Текст книги "Храни меня, любовь"
Автор книги: Светлана Полякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Значит, она будет завтра? – обрадовался «ханыга».
– Не знаю, – соврала Шерри. – Может быть…
Он, словно не расслышал ее последних слов, закивал седеющей кудрявой головой и тут совершил совсем странный поступок – схватил ее руку и чмокнул. Прямо в маленькую родинку рядом с костяшками пальцев. Шерри покраснела против воли, и обидные слова потерялись, хотя были готовы уже сорваться с языка.
– Спасибо вам, – проговорил этот странный человек и быстро пошел к выходу.
И Шерри смотрела ему вслед, а потом встретилась взглядом с Зинкиными сощурившимися глазами, и теплая волна заполнила ее сердце – вот так, Зиночка-красавица, хотелось сказать ей. Тебе-то руки никто не целовал! И не поцелует.
Словно уловив ее мысль, Зина мрачно и холодно улыбнулась и отвернулась от нее, пряча недовольство в щелочках глаз.
А Шерри счастливо вздохнула. Хоть и украденный вроде поцелуй был, а все равно – приятно…
Иногда на Лору накатывала волна ненависти. Не только к своему мужу – даже Анька начинала ей казаться врагом, потому что привязывала ее к этому ненужному дому. К этой жизни, в которой Лоре уже не хотелось быть.
Она начинала думать, что Анька – это возмездие от Бога, ведь когда-то именно Анька стала «тюремщицей» для него. Скорее всего, не роди она ее, брак бы распался, распался, распался…
И вот сейчас точно так же она, Лора, связана по рукам и ногам дочерью, хотя ей хочется быть свободной. Ей хочется видеть…
Она вздохнула и нахмурилась.
Да, другого. Ну и что? Только идиотки блаженные верят, что всю жизнь будут любить одного человека. Только блаженным идиоткам кажется приемлемым жить без страсти, без сладкого огня в жилах.
Она же нормальная женщина.
Лора рассмеялась, повторяя про себя эту фразу – «я нормальная женщина». Потом она прошла по комнате, видя себя как бы со стороны – вот идет Лора, и ее можно было бы назвать сучкой, но она же просто нормальная женщина. Сейчас она оденется, она очень сексуально оденется и выйдет на улицу. Она возьмет такси и уже через полчаса постучит в его дверь.
А что будет там, за дверью…
Лора остановилась и улыбнулась:
– Там…
Она прошептала это так тихо, что и сама едва услышала слова, слетевшие с губ, как белые лепестки роз, или красные лепестки, или черные…
Все не важно.
Где-то по радио пел какой-то француз, нервно, взрывая воздух своей страстью… Лора знала французский, – он пел про то, что та, которая ему изменила, умрет.
Она только улыбнулась – какая разница, чем потом придется заплатить за сладкий яд страсти, какая разница, ведь это будет потом. Сейчас она счастлива.
– И я свободна, – прошептала она.
Дверь за ней закрылась, она уже стояла на крыльце, вдыхая полной грудью холодный, пьянящий воздух, и счастливо, глупо улыбалась.
Мимо ограды прошла пожилая женщина, с мальчиком. Мальчик смотрел на нее, а женщина смотрела на асфальт.
Лора обратила внимание на то, что глаза у мальчишки огромные, как у инопланетянина, и почему-то, увидев Лору, он их еще расширил и даже остановился.
– Ты чего встал? – проговорила удивленно женщина, вынужденная остановиться тоже и поднять глаза на Лору.
Их глаза встретились. Во взгляде женщины мелькнула ненависть, сменившаяся удивлением, а потом удивление уступило место страху.
Лора едва заметно усмехнулась. «Я ее шокировала, – подумала она. – Я всегда шокирую таких вот теток…»
Женщина дернула мальчика, пробормотала: «Пошли-ка побыстрее, сейчас мама придет», и мальчишка послушался, пошел с ней, но все время оглядывался на Лору, не пряча любопытства.
«Какие у него глаза, – подумала Лора, улыбнувшись ему вслед. – Вырастет – будет сердцеедом…»
Она почувствовала себя счастливой, сильной и пошла к кольцевой дороге, выпрямив спину, напевая себе под нос мелодию, которая звучала ей вслед, про изменившую женщину, про любовь и про смерть… Потом она вспомнила отчего-то, что этот француз сейчас в тюрьме, потому что он убил свою возлюбленную, и тут же пришло в голову Уайльдово – «любимых убивают все», но почему-то это придало ее запланированному приключению особенный вкус…
Мимо прошел какой-то неприятный тип – руки спрятаны в карманах куртки, кепка надвинута на глаза… Он посмотрел на Лору, улыбнулся ей и, тоже напевая себе под нос, пошел дальше.
Но отчего-то Лоре стало холодно, неприятно, она поежилась и подумала: «Бывают же такие люди… Словно из…»
Она глотнула, боясь повторить слово, пришедшее на ум, и снова почувствовала неприятный укол в сердце, как будто темная тень коснулась ее.
Словно из… могилы.
– Ба, – взмолился мальчик, с трудом поспевая за женщиной. – Ба, ну куда ты бежишь?
Женщина остановилась. В самом деле – куда?
– Мама обещала прийти, – проворчала она. – А мы еще не вернулись из поликлиники. Как ты думаешь? Ключа-то у нее нет.
– Не надо было туда ходить, в поликлинику эту, – недовольно проговорил мальчик.
– Надо, – отрезала женщина.
И в то же время подумала, что мальчик прав. Не надо было… Тогда бы они не встретили эту женщину. Они бы ее не встретили. Они бы сидели сейчас спокойно дома, ничего не зная о той, в глазах которой жила беда. И – смерть…
День начался скверно. Тоня замерзла еще на остановке автобуса. Потом она долго шла по дороге, с завистью посматривая на тепло одетых прохожих. Сама она уже насквозь продрогла, тщетно пытаясь укрыться от промозглого воздуха. Пальто ее не спасало. «Надо купить куртку», – подумала она, с некоторой завистью провожая взглядом обогнавшую ее женщину. Женщина была красивая и яркая, не то что Тоня. И одета в леопардовую курточку, мягкую, теплую и придающую даме некую таинственную привлекательность.
Женщина остановила шикарную машину и уехала. Тоня только вздохнула ей вслед.
Потом она обогнала какого-то противного мужика в кепке, легонько толкнув его плечом. Пробормотала «извините» и тут же подумала, что не стоило перед ним извиняться – уж больно неприятно, зло сверкнули маленькие глазки из-под козырька дурацкой кепки и губы искривила гадкая ухмылка.
Ладно, ничего, вреда от вежливости не будет…
Она терпеть не могла поездки в этот район, который становился фешенебельным теперь, еще оставаясь частично городской окраиной, захолустьем.
С одной стороны высились особняки, а с другой томились от собственной неполноценности полуразвалившиеся бараки, обреченно ожидающие, когда их снесут, а жильцов отселят в высотные, плохо обустроенные дома в каком-нибудь спальном районе.
Мать жила еще дальше, там, где граница между городскими поселениями и дачами была уже практически незаметна. Да и сам домик напоминал скорее дачу, чем городское жилище. Еще несколько лет назад они с матерью надеялись купить маленькую квартирку, а из домика сделать дачу. Но после смерти отца мать наотрез отказалась уезжать, так и осталась Тоня в своей квартирке одна.
А дача… Что ж, вокруг дома был сад, так что вполне сгодится материнский домик и под дачу, если вдуматься…
Толкнув калитку, она вошла во дворик и тут же услышала голос матери, доносящийся из дома:
– Вот сейчас выпьешь молоко, и сразу придет мама…
Тоня невольно рассмеялась. До чего же они все похожи!
Когда-то точно так же говорила ей бабушка. Сейчас выпьешь молока – и придет мама… И ведь – приходила, на самом деле, как сейчас точно в тот миг, когда ненавистное молоко выпивается, появляется на пороге она, Тоня…
Мистика…
Когда-нибудь она, Тоня, точно так же будет говорить своим внукам. Вот только Пашка – мальчик. А мальчикам мистические знания передаются? Интересно…
Она открыла дверь, вошла в дом, втянула с наслаждением теплый воздух и запах блинчиков.
– Ма-а-а-ама!
Пашка бросился к ней, с белыми молочными усами, теплый, родной, и она прижала его к себе, испытывая настоящее, всепоглощающее счастье.
– Да, милый… Как дела?
– Плохо, – заявила мать, появившись на пороге. – Детских врачей надо всех повыгонять. Пришлось тащить ребенка по холоду, и ведь бестолково! Эта молоденькая дуреха знать не знает, чем вообще болеют ребятишки!
Она сурово посмотрела на Тоню, точно это она и была тем самым врачом.
– Отправила нас к фтизиатру. Там сидела другая такая же умница, чуть постарше. Заявила, что у ребенка признаки туберкулеза.
Тоня почувствовала, как у нее останавливается, замирает сердце и жизнь и вообще Тони больше нет.
– Как? – прошептала она одними губами, глядя на Пашку полными любви глазами, как будто он уже при последнем издыхании, и только ее любовь может удержать его в этом мире.
– А вот так, – развела руками мать. – Да еще слышала бы ты, каким тоном это было сказано! Просто изречено! Как на заседании суда…
«Туберкулез», – повторила про себя Тоня страшное слово. В каждой букве жила смерть. И слово было некрасивое, страшное, пахнущее больницей и кладбищем. А самое страшное для Тони было – что теперь это слово относилось к ее малышу.
Она даже не слышала уже, что говорит мать. Слова пролетали, они были легкими, невесомыми и не могли заслонить то страшное, тяжелое слово.
В глазах потемнело, и ноги стали ватными. Она прислонилась к стене, пытаясь удержаться. «Лучше бы это случилось со мной…»
– Тонь, ты что это?
«Господи, лучше пусть со мной… Все самое плохое. Пусть со мной».
– Тонечка…
И откуда-то она слышала музыку. Кто-то пел. Музыка была напряженная и безысходная, как будто неведомый ей француз плакал с ней вместе. Только она-то молилась, не желая признавать эту безвыходность для своего ребенка, а француз погружался в нее. И пытался Тоню забрать с собой.
«Я не хочу, – сказала она ему. – Если тебе хочется, это твое право. А я найду выход».
Она не знала, где он, этот ход в другое будущее, а Пашке было все равно – он еще не понимал, что какая-то женщина-врач подписала им всем приговор. Он с восторгом рассматривал подаренный ему набор «лего».
– Ма, у меня их уже пять! – обернулся он к ней. – Скоро я построю город, да?
Он смешно картавил, и Тоня невольно улыбнулась – привычно, потому что ответная улыбка ему уже давно была ее, Тониной, частью, и благословляя эти свои привычности. Он не должен заподозрить, что ей плохо. И – уж тем более попять почему.
– Они все врут, – прошептала она. – Они когда-то и с папой наврали…
Мать хотела ей что-то сказать, но только вздохнула.
– Пойдем обедать, а уж потом все обсудим, – наконец проговорила она.
– Да нечего обсуждать! – отмахнулась Тоня. – Я сама пойду к этой даме. И пусть она мне докажет, что Пашка…
Она остановилась. Тревожно посмотрела на сынишку – он, услышав свое имя, приподнял голову и смотрел на нее немного изумленно. Что про него должна там доказывать какая-то неведомая дама?
Тоня судорожно всхлипнула и, погладив сынишку по голове, пробормотала:
– Все в порядке, милый. Все в порядке…
Но чувство обиды на жизнь уже начинало овладевать ею – она почему-то вспомнила ту расфуфыренную даму, садящуюся в автомобиль. Подумала, что у этой дамы есть все для счастья, и – кто знает, может быть, именно она и есть тот самый врач, который пытается приговорить ее ребенка к смертной участи… А еще ей подумалось, что теперь врачи вообще никого не лечат, потому что не умеют или не хотят, они только диагнозы ставят и шантажируют – как это случилось с Тониным отцом, а потом, когда пациент умирает, никто как бы и не виноват…
И ей захотелось сесть на пол, по-детски уткнуться носом в коленки И – заплакать… Но ведь даже этой малости Тоня позволить себе не могла!
Это те, у кого есть ответственность только перед собой или вообще ее нет, могут позволить себе такую роскошь, как слабость.
Тонину же жизнь всегда сопровождало это самое чувство, оно сначала ее раздражало, а потом она к нему привыкла даже и успокоилась. В конце концов, каждому свое, у каждого свой крест и так далее, – смотри афоризмы, пословицы и другие мудрые изречения… Только иногда Тоне казалось, что она в конце концов рухнет под тяжестью этого креста, и – найдется ли кто-нибудь рядом, чтобы протянуть ей руку и помочь подняться? И еще – последнее время ей стало казаться, что она и не живет совсем, она просто тут с миссией находится, как раз вот с этой – ответственной…
Она смирилась. И не с таким смиряются! Но сейчас – ее переполняло чувство детской обиды. Вся. ее жизнь пробегала перед глазами – и только один вопрос рождался – за что, господи? Почему? Я ведь никогда ничего не делала совсем плохого, так – почему Пашка?
А если бы она была счастливой, ничего бы такого не случилось с ее ребенком… Откуда-то пришла эта мысль и застряла в голове, и Тоня снова почувствовала себя виноватой – теперь за то, что не сумела стать счастливой.
А Пашка не понимал, что происходит сейчас с мамой, и смотрел на нее немножко удивленно и выжидающе. Она собралась, улыбнулась, постаравшись, чтобы улыбка попала и в глаза, и сказала:
– Все в порядке. Мы сейчас будем читать про Винни, да?
Пашка обрадовался.
– Ты… останешься?
– Нет, – покачала Тоня головой. – Не получится. Завтра на работу…
Он вздохнул.
– Но я тебя скоро заберу, – поспешила она успокоить сына.
– Когда?
– Послезавтра.
– Он еще не выздоровеет, – вмешалась мать. – Да и тут ему лучше.
– Но мы не можем так долго находиться в разлуке! – по-взрослому воскликнул Пашка.
– Экий, – обиженно поджала губы мать. – С ней не можешь, а со мной – всегда пожалуйста! Разлучение возможно.
– Нет, ба, но… – Он замолчал, потом решительно сказал: – Прости. Я не подумал.
И Тоня вздохнула про себя, узнав в его взгляде то самое, что постоянно присутствовало и в ней.
То же самое.
Ответственность перед другими. За других.
От-вет-ствен-ность, будь она неладна.
«Ничего, маленький, – подумала она, открывая книжку, к которой испытывала нежность: эта книжка помнила еще ее, Тонино, детство. – Ничего. Мы ведь скоро уедем все вчетвером. В Ламерик. Там есть и озеро, и зеленый холм, и белый дом… По утрам там поют птицы. И врачи там добрые, даже если человек болен, они ему про это не говорят. Они лечат его молча, с добрым лицом, и глаза у них живые и теплые…»
Тоня знала, что это только недостижимые мечты, и все-таки успокоилась и смогла улыбнуться своему мальчику так, что ее спокойствие и сила передались ему тоже, и он улыбнулся ей в ответ.
Он все еще стоял, смотря на эту девицу – пытаясь понять самого себя, почему он не уходит?
Девица была простая, как яичный желток, все ее мысли и чаяния были напечатаны на лице крупными, плакатными, буквами. Собственно, им и места надо было мало.
«А та, другая? – усмехнулся он про себя. – Она-то чем лучше? Скажем так, Бог даровал ей внешность маленькой мадонны, но – там-то внутри что? Такая же пустота. Такое же узколобое стремление к „высокому положению“ или хотя бы к „материальному благополучию“.
И вообще – зачем он здесь? Хочет найти еще одну Лору? Да есть ли вообще в мире не-Лоры?
И Лора, скорее всего, совсем не худший вариант!
Он поймал ее взгляд – она смотрела на него с осторожным любопытством, как будто примеривалась – надо ли ей укусить или…
Ну да, сожрать. Этакая акулка.
Он невольно засмеялся.
Взгляд девы за прилавком стал жестче, глаза сузились – теперь она всем своим видом демонстрировала хладнокровное презрение. И этот ужасный фингал под глазом…
Наверное, в этом ее плебейском виде и таилась причина того негодования, которое бушевало у него внутри. «Вместо Рафаэлевой мадонны – это маленькое чудовище».
Да, именно так. Тогда зачем он тут? Почему он стоит и рассматривает ее, не уходя?
– Он словно очнулся, – и в самом-то деле, что он тут делает до сих пор? До свиданья, – зачем-то попрощался он с ней еще раз. «Акулка» удивленно вскинула глаза, и в ней появилось что-то детское, щенячье… И – человеческое. Она даже показалась ему в этот миг симпатичной.
– Д-до… свиданья…
Последние слова она выдохнула – он едва расслышал, скорее догадался. И вдруг увидел – Волк. Волк, как зачарованный, смотрел на эту девушку за прилавком и не мог оторвать взгляда. Словно нашел то, что искал.
«Наваждение, – подумал он. – Глупость. Волк, не сходи с ума. Это не то, что нам с тобой надо…»
Но Волк его не слушал. Он не хотел уходить. Еще минута – и он останется у ее ног. Свернется там калачиком и будет охранять ее, оставив навсегда своего хозяина. Своего создателя…
Он дернул Волка за поводок, как собаку.
Он вежливо улыбнулся ей, слегка наклонив голову, и пошел-таки прочь. Волк трусил рядом, понурившись, то и дело оборачиваясь с тоской, словно пытался запомнить. «Ты только часть меня, – сказал он Волку. – Ты не имеешь права на собственные чувства и эмоции…» Волк ничего не ответил. Он ведь на самом деле был только плодом воображения. И – хозяин был барин, даже если был глупым. И не видел, что в глазах этой девочки притаилась судьба, от которой не скроешься.
«И вот в этом – тоже судьба, – думал Андрей, меряя шагами проспект, ведущий к киностудии. – Что я хотел найти там? Маленькую мадонну, чистотой лика способную озарить мою грешную душу? Я мог бы нечаянно повредить ей – красота ведь так хрупка, а истинная красота и вовсе… Или я хотел найти ту самую героиню, которая сможет оживить действие этого занудства, которое сейчас я пишу? Но – они бы не смогли найти актрису… Даже грим не спасает этих новых девочек от цепкости взглядов… А маленькая продавщица из магазина косметики – разве она сможет сыграть, ведь эта ее красота – просто дар Божий…»
Мимо проехала машина, он же был настолько погружен в мысли, что не сразу заметил, как несколько капель грязи брызнули из-под колес на плащ – а заметив, поморщился, посмотрел вслед, и ему показалось, что женщина на переднем сиденье похожа на Лору, но он тут же подумал, что ему уже бог знает что мерещится, ну откуда она здесь и почему в чужой машине?
Он вытер эти грязные пятна – несколько маленьких пятнышек, ерунда, – и почему-то вспомнил про девицу с фингалом, – но на сей раз эта самая девица не показалась ему отвратительной, а наоборот…
«А ведь это именно тот самый типаж, – удивленно подумал он. – Да, это то, что мне нужно! Именно она бы оживила весь сценарий, да, именно так!»
Настроение его улучшилось, он подумал, что «иногда полезно, когда машина обдает тебя грязью, это… освежает мысли» – и рассмеялся.
Дальше он шел окончательно погрузившись в размышления, и образ девушки из магазина, помещенный в середину его мысленных процессов, странным образом придавал ранее бесформенной вещи форму, смысл, содержание…
Открывая дверь, показывая пропуск, идя по длинному коридору, здороваясь мимоходом, он продолжал думать о ней и даже пробормотал себе под нос:
– И образ девы магазинной… Надо подарить ей цветы!
– Простите?
Он не сразу заметил Лерочку, прелестную молодую актрису, претендующую на главную роль. Еще вчера он был за нее. А теперь, всматриваясь в ее аккуратное, тщательно выстроенное природой личико, обнаружил, что в нем чего-то не хватает.
Чего-то важного.
«Фингала», – пришла ему в голову хулиганская мысль, и он, не выдержав, снова рассмеялся.
И Волк внутри улыбнулся.
Она увидела его фигуру сразу.
На секунду она так испугалась, что ей захотелось свернуться в клубок, спрятаться.
Надо же, подумалось ей, как некстати он тут стоит…
Потом ей пришло в голову, что его появление здесь – дурная примета. Очень дурная.
Даже холодно стало от этой мысли.
Она прикрыла глаза.
Водитель бросил на нее осторожный взгляд – она почувствовала его страх и усмехнулась – да, у нее с детства была эта неприятная особенность – в те мгновения, когда ее касался страх или нехорошее предчувствие, она белела как мел. Как мертвая… А сейчас еще и закрытые глаза… Бедняга!
– Вам… нехорошо?
Надо взять себя в руки. Твоя ненависть к нему заставляет тебя становиться мистиком, моя дорогая. Еще немного – и ты начнешь бегать по бабкам, странным теткам с жуткими физиономиями и каким-нибудь больным на всю голову жрецам вуду…
– Нет, все в порядке, – улыбнулась она ему, открыв глаза.
В конце концов, что удивительного в том, что она увидела его именно на этой улице? Он же тут работает, да.
Это она неизвестно что здесь делает…
Ей стало легче дышать, и за оставшийся отрезок пути она почти полностью пришла в себя.
Почти…
Пока шла по узкому проулку, все-таки несколько раз оглянулась и потом, уже взявшись за ручку подъездной двери, набрав номер кода – обернулась еще раз, нервно облизнув губы…
«Боже, что это с тобой, Лора? Как будто за тобой идет маньяк».
«Ревнивый муж».
«А какая разница, Лора?»
А в подъезде она остановилась перевести дыхание и рассмеялась.
Да, ты сходишь с ума, дорогая. Ты разговариваешь сама с собой, боишься пустых подъездов, и даже собственный муж вызывает у тебя страх…
И вряд ли эта мысль могла принести облегчение. Напротив – вызвала целую волну протеста и раздражения на саму себя, на весь мир, на всю жизнь…
Лора быстро поднялась вверх по ступенькам, точно убегала от самой себя.
К нему.
Как всегда…
И как всегда после того, как она нажала на кнопку звонка, ей стало легко и страх отпустил ее.
Дверь открылась не сразу – Лора успела испугаться, что он уже ушел, она не успела… «Боже мой, – подумала она. – Боже мой, но – почему именно со мной происходят нелепости, трагические случайности, именно мой мир постоянно рушится?»
И мир – из-за тишины за дверью – на самом деле рушился, превращая Лору из взрослой женщины в маленькую девочку.
Рука снова потянулась к звонку – бесполезно, горько улыбнулась женщина-Лора, но девочка-Лора возразила ей – нет, не бесполезно, мы…
И в этот момент она услышала его шаги. Там, за дверью…
А потом дверь открылась, и она увидела его, с мокрыми волосами, с полотенцем в руках, с удивленными глазами…
– Лора? – удивленно спросил он.
Потом сделал шаг назад, пропуская ее, но – почему-то в этот момент, когда он сделал этот проклятый шаг назад, Лоре стало больно, так нестерпимо больно, как будто он не пропускал ее, а пытался от нее отодвинуться…
– Привет, – сказала она и даже улыбнулась ему – о, она научилась этому искусству улыбаться, когда этого совсем не хочется. Она много чему научилась, или жизнь ее этому научила, или люди, которые никогда не хотели ее понять… Не важно.
Она улыбнулась ему, и прошла внутрь, и посмотрела в его глаза. «Что я надеюсь там увидеть? Любовь? Страсть?»
– Ты будешь кофе? Я сварю…
«Что я боюсь там увидеть – страх, равнодушие?»
– Да, конечно, спасибо, Дима…
Она сняла пальто.
Плевать, что их встреча начинается совсем не так, как рисовало ее воображение. Жизнь столько раз обманывала ее ожидания – этот грех ничтожно мал и вполне искупается тем, что она появится с ним рядом.
Она будет с ним рядом, и это значит, что у нее будет шанс все переиграть.
Обмануть эту чертову жизнь.
С утра голова у Веры Анатольевны раскалывалась от боли. Она даже не хотела вставать и пролежала бы весь день, взяв в руки старую, незамысловатую книгу, благо и вставать было незачем, все равно сегодня она никуда не собиралась…
Но вот – встала, вопреки собственным желаниям, накинула старый фланелевый халат в мелких синих цветочках – бог знает почему она чувствовала себя только в этом халате удобно и комфортно, – умылась, стараясь не смотреть в зеркало, а потом отправилась на кухню.
Там она нашла таблетку баралгина, сварила кофе, и ей стало легче.
Она даже включила компьютер, хотя еще несколько минут назад не могла и помыслить о таком акте самоистязания. Открыла файл со своей пьесой, несколько минут тупо смотрела на свой текст и в конце концов свернула его.
Сил думать у нее не было, заниматься правкой не хотелось. Каждый раз, когда она правила свои тексты, ей казалось, что она все только уродует кривыми ножницами, приближает текст к какой-то там середине, вместо того чтобы оставить все как есть – ведь не правят же родившегося ребенка… Какой получился, такой и получился.
За окном выла сигнализация на какой-то машине, и Вера Анатольевна снова испытала приступ мигрени – а машина все выла, и так зловеще, что Вере Анатольевне захотелось закричать.
– Да хоть бы тебя угнали поскорей, – процедила она сквозь зубы.
Чтобы спрятаться от этих невыносимых звуков, она ретировалась на кухню, сварила себе еще кофе и устроилась там, у окна во двор, с чашкой.
Она любила вот так сидеть, смотреть в окно и придумывать что-нибудь про людей. С самого детства.
И там почти ничего не менялось – иногда Вере Анатольевне казалось даже, что жизнь остановилась в какой-то момент, потому что тетки, идущие по улице, одевались точно так же, как и двадцать лет назад, и даже вон тот мужчина, застывший у киоска с газетами – он тоже был тут всегда, в этой синей куртке и кепке… Она уже даже начала было придумывать ему историю, но ей быстро надоело.
И вид надоел.
«Ночь, улица, фонарь, аптека, – усмехнулась она про себя стоическому бессмертию этих блоковских строк. – Живи еще хоть четверть века, все будет так. Исхода нет».
Она вздохнула, вернулась в комнату – машину, видимо, угнали, потому что теперь стало тихо.
Писать ей по-прежнему не хотелось.
Она вышла в Интернет, побродила по сайтам, даже высказалась на каком-то литературном форуме по поводу безнравственности новой прозы – хотя какое она к ней имела отношение, к этой прозе?
Потом ей стало скучно, тем более что Димы там не было, а без Димы все теряло смысл.
Дима был ее призом в этой сумасшедшей скачке по имени Жизнь, где она была обязана хоть на старости лет что-нибудь выиграть.
Она выключила компьютер, снова вернулась к окну – мужчина все еще стоял и словно ждал кого-то – может быть, вот он, ее приз, грустно пошутила она. Надо только выйти и забрать его.
Но забирать этот жалкий приз ей не хотелось. Она вздохнула, пожелала незнакомцу удачи и включила телевизор. Там было какое-то убогое реалити-шоу, стайка сексуально озабоченных подростков, исцелившихся «клерасилом», пыталась доказать миру, что они что-то собой представляют, напоминая при этом семейство обезьян…
Ей это быстро прискучило. Она достала с полки любимый старый фильм. Она и сама не знала, почему любила этот фильм с юности – сюжет «Иезавели» был банален и прост: история женщины-вамп, из-за которой на дуэли погибал юноша. Потом, возмущенный ее надменностью, ее бросал жених, а потом она раскаивалась и приносила себя в жертву, сопровождая заболевшего желтой лихорадкой бывшего жениха на остров, куда свозили смертников…
Да и сам этот фильм она смотрела уже много-много раз. Просто она очень любила этого режиссера – Уайлера, и вообще любила старые фильмы.
Там было больше страсти, больше правды, и там – да, именно поэтому, наверное, она их так любила, эти черно-белые, медленные фильмы! – больше ценились личности, глубокие и странные, нежели эти жалкие «обезьянки»…
Жалкие, глупые обезьянки, с убогими душонками и мыслями.
Вера Анатольевна относила себя к личностям.
Сначала были прочитаны две главы из «Винни-Пуха» вслух, потом был выстроен огромный «лего»-замок, потом был просмотрен мультик про Шрека – и все это время, рядом с этим счастьем по имени Пашка, Тоня не могла до конца осознать себя ни счастливой, ни несчастной. Она зависла где-то посередине, готовая к смеху и слезам… Точно не могла найти выход из лабиринта, и никакой рядом Ариадны с нитью. Только они с Пашкой и мамой – втроем, а еще врачиха-фтизиатр, как злая колдунья, преследующая каждую Тонину мысль по пятам. Потому что если эта мысль была радостной, надо было тут же подослать напоминание о болезни и тем самым снова вернуть в озеро невыплаканных слез.
Так и проходил день, в серой дымке, и надо было уже ехать домой, потому что завтра работа…
– Тонь, ты оставь его еще на пару деньков у меня все-таки, – попросила мать.
Тоне хотелось закричать: «Как же так, ведь я и не знаю, сколько у нас вообще этих дней осталось!», но она тут же запретила себе эти мысли – навеянные злой колдуньей-врачихой, они не могли принести ничего доброго…
– Да, хорошо, – кивнула она. – Я что-нибудь завтра придумаю. Может быть, приеду с ночевкой…
Ей не хотелось тащить сейчас простуженного Пашку через весь город, и – там ведь Шерри, которая могла себе позволить и выругаться или пошло пошутить…
А ее бразильские сериалы чего стоят, где на протяжении целой серии могли устроить похороны или громко выяснять, от кого из героев понесла какая-нибудь Пакита-Розита!
Если бы не работа, до которой отсюда добираться тяжело, она бы осталась сама. Ей не хотелось сейчас в собственную квартиру – с появлением там Шерри квартира перестала быть ее.
– Тонь, а эта твоя Шерри…
– Да, мам, – ответила Тоня. – Она все еще у меня.
– Тонька, так нельзя! Ты добрая, слишком добрая…
– Дуреха, – кивнула Тоня, закапчивая материнскую мысль.
– Она же тебе на шею села!
– Ну да, села… А моя шея, мам, она всем подходит для этих целей!
Она рассмеялась, поцеловала Пашку и подошла к матери. «Кажется, что она уменьшается, – подумала Тоня, обнимая ее. – Стареет, уменьшается, истончается, как время… Или это ее время истончается? Или оно вообще проделывает с нами такую штуку, издевается над нами, самоуверенными и глупыми?»
– Все будет хорошо, ма, – пообещала она. – Моя шея сильная. Я выдержу.
И еще раз повторила эту спасительную «обманку», которой так хотелось верить, и так хотелось – чтобы она хоть однажды перестала быть утешительной «обманкой», став правдой:
– Все будет хорошо, да…
Но в горле застрял комок, и она боялась, что, если задержится хоть на минуту, из глаз польются водопады слез, а это ни к чему.
Поэтому улыбнулась из последних сил и быстро, стараясь не оборачиваться, чтобы они все-таки не вырвались на свободу, выбежала прочь, на холодный воздух, пытаясь справиться с внезапно накатившей слабостью и стать сильной.
Снова стать сильной…
