Текст книги "Котдог"

Автор книги: Светлана Тулина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Светлана Тулина
Котдог

Глава 1. Аста ксона как она есть

(из выступления Нгуена Ли, известного больше как Ки Кю, на межсистемном конгрессе парамедиков, проходившем с 05.03 по 01.04 года 321 в системе Тарсова под лозунгом «Остановим аста ксону!». Выступление зафиксировано не полностью, поскольку закончилось всеобщей потасовкой, в которой ведущему оператору-мнемонику разбили голову, чем привели в полную негодность вмонтированную в лобную кость аппаратуру. Администрация канала приносит извинения за качество и незавершённость отснятого материала, представляемого ею широкой общественности)

– …Вы полагаете, что царём природы человека сделал Его Величество Разум, великий и могучий? Ха! Ничего подобного! Царём природы человека сделала Её Величество Приспособляемость. Умение прогнуться и выжить там, где не выживут другие, изменить себя, если не удаётся изменить под себя окружающую среду. Человек – такая скотина, что приспособится к чему угодно! Он с удовольствием живёт и здравствует там, где дохнут крысы и тараканы. Более быстрые, сильные, хитрые, свирепые, зоркие благополучно вымирали, стоило слегка измениться окружающим условиям, а человек – приспосабливался и выживал! Он был всеяден и нетребователен к климатическим условиям. Не имея собственной тёплой шкуры, он научился разводить костёр и утепляться при посредстве шкур, содранных с не умеющих приспосабливаться представителей прочей окружающей его фауны. С родственников своих, так сказать, дальних или даже ближних…

(смех в зале, отдельные хлопки)

– …И даже объявив войну природе, он всё равно приспосабливался – к задымлённому воздуху, отравленной воде и генетически модифицированным продуктам питания. Он побеждал, уступая. Впрочем, что это я о нас говорю в третьем лице? Не он. Мы. Именно мы с вами, господа, все вместе и каждый в отдельности!

(лёгкий одобрительный шум в зале)

Ещё не имея жабр, мы освоили океаны. Поднялись в небо, не умея летать. Покорили время. Расстояние. Природу. Космос. Покорили, приспособившись. А, значит, изменившись. Но мы давно перестали бы быть людьми, если бы не печально всем вам известная Аста системы Ксона и синдром, названый в её честь. Да-да, вы не ослышались! Именно благодаря так называемому синдрому аста ксоны мы до сих пор остаёмся людьми! Да здравствует аста ксона, господа! В ней единственной – наше спасение…

(шум в зале усиливается, приобретает недоумевающий оттенок; слышны отдельные растерянные выкрики: «профессор, вы о чём?», «что он несёт?!»; властный и уверенный голос докладчика пока ещё легко перекрывает нарастающий гвалт).

– …Я повторяю ещё раз – господа коллеги, руки прочь от аста ксоны! Когда же до вас наконец дойдёт, что это – не болезнь, а защитный механизм?! Иммунная система и спинной хребет человечества! Последняя преграда, не позволяющая разнести к чёртовой матери человеческий генофонд клочками по галактическим закоулочкам!

(негодующий шум в зале, выкрики с мест)

– …Да, да, я всё это понимаю! Ни один из больных синдромом аста ксоны со мной не согласится. И будет по-своему прав! Больному, ему ведь что главное? Ему главное – выздороветь. А, значит – болезнь уничтожить. И ему наплевать на последствия, до которых он всё равно не доживёт! Но вы же учёные, господа! И не думаю, что кто-то из вас болен даже самой слабой формой. Иначе вы вряд ли сумели бы сюда добраться!..

(шум и смех в зале, одобрительные хлопки, возмущённые крики с мест)

– …Да, я согласен, что это – самое настоящее проклятье для людей, ей подверженных. Но с тем, что это – проклятие всего человечества в целом, я не согласен категорически! Аста ксона – это благословение человечества! Его неубиваемая фишка и козырной туз-джокер! Именно благодаря аста ксоне человек в любой глубинке остаётся человеком. Невзирая на многочисленные местечковые мутации, мы все с вами – люди, а жабры, хвосты, крылья и количество рук – это мелочь, господа, самая настоящая мелочь, не стоящая внимания! Именно благодаря аста ксоне всё ещё возможны межвидовые браки, и нормальные дети могут быть, допустим, даже у хиятанки и эриданца! Если, конечно, вам повезёт отыскать такого… ну, скажем так, не совсем нормального эриданца, склонного к экстремальным развлечениям. И ещё более повезёт уговорить на подобную авантюру какую-нибудь не слишком расторопную хиятанку до того, как она откусит вам голову!

(смех в зале; шум; выкрики с мест становятся настолько громкими, что временами заглушают докладчика).

– …Уничтожать ген стабильности – всё равно, что пилить сук, на котором выстроено всё здание нашей цивилизации! Да и зачем? Тех, у кого планетарная зависимость проявляется хотя бы в самой малой степени – менее десятой доли процента! Да, конечно, даже в масштабах одной средне индустриализованной планеты эта цифра впечатляет, но тех же гермов, например, рождается чуть ли не в шесть раз больше! Но вы же не станете требовать, чтобы только из-за этого обстоятельства все мы…

(хохот в зале, аплодисменты, свист)

– …На Диксаунте её называют звездной аллергией. На мой взгляд, это куда более верное название. Впрочем, зависимость тоже можно принять. Аллергии – они ведь очень разной степени тяжести бывают. От лёгкой крапивницы до глубокого отёка Квинке-Краузе, полной остановки дыхания и анафилактического шока. И с аста ксоной дело обстоит точно так же, вы же и сами это прекрасно знаете, господа.

Кто спорит, быть на всю жизнь прикованным к планете, на которой тебе не повезло родиться – это просто кошмар для любого современного человека. Особенно, если родился ты не на столичной Церере или хотя бы тех же верхних Галапагосах…

(смех в зале)

– …Но ведь это – всего лишь миф, господа! У большинства больных симптоматика минимальна! Лёгкая тошнота, головная боль, ломота в суставах… Уверяю вас, что при самой обычной простуде или ревматоидном псевдо-артрите Лероны вы испытаете куда больший дискомфорт, чем эти несчастные, задумай они покинуть свою родину! Не надо их жалеть – пожалейте себя! Они вполне способны перенести полёт, слегка потерпев. Или воспользовавшись анальгетиками из домашней аптечки и всем вам ещё со студенческих времён наверняка хорошо известными антиблюйками, никогда не мог запомнить, как же они на самом деле называются…

(смех в зале; свист; выкрик: «Прекратите балаган!»)

– …На той же Асте Ксоне, кстати, где этот синдром впервые идентифицировали как отдельное заболевание, сейчас подверженных ему людей в десятки раз больше, чем в любом другом месте, выбранном наугад! Как вы думаете – почему? Ну, напрягите мозги, если они у вас ещё остались! Ну же, кто самый смелый?.. Нет! Вы ошибаетесь, молодой человек! Вовсе не потому, что их там больше рождается! Ничего подобного! Просто они слетаются туда со всего космоса!

(шум в зале нарастает)

– …Да! Вы не ослышались! Именно слетаются! Что бы там ни утверждали мои горе-коллеги! Им нравится чувствовать себя среди своих, таких же, им нравится подчёркивать свою ущербность. На Аста Ксоне их уже более пяти процентов населения! Это полноценная этническая группа! Там есть целые города, в которых нет ни одного здорового взрослого человека. Да, я не случайно отметил – «взрослого», дети у них рождаются нормальные… Отсюда, кстати, и растут ноги у легенды про Котдог, в просторечье называемый еще и Мяугавом…

(шум, крики, звуки потасовки)

– …Да если бы хоть что-то подобное… молодой человек, вы же учёный, да? Ну вот, как учёный… Вы способны представить себе условия, при которых население целой планеты… (шум) …Кто там кричал про Милтонса? Милтонс преступник и сумасшедший! Это чушь! Ничего он не открыл! уберите руки!.. Ген стабильности не мутирует, это же аксиома! Котдог – космическая байка, антинаучный бред! Такой планеты не существует, её просто не может быть! Стыдно, молодой человек! Учёный, а верите в сказки!.. Да уберите же руки, чёрт бы вас всех…

***

– Выключи.

– Да ты что?! Там как раз только-только самое интересное начинается! Тебе что – совсем не любопытно послушать, как этот старый талерланский хрыч будет доказывать, что никого из наших малышей не существует?! А то, что мы видим на экранах – вообще бред и суть галлюцинация. Не, что ни говори, а он просто лапочка! Знаешь, почему его Ки Кю прозвали? Ходит легенда, что он долго жил на какой-то полупиратской планете, где слово Ки означало очень большие размеры, буквально всемирного масштаба… ну, в том, конечно, смысле, в котором те дикари понимали идею всего мира. А вот Кю было там единственным и самым страшным нецензурным ругательством. И чтобы тебя аборигены так обозвали – это надо было ну очень постараться. А чтобы ещё и уточнили, что не просто кю, а именно КИ… Хотя про Милтонса – это он правильно сказал. Сволочь он, твой Милтонс!

– Милтонс не мой. Выключи. До начала испытания полторы минуты.

– Ну так целых полторы минуты ещё, чего торопиться-то? Слушай, а давай отключим им защиту заранее, а? Ещё на подъёме! Нет, правда, ведь это идея! Новая и оригинальная, такого ни разу не пробовали! может быть, в этом и проблема? Может, вся эта хрень у нас только из-за того и не получается, что мы с ними начинаем работать уже тут, на орбите! Все эти годы – и только тут, как заведённые, потому что какой-то дурак когда-то решил, что надо именно так, а мы как послушные идиотики… Может, просто постепенно надо, медленно, по нарастающей, – и всё будет тип-топ!

– Не будет. Пробовали.

– Когда? Я что-то такого не припомню!

– Зато я помню. И этого достаточно. Это ещё до тебя было. Хочешь – глянь в архиве.

– Ну вот… всегда так! Только что-то придумаешь, как тебя…

– Не отвлекайся.

***

Скоро придёт Боль. Уже совсем скоро. Огромная, чёрная, неотвратимая, она заполнит весь мир, у неё остро заточенные лучи-иголки, о них так просто порезаться, они обжигают, лучше держаться подальше, лучше свернуться в клубочек и попытаться спрятаться…

Он сжался и заскулил.

– О, ты только посмотри, какой красавец! Просто роскошный щен!

Боли пока ещё нет, но она будет. Точно будет, он знает это, так уже было. Много раз было. Хотя и не было. С ним не было. Но он – помнит, он знает, боль всегда приходит, когда появляются эти руки. Огромные, страшные, сильные руки, они выхватывают тебя из безопасного и тёплого логова, а за ними следом приходит боль. Так было всегда. И прятаться от них бесполезно, хотя многие пытаются…

– Действительно, весьма перспективная особь.

– И только? Ха! Ты посмотри на его реакцию! Он же ушел в сквот моментально, когда другие и понять ничего ещё не успели! И посмотри – как качественно! Песик – и песик, не подкопаешься! Такой малыш – а обернулся без изъянов. Ты не туда смотришь, ты на зубы его смотри!

Он тоже пытался спрятаться – тем особым образом, которым раньше прятался лишь по таким же особым сигналам старших. Самым важным сигналам, когда опасность слишком велика и никакие иные прятки не помогут. И раньше всё получалось. Но на этот раз даже такая мера не сработала – мир перевернулся, но проклятые руки никуда не исчезли. И тогда, выгнув шею до хруста, он вонзил все свои мелкие и очень острые зубы в одну из ненавистных рук.

– Действительно, зубы качественные. И реакция.

– Ах ты… гадёныш! От ведь!.. Ты у меня забудешь, как кусаться! Да я все твои пакостные зубёшки…

– Отпусти щенка, Эри. Ты его задушишь. А он ещё не прошёл Испытание.

– От же тварь! Да не трогаю я его, успокойся! Что я, совсем, что ли… Испытание ему… Ну, мелкий гадёныш, держись! Я тебе устрою экзамен! Ты у меня полетишь, как фиброгласс над Нью-Баден-Баденом!

– Эри, уймись. Ты убьёшь ребёнка.

– Нифига! Только не его! Ты на его зубы посмотри! У них вся семейка перспективная, очень высокие показатели, буквально на грани, мне ещё в прошлом году казалось – вот оно! Рядом же было совсем, почти получилось, самую бы чуть… надо было ещё тогда не ссать жидко, а решиться наконец и полностью снять защиту. Имели бы сейчас, что предъявить, а не стояли перед комиссией с голым задом…

– Имели бы сейчас кучу проблем. Что ты так бесишься? Он же не тебя укусил.

– Ха! Хотел бы я на это посмотреть! Попробуй он укусить меня – вот было бы весело! Не ему, конечно. Ну, держись, гадёныш…

– Если ты выйдешь за пределы рекомендованной нормы – я укажу это в рапорте.

– Зануда. Смотри! Видишь? Все показатели в границах нормы! Можешь указывать в своём рапорте хоть триста раз!

– На грани верхней границы нормы.

– Но всё-таки – нормы! Да пойми же ты – это оправданный риск! Я нюхом чую – у этого малыша получится! Посмотри, он какой! Красивый, сильный, наглый. У него просто обязано получиться! Если ещё чуть-чуть ослабить экранирование…

– Эри, уймись.

– Ладно, ладно! Видишь – всё, не трогаю больше! Можешь включать.

Боль.

Руки исчезли – и тут-то она и навалилась всей своей огромной чёрной тяжестью. Он знал, он помнил, что именно так всё и будет. Но всё равно – неожиданно. Стремительный чёрный водоворот боли ¬затянул его в самую середину, он падал, падал, падал, и больше в мире не было ничего, только эта чёрная боль и бесконечное падение. И тонкий пронзительный визг, впивающийся в барабанные перепонки. Он вонзается в уши, он высверливает голову изнутри, этот визг, кто-нибудь, прекратите, пожалуйста, кто-нибудь… но никого нет, только чёрная боль, и он сам пытается заорать, чтобы хотя бы так прекратить это, заглушить, отодвинуть мерзкий звук, выворачивающий наизнанку. И только тут понимает, что визг этот – его собственный.

А падение всё длится, хотя прошло уже столько времени, что вроде бы больше и некуда падать. Но падение продолжается, оно не имеет границ, и ужас его безграничен, и безгранична чёрная боль. Наверное, в неё можно падать вечно. Всё ниже и ниже. Только сердце колотится где-то под самым горлом и потихоньку становится всё труднее дышать. Как под водой, он это тоже помнит, хотя под водой и не был ни разу. Наверное, он упал уже очень низко, ниже поверхности озера, вот и трудно стало дышать, под водой ведь вообще дышать невозможно.

А падение всё длится… и длится… и длится…

– Обрати внимание на его пульс. И на биохимию. Адреналин зашкаливает. Давление у красной черты. Ещё немного – и не выдержат стенки сосудов.

– Не паникуй! Они гораздо крепче, чем кажутся! Все они! Даже такие мелкие. Ты что – до сих пор не понимаешь? К ним нельзя подходить с человеческими мерками! Они давно уже не люди!

Боль может быть вечной.

Но страх – не может.

Даже страх перед болью.

Падение продолжалось, и острые иглы-лучи никуда не делись, и чёрный ужас вокруг тоже был по-прежнему беспросветен. И трудно было дышать – что там трудно! Почти невозможно! – сердце билось уже не под горлом даже, о стиснутые зубы билось оно изнутри, и казалось, что разомкни он челюсти хотя бы на миг – сердце выскочит, так тесно ему там, за зубами…

Но что-то изменилось.

Не снаружи – там по-прежнему только чёрная боль и ужас вечного падения.

Внутри.

Словно отбивающее бешеный ритм сердце гонит по жилам уже не только кровь, но и что-то другое, чему нет названия. Что-то, такое же чёрное, как боль. И такое же вечное.

Оно не смешивается с кровью, это чёрное, чему нет названия. Оно не растекается, растворяясь и теряя силу. Оно собирается внутри, где-то под рёбрами, словно туго завинченная пружина или напрягающаяся перед прыжком Быстрая Смерть. Оно – уже почти готово, и от этой его готовности немножко щекотно в груди. Изнутри щекотно. И хочется смеяться от внезапно раскрытой Великой тайны.

Боль-то, оказывается, вовсе не всесильна!

И ужас – тоже!

С ними можно бороться! Ещё чуть-чуть – и он поймёт, как это сделать. В груди медленно-медленно разворачивает тугие длинные усики чёрный вьюнок-колокольчик, дрожит пушистыми лепестками, вибрирует от наполняющей его энергии и восторга. Ему тесно в клетке из рёбер! Он вот-вот прорвётся наружу – и тогда мир опять перевернётся, потому что не сможет вместить в себя столько восторга! И не будет больше ни боли, ни страха, ни преград! Нужно только понять… ощутить… пропитаться… Ещё совсем чуть-чуть, ведь это же так просто, он уже почти понял, почти разгадал, почти…

– Эри, уймись.

– Ладно, как скажешь… Хотя я уверен, что ослабь мы защитную оболочку капсулы ещё хотя бы на два градуса – и вожделенное доказательство получили бы на блюдечке с голубой каёмочкой.

– Получили бы инвалида на выходе. Его реакции ничем не отличались от реакций остальных – боль и страх по экспоненте. Никаких отклонений.

– Ты ничего не понимаешь, а я чувствую, что это – тот самый! Он особенный. Он бы смог. Он лучший, понимаешь?

– Кто-то и в прошлый раз говорил то же самое. Не помнишь – кто?

– В прошлый раз, в прошлый раз… С кем не бывает! Ну и что? Не ошибается только тот, кто ничего не делает!

– Я – не ошибаюсь, Эри.

– Вот-вот! Именно что…

– Готовь следующего.

– Да готова она уже давно, можно начинать. Слушай, давай хоть с нею, а? Она той же линии, с того же помёта… Если чуть-чуть поднажать – наверняка всё получится! А самки выносливее, с нею точно ничего не случится… А-а, чёрт с тобой, давай хотя бы по верхней границе, а? Они лучшие, смотри, какая лапушка, и сквотит не хуже братца! Должно сработать…

– Превысить не дам.

– Кто бы сомневался! Зануда. Ладно, чёрт с тобой… Поехали!

ПОЧЕМУ?

Он заскулил. Тявкнул отчаянно, снова срываясь на визг.

Руки вернулись, чёрная боль исчезла, руки были мягкие и заботливые, они растирали сведённые судорогой крохотные мышцы, вытирали слёзы, гладили, просто ласково гладили. Они были добрыми, эти руки, а ему так хотелось вцепиться в них зубами и рвать, рвать, рвать, рыча от бессильного бешенства.

ЗА ЧТО?!

Он уже не помнил боли и ужаса – их смыло последнее воспоминание о невозможно огромном восторге. Боли больше не было, не было и страха, и чёрный цветок медленно умирал в груди, печально роняя иссыхающие лепестки. Он не мог жить без боли и ужаса, этот до невозможности прекрасный, но так и не распустившийся чёрный цветок.

ТАК НЕЛЬЗЯ!!!

Показать самым краешком такую прекрасную игрушку, дать уже почти что в руках подержать – и отобрать. Он ведь понял уже! Он не мог понять неправильно – слишком ярок был чёрный цветок, чтобы не понять! Он на самом деле понял! Правда-правда! Это сейчас он с каждым мигом забывает всё больше и больше из того, что понял тогда, когда рвался наружу сквозь путаницу рёбер восторженный чёрный бутон, это просто сейчас, под ненавистными ласковыми руками он забывает, забывает, забывает и совсем скоро забудет всё, но ведь тогда-то он понял! Ведь правда же понял?! Ведь мяу же, да?!

МЯУ?..

Глава 2. Такое прекрасное утро…

Солнце ещё не вылезло из-за края далёких гор, когда Ксант выбрался на опушку. Серые предрассветные сумерки, в которых всё выглядит одинаково призрачным и однотонным, наконец-то сменились утренним многоцветьем. И панические вопли разнообразных пернатых доносчиц, по чьей территории он проходил, стали не слышны за разноголосым птичьим гамом и пением – крылатые встречали новое утро, уверившись, что этот отдельно взятый представитель опасного ночного племени вышел в лес вовсе не для очередной охоты.

А может быть, они просто там, у себя наверху, увидели солнце и забыли о Ксанте. Они ведь совсем безмозглые, эти упакованные в красивые перья комочки вкуснятины, они не могут думать о двух вещах одновременно.

Утро было ранним и довольно прохладным, от водопада тянуло сыростью. Ксант поёжился, думая, будет ли ему теплее в сквоте. Решил, что птичка прыжка не стоит. Сквот, хоть и хорошая штука – а временами так и вообще незаменимая! – отупляет изрядно, и без особой нужды лучше в него не ходить. Потому что те, кто думает иначе, со временем вообще перестают оттуда вылезать. А оно нам надо?

Свою любимую ветку он нашёл быстро. Он мог бы её найти и в полной темноте. Не просто ночью, когда видно, в принципе, ничуть не хуже, чем днём, просто по-другому, а именно в полной темноте. На ощупь. Автопилотом. Слишком часто он уходил сюда за последнее время. Если узнает кто из старших Леди, ему наверняка серьёзно влетит за подобную глупость – мало того, что берег и сам по себе табуирован, так вдобавок ещё и Ксант проявляет неподобающее постоянство, а настоящий представитель Коварного и Опасного племени не может быть настолько предсказуем. Это типа не-мяу.

Коварного и Опасного…

Ха!

Кого они хотят обмануть своими громкими воплями, эти старые шлюхи?! Всё настроение с утра испортили, твари. Ещё и угрожают…

Нафиг.

Быстро забравшись по наклонному стволу старого какбыдуба, Ксант привычно улёгся в широкой развилке. Он не боялся, что его обнаружат свои – до очередного зажжения Сигнального Маяка ещё четверть сезона, а в другое время мало кто из правобережных ходил в эту сторону. Это было не то чтобы совсем запрещено, ха! Попробуйте всерьёз запретить что-либо настоящему коту, взрослому и половозрелому! Заморитесь пыль глотать. Просто не принято. Да и неприятно – слишком мокро, слишком противно, слишком нервирует близость левого берега. Хотя старые шлюхи наверняка преувеличивают опасность левобережных свадеб, да и настоящему ли коту их бояться, в конце-то концов, но… Всё равно неприятно. Осадочек, как в той байке про так и не спёртую гуманитарную маечку.

Котятам, конечно, здесь как сгущёнкой намазано, левый берег и таящиеся там опасности малышню привлекали очень и очень. Но котята – они котята и есть, существа легкомысленные, они не способны надолго сосредоточиться на чём-то. Как прибежали – так и убегут, не задержавшись дольше, чем на пару-другую стремительных котячьих игр. Да и не прибегут они сюда так рано, нафиг им это? А левобережникам и вообще раньше полудня до реки не добраться, они ночью слепы, как новорождённые, и не любят уходить далеко от жилья. И просыпаются только с рассветом. А без их присутствия – хотя бы только вероятного! – визит на далёкую реку теряет для малышни большую часть привлекательности и превращается в долгую утомительную и довольно скучную прогулку по пересечённой местности.

Котята ведь не понимают, как это красиво – падающая вода…

Ксант повертелся на животе, устраиваясь удобнее. Положил подбородок на руки. Фыркнул, слегка сморщив нос – брызги долетали сюда довольно часто. И стоял особый запах – запах мелко накрошенной воды. Впрочем, запах этот Ксанту нравился.

Ветка, на которой он лежал, была чуть выше водопада, мощный ствол какбыдуба нависал над рекой и, если смотреть строго вниз, можно представить, что берегов у реки нет совсем. Только стремительная вода – и больше ничего в целом мире. Интересная игра – Ксант часто в неё играл, лежа на толстой ветке.

Постоянная и неизменная изменчивость воды завораживала его ничуть не меньше, чем переливчатое чудо Сигнального Маяка, чей огонь каждый год зажигали напротив Священного Острова ниже по течению. Шесть дней подряд каждый год. Хотя Лоранты уже давно никого не забирали на Испытания и Лестницу-в-Небо никто из ровесников Ксанта вживую не видел. Некоторые из совсем уж молодых да наглых даже позволяли себе крамольные высказывания в том смысле, что никаких Лорантов вообще не существует, так, бабкины сказки. После праздников, правда, такие разговоры замолкали надолго – можно не верить в непонятных и далёких Лорантов и никогда не виденную Лестницу-в-небо, но трудно не верить в Гуманитарную Благодать, когда вот она, можно пощупать, а если вёл себя хорошо и Старшие Леди довольны – то и приобщиться. Немаловажно. Хотя сам Ксант любил Праздники Испытания не из-за обновок и вкусностей, а из-за возможности посмотреть на Священный Маяк, огонь которого – ослепительно-белый и странно пульсирующий – был совсем не похож на привычное тёплое пламя костра. И на гуманитарные фонари он тоже мало походил – те горели хоть и белым, но ровно, не пульсировали, а в огне Маяка угадывался странный ритм, словно биение огромного сердца, и этот ритм завораживал. По собственной воле Ксант никогда не пропускал Праздников и втайне жалел, что были они только раз в году. Впрочем, водопад он любил даже больше. Потому что на огонь Сигнального Маяка смотреть было положено, и это убивало половину удовольствия. К тому же Священный Остров не очень велик, и во время праздников там просто не протолкнуться, всегда и везде толпился народ, даже если и не перемывали кому-то кости и не обсуждали последние новости, всё равно сопели, вздыхали, хрустели суставами, шевелились, как бы случайно демонстрируя друг другу возможности персональных сквотов и исподтишка рассматривая демонстрируемое другими. Мерялись хвостами, ха! А как же без этого.

На воду же Ксант смотрел один… и мог делать это в любой день и так часто, как хочется, а не только раз в году в дни, когда-то бывшие Днями Испытания. И от этого вода становилась куда привлекательнее. Настоящее мяу, если кто понимает.

Выше водопада она казалась застывшей, как желе из зеленоватого типакиви. Неукротимую стремительность её можно было осознать только по редким веточкам или листьям, попавшим в поток. Вот мелькнули они – и исчезли за краем, нырнули в кипящую пену. Стена падающей воды тоже казалась неподвижной, лишь слегка шевелился над ней туманный шлейф мелкой водяной пыли – когда солнце взойдёт повыше, в этой пыли заиграют многочисленные краткоживущие лестницы-в-небо, переливаясь разноцветными искрящимися брызгами. Лишь у самой поверхности озера водопад разделялся на отдельные струи, и вот там-то стремительность падения была хорошо заметна – струи сплетались друг с другом, озеро под ними словно кипело.

На середине подводопадного озера вода была спокойной. Не казалась таковою, как выше по течению, а именно что была. За долгие годы низвергающаяся с обрыва вода выдолбила в скале углубление, вполне достаточное для того, чтобы погасить её яростный напор. Озеро спокойно мерцало внизу, на расстоянии пяти-шести человеческих ростов, и вытекающая из него река путь свой продолжала так же спокойно и неторопливо. Будто и не она это только что так бесилась и рвалась вперёд там, наверху. Смотреть на плавное скольжение её переливчатых струй можно было вечно. Если, конечно, не помешает кто.

Ну да, как бы не так.

Стоило только подумать…

Когда на самом краю зрения обнаружилось внеплановое движение по левому берегу, Ксант лишь скосил глаза, надеясь, что это какой-то ранний и крайне неумный зверёк спешит на водопой. Хотя автопилот и подсказывал, что вряд ли. Да что они все сегодня, сговорились, что ли?! Сначала те драные кошки из Совета, а теперь и тут покоя нет! И ведь такое утро роскошное было!

На левом берегу настоящий лес не рос. Так, мелкий кустарник вдоль самой воды и холмистая степь до горизонта. Некоторые холмы тоже заросли кустами и редкими деревьями, но назвать это даже рощей язык бы не повернулся. Левые потому тот берег так и любят – им лишь бы простора побольше, чтобы побегать всласть. Сами не свои они до побегать. А деревьев не любят. Совсем не любят. Особенно, когда деревьев – много.

По холмам, петляя, тянулась довольно широкая тропинка – левые даже в одиночку предпочитали бегать строем. В смысле – теми же путями, как и все другие. На то они и левые. Правильно же говорят: там, где пройдёт сотня правых – ни одна травинка не примнётся; там, где пробежит десяток левых – останется утоптанная дорога. Рановато они сегодня что-то. Их лукошки – или что там у них вместо? – далеко, даже если бегом; наверняка вышли ещё до восхода малой луны. И чего им неймётся?

Тропинка петляла между холмами, то выныривая на горку, то снова надолго исчезая из вида. Кто бы по ней ни бежал, и сколько бы их ни было, сейчас всё равно толком не рассмотреть. Ксант перевёл взгляд на воду. Но былое умиротворение возвращаться не спешило. Вот гады! Такое утро испортили. А ведь ему почти удалось отвлечься и расслабиться…

Понимая, что славного настроения уже не вернуть, Ксант мрачно уставился на пустой участок тропы перед самой скалой водопада. Пляжной прогалины бегущим не миновать. Да и зачем? Ведь именно это место и было их целью. Небольшой галечный пляж и довольно сильно вытоптанная широкая площадка у самого берега. Собаки – они и есть собаки, куда ни придут – везде нагадят. Это только коты считают неприличным оставлять столь зримые следы своего присутствия, а эти…

Ксант презрительно сморщил нос. И тут же заинтересованно расширил глаза – нарушитель его спокойствия добрался-таки до берега.

Он был один, и всё ещё пытался бежать, хотя ноги его явственно подгибались, а грудь ходила ходуном под тонкой майкой. Оно и понятно – полночи бежал, придурок. К тому же – совсем молодой ещё щенок, шортики почти чёрные, совершенно не выгоревшие. И сезона не проносил ещё, клык можно дать! Наверное, будет даже помладше Ильки, малолетнего и нахального не по годам Ксантова братца. И чего тебе не спалось в родной конуре, щенячья мелочь?

Щенок остановился у края площадки, упёрся руками в дрожащие коленки, пытаясь отдышаться. Ксант смотрел на него без удовольствия, хотя и с интересом. Любопытно ему было – а чего это, собственно, ты забыл на вытоптанной твоими соплеменниками площадке у реки, юный сукин сын? И стоило ли оно того, чтобы вот так надрываться?

Щенок ещё раз глубоко вздохнул, выпрямляясь и расправляя ссутуленные до этого плечики. Ксант открыл глаза ещё шире и беззвучно присвистнул. А щенок-то этот, похоже, вовсе не сукин сын, а самая что ни на есть настоящая сукина дочь! Во всяком случае, две симметричные выпуклости под натянувшейся майкой проступили вполне отчётливо.

Всё непонятнее и непонятнее. Юных сучек до первой вязки, по слухам, держат вообще чуть ли не под стражей, чтобы по неразумию случайно породу не попортили. Это потом уже власть им на это дело даётся просто немыслимая, и от бедных кобелей перестаёт что-либо зависеть, а первая случка обязана быть только плановой. Первый опыт – святое, так Лоранты-Следователи постановили, а кто мы такие, чтобы возражать Самим Верховным Пилотам? Нет, настоящего кота, конечно, сметаной не корми, а дай только кому-нибудь по поводу чего-нибудь повозражать. Но тут – птичка прыжка не стоит.

Для Ксанта, впрочем, сучка эта если и представляла какой интерес, то разве что чисто теоретический. Интересно постольку-поскольку, потому как вряд ли кто ещё из котов хоть раз в жизни видел вблизи столь юную и ни разу никем не тронутую… А так – даже если от породы отвлечься, ничего особо привлекательного. Худая, голенастая и до отвращения нескладная. К тому же совсем молоденькая, молочнозубая. Совершенно не тот… хм… типаж. И подержаться толком не за что, и опыта наверняка ноль, зато гонору хоть отбавляй, как у всех перворазок, вот и спрашивается – нафига такое подпрыгнуло приличному и половозрелому?

Юная сучка тем временем слегка отдышалась и повернулась к скале с водопадом – Ксант отчётливо увидел её очень бледное лицо с прилипшими к потному лбу прядками светлых волос. Похоже, противоположный берег и сама река её не интересовали – она смотрела только вверх. Туда, где над самым водопадом подмытая потоком скала чуть выступала, нависая над рекой естественным карнизом. Щенки любили на нём сидеть, свесив босые ноги к стремительно несущейся воде. Или купая их в мелкой водяной пыли, пронизанной осколками радуг – это если сесть лицом вниз по течению, над самым провалом. Некоторые, самые безрассудные, даже прыгали с этого карниза в озеро. Головой вниз считалось высшим шиком. Самые везучие потом даже всплывали. В смысле – не через два-три дня, когда внутренние газы вытолкнут на поверхность распухшее тело, а сами. Оглушённые, частично захлебнувшиеся, но жутко собою довольные.