Текст книги "Дело «Вагон №22051»"

Автор книги: Святослав Славчев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Светослав Славчев
Дело «Вагон № 22051»

Вагон был опломбирован, сопроводительные документы в полном порядке. И все же в нем не хватало четырех ящиков импортных сигарет. Трое мужчин из приемной комиссии снова и снова пересчитывали прибывший товар и обменивались неприятными репликами. Считай – не считай, ящиков не хватало.

– Богданов! – крикнул пожилой мужчина невысокого роста, показываясь в проеме вагона. – Ничего не поделаешь, двенадцать. Нужно переговорить с Варной, другого выхода не вижу.

Николай Богданов, товаровед внешнеторговой организации, оказался рано облысевшим мужчиной с бледным, гладко выбритым лицом. На нем были очки с толстыми стеклами в роговой оправе. Есть такие люди, весь вид которых говорит о том, что они многие годы провели над колонками цифр. Одним из них был и Богданов. Он стоял перед вагоном, поставив портфель у своих ног, и листал сопроводительные документы на вагон, накладные. Лучи утреннего декабрьского солнца преломлялись в замерзших лужицах вдоль железнодорожной линии, отбрасывали красноватый отблеск от окон однообразных панельных домов, симметрично расставленных напротив товарной станции.

– О чем тут говорить, Ганчев? Не могу я принять этот вагон и все! – сказал Богданов и зябко поежился. На нем было тонкое потертое пальто.

– Не можешь принять, а? А простои кто оплатит, может, твоя бабушка? – раздался голос третьего мужчины. Это был молодой человек в форме железнодорожника.

– Меня это не интересует! – повысил голос Богданов. – В тот раз мы покрыли недостачу, но сейчас – дудки! Сто коробок по два пятьдесят – двести пятьдесят, умножить на четыре – тысяча левов, шутка ли!

„Тот раз" был случай в октябре, когда в подобном вагоне, загруженном по всем правилам, не оказалось одного ящика. Тогда они втроем – впрочем, железнодорожник был другой, – составили протокол и этот протокол, хоть и с превеликими неприятностями, был подписан генеральным директором. Материальные потери потонули в каком-то параграфе. Теперь же Богданов и слышать не хотел об убытках. Однако железнодорожник настаивал на своем:

– Если не будете разгружать, я загоню его в тупик, назавтра половины не досчитаетесь!

Низкорослый спрыгнул с вагона.

– Но это же настоящая кража, – сказал он, подходя к Богданову. – Я тоже считаю, что нужно вызвать милицию. Вагон загружен как положено, перед комиссией? Перед комиссией. Опломбирован? Опломбирован. Не хватает четырех ящиков? Значит украдены. Позвоним в Варну, как бы не вышло ошибки, и вызовем человека из транспортной милиции! Согласен?

Богданов пожал плечами.

Следователь из транспортной милиции прибыл почти сразу. Это был молодой кареглазый мужчина с открытым интеллигентным лицом. На нем была теплая куртка-канадка, под мышкой он держал „дипломат". Ганчев показывал ему дорогу. Богданов и железнодорожник, уже успокоившись, топтались перед вагоном, чтобы не замерзнуть, курили и разговаривали.

Богданов как самый старший в приемной группе объяснил, каково положение и добавил, что „организация-отгрузчик несет полную ответственность за целость и сохранность груза". При слове „сохранность" Ганчев поморщился, как от зубной боли, следователь слегка усмехнулся, а железнодорожник вообще не реагировал.

– Прошу товарища следователя предпринять необходимое! – завершил Богданов.

Наступило короткое молчание. Следователь – по фамилии Минковский – подошел к вагону, заглянул внутрь, не поднимаясь по ступеням, и вернулся.

– Пересчитаю и я, но потом! А пока будем надеяться, что вы сосчитали точно! Дайте документы!

Богданов подал.

– Кто распломбировал?

– Я, но мы были все вместе! – ответил Богданов. – Верно я говорю? – повернулся он к остальным.

– Спрашивать предоставьте мне! – улыбнулся снова Минковский. – Ясно. Вы вскрыли вагон, все пересчитали. Чем вскрыли пломбу и где она?

– Вон там висит! – кивнул железнодорожник на дверь вагона. – Вот этой отверткой вскрыли пломбу.

И он достал из кармана шинели большую отвертку с красной ручкой.

Минковский открыл „дипломат" и положил в него отвертку. Потом приступил к осмотру двери, оглядел дужки и простенькую задвижку, снял пломбу вместе с большой, мягко гнущейся проволокой и тоже положил в чемоданчик. Затем прошел мимо вагона, время от времени постукивая по обшивке, потом наклонился и осмотрел его снизу. Трое мужчин шли за ним, с любопытством следя за каждым его движением.

Закончив осмотр внизу, Минковский поднялся по лестнице и оглядел крышу вагона.

– Да нет! – крикнул ему железнодорожник. – Эти вагоны я хорошо знаю, их только пушкой прошибешь. Единственно через дверь могло быть!

Минковский похлопал руками, стряхивая с них пыль.

– Вы все пересчитывали? – спросил он.

– Все, – подтвердил Богданов.

– Значит, все и входили в вагон! – констатировал Минковский. – Сейчас, товарищи, и я пересчитаю, потом запрем и опечатаем вагон, а вы пойдете со мной! Нужно будет сделать кое-какие исследования.

Драгиев любил эти минуты после обеденного перерыва, когда в лаборатории с двумя микроскопами и другими зачехленными приборами, стоящими на пристенных столах с лампами на длинных штативах, было тихо и спокойно, только холодильник время от времени мурлыкал в углу, словно сонная кошка. Нервные утренние совещания, телефонные разговоры, сдача экспертиз и вся предобеденная суета были позади. Теперь можно было заложить новые пробы, внимательно прочитать сопроводительные письма и немного подумать в спокойной обстановке.

Нельзя сказать, что Кирилл Драгиев просто любил свою работу. Он жил ею и был одним из тех редких счастливых чудаков, для которых любимое хобби стало профессией. Такое мнение давно сложилось о нем и в отделе, где он работал, и в управлении. Прослыв чудаком, Драгиев как-то незаметно вышел из общей колеи суровой служебной дисциплины. Не то чтобы он опаздывал на работу, наоборот, он приходил всегда вовремя, но он мог самым неожиданным образом поднять трубку и, не вдаваясь в объяснения, сказать начальству, что уходит по делам, принимая неловкое молчание в трубке за согласие. Или, к примеру, на утреннем рапорте мог заявить, что не готов с заключением, потому что ему нужно навести еще кое-какие справки и потому он не знает, когда будет готов.

Начальник отдела подполковник Хинов перепробовал все средства – и дружеский разговор, и служебный выговор, но в конце концов сдался и только старался, чтобы Драганов не особенно бросался в глаза начальству. Подполковник был опытным администратором, за время службы перевидал множество всяких людей, и хорошо понимал, что несмотря на все чудачества, с этим человеком ему повезло. Экспертиза, выполненная Кириллом Драгиевым, была настолько тщательной, что всегда принималась безусловно. Следователи, прокуроры, судьи при виде несколько детского почерка Драгиева не колебались, зная, что результаты экспертизы не подлежат никакому сомнению.

Если бы Драгиев был писателем, он мог бы писать пьесы о своих пробах. Потому что за каждой из них он видел людей, целые эпизоды из их жизни.

След от обуви – это след человека. Этот человек шел, бежал, спотыкался, падал, карабкался. Однажды Драгиев доказал нечто такое, что казалось совершенно абсурдным: вор, пытаясь ввести следствие в заблуждение, ходил на руках, сунув их в ботинки, потом встал на ноги. Выходило, что на месте преступления были двое.

Следы пальцев – тоже следы человека. Того человека, который в темноте лесной турбазы дотронулся до стекла керосиновой лампы и при всей своей осторожности не заметил этого.

След автомобильного колеса – за ним тоже стоит человек. Шофер, сбивший ребенка, в ужасе от содеянного, исполненный отвращения к самому себе, прятался от людей и ждал, когда ему позвонят в дверь.

Эту пломбу от железнодорожного вагона, которая сейчас лежала на лабораторном столе, принес утром молоденький следователь – Милковский или Минковский – Драгиев не запомнил его фамилию. Следователь сказал, что речь идет о краже груза из железнодорожного вагона и привел с собой еще троих – всю комиссию, которая вскрыла вагон на товарной станции. Он хотел, чтобы трассолог снял отпечатки пальцев и обуви каждого из них. А потом он попросил Драгиева сходить на станцию, оглядеть пыльный пол в вагоне, может, удастся найти и заснять какой-нибудь след, и проверить, трогал ли кто-нибудь задвижку вагонной двери. Следователь оставил открытую пломбу и одну отвертку – с просьбой исследовать следы на пломбе.

Все было проще простого. На какой-то из десятков промежуточных станций между Варной и Софией вор подкараулил вагон, вскрыл пломбу, но так, чтобы потом снова ее закрыть, отодвинул задвижку и сбросил на скорую руку четыре ящика. Потом его помощник – а такую кражу можно совершить только с помощником – унес ящики, а он сам поставил пломбу на место, чтобы не вызвать подозрений. Вагон же отправился на следующую станцию, потом дальше и дальше, пока не предстал взорам изумленной комиссии.

На пыльном полу вагона были и другие следы обуви. Драгиев добросовестно заснял их, хотя и сам понимал, сколь мала вероятность того, что какой-нибудь из них приведет к цели. Сейчас пломба лежала на лабораторном столе, прикрытая стеклянной крышкой. Рядом лежала красная отвертка.

Нужно было начинать с них.

Драгиев сел к столу на вертящийся стул, придвинул к себе микроскоп, приладил лампу. Потом взял пломбу и поместил ее под микроскоп.

В круглом зрительном поле стереоскопического микроскопа пломба вдруг выросла величиной с гору – со своими плато, вершинами и остро вырезанными долинами. Сразу видно – вот он, широкий, легкий след отвертки. Бороздки и неровности сделаны плоским острием. Невооруженному глазу оно представлялось совершенно гладким, на самом же деле на нем десятки незаметных корявостей. Теперь нужно взять подобный сплав, провести такой же след отверткой, заснять два следа и сравнить. Он так и сделает, чтобы быть уверенным до конца, хотя и без того ясно – это след отвертки, которая лежит здесь, под рукой.

А где же другой след, тот, который он ищет?

Драгиев немного повернул пломбу и в зрительном поле появилась другая часть свинцовой горы – совсем рядом с отверстием для проволоки. Да! В самом конце тянется узкая длинная щель. Местами она врезается глубже и забивается в склоны горы, местами поднимается вверх. Это след тонкого, очень прочного и острого предмета. След шила. Чтобы пломба осталась на вид целой, вор орудовал шилом.

Следующие минуты прошли в съемке. Он заснял все: пломбу, отвертку, следы. Драгиев сделал даже кое-какие, как ему казалось, излишние кадры. Надписал пленку и вышел, чтобы отнести ее в фотолабораторию. Через полчаса у него будут свежие, еще влажные мягкие отпечатки. А к концу рабочего дня он сможет отстучать на машинке заключение:

„…это дает основание считать, что целость присланной на исследование пломбы № 214/А сначала была нарушена острым, тонким и твердым предметом. Вероятно, использовалось шило".

И поставит свою несколько детскую, с округлыми буквами подпись.

В отношениях с подчиненными полковник Васил Томов больше всего ненавидел показуху. Демонстрировать, что знаешь выход из любого положения, что имеешь готовое решение, до которого никто не дошел, – это и есть, по его разумению, самая настоящая показуха. За плечами у Томова было двадцать два года службы, он уже достаточно „напоказывался", так что сполна имел горький опыт таких ситуаций.

„Если ты считаешь себя самым умным, нет вернее способа оказаться в дураках!" – говаривал он, и был глубоко убежден в верности своей максимы.

Прочитав еще раз дело с пометкой „Вагон № 22051", и, еще не имея окончательного решения, он вызвал Минковского.

„Поговорим, подумаем! – сказал он себе. – Видали мы дела и почище!"

Когда Минковский вошел и отрапортовал, полковник пригласил молодого следователя сесть и спросил:

– Хотите чаю, капитан? Сейчас будет!

Любимым напитком Томова был чай из шиповника. И каждый следователь знал, что если предлагается чашка чаю, значит, предстоит разговор с размышлениями. С годами угощение, чуть терпким, с кислинкой, чаем стало традицией. То был один из тех ритуалов, над которыми подшучивают и вместе с тем по-своему гордятся, и которые есть в каждом уважающем себя учреждении.

– Значит, кража! Ясно… – сказал Томов, помешивая чай ложечкой. – Вы сделали все необходимое. Экспертиза следов… я вижу, здесь подпись Драгиева. У вас имеется следственно-оперативный план?

Минковский привстал и положил на письменный стол два листа бумаги. Томов только бросил беглый взгляд – он видел на своем веку сотни следственно-оперативных планов и моментально отбрасывал общее, незначительное, выделяя действительно ценное, хорошо задуманное.

– Мда-а… Расписание движения вагона по дням, указаны все станции, где он останавливался. Вы исключаете станции, где он стоял днем, потому что никто не рискнет воровать среди бела дня. Значит, остаются только те станции, где он стоял ночью. Но и их немало! Значит, следует проверить, кто на этих станциях может иметь доступ к товарным вагонам по ночам! – Томов посмотрел на Минковского. – Да тут дела на полгода, не меньше!

– Так точно! Следовательно, не стоит и браться за такую проверку.

Томов внимательнее посмотрел на молодого следователя. Ответ ему понравился. Именно так: в следственно-оперативном плане указывались и „тупиковые ходы". Не стоит начинать проверку всех станций на пути следования вагона от Варны до Софии, потому что это отнимет массу времени.

– А почему же варненцы послали такой товар поездом, а не как обычно – автотранспортом! Объявили стоимость груза и умыли руки!

– Спрашивал. Оправданий, сколько угодно. Не было машин, нужно было платить штрафы за простои и так далее. Но главное, по-моему, – безответственность. Впрочем, у меня есть еще одна справка.

Минковский положил на письменный стол лист, который до сих пор держал в руках.

– Что это?

– Справка о незаявленных недостачах, о которых мне удалось разузнать в некоторых конторах-грузоподателях, пользующихся линией София-Варна. Они не посчитали их кражами и потому не сообщали о них. Но вы посмотрите, как распределяется по датам! Томов посмотрел на лист.

– Мда-а… Вы считаете, что тут есть связь?

– Думаю, да. Если принять их за кражи, то по числу и по объему это уже нечто значительное. И можно предположить, что на линии София-Варна действует целая группа. Возможно, что крадет только один, другие же только посредники и продавцы краденого. Но сумма, общая сумма не маленькая! По-моему, мы действительно имеем дело с группой.

– Так. И что вы предлагаете?

– Прежде всего я хотел бы представить себе того, кто вскрывает вагоны, товарищ полковник! По крайней мере пытаюсь.

– Ну и как вы себе его представляете?

– Это ловкий человек, знакомый с железнодорожным транспортом. Он постоянно крутится на какой-нибудь станции. Если бы он не был там постоянно, если бы не был местным, он просто взломал бы пломбу, не позаботившись о том, чтобы кража осталась незамеченной на всем пути следования.

– Хорошо. Дальше?

– Многие его знают и его присутствие у вагонов ночью не вызывает подозрений. Следовательно, наиболее вероятно, что он станционный работник.

– Но может и не быть им!

– Может и не быть, – согласился Минковский, – но более вероятно, что он таковым является или хотя бы был им. Теперь вопрос о сбыте краденого. Сам он не может сбыть свой товар. Значит, его соучастники работают в каких-нибудь крупных городах, расположенных вдоль линии. Если исключить Варну и Софию, остаются Шумен, Торговиште, Горна-Оряховица, Плевен. Можно сосредоточить поиски на них.

– Построение неплохое, – усмехнулся Томов, – единственный недостаток, что может быть неверным.

Минковский тоже усмехнулся, и в его карих глазах блеснули лукавые искорки.

– Разрешите продолжать?

– Пейте чай, а то остынет! – сказал Томов. – Кажется, я понимаю, куда вы клоните. Хотите сахару?

Минковский положил сахар в чай, помешал ложечкой и продолжил:

– Вор хорошо знает вагоны, регистрацию грузов и способ пломбирования. Группа совершает кражу и, как говорится, ложится на дно. Недостача груза принимается за случайную ошибку и груз каким-то образом списывают. А может, посчитают, что кража невелика и не стоит поднимать переполох, только создавать себе неприятности. Проходит дней десять и группа решает, что можно снова провернуть дельце. И проворачивает его. Нынешняя кража – как раз под Новый год, когда в ресторанах и ночных заведениях сигареты сбываются запросто. Сплавив товар, они снова будут ждать удобного случая. Но не думаю, что они затаились надолго. Аппетит приходит во время еды, да и январь месяц праздников… самых разных!

– Ты хочешь сказать, время именин?

– Да, именин. Значит, следующей кражи можно ожидать в середине января. И мы должны быть готовы. Надо попросить торговую организацию отгрузить еще один вагон по нашему требованию. С подходящим товаром. А мы внимательно проследим за вагоном по станциям. В тепловозе будет наш работник, переодетый в железнодорожную форму, чтобы не вызывать подозрений…

– Дальше!

– А в самом вагоне, – продолжал осторожно Минковский, – буду я. Буду поддерживать постоянную связь с нашим человеком в тепловозе, а также с оперативными группами на станциях. Если нам повезет, ночная птица попадет в западню!

Минковский замолчал. Томов молча прихлебывал чай. Молчание длилось довольно долго. Наконец, Томов сказал:

– Вы, наверное, увлекаетесь криминальным чтивом. Это где-нибудь описано?

– Да, увлекаюсь, – сознался Минковский. – Но этого нигде не встречал, хотя, наверняка, где-нибудь описано. Ничто не ново под луной. Томов молчал.

– Разрешите добавить, товарищ полковник! В этом нет никакой опасности. Ни для кого. И никто ничего не теряет. Груз будет себе ехать, и мы тоже. В случае чего – есть радиосвязь. Небольшое путешествие и все.

– Мда-а… – прищурился Томов. – Небольшое путешествие! Сорок восемь часов в запертом вагоне, причем опломбированном. И шанс, что вор позарится именно на этот вагон, прямо скажем, один из десяти!

То, что Томов не отказал, ободрило Минковского.

– Мы подготовим вагон, товарищ полковник! – продолжил он. Мы его так подготовим, что он непременно привлечет внимание. Вы же знаете, что железнодорожники приклеивают к вагонам корешки от накладных. Приклеим и мы. Наверняка, вор именно по ним и ориентируется.

Томов поставил стакан на стол.

– Ну и эксперимент! Вам нельзя отказать в живости воображения. Опломбированный вагон, в котором сидит следователь! Это вообще не входит в ваши служебные обязанности. А что с вами может случиться, вы об этом подумали?

Минковский кивнул головой.

– Подумал. По-моему, ничего опасного. Вентиляция есть, водой и едой запасусь, позабочусь обо всем, что может понадобиться за два дня пути. А наш сотрудник в тепловозе будет страховать меня. – Немного помолчав, Минковский спросил: Так мне включить этот следственный эксперимент в оперативный план, товарищ полковник?

– Какой следственный эксперимент? – нахмурился Томов. – Этот вовсе не следственный эксперимент! Это лотерея, вот что!

Он откинулся на спинку стула.

– Я не говорю „нет". Может… и стоит попробовать… но только как исключение в нашей практике. Во всяком случае, вы разработайте все как надо. До мельчайших подробностей. Тогда и поговорим.

Планом предусматривалось действительно все, что можно было предусмотреть, включая теплую обувь, тулуп и дублирование радиостанции. И все же Минковский рассчитывал на оттепель, которые нередки в январе.

Томов пока не дал своего согласия. Долго раздумывал, однажды вернул план, сказав, что есть недоделки. Наверное, так оно и было, и через пару дней Минковский представил план с новыми идеями относительно того, как привлечь внимание вора.

В конце концов, 10 января машина была запущена. Точнее, завертелись колеса вагона-мышеловки.

День был выбран не случайно. Если у вора были соучастники, которые сбывали товар, то пятница самый идеальный день для кражи, потому что в субботу и воскресенье удобно толкнуть добычу. Только вот погода начала портиться, хотя было сравнительно тепло – моросил мелкий противный дождик, но без снега.

На варненской станции вагон загрузили ящиками с сигаретами, вином, грузчики захлопнули дверь и ушли. Двое железнодорожников, посвященных в операцию, позаботились об остальном.

Наступила ночь. Минковский лежал в углу между ящиками, завернувшись в толстый тулуп, и прислушивался к мерному перестуку колес. Уверенность в успехе, с которой он защищал свой план перед Томовым, понемногу оставляла его.

„Шанс один из десяти, что вор позарится именно на этот вагон, – всплыли в памяти слова полковника. – Пусть не один к десяти, но все равно не больше одного к четырем".

Колеса стучали.

„В сущности, мы ничего не теряем. Не получится, так не получится. Ну, померзну здесь пару ночей, зато буду знать, что лично проверил эту возможность!"

Он посмотрел на светящийся циферблат часов. Половина первого ночи. Пока поезд идет, ничего не случится. Можно поспать. Недавно проехали Шумен. Еще ехать и ехать. Завтра утром вагон бог знает сколько будет стоять в Горна-Оряховице, и только через день на рассвете прибудет в Софию.

Раздался зуммер радиостанции.

– Восьмой, здесь Десятый! – услышал он знакомый голос. Это был его помощник по операции, молоденький старшина. Он сидел в кабине машиниста. – У вас все в порядке?

– Здесь Восьмой, – отозвался Минковский. – Все в порядке. Можете вздремнуть. Если что, вызову вас!

Все же чертовски холодно. Минковский приподнялся, взял одеяло, которое он сначала подложил себе под голову, и набросил его на ноги.

Состав сбавил скорость, завизжали тормоза и поезд остановился на каком-то полустанке, огни которого едва-едва пробивались сквозь щели в полу и на стенах. Сколько придется здесь простоять? Нужно быть начеку. А вдруг вагоны обворовывают именно на этом полустанке!

Нет, ничего. Прошло минут десять или пятнадцать, где-то вдалеке послышались мужские голоса, приближавшиеся издали шаги, но вскоре они прошли мимо и затихли где-то на другом конце поезда. Потом с оглушительным грохотом мимо пронесся экспресс. Короткий свисток локомотива, перестук колес ударил в уши, в щелях промигнул свет его огней. И снова наступила тишина. Немного погодя короткими толчками, как-то нерешительно тронулся товарный поезд.

„Пожалуй, надо вздремнуть!" – подумал Минковский.

И тут он услышал шорох. Тихий, осторожно скользящий шорох, будто кто-то крался по крыше вагона, отыскивая ногами боковую лестницу.

Минковский насторожился, целиком обратившись в слух. Да, кто-то осторожно спускался вниз по лестнице.

Это было неожиданно. Значит, не на станции, а в движении! На что вор рассчитывает? Минковский мигом сообразил. Поезд не набирает скорость, значит, дорога идет вверх. Очевидно, все хорошо спланировано. Видимо, вор опытный: знает, где безопасно ступить, может открыть вагон в движении, сбросить несколько ящиков и спокойно спуститься на следующей станции. А соучастник подберет ящики!

Минковский нажал на кнопку зуммера.

– Десятый, здесь Восьмой! – зашептал он. – Ты меня слышишь?

– Так точно! – отозвался далекий голос.

– Кто-то спустился по лестнице с крыши вагона. Теперь он перед дверью. Будь готов!

– Может, остановить поезд? – предложил Десятый.

– Ни в коем случае! Только по моему приказанию!

Не успеет поезд остановиться, как тот, у двери, просто спрыгнет и скроется в темноте. Они же сейчас в невыгодном положении – один заперт в вагоне, другой – далеко в голове состава. Да и какие у них доказательства, что этот человек собирался совершить ограбление? Нет, надо, чтобы злоумышленник вскрыл вагон, вошел внутрь…

Прошло еще две-три минуты. Поезд карабкался в гору, тот, что снаружи, вскрыл пломбу, причем довольно быстро. Потом одним толчком немного приоткрыл дверь. Из сумрачного прямоугольника пахнуло холодным воздухом. Человек забрался внутрь вагона. Он был низкий, плечистый, движения ловкие, быстрые. Больше ничего в сумраке рассмотреть было невозможно.

Минковский приподнялся в своем убежище.

Вошедший стоял на одном месте, легонько покачиваясь в такт с движением поезда. Потом сделал один шаг. Послышалось щелканье зажигалки, потом еще раз, но огонек не появился.

– Стой, не двигайся! – крикнул Минковский и выскочил из-за ящиков, на ходу включая фонарь.

Поток яркого света залил лицо и грудь вошедшего. Он был и в самом деле коренастый, но хорошо сложенный мужчина в потертой куртке железнодорожника с широким смуглым лицом и черными, как смоль, волосами. На какое-то мгновение он застыл, вытянув вперед, словно защищаясь от света, руки.

И тут случилось неожиданное. Мужик вывернулся, как кошка, молниеносно схватился за ручку вагона, оттолкнулся и, сжавшись в комок, выпрыгнул из вагона. Это был невероятный, акробатический прыжок! Если бы только это! От резкого толчка дверь скользнула по желобу, сумрачный прямоугольник начал уменьшаться и совсем исчез.

– Десятый, останови поезд! – крикнул Минковский. В два прыжка он очутился у двери, ухватился за ручку и оттолкнул дверь. Несколько секунд были потеряны.

В лицо бил холодный встречный ветер. Рядом с вагоном бежали навстречу черные силуэты деревьев придорожного леса. Поезд карабкался вверх, скорость была небольшая, но не зная местности прыгать на ходу было нельзя.

Завизжали тормоза, вагоны тряхнуло. Минковский посветил на ступеньку, – она была довольно низко и чуть левее двери – ухватился за ручку, и, повернувшись, встал на подножку. Выбрав место, как ему показалось, поровнее, он сконцентрировался и бросился вперед в направлении движения поезда.

Прыгнул удачно, он сразу это почувствовал, но когда он катился кубарем с откоса, фонарь, прикрепленный ремешком к плечу, больно ударил его в грудь. Минковский вскрикнул, ухватился за ударенное ребро. Было больно, но терпимо.

„Все на месте, ничего не сломал!" – пронеслось у него в голове. Поезд остановился немного дальше, метрах в пятидесяти от него. Светились сигнальные огни последнего вагона, отчетливо слышалось глухое ворчание дизеля. Свет фар бил в сторону. Яркие и нереальные, как в театральной декорации, выскочили белые стволы оголенных берез с низким густым подлеском. Немного поодаль возвышался холм, на котором виднелись полосы нерастаявшего снега. Было пустынно и неприятно.

Послышались шаги человека, бегущего по гравию обочины, приближался свет еще одного фонаря.

– Сюда, сюда! – крикнул Минковский.

Вдоль березовой рощи вилась тропинка. Куда она вела, нельзя было разобрать, но куда-то все же вела, и вор, вероятно по ней и убежал.

Светя перед собой фонарем, Минковский побежал по тропинке. Светлый круг заплясал перед ним. С каждым шагом ребро болело все сильнее, он мысленно проклинал его, но, стиснув зубы, заставлял себя бежать дальше. Его душила не только боль, но и злость. Черт его дернул спешить! Думал, что ворюга у него в руках, что ему не спрыгнуть с поезда. А оно вон как вышло.

„Чтоб тебе неладно было, гадина!" – проклинал его Минковский. Такой прыжок! Да после такого сальто-мортале он должен лежать переломанный где-нибудь здесь, на тропинке или, стеная от боли, прятаться в придорожных кустах.

Но вокруг никого не было. Злость сменилась гневом, а потом, когда воздуха в груди уже не доставало и он был вынужден остановиться от боли, она сменилась разочарованием.

Минковский остановился. Посветил фонарем справа и слева от дорожки, она стала совсем узкой, уходя круто вверх по холму. Ветер швырял бурые листья. Не было никакого следа, похоже, ни один человек не проходил здесь. Слева, по другую сторону линии простирались поля, на которых давно была убрана кукуруза и только кое-где торчали сломанные стебли. Надо быть сумасшедшим, чтобы броситься в темноту через раскисшее поле, полное острых кукурузных стеблей. А впрочем, кто его знает, может, он решился и на это!

Подбежал старшина. При свете фонаря видны были перепачканные локти и колени Минковского, но старшина ничего не сказал, только недовольно фыркнул. Минковский постоял еще немного, пытаясь взять себя в руки и, стараясь, чтобы голос его прозвучал спокойно, сказал:

– Ушел, гад!

– Лицо немного шире, скуластее! – сказал Минковский в микрофон. – И грубее.

Экран лучился голубоватым светом. Он почти не отличался от обычного телеэкрана, только был побольше. На светящемся фоне выделялись, будто очерченные опытной рукой, контуры мужского лица. В сущности, трудно было сказать, мужское ли это лицо, потому что на нем пока не было глаз, бороды, не было волос. Был только абрис лица.

Контуры ожили, отошли немного в стороны и округлились. Нижняя челюсть стала широкой, почти квадратной.

– Да, что-то вроде этого, – согласился Минковский.

Он сидел в полутемной комнате, погрузившись в удобное кресло, глядел на экран и словами рисовал лицо того, кого он видел всего лишь две-три секунды в вагоне при свете карманного фонаря. Лицо отпечаталось в его сознании. Но сознание, память могут и подвести. Завтра, послезавтра образ побледнеет, черты расплывутся, растворятся среди тысяч виденных лиц. Нужно было немедленно зафиксировать образ.

– Глаза. Небольшие.

На экране появились два глаза, которые уставились на следователя. Нет, не такие. У того было что-то особенное в глазах. Верно, он прищурился от света, но все же в них было что-то особенное. Что?

Поколебавшись несколько секунд, Минковский сказал:

– Знаете, Нейков, кажется, они были узко расставлены.

Глаза на экране чуть вздрогнули и медленно, толчками приблизились.

– Еще? – послышался голос из динамика. – Достаточно. Сейчас хорошо.

Да, именно так были расположены глаза на том лице. Теперь нос. Какой он был?

„Сейчас нос!" – подумал и другой мужчина, Нейков, который сидел в соседней комнате перед большим пультом электронно-вычислительной машины и через стеклянную перегородку тоже всматривался в экран дисплея. Нос – один из тех существенных элементов, которые характеризуют человеческое лицо. В обыденной жизни люди даже не предполагают, сколь важен он для всего облика человека. Если Минковский вспомнит и поможет в точности воспроизвести нос, половина задачи будет решена. Длинный, короткий, курносый, прямой, загнутый, эллинский, с горбинкой, с широкими или тонкими чуткими ноздрями… Какой? В памяти электронно-вычислительной машины были сотни носов, составляющих довольно полный набор, и все же каждый нос чем-то неуловимым не похож на другой.

– Нос был самый обыкновенный… – нерешительно сказал Минковский.

– Попробуем.

Нейков нажал какой-то клавиш на пульте. На дисплее, в стороне от контуров лица, появился нос. Задвигался и встроился в изображение лица.

Нет, не такой. В каждом лице свои закономерности и каждый элемент лица подчиняется этим закономерностям. Для такого широкого и грубого лица и для таких глаз природа подобрала бы другой нос!

Назад к карточке книги "Дело «Вагон №22051»"