом заросшей избушке, врага Иван не обнаружил. Дверь повернулась на скрипучих журавелях, и Иван увидел старшую ведьму.
– Ага! – сказала она. – Добрёл-таки. Заходи, раз так.
Изба была как изба, бабушкина избушка немногим краше. Те же горшки, кадушки, миски. Такая же кочерга возле русской почки, и такие же ухваты. Давненько Иван русской почки не видывал, в чужих краях и топят, и готовят чудно, не как дома обвыкши. Казалось бы, такие же люди, а щей сварить не умеют.
– Что башкой вертишь? Никак русским духом пахнуло? – спросила ведьма.
– Есть маленько.
– То-то и оно, что маленько. Русский дух не во щах, а в сердце. Душа это, понял? А у меня души нету, одна видимость осталась. А щаной, не дух, а запах.
– Ты, бабушка, на себя не клепли. Встретила ты меня по-человечески, не напала, с помелом не кинулась.
– Чего на тебя кидаться? Я и без того знаю, что ты меня сильней. А миром с тобой поговорить – горшки целей будут. Ты же не с меня шкуру сдирать идёшь, а на тот берег. Я тебе дорогу покажу, и иди себе по-хорошему, от меня подальше.
– Умно говоришь.
– Что же мне, дурней выворотня чащобного быть? Чать не первый год на свете живу. А ты слушай, что я говорю. Уму я тебя не научу, а разуму, пожалуй, что смогу. Через реку, ты уже понял, ни живому, ни мёртвому хода нет, сожжёт так, что и пепла не останется. В стародавние года змеи крылатые по воздуху летали на людские города, а оттуда летучие корабли с войском, но теперь по поднебесью пути нет, ни нашим, ни ихним. Остаётся мост, но и там путь давненько закрыт. Ключ нужен. А где ключ лежит, одна я знаю. Хочешь, прямо сейчас и пойдём. Погляжу, хватит ли у тебя сноровки ключик взять.
Иван, уже понадеявшийся, что его словно в сказке накормят, напоят и в баньке попарят, сглотнул голодную слюну и пошагал вслед за ведуньей.
Пришли на плотное место. Лес вокруг пригожий, трава на поляне не сорная. Родничок журчит, перебирает песчинки, а чуть в стороне на холмике растёт дубище, да такой, что тысячелетние скоморохи перед ним подростом кажутся.
Тут и слепой разглядит, где ключ искать следует. Хотя, ключ, что закопан, и ключик, что журчит, тоже, может быть неспроста.
Сначала Иван к ручью подошёл. Спросил у ягинишны:
– Пить отсюда можно?
– Отчего ж нельзя? Я пью, жива покамест.
– Иван напился, лицо умыл и, повеселев, спросил:
– А ключ?
– Туточки, под дубом, где ж ещё. Только учти, клад заколдован. Чем быстрее копать станешь, тем быстрее он от тебя в землю уходить будет.
Иван подошёл к дубу, задумчиво оглядел его. Коснулся, было, топора, но тут же опустил руку. Попытался облапить ствол – куда там! – тут не три, а все пять обхватов получится.
– Когда ж ты вырасти успел, этакий красавец, если под тобой ключ закопан? Может его и вовсе не закапывали, а так, меж корней подсунули. Тогда вовсе копать не надо. Ну-ка, попробуем…
Иван упёрся левым плечом в дуб, поднажал. Ноги до колен ушли в землю, дуб заскрипел, но устоял.
– Что ж ты, мать сыра-Земля меня не держишь? Тону, ровно болото под ногами.
– Камычец подложи, – посоветовала ведьма. – Неподалёку валунок брошен, так он в самый раз подойдёт.
Иван выдрал ноги из земли, прикатил камень.
– На нём вроде как письмена вырезаны.
– Сам читать не умеешь, что ли?
– Не довелось выучиться.
– Эх ты, а ещё на битву собрался. Сила есть, ума не надо. Ладно уж, растолкую надпись. Камень прежде у моста стоял, и было на нём высечено: «Направо пойдёшь – богату быть, налево пойдёшь – женату быть, прямо пойдёшь – убиту быть». Прямо – через мост, там и сейчас быть убиту. Налево – ко мне. Теперь-то невеста устарела, а прежде я хороша была. Направо – домой вертаться. Там с твоей силищей да со зрячим камнем на груди ты, Ваня, живо богатством охинеешь, Кащей иззавидуется. Да ты за топор-то не хватайся, это я так, объясняю, что к чему. Прикатил камень? – так и делай, что задумал, а я погляжу.
Иван пристроил камень половчее, плащовой стороной к земле, упёрся левым плечом в дуб, ногами в валун. На этот раз нажал сильнее. Дуб накренился, с обнажившихся корней посыпалась земля. Совсем валить дуб Иван не стал, сунул свободную руку меж корней, малость порылся там вслепую и, со словами: «Никак есть что-то!» – выволок на свет тяжёлый обоюдоострый меч.
– А где ключ?
– Во простота! – восхитилась ведьма. Меч-кладенец за ключ не считает. Этим мечом что угодно отворить можно.
– Уж больно не похож…
– Ты вспомни, как в деревне богатый мужик идёт амбар отпирать. Ключ деревянный на плече несёт, словно оглоблю. И ничего, запирает этим ключом амбар, и отпирает. А кладенец для таких дел куда как способнее. Как взойдёшь на мост, и начнёт к тебе огненный туман подступать, так ты его не руби и не кромсай, ярость тут не к месту, а режь потихоньку, как студень в миске режут. Да смотри, если какой шматок на мостки упадёт, ты его сразу затаптывай, а то загорится мост за твоей спиной, живым не уйдёшь.
– Лапти, видно, надо мокрым мохом обернуть, – заметил Иван.
– Тебе лучше знать. Мне на веку случалось пожары устраивать, а тушить не доводилось. Ты туман режь, куски в воду кидай, да не увлекайся смотри. Как туман кончится, тут тебе и другой берег будет.
– И что там?
– Вот этого не скажу. Сама не знаю, и никто не знает. Болтают всякое, но ты вранью не верь. Одни говорят, будто там великан Ратибор караулит; ноги в землю вросли, голова в облаках. Другие брешут про змея многоглавого, что смолой жжёт и огнём палит. Третьи бают, что сидит там мужичок с ноготок, борода с локоток. Кого увидит, с одного щелчка по ноздри в камень вбивает. А что там на самом деле, ты узнаешь, но уже никому не расскажешь. Ну что, пойдёшь лапти мохом обвязывать, по огню ступать, или пятки дёгтем смазывать, домой бежать?
– Погоди, не торопи меня в пекло прыгать. Ещё не все земные дела переделаны.
Иван подошёл к накренённому дубу и силою выправил его. Утоптал землю вокруг ствола.
– Корней я ему не порвал, значит, выправится и будет дальше расти. Одно славное дерево на весь лес – нельзя губить. Ещё камень поставить, как следует, и совсем стройно станет. Нехорошо после себя развал оставлять.
– Да, уж порядок ты навёл… – протянула ягинишна. – Камень придорожный вверх тормашками поставил. Теперь голову сломаешь, прежде чем надпись прочтёшь.
– И так сойдёт. Всё одно на этом камне одна лжа. Налево ехать, уж не взыщи на слове, невеста молью побита и плесенью покрыта. Направо – богатство неправедное, значит – не богатство вовсе. А прямо… мы ещё посмотрим, кому убиту быть. Ещё бы ты меня, бабушка, щами накормила, да сорочку вымыла, чтобы завтра мне на смертный бой в чистой рубахе выходить.
– Я к тебе ни в стряпухи, ни в прачки не нанималась. А впрочем, плевать. Будешь меня проклинать, так хоть не за это.
Щи у ягинишны были серые из капустного крошева и наваристые – не продуть.
– Откуда у тебя убоина, да и капуста тоже? У тебя ж ни огорода, ни хлева. Да и дичи в этом лесу не водится; за три дня ни единого следа не встретил.
– От добрых людей, всё от них. Это моя сеструха дурная на помело вскочит, летит вопит: «Раздайся крещёный народ, я лечу!» А я тишком да молчком прилечу, что мне потребно возьму, хозяйка не всегда и хватится пропажи. Тая дура шороху напустит, край разорит, а опосля голодует, а у меня дом завсегда полная чаша. Вот и рассуди, кто из нас умнее?
– Обе хороши, – буркнул Иван. – Одного не пойму, почему твоя сестрица сказала, что ты её преужаснее?
– Так и есть. И не потому, что я страшнее всех злодействую, а потому, что я ближе к настоящему злу и, по большому счёту, мне на всё плевать. Кто бы завтра ни победил, мне это без разницы. Рубаху тебе постираю, а там – горите вы все синим пламенем!
– Это оттого, что ты одичала одна в лесу сидючи. Я тебя потом со своей бабушкой познакомлю. Она тоже на выселках живёт, а за людей болеет.
– Нешто я её не знаю? Я, милый мой, всё знаю, что под луной деется. Может потому, как ты говоришь, и одичала. И тебя мне не жалко, и себя не жалко, а бабушку твою – всех меньше.
На том Иван и отправился на сеновал, который и у крайней ягинишны был полон душистого сеголетнего сена.
Поутру, обмотавши лапти влажным мохом и надевши начисто выполосканную рубаху, пошёл Иван на Калинов мост через речку Смердючку, искать себе славы, а врагу гибели.
Поначалу всё было, как обещано ведьмой. На мосту случилась не битва, а аккуратная работа, а уж к этому занятию Иван был привыкши. Наконец последний огненный ломоть зашипел в ядовитой воде, и Иван, не получивший ни единого ожога, ступил обомшённой ногой на землю чужого сорока.
Открылось перед ним пустое место. Ни дерева, ни травы, ни бедного лишайника. Жёсткий хрящ под ногами, кой-где неокатанные валуны, а дальше всё теряется в дымном мареве. И совсем близко, шагах, может, в пяти, сидел на камушке человек. Не железный карла, не великан Ратибор и уж тем боле не многоглавый змей. Сидел, опустив на колени праздные руки, и без улыбки смотрел на Ивана.
– Кто таков? – грозно спросил Иван.
– Это я тебя должен спрашивать, потому как я тутошний, а ты пришлый. Но я о тебе и без того всё знаю и потому отвечу на твой спрос. Я тот, кого ты ищешь. Ваши меня честят повелителем зла, а я вовсе не злой. Я просто инакий. Мир мой тоже инакий, ничего вашего в нём быть не должно. Но покоя мне нет, ползёт с вашей стороны всякая зараза: радость и жалость, а пуще того – любовь. Вот за это я вас ненавижу и не успокоюсь, пока всех не изведу.
– Что-то ты заговариваешься. Не может человек, каким он ни будь, так думать.
– Кто тебе сказал, что я человек? Это я маску надел, чтобы с тобой говорить. Ты в глаза-то мне загляни.
Иван глянул и отшатнулся. Не было в глазах сидящего ничего. Безграничная пустота смотрела оттуда.
– А ежели я сейчас тебе голову срублю?
– Не срубишь. Не так ты воспитан, чтобы первым ударить. А хоть бы и срубил… – рука сидящего коснулась груди. – Куклу эту не жалко, а мне худа не будет. Меня тут и вовсе нет. Так что погоди мечом махать. Сядем рядком, поговорим ладком.
– Я и так постою.
– В ногах правды нет, но если хочешь – стой. Для меня ваша правда и ваша ложь равно бессмысленны. Важно одно – сделать так, чтобы вас не стало.
– А если мы сделает, чтобы не стало тебя?
– Вот! Наконец я правильные слова услышал! Вы ведь тоже хотите меня изничтожить просто за то, что я есть. Ох, какие битвы кипели здесь когда-то! Я уже ласкался мыслью, как буду выжигать ваши города и сёла, рощи и чащи, поля и луга. Я бы не оставил ничего, кроме пепла, но вдруг оказалось, что я заперт. Мост, прежде соединявший враждебные царства, стал непроходим. Я ещё мог что-то видеть, как-то влиять, но явить полную мощь не мог. Кто знал, что, умирая, ваши воины возводят непреодолимую стену? Но я поклялся, что разобью её и пройду. Я двинулся по вашему пути, создал великих бойцов, могучих сыновей, но ни один из них не смог преодолеть преграду. Каждый погибший с вашей стороны укреплял стену и пробить отсюда её невозможно. Действовать надо от вас. Для этого мне пришлось изучить ваш мир. Я так и не понял, что такое самопожертвование, честность, верность и нежность, но я их изучил. Ты знаешь, в чём разница между храбростью и бесстрашием? А я знаю. У меня было много пленников, которых можно потрошить, и я изучил вас как следует.
– Мой отец у тебя? – перебил Иван.
– Надо же, вспомнил. Что тебе за дело до отца, если ты ни разу его не видел? Туточки он, туточки. Живёхонек или мертвёхонек, – я в этом не разбираюсь.
– Ты думаешь, после такого я смогу тебя пощадить?
– Что ты, как можно… Я тебя щадить не стану, и ты меня не щади. Так будет справедливо – я правильно понимаю?
– Может быть, хватит языком трепать? Ежели ты и вправду бесстрашен, выходи на битву.
– Погоди, не лезь поперёк батьки в пекло. Я ещё главного не сказал. Я не просто изучил ваши особенности, я их использовал. В своего младшего сына я не стал вкладывать ни колдовской мощи, ни особой силы, ни, даже, рабской покорности моей воле. Но я напихал в него побольше честности, сострадания и прочей ерунды, что так ценится у вас. И случилось неизбежное – ты родился там! Ну что, теперь ты понял, к чему я клоню? Отец, о котором ты спрашивал, это я! А жив я или мёртв – судить не мне. Я позаботился, чтобы ты стал хорошим человеком, как это понимают люди: добрым и трудолюбивым. Только такой может пройти всех трёх ведьм и добыть ключ. В руки того, кто служит мне, меч-кладенец не дастся.
– Вот ты и соврал, – с облегчением сказал Иван. – Ведьм было только две.
– Ты не только добр, но и глуп. Я полагал, что уж до трёх ты считать умеешь. Ну-ка припомни, сколько колдуний видел ты в своей жизни.
– Бабушку не замай! – хрипло произнёс Иван.
– Какая она бабушка? Ты Иван безродный, у тебя ни матушки, ни бабушки нет и вовек не бывало. Нянька она, кормилица, но не бабушка.
– Ничего ты в человеческом сердце не понимаешь. Бабушка – это та, что тебя во младенчестве нянькала.
– Мне и не надо понимать. Главное, что ты сюда пришёл и проход открыл. Я и безо всякого понимания любую твою мысль насквозь проницаю. Ты сейчас ждёшь, что я воскликну: «Сынок! Наконец ты пришёл! Становись во главе моей армии, веди её на людские города!» А ты гордо откажешься. Так вот, ничего я тебе не предложу. Я же знаю, что на предательство ты не способен и в чужой стан не переметнёшься. Ты изготовлен на один раз, своё предназначение уже выполнил и больше не нужен. Так-то, сынок. Я тебя породил, теперь осталось тебя убить.
– Это мы ещё посмотрим, – Иван усмехнулся, глядя в разговорчивую пустоту. – У нас, людей, есть былина о непобедимом богатыре Илье Муромце. И знаешь, как с ним татарове управились? Украли у Ильи сына, вырастили, выкормили, как своего татарина, и он отца в бою порешил. А меня не украли, ты сам меня в люди отдал. Не боишься, что тебя та же судьба ожидает?
– Знаю эту сказочку, – сидящий покивал и замер в прежней неподвижности. – Но одного ты не учёл. У Ильи сын был единственный, вся сила ему завещана, а ты у меня младший сын, поскрёбышек. И не тебе ратиться с сотней старших братьев. Смотри, Ваня!
Туманный полог раздёрнулся, Иван увидел войско своего отца. Были там великаны в стальных шлемах, пронзавших облака, многоглавые драконы, пышущие огнём и ядом, железные карлы с медной бородой, пауки, размером с дом, нетерпеливо перебирающие цепкими лапами, ещё кто-то, один другого страшней и опаснее.
– Дети мои! – голос повелителя звучал с небес, а внизу и впрямь сидела пустая кукла. – Открылись ворота в мерзкий мир людей. Теперь только дурачок с мечом стоит на нашем пути.
Рёв сотни нечеловеческих глоток был ответом. Иван вздохнул и перехватил меч поудобнее.
«Кто умирает на Калиновом мосту, ложится в основание стены, – вспомнил он. – Значит, нельзя ни отступить, ни идти вперёд. Буду стоять здесь».
– Об одном помните, – гремело с высоты. – Это мой младший сын, ваш родной брат. Не давите его сразу, пусть он умрёт красиво.
