Текст книги "Родись счастливой"

Автор книги: Светлана Новокрещенова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Мне кажется, на меня все смотрят. Только пальцем не показывают. Здесь все про всех знают. Маман не хочет появляться со мной на людях. Даже на рынок ходит одна.

Вот как! Я уже, что называется, Ирину Андреевну в гробу видела, а она жива и вполне здорова и на аппетит не жалуется. И дочь по-прежнему называет ее «маман». Мое недоумение не достигло сознания подруги. Я опять ощутила призрачность своего пребывания.

– Не представляю жизни в этом городе, – выдохнула Лиля и отошла от окна. Прошла по комнате и опустилась на диван.

Милашка, улучив момент, мягко прыгнула к ней на колени. Слабое подобие улыбки тронуло губы Лили. Она положила ладонь на голову кошки, а та ловко поднырнула под нее и подтолкнула под локоть. Ждала ласки. Лиля погладила ее. Милашка уютно замурлыкала. Руки Лили и без тщательного маникюра являли вершину совершенства. Но на черное платье налипла кошачья шерсть. Я сцепила в крепкий замок вспотевшие пальцы.

– Но Оксана Аркадьевна хочет, чтобы мы жили здесь, вместе с ней, – задумчиво проговорила Лиля.

Не веря своим ушам, я привычно приподняла очки, чтобы лучше рассмотреть подругу. Как это: «мы» и Оксана Аркадьевна? Она-то здесь причем? Я вообразила себе картину: Оксана Аркадьевна, Игорь Борисович и моя подруга за уютным семейным ужином. Чем дальше в лес, тем больше дров. Чем больше говорит Лиля, тем меньше я понимаю. Некоторое время я изучала немой профиль подруги. Даже отсутствие красок не портило ее. У Лилии очень выразительная лепка лица. Классика. Она оставалась красивой даже в печали.

– Лиля, ты извини, но… – мой голос крался осторожно, как пантера в ночи.

Лиля повернула голову и будто удивилась моему присутствию в этой комнате.

– Ах, да, ты ведь не в курсе.

– Ну… как сказать? В общих чертах, – я замельтешила голосом, взглядом и руками.

– Юля (подруга первый раз обратилась ко мне по имени), я хочу, чтобы ты… – Лиля осеклась, – я хочу попросить у тебя прощения.

Мои прагматичные мозги моментально вычислили первоначальную формулировку задуманной фразы. Она должна была выглядеть так: «Я хочу, чтобы ты меня простила». Но Лилия вовремя остановилась и поправилась. Это говорило о переменах, происходящих в Лиле. Именно о происходящих, а не произошедших. Нетвердость и заминки свидетельствовали о процессе, а не о результате. А о причинах этих перемен, полагаю, я узнаю позже. Пока я размышляла, Лиля испытующе смотрела на меня.

– Ты не задаешь вопросов. Это хорошо. Значит, все понимаешь.

– Не совсем, – призналась я, – я не понимаю, за что я… за что ты просишь у меня прощения.

– За все, – просто сказала Лиля, прямо глядя мне в глаза.

Подо «всем», наверное, подразумевалась не только леность в ведении переписки. Установилась трудная пауза.

– Не торопись с ответом, – посоветовала Лиля, – сначала выслушай, а то, может, и знать меня не захочешь.

Лилия встала и вновь отошла к окну. В задумчивости она покусывала нижнюю губу, знак того, что она пытается сосредоточиться. Собравшись с мыслями, Лиля заговорила:

– Не буду рассказывать о том, что было в Сочи. Бесполезно. Это так же трудно, как описывать полотна импрессионистов. Надо только видеть. Скажу одно: уехали мы по настоянию Игоря. Я не уводила его из семьи. Но, честно скажу, рада была безумно. Не оттого, что он остался со мной, а не с Оксаной. А оттого, что я с ним. Уехали в никуда. Главное – вместе. Мы прибились к одному виноградарскому хозяйству где-то между Геленджиком и озером Абрау. Там живет его старинный друг. Игорь обменял машину на верхний этаж кирпичного коттеджа. Почти что чердак. Там и поселились. Игорь удачно устроился на винодельню: инженеры такого класса везде нужны. Я – бухгалтером. Нас никто не знал, ни о чем не спрашивал. Приехали – живите. Работаете – спасибо. Все было красиво, как утренний сон: горы, виноградники, солнце, фрукты, вино. Абрау близко, небо близко. Игорь рядом. Постоянно глаза в глаза, душа в душу. Знаешь, я думала, что никогда не забуду этих дней. А сейчас рассказываю и сама себе не верю. Со мной ли это было? И было ли?..

Лиля замолчала. Послюнила палец и попыталась собрать с платья прилипшую шерсть. Я сидела, не дыша. И совершенно при этом забыла, что ко мне должен кое-кто прийти.

– Поработала я недолго. Случился ребенок. Я, дура, не хотела, брыкалась. Даже анализы на аборт собрала. Игорь как узнал, здорово ругался. А как рожать от женатого человека? С Оксаной они так и не развелись. Не хотел он к ней ехать. Боялся при встрече в глаза посмотреть. В общем, появился Антошка. Знаешь, думала муками искупится мой грех. Роды были затяжные – трое суток. Завотделением тамошней больнички, мезозойский старик, говорил: «На моем веку так долго никто не телился».

Я представила себе Игоря Борисовича на руках с младенцем. Поздние отцы – самые лучшие. Я знаю, как он любит Диму. А его чувства к ребенку Лилии даже трудно вообразить. И еще я вспомнила, как Лилька плохо переносила физические страдания. У нее низкий болевой порог. А тут трое суток ада. Бедная Лилька! Голубая жилка на виске Лилии натолкнула меня на мысль, что неплохо бы ее покормить.

– У нас есть пельмени. Будешь?

Лиля согласилась на удивление легко.

Пока мы перебирались из узкоколейки в тесную кухню, я боролась с соблазном спросить о Диме. Он был уже далеким, почти детским воспоминанием, и сегодня я ждала другого человека, но нежные Димины глаза как будто снова глянули на меня. А Лилия? Хочет ли она вспоминать о нем?

– А что с Димой? – осторожно поинтересовалась я.

Лиля не уловила плохо скрываемого волнения. Ответила она не сразу.

– В его мозгу в тот момент что-то перевернулось. Вспыхнула какая-то разрушительная ярость. Он, мамин сын, не захотел остаться рядом с ней. Кажется, ему было невмоготу оттого, что не смог защитить ее. А раз нет функции защиты, включилась функция нападения. И он пошел убивать. Сам был ранен. Оксана к нему в Ханкалу ездила.

– Где он сейчас, не знаешь?

– Конечно, знаю. В Москве. И он, и Оксана. И Антошка.

Я уронила в кастрюлю с кипятком ком смерзшихся пельмешек. А сердце мое упало ниже пяток, в подвальное помещение нашего дома. Я живу на 16 этаже.

– Они повезли Антошку на операцию. Ему там сделают пересадку кожи. Дима – донор. После похорон отца Дима закрыл контракт. Он больше не будет воевать, – и, посмотрев на меня, пораженную услышанным, прошептала: – Игорь умер. А наш сын…

Дальше была длинная пауза, которую я не посмела нарушить. Лиля мужественно справилась с накатом горько-соленой волны. Закусила губы до пунцовых пятен. И рассказала свою историю. Говорила она ровно, как будто речь шла о постороннем человеке. Без восклицаний, ненужных вопросов и слез. Я уже упоминала о ее сдержанности.

Счастье оборвалось так же негаданно, как и случилось. Антошке было два с небольшим. Сложный возраст. Дети в это время – сущие бесенята, все самостоятельность демонстрируют. Все «сам». Вечером, дождавшись папу Игоря, сели ужинать. На столе обнаружилась нехватка салфеток. Лиля пошла за ними в комнату. Антошка попросил у папы чаю. Тот ответил: «Сейчас мама придет и нальет». Антошка же вмиг оказался у плиты, где стоял только что вскипевший чайник…

Ребенка спасли. Дышать он сможет самостоятельно, не через трубки. Зрение тоже почти не пострадало. Но таким ангелочком, приводившим в умиление всех, он никогда не будет.

Мой дружок с младенческих времен Мишка Петров, тот самый, который обрек себя на пробуждения под моим портретом, сейчас работает хирургом. Так он рассказывал, как во время практики все студенты правдами и неправдами открещивались от работы в ожоговом отделении. Вонь, гной, крики. И частые смерти, которые на медицинском языке называются летальными исходами. Мишка, конечно же, пошел именно туда. Такой уж он по натуре, земский подвижник.

Многочисленные операции, лекарства по космическим ценам полностью опустошили дом Игоря и Лили. На кухне осталась только газовая плита да табурет, который одновременно служил и столом, и полкой, и сиденьем. Они уже не жили вместе. Лиля – в больнице, при сыне. Позже их перевезли в Ростов-на-Дону. Там и врачи опытные и оборудование современное. Квартиру под крышей сдали курортникам за хорошие деньги. Игорь перебрался на летнюю веранду. Работал в три смены, вкалывал как вол, таща непомерный груз вины. Лиля отупела от операций, перевязок, ожиданий. Слабые детские стоны сводили Лилю с ума. Кошмары ночью и днем. Но она была готова ждать сколько угодно и сносить невыносимое, лишь бы только он жил, ее сыночек. Как-то при муже, глядя на забинтованную, похожую на кочан капусты головку ребенка, Лиля сказала в никуда: «Если ты умрешь, то и я жить не стану». Игорь вернулся домой, написал записку, накинул один конец веревки на крюк, другой – себе на шею.

Его спасли квартиранты, прибежавшие на грохот. Игорь вытолкнул из-под своих ног деревянный ящик. Но мысль расстаться с жизнью не покидала Игоря. Он написал огромное количество предсмертных записок. В каждой повторял: двух смертей я не выдержу. Мысли о старшем сыне, ходящем у смерти под боком, тоже не давали ему покоя. И о преданной жене. Поэтому снова записка, снова крюк. Игоря поместили в психушку, тоже в Ростове. Там уколы, уколы.

– Как ты думаешь, что я почувствовала, когда узнала, что Игорь в больнице? Ничего. Ни жалости, ни сострадания. Надо мной тогда хоть небеса разверзнись, не заметила бы. Только сын. Мать говорит, Бог его, Игоря, наказал. Дура. Большая дура. Бог не мучит, а учит.

И все же он умер. Умер во сне. Легкая смерть. Вскрытие не обнаружило никаких патологий. Такое бывает. Игорь Борисович жил смертью, и она стала его реальностью. По последней воле, его кремировали. Но вопреки его желанию, похоронили все же на родине, а не на зеленых холмах среди виноградников, как он хотел. Он писал, что на его могилу все равно никто не придет, а знакомые, проходя мимо, будут говорить: «А, это тот самый…».

– Оксана Аркадьевна всю дорогу держала на коленях урну с прахом. Как вросла в кресло самолета. А Дима ребенка держал. Тот хоть и маленький, все понимает. Очень теряется, когда люди на него таращатся. Лицо обеими ладошками закрывает. А здесь в Димкину грудь уткнулся. Так и сидел весь полет.

– Постой-постой, – мне пришлось опять перебить Лилю, – а как там оказалась Оксана?

– Я вызвала. Она его жена. Да и не сумела бы я его нормально похоронить. Денег нет, одна, на руках ребенок после третьей операции. Позвонила, сообщила, дала адрес психушки. Она ничего не сказала. А через 10 часов прилетела. Нашла меня. Мы с Антоном в реанимации лежали. Я не хотела ехать на кремацию. Буду, думаю стоять там как орудие убийства Игоря. А жена, думаю, будет злорадствовать, мол, на тебе, на чужой беде счастья не построишь. Но Оксана сказала: «В этот день ты должна быть с ним». Она же и медсестре денежку сунула, чтобы та посидела с ребенком. Пришлось ехать.

Я ни разу не была в крематории ни в каком качестве (тьфу-тъфу-тьфу) и не знала, что и как там происходит. Но благодаря Лилиному рассказу, я составила некоторое представление. Стены просторного и холодного зала обиты темно-лиловым бархатом, в центре гроб с телом. Включают органную музыку. Из-за частого употребления лента в магнитофоне застревает, и музыка растягивается вопреки замыслу композитора. Это очень напоминает старую разлаженную шарманку.

Лиля тоже никогда не была в подобного рода заведениях. Она вошла и застыла на пороге. И не знала – идти дальше или назад? Возле гроба стоял Дима. Худой, загоревший почти до черноты. Сходство с отцом проступило еще сильнее. Он обернулся и посмотрел на нее как на случайного попутчика в поезде. И снова склонился к отцу. Он еще не знал про Антошку. Оксана Аркадьевна взяла Лилю за локоть и подвела к Игорю.

К родственникам выходит дама в черных кружевах, в руках белая роза. Ни дать ни взять – испанская донья. И начинает накладывать на музыкальный фон какие-то слова. Предполагается, что она озвучивает мысли, которые должны бы прийти в головы провожающим (как на вокзале!). Что-то вроде: «Еще одна жизнь, свершив земной круг, угасла». Когда сказать уже нечего, дама задувает свечу и кладет у гроба розу. Свет становится мягче, музыка тише.

– Постойте, – говорит Оксана в тишине, – мне нужно кое-что сказать Игорю.

Дама, привыкшая к подобным экспромтам, деловито кричит кому-то за своей спиной: «Один момент». Музыка резко обрывается.

– Ты всех нас очень любил, Игорь, – сказала Оксана, глядя на скрещенные на груди руки покойного. – Как мог. Мы объединены твоей любовью. Мы останемся вместе. И ты с нами. Прости, Игорь, мы не можем оставить тебя здесь. Ты всем нам нужен. Ты поедешь с нами. Со мной, Лилей и сыновьями.

– Дима и бровью не повел. Не удивился, не возразил. Наверное, он много повидал, что его ничего не удивляло, – вспомнила Лиля, – Я же обрадовалась. Как будто получила, чего ждала. Ты можешь считать меня чудовищем, но в тот момент мне казалось, что все именно так должно и быть. Понимаешь, от меня ничего не зависело. Ни тогда, когда мы уезжали с Игорем, ни в этот раз. Судьба будто берет меня за руку и ведет. Сопротивляться бесполезно.

Я представила Лилю в самолете. С одной стороны – Оксана с погребальной урной на коленях. С другой – Дима с сыном своего отца. С братом. Судьба несет над землей спящую Лилю. Спокойно спящую. Во сне она невольно кладет голову на плечо Димы. Тот закрывает глаза, и, кажется, перестает дышать. Даже известие о возможной катастрофе не заставило бы его пошевелиться. Ребёнок на коленях поднимает личико и вопросительно смотрит. Дима чувствует это, прижимает мальчика теснее. А когда тот вновь уткнулся в его камуфляжную робу, осторожно целует Лилю в макушку.

Пельмени мои разварились и развалились. Я выловила их, разложила по тарелкам и задумалась: добавлять бульон или нет?

– Тебе первым, вторым или третьим? – поинтересовалась я у Лили.

– А третьим – это как?

– Да это мама так шутит, – я смутилась неуместностью сказанного. На самом деле в нашем семейном рационе присутствовало такое блюдо – «бульон из-под пельменей с сухариками». Его-то мама и называла «третьим».

– Тогда вторым, – откликнулась Лиля.

Я поставила тарелку перед Лилей и стала невольно наблюдать за ней. Конечно же, я помнила, что в отношении стола она всегда была разборчива, иногда даже слишком. Три года назад фиг бы она согласилась есть эти пельмени. Она как японка ела только то, что приготовлено в ее присутствии, а не на мясокомбинате в каком-нибудь райцентре. Кроме всего прочего, она – вегетарианка. Вегетарианцы бывают разные: пацифисты, гурманы, худеющие. Лилия – из последних. Теперь за милую душу ест магазинные пельмени и не морщится. Но деликатным манерам за столом она осталась верна.

Заметив мой нескромный взгляд, Лиля усмехнулась. Угадала мои мысли:

– Да, от травоядства пришлось отказаться. На овощах гемоглобин не наешь. Антошке при каждой операции требуется кровь. У нас с ним одна группа крови, четвертая отрицательная. Доноры, как понимаешь, в очередь не стоят.

Привыкшая в основном получать, теперь Лиля перекачивает свою редкостную кровь в сына. Тут уж не до фигуры. Очень кстати я вспомнила про бутылку кагора, стоящего в холодильнике. Мама держит его на всякий случай. Как мне кажется, случай подходящий. А главное, красное вино хорошо действует на кроветворение.

– Будешь? – спросила я Лилю, продемонстрировав бутылку.

– Да. Игоря помянем.

Я долго ковырялась с пробкой – та никак не хотела вылезать из горлышка. Лиля взяла у меня бутылку. Пробка поддалась ей быстро. Раньше грубая работа доставалась обычно мне. А подруга – «К поцелую зовущая, вся такая воздушная». Лиля сама разлила вино в чайные чашки. Стаканов у нас не водилось (несмотря на мамины бакалейные наклонности).

Выпив, Лиля зажала рот ладонью. Мне показалось, что сейчас она не сдержит слез. Но нет, ничего. Опустила руку и выдохнула. Точь-в-точь как моя мама. Тихо поставила чашку и поспешно снова наполнила ее.

– Ну, а теперь расскажи о себе, – Лиля говорила почти весело.

В тот день я так и не дождалась своего игрока на нервах, и слава Богу. Сегодня мне не до него. Когда Лиля ушла, я не удержалась, чтобы не посмотреть на нее из окна. С верхотуры наш двор напоминает зеленую школьную доску, расчерченную треугольниками-тропинками. Лиля идет по гипотенузе, по самой длинной стороне треугольника. По углам я мысленно расставила Диму и Оксану Аркадьевну. Довольно устойчивая конструкция. Только на ком или на чем она держится?

С Димой все более или менее понятно, он хрестоматийный однолюб. Не права Лиля. Не стремление убивать угнало его на Кавказ. Мне кажется, что Дима вообще не может генерировать ненависть. Не сумев убить в себе любовь, он ушел убивать ее вместе с собой. Тяга к самоуничтожению, оказывается, передается по наследству. Там, в самолете, держа на руках ребенка Лили, он понял, что война окончена. Пора возвращаться.

Когда я говорила о дороге между ненавистью и любовью, я имела в виду Оксану Аркадьевну. Вот кто, как мне казалось, имеет право ненавидеть Лилю. Как она сумела найти дорогу в этот треугольник? Кто подсказал дорогу, кто дал силы? Приехала похоронить сбежавшего мужа. Ладно. Закопала и забыла. Но она поступила иначе. Почему?

Принцип «любишь хозяина, люби его собаку» здесь вряд ли уместен. И насколько нужно любить Игоря, тем более уже мертвого, чтобы не только простить его ошибки, но и приблизить к себе виновницу этих ошибок и маленького Антошку, как их следствие! Муж Карениной взял к себе внебрачную дочь Анны. Но ведь Вронский в комплект не входил! Возможно, что в Лиле и ее ребенке она увидела магнит, который вернет ей Диму. Или она, почувствовав старость, устав от потерь, готова мириться и принимать то, что Бог пошлет. Он дал, Он взял. Он вернул обратно. Бери, что дано. Если бы я знала об Оксане Аркадьевне больше, я бы, может быть, что-то поняла. Но до сегодняшнего дня я видела ее только один раз. Тогда, когда они пригласили нас с Лилей для знакомства. Сейчас я понимала одно: на ней держится этот треугольник.

Через полгода с небольшим я стояла в церкви и держала над задумчивой Лилей тяжелый венец. Свеча в ее руку постоянно клонилась в сторону Димы, грозя закапать горячим воском его рукав. Он серьезен и сосредоточен. В церкви душно и дым от ладана щипал мне глаза. Двадцать минут назад, когда мы стояли в церковном дворе и ожидали своей очереди на венчание, я мечтала о горячей ванне. До крещения еще неделя, а морозы стояли лютые. Приходилось подпрыгивать и бить ногой об ногу, что выглядело совсем неуместно возле храма. А в толпе я отогрелась, присмирела.

За мной стояла Оксана с Антошкой на руках. Личиком он похож на инопланетянина: большие глаза, рот щелкой, плоский носик и неровная кожа. Выглядел он вполне довольным и даже благостным. Старушки вились вокруг него, угощали конфетами.

– Мнучок? – полюбопытствовала одна из тех, кто расставляет свечи около икон.

– Внук, – отозвалась Оксана Аркадьевна.

– Родителей венчаться привел? – допытывалась бабуля, теребя Антошку за руку. – Ну, добро, добро. Лучше поздно, чем никогда.

И ушла исполнять свои служебные обязанности.

– Благословен плод чрева твоего, – возносилось под купол. Я молитв не знаю, но слушаю внимательно. И повторяю про себя как заклинание: «Благословен, благословен». Вокруг свечей вдруг заплясали радужные фонарики, и мне стало неловко оттого, что из носа у меня потекло.

Антошка с любопытством смотрел на маму, на папу, который как-то исчез, а потом вернулся совсем молодым. И его все стали называть Димой, а не Игорем. Вместе с ним в его жизнь вошла бабушка Оксана, к которой он быстро привык. Он сидел у нее на руках, вдыхая ароматный ладанный дым и важно поглядывая вокруг.